Текст книги "История моей жизни. Наследная принцесса Саксонии о скандале в королевской семье"

Фердинанд срезал несколько цветков и, сложив букет из красных и белых роз, заметил, указывая на них:

– Знаете ли вы, что эти розы и их листья составляют национальные цвета Болгарии? Разве не прекрасное сочетание?

– Очень красиво, – ответила я, напустив на себя притворную скромность.

– Кузина Луиза, хотели бы вы посетить Болгарию?

– О да, если она не слишком нецивилизованная.

– И это все, что вы можете сказать? – взволнованно воскликнул Фердинанд. – В таком случае говорить буду я! Я знаю вас достаточно давно, чтобы ценить ваши достоинства, я вами восхищаюсь… и мне так одиноко!

– Так женитесь, – легкомысленно посоветовала я.

– Я уже думал о женитьбе, но до последнего времени безуспешно, – ответил Фердинанд, – что и хорошо, потому что теперь я знаю, что только вы – та, кого я смогу полюбить.

– В таком случае, – ответила я с напускной серьезностью, – лучше будет сразу же заверить вас в том, что я вас не люблю, не смогу полюбить и не буду счастлива, став вашей женой.

– Ах, Луиза! – взмолился он. – Я сделаю для вас все, что угодно!

– Никакого толку из этого не выйдет, – ответила я.

– Но я вас так сильно люблю! – упорствовал он.

Я потеряла терпение.

– Кузен, – сказала я, – поймите же раз навсегда, что я никогда не смогу вас полюбить!

– C’est la première fois qu’une femme me dit cela[24]24
  В первый раз женщина говорит мне такое (фр.).


[Закрыть], – воскликнул он. – Луиза, проявите же благоразумие! Вы только представьте себе все, что в моей власти вам дать!

– Я вполне сознаю ваши мирские преимущества, но вы никогда не сможете сделать меня по-настоящему счастливой. Послушайте, Фердинанд, – серьезно продолжала я. – Не сомневаюсь, вы хотите жениться на мне только потому, что я – австрийская эрцгерцогиня; слово «эрцгерцогиня» в вашем лексиконе подменяет собой любовь. Кроме того, вы обещали своим министрам вернуться в Болгарию помолвленным с одной из нас. Но я… за вас не выйду. Вам лучше обратиться к герцогу Пармскому и попросить руки моей кузины, Марии-Луизы. – Я развернулась и ушла, оставив его воплощением отчаяния.

Даже сейчас я живо представляю себе Фердинанда, которому предстояло объясняться со своими министрами; он стоял в саду, освещенном солнцем, среди розовых кустов, ломал свои большие белые руки и восклицал:

– Oh, Mon Dieu! Mon Dieu!

Позже в тот же день он умолял маму, чтобы та уговорила меня передумать, но мама ответила, доказав, что прекрасно знает меня:

– Если Луиза что-то вбила себе в голову, переубедить ее невозможно ни Богу, ни дьяволу.

В тот же вечер, за ужином, меня посадили рядом с болгарским лордом-камергером, графом де Бурбулоном, весьма интересным собеседником. Кроме того, Фердинанд привез с собой в свите несколько симпатичных молодых болгарских офицеров, с которыми я охотно разговаривала.

Фердинанд находился в отвратительном настроении; после того, как из вежливости предложил выпить за мое здоровье, он в ярости с такой силой стукнул бокалом о стол, как будто собирался его разбить. На протяжении всего вечера он дулся, почти ничего не говорил и без конца пожирал хлеб. Время от времени, видя, как оживленно я беседую с его министром, он бросал в нашу сторону злобные взгляды. Боюсь, в тот вечер я создала у графа впечатление, что из меня вышла бы чудесная княгиня Болгарии.

После ужина мы распрощались и снова помчались по бездорожью в Алькут, опередив Фердинанда. Когда мы уже сели в ожидавший нас поезд, Фердинанд прислал к нам графа де Бурбулона. Тот передал просьбу Фердинанда оказать ему честь и пересесть в его купе. Мама отказалась, и ее отказ еще больше разозлил Фердинанда; боюсь, он сорвал злость на всех членов своей свиты. Впрочем, он последовал моему совету и в том же году женился на моей кузине, принцессе Марии-Луизе Пармской, которая умерла через шесть лет замужней жизни. Его вторая жена – принцесса Элеонора Рейсс – стала добрейшей и лучшей мачехой для осиротевших детей моего кузена.

Глава 5

Семейные сцены. Приезд принца Фридриха-Августа Саксонского. Я принимаю его предложение. Наша помолвка. Настоящий рыцарь. Брачные формальности. Мое приданое и драгоценности. Я прощаюсь с Зальцбургом. Хофбург. Отречение. День моей свадьбы. «Золотые розы». Маленький носильщик шлейфа. Как сбылось старинное суеверие. Мы уезжаем в Прагу. Роскошный императорский поезд

По возвращении в Вену мы отправились в резиденцию моей бабушки, на «Виллу Орт», где нас ждал мой отец. Между родителями произошла довольно неприятная сцена из-за болгарского фиаско, которое очень порадовало маму. Папа, наоборот, досадовал из-за того, что я отказала Фердинанду; по-моему, он страшился предстоящей беседы с принцессой Клементиной. Та едва ума не лишилась от злости, когда ей передали, что я отказалась от чести союза с Кобургами.

Я была сильно встревожена такой вспышкой страстей, вызванных всего лишь моим нежеланием выходить за Фердинанда. Меня утешила бабушка, сказавшая:

– Милая моя, никогда не допускай, чтобы тебя принудили делать что-либо для тебя отвратительное; несомненно, второй твой поклонник понравится тебе больше. Про него говорят, что он «хороший мальчик».

Дома воцарилась напряженная атмосфера. Я очень боялась, испытывала дурные предчувствия и с испугом гадала, не придется ли мне в конце концов смириться с выбором родителей, которые не спросят, кого предпочитаю я сама. Впервые в жизни мною овладело ужасное ощущение «загнанной в ловушку», которое потом мне пришлось так часто переживать, и я горько плакала, сравнивая мое положение с положением девушек из простонародья. Мне казалось, что их не торопят с замужеством, а позволяют свободнее выбирать мужа, чем какой-нибудь несчастной принцессе.

Из Гмундена мы поехали в Линдау. 19 июня туда прибыл мой будущий муж в сопровождении своих отца и сестры. Принц Фридрих-Август провел в Линдау всего два дня, но перед отъездом сделал мне официальное предложение. Когда папа мне это сказал и поинтересовался, что передать принцу, я замялась и попросила время на то, чтобы все обдумать. Мне хотелось рассмотреть дело со всех сторон; я понимала, что родители желают поскорее выдать меня замуж. Мой независимый дух требовал большего простора для мыслей и действий, чем позволяла зальцбургская жизнь. Мне хотелось выйти на первый план, и моему тщеславию льстила перспектива того, что в один прекрасный день я стану королевой. Хотя я всецело сознавала пустоту королевского положения, я была романтичной особой и воображала, что принцесса, которая стремится вписать свое имя в историю, без всякого труда станет «Силой во имя добра». С ранней юности я мечтала завоевать любовь будущих подданных; и это, наверное, единственная моя мечта, которая воплотилась в жизнь, ибо даже сегодня, изгнанная и одинокая, я знаю, что меня ждут тысячи любящих сердец и что я не утрачу власти над чувствами моих любимых саксонцев, которые сохранили мне верность и никогда не отказывали мне в утешении в самые мрачные часы.

Я сказала папе, что согласна стать женой принца Фридриха-Августа. Сразу после того, как Фридриху-Августу передали мой ответ, он вернулся в Линдау. В честь официальной помолвки мама велела мне надеть красивое голубое шелковое платье, которое очень мне шло. Я ждала жениха со страхом и волнением, понимая, что перешла Рубикон, и то и дело мысленно спрашивала себя: «Ах, буду ли, буду ли я счастлива?»

Когда принца Фридриха-Августа провели в салон и я увидела, как он нервничает, я тут же забыла собственные сомнения. От смущения он забыл вначале поцеловать моих родителей, как того требовал этикет, и, густо краснея, сразу направился ко мне. Затем он очень, очень робко запечатлел поцелуй на моем лбу.

После того как первое испытание было пройдено, мы оба немного успокоились. Более близкое знакомство с женихом выявило многие превосходные качества его сердца и ума. Это открытие стало для меня источником большой радости; я уже не сомневалась в том, что наш союз будет счастливым.

Фридрих-Август был очень красивым, высоким, хорошо сложенным юношей с открытым лицом и добрейшими на свете голубыми глазами. Я не встречала более добросердечного человека! Казалось, тогда, как и сейчас, он не верил в людскую злобу и интриги. Женщин он боготворил и вел себя с ними как настоящий рыцарь. Однако его достоинства стали его злейшими врагами. Внутреннее благородство не давало ему понять, на какие подлости способны интриганы. Какое несчастье – при нашей помолвке не присутствовала ни одна добрая фея, которая могла бы предупредить нас, что наш на первый взгляд идеальный союз десятью годами позже окончится катастрофой, из-за интриг врагов меня выгонят из собственного дома, и, чтобы спасти себя от полной гибели, я вынуждена буду причинить пожизненные страдания лучшему из мужей!

Но ничего подобного не случилось. Ах, если бы можно было хоть краем глаза заглянуть в будущее! Мои первые впечатления о Саксонии оказались весьма благоприятными, а поскольку первой женой моего отца была саксонская принцесса, естественно, мне казалось, что между двумя домами существует связь, благодаря которой семья моего мужа не будет считать меня чужой, как было бы в ином случае. Одним словом, я смотрела в будущее через самые розовые очки. Мне казалось, что волноваться не о чем. Мой жених молод, красив и предан мне. Пусть даже он немного застенчив и неуклюж, эти недостатки легко исправимы, потому что они убедительно доказывали, что у Фридриха-Августа нет «романов» на стороне и мне не придется сталкиваться с призраками прошлого или выслушивать в высшей степени цветистые рассказы о его интрижках с актрисами и тому подобное.

Хотя родители дали согласие на мой брак, следовало получить официальное разрешение от человека, наделенного большей полнотой власти, чем они, а именно от главы дома Габсбургов, императора Франца-Иосифа. Поэтому отец отправил ему телеграмму со словами: «Je demande á votre Majesté, la permission de donner ma fille Louisa en marriage au Prince Fréderic-Auguste de Saxe»[25]25
  Прошу у вашего величества разрешения выдать мою дочь Луизу замуж за принца Фридриха-Августа Саксонского (фр.).


[Закрыть]. Император (который знал обо всем задолго до папиной телеграммы) немедленно ответил, что очень рад слышать такую новость и шлет нам обоим самые нежные поздравления.

После столь важных предварительных действий назначили день нашей свадьбы. Мы должны были пожениться 21 ноября, в тот самый месяц и почти в тот самый день, когда тридцать пять лет назад папа женился на принцессе Анне Саксонской.

Больше всего обсуждений велось в связи с моим приданым. Пока отец улаживал брачные формальности с представителями Высокого суда в Вене, мы с мамой с головой погрузились в таинства нарядов. Должна признаться, что выбор платьев доставил мне исключительную радость, так как, в отличие от многих девушек, которые сами решают, что носить, а в наши дни даже дают советы матерям, до свадьбы мне ни разу не позволяли самой решить, что бы я хотела носить. Я обязана была кротко соглашаться с тем, что мне дают. Приданое для меня заказывали в Вене. Женщин наверняка заинтересует, что в число моих бесчисленных свадебных подарков вошли многие изысканные драгоценности.

Австрийский император дарит каждой эрцгерцогине, выходящей замуж с его согласия, 100 тысяч флоринов; в дополнение к такому подарку он прислал мне красивый обруч для волос, украшенный жемчугом, сапфирами и бриллиантами. Жених подарил мне роскошный гарнитур, принадлежавший его матери, инфанте Марии-Анне Португальской. Гарнитур состоял из бриллиантового ожерелья и нескольких браслетов с окруженными бриллиантами миниатюрами его бабушки и дедушки, короля и королевы Португалии, а также великолепного кольца с бриллиантами и изумрудами. Король Альберт Саксонский прислал мне бриллиантовое ожерелье; кроме того, мне подарили чудесную тиару с изумрудами и бриллиантами, фамильную драгоценность саксонской королевской семьи. Мама раскрыла для меня и свое сердце, и свои знаменитые шкатулки с украшениями и оделила меня многочисленными чудесными подарками, так что в этом смысле мне не на что было жаловаться, скорее наоборот. Я чувствовала себя принцессой из «Тысячи и одной ночи».

Недели между июнем и ноябрем пролетели быстро, и вот настала пора прощаться с Зальцбургом. День, когда мы уезжали в Вену, омрачился прощаниями, и меня глубоко тронуло, насколько всем было жаль расставаться со мной.

После приезда в Вену мы сразу отправились в Хофбург, где должна была состояться наша свадьба. 20 ноября мне еще предстояло пройти процедуру отречения. Такую любопытную церемонию проходят перед свадьбой все австрийские эрцгерцогини; мы должны публично отказаться от прав на австрийский престол по Салической правде. Кроме того, в церемонию входит отказ от наследства, оставленного членами императорского дома. Благодаря такому мудрому решению не распыляются фамильные деньги.

Процедура отречения выполняется со всей пышностью, свойственной австрийскому двору. В одиннадцать утра 20 ноября отец сопроводил меня в тронный зал Хофбурга, где проходила церемония. На мне было красивое розовое атласное платье, расшитое ландышами и белыми фиалками; паж нес за мною длинный шлейф.

Тронный зал был переполнен. Всего на церемонии присутствовало около 400 человек, в том числе мой жених, все мужчины семьи Габсбургов, министры и высшие должностные лица, генералы и представители крупной австрийской аристократии. Зрелище было поразительным. Мужчины щеголяли самыми разнообразными мундирами; дамы демонстрировали великолепные украшения и туалеты. Тогда я испытала прилив гордости за то, что тоже принадлежу к Габсбургам.

Император стоял перед троном под балдахином; я подошла к нижней ступеньке трона и оттуда зачитала акт отречения. После церемонии был дан парадный обед, и остаток дня прошел в вихре волнения.

21 ноября я проснулась рано и, как все женщины, принялась гадать, удачен ли день для моей свадьбы. Увы! Утро было туманным; шел проливной дождь, и я испытала своего рода суеверный ужас, который, впрочем, быстро испарился из-за треволнений, связанных с процессом одевания.

Мое свадебное платье было красивым и уникальным нарядом – материя, из которой его сшили, в прошлом составляла часть приданого принцессы Анны Саксонской. После смерти моей сводной сестры Марии-Антуанетты нам достались ее драгоценности и кружева. Кроме того, каждая из нас получила по набору на придворное платье ее матери. Материя, которая досталась мне, была такой красивой, что я всегда мечтала выйти замуж в платье из этой ткани.

Мое свадебное платье было сшито из старинного белого муара и украшено золотыми розами и листьями; на идеально простом корсаже сделали квадратный вырез, какой носят все невесты из королевской семьи. Длинный шлейф, украшенный розовыми венками, был очень тяжелым. Налет времени придал ткани красивый оттенок, и, когда я двигалась, создавалось полное впечатление, что розы мерцают и переливаются. Волосы мне завили и увенчали миртовым венком; позади венка на меня надели диадему из бриллиантовых колосьев, мамин подарок. Из-под диадемы на голову ниспадала складками отороченная кружевами тюлевая вуаль.

Когда замуж выходит эрцгерцогиня, никакой гражданской церемонии не проводят. Все документы, имеющие отношение к браку, приданому и акту отречения, высылают в страну, куда уезжает новобрачная. Допустимой признается только церковная служба.

Как только мой туалет был завершен, мы выстроились в процессию и отправились в имперскую часовню Хофбурга. Помещения, через которые я следовала, были переполнены людьми; наш проход охраняли солдаты. Мой шлейф нес маленький паж, одетый в красный с золотом мундир; интересно, помнит ли граф Харрах, как он тогда устал? Мы дошли до парадной лестницы, когда я случайно оглянулась и увидела, что паж густо покраснел и вот-вот расплачется. Несение шлейфа оказалось непосильной задачей для такого маленького мальчика.

Мне стало его так жаль, что я остановилась и, мягко высвободив шлейф, набросила его себе на руку. Такой поступок, конечно, умалял мое достоинство, но мне невыносимо было видеть страдания ребенка.

Наконец мы пришли в часовню. В этом небольшом сооружении в готическом стиле всегда очень темно, а в день моей свадьбы там было темнее обычного. В часовне собрались все представители Тосканской и Саксонской семей; император сидел на троне с левой стороны. Императрицы не было. Церемонию вел епископ. Перед тем как произнести судьбоносное «Да», я повернулась к императору и присела в глубоком реверансе, что подразумевало: «Разумеется, с вашего позволения». То же самое я повторила, обернувшись к папе, а затем произнесла «Да» так громко, что все присутствующие вздрогнули, в том числе Фридрих-Август.

Сразу после венчания все вновь образовали кортеж, но, поскольку мы на сей раз шли последними, мы какое-то время оставались на месте и беседовали с окружающими. На Фридрихе-Августе была форма австрийских драгун (полка короля Саксонии), которая восхитительно ему шла; когда он с нежностью посмотрел на меня добрыми голубыми глазами, мне показалось, что я в самом деле очень счастлива.

После долгого ожидания нам наконец удалось покинуть часовню; шествие замедляли длинные шлейфы придворных дам. Три эрцгерцога, стоявшие близко ко мне, пришли в такое нетерпение, что, желая найти другой выход из часовни, нечаянно наступили на мой шлейф. Заметив это, мой деверь, эрцгерцог Отто, довольно испуганно спросил у меня:

– Известно ли вам старинное габсбургское суеверие? Согласно ему, любой, кто наступит невесте на шлейф, в том же году умрет.

– Что ж, сейчас ноябрь, так что им придется поторопиться, – ответила я, стараясь замять случившееся. Однако от меня не укрылось, что происшествие по-настоящему расстроило Отто: с нами, Габсбургами, и без того часто происходят сверхъестественные вещи.

К сожалению, старинное суеверие сбылось. Через две недели после моей свадьбы умерли эрцгерцоги Сигизмунд и Эрнест, а в конце декабря к ним присоединился третий, эрцгерцог Карл-Людвиг.

После венчания император устроил обед. За столом я сидела рядом с ним, и он пребывал в превосходном настроении, возможно, из-за того, что сбыл с рук очередную эрцгерцогиню. А поскольку вся семья следовала примеру своего прославленного главы, всякая скованность и сдержанность быстро испарились, и обед получился очень веселым. Помню, как эрцгерцог Карл-Людвиг робко признался мне, что завидует Фридриху-Августу.

После обеда я поднялась в свои комнаты и сменила свадебное платье на серый дорожный костюм, черный жакет и серую шляпу с перьями. Погода по-прежнему была сырой и мрачной, и по пути на вокзал мною овладело странное предчувствие грядущей катастрофы, от которого я никак не могла избавиться. Здравый смысл приписывал такие мысли расстроенным нервам и гнетущей погоде, но богатое воображение требовало, чтобы я отнеслась к подсказке подсознания как к предостережению. Прощаясь с папой, я чувствовала себя глубоко несчастной. Плача, я прижалась к нему; он тоже плакал. Что-то как будто подсказывало нам обоим, что дни моей беззаботной юности в самом деле позади, а вместе с ними мне придется расстаться и со счастьем жизни.

Император предоставил в наше распоряжение свой личный поезд для поездки в Прагу: медовый месяц он любезно позволил нам провести в Пражском Градчанском замке. Императорский поезд оказался настоящим дворцом на колесах; в нем имелись спальни, ванные, отдельные помещения для придворных и для слуг, особое купе для шеф-повара и его помощников. С особой искусностью была устроена кухня. Я ужасно устала, а после прощания на вокзале у меня разболелась голова. Как только поезд отошел от станции, я устроилась в шезлонге. Фридрих-Август осторожно укутал меня пледом, и я, утомленная всей суетой, сразу заснула. Проснувшись, я не сразу вспомнила, где нахожусь, но скоро поняла: теперь я уже не Луиза Тосканская, а принцесса Луиза Саксонская, которая едет в свое свадебное путешествие.

Фридрих-Август подошел ко мне и сел рядом. Мы оба были настолько скованы правилами этикета, что нам трудно было осознать, что мы остались одни и нам никто не помешает. К тому же теперь мы муж и жена. Он по-прежнему держался робко и застенчиво, но оставался таким же любящим и обаятельным; я поняла, что меня все больше и больше влечет к нему.

После веселого маленького ужина в поезде в одиннадцать часов мы приехали в Прагу. Так завершился день моей свадьбы.

Глава 6

Градчаны и окрестности. Пражское гетто. Рассуждения об «избранном народе». Мы едем в Дрезден. Народное ликование. Наш приезд в Саксонию. Розы повсюду. Дворец Ташенберг. Мебель рококо и преобладающее дурновкусие. Песик кусает всех. Волнение и усталость. Мы начинаем устраиваться. Я решаю наслаждаться жизнью

Пражский Град очень красиво расположен на вершине холма над Прагой и Эльбой. Мы довольно приятно провели там два дня, несмотря на погоду, которая оказалась весьма неблагоприятной для осмотра достопримечательностей. Мы посетили Пражское гетто, а также еврейское кладбище, которые остаются такими же, как и в дни Средневековья. Кладбище произвело на меня сильное впечатление. В голову закралась мысль: как странно, что, хотя многое из нашей религии мы выводим из иудейских верований, евреев, как правило, так ненавидят и презирают. Правда, в Англии некоторые из них дружат с членами королевской семьи, вступают в смешанные браки с христианами и присваивают старинные английские фамилии.

Я всегда инстинктивно питала неприязнь к евреям, независимо от того, знала ли я их под видом итальянцев, немцев, англичан или шотландцев (кажется, в ирландцев никто из иудеев не превращался). Их откровенно восточные манеры служат им плохую службу на людях; подобно русским, которые всегда остаются русскими, евреи также всегда остаются евреями, особенно за столом. Однако, несмотря на все свои неприятные недостатки, евреи часто обладают талантами, благодаря которым из них выходят знаменитые музыканты, актеры, писатели и адвокаты. Восточная кровь, из-за которой они время от времени неуклюже ведут себя в обществе, компенсируется у них пылким воображением и художественным чутьем; жаль, что главная страсть их племени – деньги, а не искусство.

24 ноября мы уехали из Праги в Дрезден. Для меня та поездка стала памятной; я никогда ее не забуду. Путь от границы Богемии до Дрездена по железной дороге занимает три часа, но всю дорогу, пока мы не приехали в Дрезден, по обе стороны путей толпились люди, которым хотелось хоть одним глазком взглянуть на меня и моего мужа. Все они махали носовыми платками; когда поезд проезжал мимо, до нас доносилось энергичные крики «Hoch!»[26]26
  Ура! (нем.)


[Закрыть].

По пути мы останавливались на каждом полустанке. Я получила огромное количество букетов; обычно их дарили мне маленькие девочки, одетые в белое; они читали стихи, в которых приветствовали меня в Саксонии.

Такая доброта меня совершенно ошеломила; никогда раньше я не видела проявлений столь искренней привязанности. Я ласкала милых детей и испытывала неподдельную радость, когда люди из толпы пытались дотронуться до меня. То была поистине триумфальная поездка, и я мысленно ругала себя за то, что ранее по глупости поддалась дурному предчувствию. «Разумеется, – рассуждала я, – в стране, жители которой так тепло ко мне относятся, со мной не может случиться ничего плохого! Если саксонцы любят меня, еще не зная по-настоящему, родные мужа тоже меня полюбят, и я буду счастливейшей женщиной на свете». Я живо представляла, сколько сделаю добра. Тогда же я решила, что всегда буду другом и утешительницей для тех, кто попросит меня о помощи и сочувствии, пусть даже просители окажутся самыми жалкими уличными нищими. Я ни за что не стану «недоступной» принцессой, которая делает вид, будто никого не замечает и словно смотрит сквозь людей, и никогда не поддамся чужому влиянию, если мне попробуют запретить делать то, что, по моему мнению, идет во благо.

Утешенная и успокоенная своими приятными раздумьями, я приехала в Дрезден в ореоле счастья. Нам устроили великолепный прием. Казалось, все вне себя от радости; люди были взволнованы, и я сама забывалась от изумления и радости при виде того, как воодушевленно встречает обычно бесстрастный народ девушку двадцати одного года.

У вокзала нас ждала закрытая карета – величественное старинное средство передвижения, лакированное и запряженное восьмеркой, похожее на те, в каких английские монархи едут к месту своей коронации. Мы тронулись с места, сопровождаемые почетным караулом. Когда проезжали по городу, один сюрприз следовал за другим. Несмотря на ноябрь, повсюду были розы, и весь Дрезден напоминал огромный сад. На крышах толпились люди; они бросали в нас розы, когда мы проезжали мимо. Одни забрались на уличные фонари, другие сидели на металлических консолях, на которых висели лампы. В витринах вместо товаров тоже стояли или сидели зрители; кому-то поставили кресла внутри. Жители, стоявшие у окон, бросали нам цветы, и со всех сторон слышались приветствия и крики радости.

Единственное, что раздражало меня в тот счастливый день, был ненавистный туалет, «созданный» для моего торжественного вступления в Дрезден. Хотя мне и позволили в определенной степени выбирать себе наряды, мама по-прежнему настаивала на своем, когда речь заходила о платьях для торжественных случаев. Поэтому на мне было то, что она и придворные сочли уместным для моего первого появления на новой родине, – отвратительное голубое суконное платье, отороченное синим бархатом, а также бежевая накидка, обшитая тесьмой и обильно украшенная гагатами. В наши дни это звучит так же ужасно и безвкусно, как тогда, и я в глубине души думала, что напоминала варварку, увешанную бусами.

«Ужасно!» – сказала я, ощутив всю тяжесть гагатовых цепей на плечах. Узкое, тяжелое платье напоминало гнетущие, сковывающие правила этикета, которые я так ненавидела. И я не без цинизма подумала: будь на месте платья настоящее правило этикета, какой бы скованной я себя в нем чувствовала!

Мы прибыли в ратушу, где нас приняли мэр и представители городских властей Дрездена; было произнесено множество речей. Из ратуши мы проследовали в королевский замок, который являл собою любопытное и внушительное зрелище. С многочисленными церемониями нас провели в парадные апартаменты, где собрались министры и представители дипломатического корпуса. Их всех по очереди представляли мне, и, хотя я очень устала, надеюсь, мне удалось сказать каждому из них несколько вежливых и уместных слов. Члены королевской семьи обязаны обладать спартанской выносливостью, но привычка в конце концов превращается у нас во вторую натуру, и нам в целом удается не выдавать на публике признаки телесной или умственной усталости.

Когда прием окончился, мы отправились в наш новый дом, во дворец Ташенберг, часть которого выделили нам для проживания. Нас сопровождали гофмейстер, господин фон Рай-ценштайн, и его жена, моя камер-фрау, а также фрейлина, Элиза фон Энде, очень хорошенькая, обаятельная и умная девушка.

Подобно портным, маляры и декораторы – самые ненадежные люди. Приехав во дворец Ташенберг, я обнаружила, что мои апартаменты еще не готовы. Когда я вошла в свой будуар, навстречу мне вышли двое рабочих; поскольку они не поняли, кто я, один из них довольно грубо предостерег меня:

– Смотрите куда идете, на дверях еще не высохла краска!

При ближайшем рассмотрении оказалось, что так оно и есть. В моих покоях воняло краской, лаком и новой мебелью. Во всех помещениях лежали мои книги и картины, присланные из Зальцбурга, и вид у всех апартаментов был крайне неуютным.

Я чуть не заплакала от досады, когда увидела, как ужасно обставили мою гостиную. Мне, любительнице антикварной стильной мебели, пришлось мириться с подделкой под рококо в стиле Людовика XV, безвкуснейшей, покрытой розовыми эмалевыми цветами, похожей на торт с глазурью, обсыпанный розовым сахаром! И в будуаре у меня стояло настоящее уродство из поддельного дуба, обитое темнобордовой парчой. Все окна были закрыты тяжелыми сетчатыми жалюзи; парчовые шторы украшены ламбрекенами, бесконечными веревками и шнурами из алого шелка. Все вместе производило отвратительное впечатление, и внутренне я пришла в ярость из-за дурного вкуса человека, так ужасно подобравшего обстановку.

Спальня и гардеробная оказались не такими неприятными для глаз; я обрадовалась, услышав лай моего песика – маленькой таксы. Песика пристегнули цепочкой к тяжелому креслу, стоявшему посреди моей спальни. Я спросила, почему так поступили, и оказалось, что песик, прибыв в Дрезден, искусал всех, кто осмеливался близко к нему подходить. Увидев меня, мой любимец от радости с неимоверным усилием перевернул кресло и потащил его за собой ко мне; бедняга, он чувствовал то же, что и я! Атмосфера дворца Ташенберг его подавляла. Но отдохнуть мне не позволили; нужно было сразу же переодеваться для торжественного вечернего банкета. Когда банкет окончился, я была скорее мертва, чем жива.

Следующие две недели запомнились мне постоянной усталостью; ежедневно прибывали депутации из всех частей Саксонии, каждый вечер устраивались парадные ужины. Я была совершенно измучена и не провела ни минуты в одиночестве.

Люди часами стояли за стенами дворца, ожидая, когда мы выйдем; некоторые даже бежали за нашей каретой в надежде заговорить с нами. Я очень смущалась; кроме того, непривычным казался саксонский диалект.

Наконец волнение немного улеглось, и мы стали обживаться. Мне удалось привести наши апартаменты в порядок. Я начала с того, что попыталась решить, как мне устроиться наилучшим образом. Чутье подсказывало, что положение у меня не из легких, так как многочисленные мелкие происшествия уже дали понять, что мне не суждено вести то идеально счастливое существование, какое я по доброте душевной считала достойным себя.