Текст книги "Чёрная жемчужина Аира"

Глава 7. Кто больше за чёрного петуха?

С утра Летиция думала, что кузина будет на неё дуться из-за того, что произошло на суаре, но оказалось, что совсем наоборот – Аннет за завтраком была мила и приветлива, и щебетала как птичка, рассказывая о планах на день.

Сегодня им нужно посетить рынок – ведь кузина не видела и сотой доли тех необычных фруктов и овощей, какие растут в Новом Свете. Надо купить крашеный сахар для карнавального торта и бусы. А ещё – духи и маски к карнавалу, забрать платья, посетить мадам Шарбонн, поскольку той нездоровилось и традиции требовали её проведать. А на закате они поедут в Собор Святого Луи на вечернюю молитву – сегодня как раз день этого святого, и, опять-таки по традиции, положено вознести ему почести, и отвезти корзины для бедных. Святой Луи открывает праздничную неделю: суаре, чаепития, бесконечные походы в гости, и в заключение череды развлечений – заключительный бал сезона и карнавал. Бал для высшего общества. Ну а карнавал – для всех остальных. Затем следует двадцатидневный пост, и город постепенно опустеет до самой осени.

Аннет взахлёб рассказывала о планах на эту неделю, и у Летиции даже от сердца отлегло – зря она думала про кузину, что та начнёт её ненавидеть. Вон как она рада возможности провести время вместе. А вот ей не следовало быть вчера такой безропотной курицей и не стоило молчать, хоть бабушка и велела. Надо было поставить на место этого Фрессона и объяснить, что она совсем не ищет его внимания, и что раз он уже ухаживал за другой девушкой – верх неприличия бросать её вот так прилюдно. Жаль, она не сделала этого вчера, на суаре, но как любила повторять бабушка: вовремя и смех – не грех, а без времени и молитва ни к чему. Чего теперь рвать на себе волосы?

Вчера она просто растерялась – всё-таки незнакомое общество, к тому же все набросились на неё с вопросами, и это излишнее внимание выбило почву из-под ног. Но в следующий раз она точно отправит этого Фрессона куда подальше. Мужчине, который так поступает, не может быть никакого доверия.

– А куда делась Люсиль? – спросила Летиция, намазывая круассан апельсиновым джемом.

Сегодня утром к ней пришла другая служанка – Ноэль. Высокая, худая и молчаливая, она всё делала быстро, вопросов не задавала и в глаза старалась не смотреть. Цвет её кожи, словно жжёный кирпич, рыжина в мелких кудрях, выбивавшихся из-под клетчатого тийона, и глаза, серые с зеленью – говорили о том, что в её крови много всего намешано. Она поставила на тумбочку поднос с завтраком и графин с лимонадом, собираясь водрузить на кровать специальный столик. Но Летиция велела всё унести.

Здесь, в Альбервилле, была странная традиция – зачастую завтракать прямо в постели, едва проснувшись. За такое в Старом Свете бабушка бы, конечно, отхлестала её полотенцем: мыслимое ли дело, а ну как разольёт она молоко на простыни или джемом вымажет подушки? Ну а уж крошки в постели – дело вообще небывалое. Постель должна быть идеальна, точно Божий дух в ней ночевал, а не она, вертихвостка. Свежа и взбита, крахмальные наволочки только что не скрипят, а на простынях нельзя пропустить ни одной складочки и покрывало следует натянуть туго, как барабан. А уж подушкам, как парусам у галеона, положено возвышаться белоснежной горой, которую, как государственный флаг, венчает поверху накидка из тончайшего кружева.

Где уж тут есть яичницу с беконом!

Летиции следовало уметь заправлять постель самой, а когда она выйдет замуж за богатого и знатного – если выйдет, конечно, – то этому полагалось обучить служанок. И проверять, чтобы они не ленились, ведь постель – визитная карточка хозяйки. И уж коли в постели крошки, то хозяйка – лентяйка и неряха.

«Визитной карточкой хозяйки» у бабушки было всё: прическа, платье, кухня, постель, дно сковороды и угольного ведра, полки в чулане, кружева на воротничке, подмётки на туфлях – да что угодно из того, на чём останавливался её придирчивый взгляд.

– Люсиль папа́ наказал, – ответила Аннет, помешивая кофе в чашке. – Она была к тебе приставлена, так что должна была следить, чтобы никто в твою комнату не заходил. Но это ничего, ей только на пользу, пусть поработает на конюшне, а не при доме. Всё равно она лентяйка.

– Но не слишком ли это жестоко? – заступилась за служанку Летиция. – Мало того, что вчера её выпороли за то, чего она не делала, так ещё отослали на конюшню! Её же вины в этом нет, мало ли кто мог сделать такую глупость, да и ничего ведь страшного не случилось. Подумаешь, рисунок на полу. А мне Люсиль понравилась…

– Милая кузина, – Аннет отложила салфетку, и её идеально выщипанные брови сошлись в ниточку, – вот будут у тебя свои рабы – вот и будешь решать в чём есть их вина, а в чём нет. И уж можешь мне поверить, что их вина всегда в чём-нибудь да найдётся!

Сказала, как отрезала. А Летиция едва не поперхнулась – столько злости промелькнуло в этих словах. Но затем на лице кузины снова появилась безмятежная ангельская улыбка, будто и не было ничего. Зря она решила, что на Аннет снизошло умиротворение. Всё тут показное, как и эта гостеприимная вежливость.

Свои рабы?

Вот уж о чём Летиция не думала, так это о том, что у неё будут свои рабы. А стоило бы подумать, ведь если она унаследует ферму деда…

Сколько там душ числилось в завещании Анри Бернара? И что ей с ними делать?

– Я считаю, что это несправедливо, – ответила Летиция. Её так возмутили слова кузины, что она едва удержалась, чтобы не сказать ей какую-нибудь гадость, – и, наверное, у меня не будет своих рабов. Во всяком случае, я уж точно не буду пороть их для острастки, не разобравшись, кто виноват на самом деле.

Да она вообще не собирается никого пороть! Дикость какая!

– Не будет своих рабов? А кто, скажи на милость, будет рубить тростник на плантации? Кто будет работать? Что за глупость! – фыркнула Аннет.

– Можно нанимать рабочих, как делают в Старом Свете. Вот даже мсье Жильбер со мной согласен, – ответила Летиция, вспомнив вчерашний разговор и не успев вовремя прикусить язык.

Вот зря она вспомнила о мсье Жильбере. Ох, зря!

У Аннет при этих словах сделалось такое лицо, будто она кипятка хлебнула. Их взгляды с кузиной пересеклись, и, судя по тому, как затрепетали её ноздри, сказать Аннет хотела что-то очень едкое, но, к счастью, вошёл Филипп и предотвратил начавшуюся перепалку.

В это утро он тоже оказался как-то особенно любезен – присел за стол напротив, но есть не стал, лишь выпил чашку кофе и принялся расспрашивать Летицию о всякой ерунде, в основном – о Старом Свете и скачках. Одет он был франт франтом: в серую тройку, а носки его сапог блестели так, что в них можно было смотреться, как в зеркало, крахмальная рубашка идеальной белизны, поверх – пёстрый атласный жилет, по которому змеилась золотая цепочка часов, и на уложенных тщательно волосах было столько воска, что они, казалось, прилипли к черепу намертво. И бабушке бы он точно не понравился.

Интересно, сколько времени он провёл перед зеркалом? Похоже, даже больше, чем Аннет!

Его вид показался Летиции смешным, и она, едва сдержав улыбку, принялась рассматривать кофейные узоры на стенках чашки.

– Сахар? – кузен подвинул изящную сахарницу с ангелочками на ручках.

– Нет, спасибо, я пью горький, – ответила Летиция.

– Как странно слышать подобное от будущей хозяйки сахарной плантации, – улыбнулся ей Филипп, внимательно глядя в глаза.

Она лишь пожала плечами. Да ничего странного. Бабушка считала, что от сахара портятся зубы, и запирала его в большой кованый сундук. Выдавала только гостям, ну и ещё к празднику – исключительно в тесто для пирогов. Вот и привыкла Летиция пить горьким и кофе, и чай. Зато зубы и правда были у неё прекрасные, так что, похоже, мадам Мормонтель в этом вопросе была права.

– Я не люблю всё приторное, – ответила Летиция с улыбкой, подумав, что её слова кузен может отнести и на свой счёт, хотя, скорее всего, он не поймёт, что она подразумевала.

И если мсье Фрессон был «слащав», то её кузена точно можно было записать в «приторные», а его внимание назвать «липким».

Филипп подсел чуть ближе и принялся ухаживать за Летицией так, что Жюстина – ньора-подросток, которая забирала грязную посуду – едва рот не открыла, наблюдая за ними. И даже Аннет как-то нервно отреагировала на внимание своего брата к кузине. Филипп предложил покататься в коляске по городу, но Аннет тут же возразила, сказав, что на сегодня у них с Летицией свои планы, и они с братом из-за этого даже немного повздорили. Но в итоге он всё-таки увязался за ними на рынок.

Как сказала бы бабушка: «Прилип, как репей в собачий хвост».

Но, с другой стороны, это было даже хорошо, потому что Летиция не представляла, о чём ей говорить с кузиной после утренней стычки, а лицемерить не хотелось. Зато Филипп очень кстати разбавил тягостное молчание перепалкой с сестрой и своей болтовнёй о скачках и местных развлечениях. Летиция вежливо ему кивала и старалась поддержать этот разговор ни о чём, а сама думала, что, кажется, пребывание в доме Бернаров становится всё более тягостным с каждой минутой.

Когда она плыла в Альбервилль, то пребывала в эйфории, надеясь встретить новую семью. Встретила. И от эйфории не осталось и следа.

Ничего! Скоро она уедет отсюда…

Рынок оказался большим. Ряды, накрытые навесом из сухого тростника, были заполнены торговцами и заставлены мешками и бочками. В нос сразу же ударила смесь разных запахов, в основном специй и фруктов. И у Летиции глаза разбежались от пёстрого разнообразия.

Повсюду стояли корзины ямса и маниока, висели пучки бамии, вяленый сладкий перец – красный и жёлтый – громоздился пирамидами на лотках, а рядом – кукуруза, фасоль и табак. Кузины старательно обошли стороной рыбные ряды, откуда исходил тяжёлый зловонный дух, и остановились у прилавка со сладостями. Аннет купила стручки ванили и крашеный сахар: зелёный, желтый и фиолетовый. Им посыпали традиционный торт, который в каждом доме испекут к карнавалу.

Филипп заскучал и куда-то отошёл, а Летиция рада была избавиться от его навязчивого внимания и постоянного предложения руки. Кузен то и дело норовил накрыть её своей ладонью и, склонившись к уху, что-нибудь шептать, в основном глупости, конечно, но ощущение было неприятное. Казалось, он пытается с ней заигрывать, и это выглядело как-то странно и глупо.

– Нам ещё нужно купить петуха, – произнесла Аннет, словно что-то вспомнив.

На вопрос Летиции о том, чем её не устраивает битая птица, Аннет ответила, что петух должен быть живым, да ещё и непременно чёрным.

– Живым? – удивилась Летиция. – Но… зачем?

– Ну… Тут такая традиция – варить суп из чёрного петуха к празднику, и резать его нужно накануне, – пожала плечами Аннет.

От обилия местных традиций у Летиции уже голова шла кругом, но раз нужен петух, пусть будет петух, тем более, что с ними поехала ещё и Жюстина, роль которой заключалась в том, чтобы таскать за хозяйкой корзинку, так что петуха наверняка перепоручат ей же.

В ряду, где продавалась птица, стоял гомон: гуси, утки, индюки, куры в плетёных из прутьев клетках – они кричали на все лады, а перекрикивали их лишь хозяева, нахваливая свой товар. Кузины снова встретили Филиппа: он стоял в кругу мужчин рядом с клеткой, в которой выставлялись на продажу петухи для боёв. Там вовсю обсуждалась цена на маслянисто-красного бойца, который даже будучи один в клетке, смотрел недобро и загребал лапой так, словно собирался задать жару всем присутствующим.

– Нам непременно нужен чёрный? – спросила Летиция кузину, когда они дважды прошли все ряды, но птицы, как назло, оказывались всех цветов радуги, только не чёрные. – Мне что-то… нехорошо.

У неё начала кружиться голова, и, кажется, впервые за всё время, что Летиция находилась в Альбервилле, ей сделалось дурно. Может – от жары, может – от шума и запахов рынка. Во рту почему-то всё ещё ощущался привкус того лимонада, что принесла им Ноэль перед поездкой. Летиция не хотела его пить, но Аннет настояла: день будет жаркий и так положено. Пришлось выпить, чтобы не слушать лекцию о местных обычаях и традициях. Лимонад оказался приторно-сладким.

Всё тут приторное…

– Да. Непременно чёрный. Это… к удаче в доме, – ответила кузина. – Ты просто постой здесь, я сама поищу.

И Аннет ускользнула куда-то, забрав Жюстину. Летиция осталась дожидаться возле клетки с перепелами. Отошла в сторону, в проход между лотками, чтобы туда-сюда снующие покупатели не цепляли её своими корзинами, и прислонилась плечом к столбику, поддерживающему крышу.

Не хватало ещё упасть здесь без сознания! Дался Аннет этот петух!

Жаль, она не прихватила с собой веер. Дурнота то подкатывала волнами, как прибой, то отступала, и Летиции казалось, что сквозь монотонный рыночный гомон до неё доносится ритмичный стук барабанов. Она потянула завязки шляпки, закрыла глаза и принялась глубоко дышать.

– Всего двадцать луи, мсье, – услышала она откуда-то сбоку негромкий голос торговки и недовольный клёкот, – посмотрите, какой красавец, просто огонь!

Летиция обернулась посмотреть на красавца и увидела одинокую пожилую ньору, стоящую боком между лотков. В её руках был петух. «Красавец» оказался тощ и изрядно обтрёпан. Голенастый и длинноногий, с сиротливым пером, торчавшим из хвоста, он висел вниз головой в цепких старушечьих руках и всё пытался извернуться и клюнуть женщину в запястье. И, может, она даже украла его где-то – настолько он неприглядно выглядел, – но это было неважно. Всё компенсировалось главным его достоинством – петух был чёрен, как трубочист.

– О! – воскликнула Летиция, спешно доставая из ридикюля монеты. – Я его возьму!

Какое счастье! Можно будет, наконец, уйти отсюда.

– Простите, муасель, но его уже берёт этот мсье, – ответила торговка, качнув петухом в сторону какого-то господина.

– Я… я… я дам вам двадцать пять луи! – Летиция вытащила ещё одну монету.

Мир перед глазами подёрнулся серым, потерял резкость, и убраться от запахов птичьего помёта, гниющих овощей и свиного визга, доносившегося из соседнего ряда, ей хотелось уже просто невыносимо.

Монеты легли на край дощатого прилавка, и торговка, мигом оценив предложение, протянула петуха Летиции. Всё-таки пять лишних луи на дороге не валяются. Но несчастная птица не успела сменить хозяйку – кто-то встал между ней и торговкой и руку Летиции вместе с монетами аккуратно накрыла большая мужская ладонь.

– Мадмуазель, простите, но за двадцать пять луи вы купите любого петуха на этом рынке. А этот выглядит совсем как мученик, выдержавший сорокадневный пост. Не пугайте вашу кухарку – уступите его мне, – услышала она мягкий приятный голос мсье, которому торговка уже передумала отдавать птицу.

Это был довольно фамильярный жест со стороны незнакомого мужчины, и Летиция повернулась в пол-оборота, собираясь поставить наглеца на место, да так и замерла. У неё даже холодок пробежал по спине – таких тёмных, внимательных и завораживающих глаз ей, кажется, видеть ещё не приходилось. Они с незнакомцем оказались друг напротив друга, зажатые в узком пространстве между двух прилавков и высоких корзин с птицей. И слова, которые она собиралась сказать, почему-то застыли на языке. Отступила дурнота, и всё вмиг стало ярким. Летиция стояла, забыв обо всём, вглядываясь в лицо незнакомого мужчины, серьёзное, волевое и какое-то усталое, и молчала. Чёрные брови, короткие волосы, светлая кожа…

А мужчина смотрел на Летицию так, словно увидел в ней что-то пугающее и притягивающее одновременно, и как будто знакомое…

Его взгляд не отпускал, и, сама не зная почему, Летиция не могла от него оторваться – просто увязла в темноте его глаз, как пчела в блюдце с патокой. Даже не сразу поняла, что стоять так, молча глядя друг на друга, просто неприлично, и что мужчина всё ещё не убрал свою ладонь, накрывшую её руку.

– Мы… знакомы? – чуть прищурился он, внимательно вглядываясь в её лицо.

– Н-нет, не думаю…

Ритм барабанов слился с биением сердца.

– Муасель, ну вы будете брать птицу-то? – голос торговки вырвал их из странного оцепенения.

Она снова потрясла в воздухе петухом, и он недовольно заклекотал.

– Так вы уступите его мне? – спросил мужчина негромко. – Зачем вам сдался этот оборвыш?

– Простите, мсье, но мне нужен именно этот оборвыш, – твёрдо ответила Летиция, опомнившись и пытаясь сохранить выражение достоинства на лице.

Она выдернула руку из-под тёплой ладони мужчины и чуть отодвинулась в сторону торговки, чувствуя, как горячая волна смущения растекается по коже.

– И мне нужен именно этот оборвыш, – чуть усмехнулся незнакомец будто бы одними глазами – губы почти не дрогнули, – но, если мадмуазель не против и уступит мне это исчадье ада, я куплю ей дюжину других птиц. Что вы на это скажете?

– Мне не нужна дюжина – мне нужен именно этот. Вы же слышали торговку – он просто огонь! Такой петух – украшение любой кухни, – упрямо ответила Летиция, пытаясь спрятать ответную усмешку и отодвигаясь ещё: взгляд тёмных глаз, казалось, прожигал её насквозь.

– Как жаль! – мужчина развел руками. – И мне тоже нужен именно он, и, кстати, я первый предложил за него цену… Так что же нам делать?

– Я отдам его тому, кто даст тридцать луи, – разом нашлась торговка, а петух извернулся и всё-таки клюнул её за запястье, – вот зараза! Да сожри тебя аллигатор, нечистое отродье!

– Я дам тридцать луи! – воскликнула Летиция, доставая ещё монету – она хотела быстрее покончить с этим странным торгом.

– А я дам тридцать пять, – теперь незнакомец улыбнулся уже по-настоящему.

Улыбка преобразила его лицо, смягчила суровость и тяжесть взгляда, в одно мгновенье превратив его совсем в другого человека. И стало понятно, что не столько ему нужен сам петух, сколько его забавляет этот странный торг. Хотя нет, он и в самом деле отсчитал тридцать пять луи, даже не глядя, просто перебирая монеты пальцами – смотрел он по-прежнему на Летицию. И от этого взгляда, от его улыбки и мягкого голоса что-то странное произошло с ней – не было сил отвести взгляд и захотелось удержать это мгновенье, и пусть бы они торговались за этого петуха хоть до полуночи.

– Мсье, неужели вы не уступите… женщине? – спросила она, чуть улыбнувшись в ответ и решив воспользоваться тем, за что бабушка всегда нещадно била её чётками – кокетством.

Она опустила ресницы, будто смутилась, зная, что так выглядит очаровательно, а потом вновь подняла их, немного вздёрнув подбородок, и посмотрела на незнакомца. И, сама не зная почему, улыбнулась ещё шире в ответ на его улыбку, на его взгляд, скользнувший по её губам. Обжигающий взгляд, почти прикосновение…

И сердце дрогнуло, замерло и сразу стало жарко – кровь прилила к лицу, заставив смутиться уже по-настоящему. Она снова опустила взгляд, рассматривая полотняный сюртук мужчины и его жилет с костяными пуговицами и не понимая с чего вдруг ей так неловко.

Бабушка учила её торговаться на рынке, умело сбивая цену, и в этом деле Летиция знала толк, но сейчас её будто подменили. Казалось, во взгляде этого мужчины, в его мягком голосе и в этой улыбке крылось какое-то колдовство, лишившее её воли.

– Если мадмуазель скажет, почему ей понадобился именно этот костлявый оборвыш, то… возможно, я его вам уступлю, – кокетство подействовало, потому что мужчина больше не интересовался несчастной птицей.

Он не отрываясь смотрел ей в глаза, заставляя смущаться всё сильнее и сильнее, чувствуя, как сердце бьётся уже где-то в горле.

– Так почему?

– Потому что он… чёрный, – ответила Летиция, чувствуя, как звуки вокруг становятся глуше, а серость снова возвращается.

– Вот как? – незнакомец прищурился, и улыбка сошла с его лица. – Ну, раз так… что же – он ваш.

Ей показалось, что барабаны звучат всё громче и громче, монеты скользнули в руку торговке, а петух перекочевал к Летиции. Мужчина приподнял шляпу в прощальном жесте и, кивнув в сторону несчастной птицы, произнёс:

– Надеюсь, оно того стоит.

Глава 8. Собор святого Луи

Дурнота отступила, как только Летиция вышла с рынка. При виде чёрного петуха Аннет оживилась и даже как-то разом подобрела: подходящую птицу ей самой найти так и не удалось. Но у неё очень кстати оказались нюхательные соли и мятные леденцы – «от летней дурноты», как она выразилась.

– Вот видишь, а ты ещё хотела жить на плантации! – воскликнула Аннет, словно радуясь тому, что, наконец, и её кузина-выскочка ощутила на себе прелести местного климата. – А там ещё гнус, аллигаторы, змеи! И болота прямо от крыльца начинаются. Другое дело – кто живёт в верховьях Арбонны или на холмах…

Но Летиция её не слушала. Произошедшее только что на рынке полностью заняло её мысли. Незнакомец и его странный взгляд, прикосновение его руки и слова, которые он произнёс: «Надеюсь, оно того стоит». Что он хотел этим сказать? Всё это смутило её и взбудоражило, и даже хорошо, что Аннет всё списала на жару, потому что сейчас щёки Летиции всё ещё пылали от воспоминания о том, как незнакомец смотрел на неё и прикасался.

Бабушкино строгое воспитание заставляло думать, что всё это очень дурно, но горячая креольская кровь бурлила и говорила совсем другое – это хоть и дурно, но очень волнительно и даже приятно. Чем-то неуловимым мужчина ей понравился. Как-то сразу и безоговорочно, словно взгляд его тёмных глаз проник прямо в душу. Никогда она не думала, что так бывает: один только взгляд – и вот уже хочется оглянуться, чтобы увидеть ещё один, и ещё… И не знаешь, зачем тебе это нужно, но не можешь об этом не думать.

Святая Сесиль! Какая же ты глупая, Летиция Бернар! Недостаточно тебе было «слащавого» Антуана Морье?

Как-то разом вспомнилось, как тот ухаживал за ней, как целовал руки, и в глаза смотрел вот так же. Был внимателен и предупредителен, да только всё это ровно до свадьбы. А как только её деньги перекочевали к нему в распоряжение – всё изменилось.

История с Антуаном Морье научила её самому главному – мужчинам не стоит доверять. Никаким. Никогда. Даже таким притягательным, как это незнакомец на рынке.

Она назвала его притягательным? Святая Сесиль! Так недолго и влюбиться!

Летиция тряхнула головой, стараясь отогнать навязчивые мысли и уловить, о чём толкует Аннет. Из её корзины торчала бутылка дешёвого рома, несколько сигар, перевязанных косичкой ветивера[16]16
  Ветивер – растение из семейства злаки, из корней которого получают эфирное масло.


[Закрыть], и Летиция как-то мимоходом подумала, что это странно – в семье Бернаров никто не курит.

Пристроив петуха в корзину позади коляски и подбросив Филиппа в контору отца, кузины покатили дальше по своим делам. Уже к вечеру они ненадолго заехали домой, чтобы переодеться к походу в собор, и Летиция выслушала новую порцию наставлений по поводу местных традиций от Аннет. О том, что платье для посещения храма должно быть непременно с открытыми плечами, потому что вечер, но поверх обязательна полупрозрачная шаль, потому что идут всё-таки на молитву, а волосы нужно уложить скромно, но при этом, чтобы видна была шея, и украсить цветами, потому что в храме будут и мужчины – и нечего выглядеть монашкой. И от всех этих обязательных и противоречивых мелочей, которыми Аннет её пичкала весь день, у Летиции уже голова шла кругом.

В Старом Свете жизнь казалась всё-таки проще – там, скорее, всё было нельзя, чем можно. А у бабушки и вовсе абсолютно всё было нельзя. А здесь к каждому «нельзя» обязательно имелась маленькая лазейка, сводившая на нет весь смысл запрета. Что и говорить – «город греха». Оглядев себя в зеркало, Летиция подумала, что в таком виде бабушка бы её даже к мужу в спальню не пустила, не то что в собор – неприлично так выставлять плечи напоказ. Шаль, признаться, мало что скрывала, и Летиции стало даже неловко.

Но внезапно в голову пришла мысль, а что, если она снова встретит незнакомца с рынка? Что, если он придёт в храм на молитву? Ну, конечно, придёт! Как сказала Аннет, сегодня там соберётся всё альбервилльское общество. И эта мысль её взволновала, заставив сердце замереть. Летиция даже сама от себя не ожидала такого, не думала, что ей так сильно захочется увидеть этого мужчину ещё раз.

Интересно, кто он?

Говорил он с каким-то едва заметным акцентом, не так, как принято в Альбервилле. И лицо у него было светлое, почти не тронутое загаром. Она вспомнила, что он был одет в хороший полотняный костюм, был вежлив и явно воспитан…

Он точно должен быть в храме! И она аккуратно выяснит у кузины, кто он такой.

Летиция чуть приспустила шаль и завязала на груди красивым узлом. А затем невольно улыбнулась своему отражению в зеркале, понимая, что выглядит она просто прекрасно в этом новом платье и с цветами в волосах. И подумав, как хорошо, что бабушка далеко, она покружилась у зеркала и отправилась вниз. Пора ехать.

У порога Ноэль снова протянула им стаканы с лимонадом – освежиться.

– Какой сладкий, – Летиция не стала допивать, помня свою дурноту на рынке.

– Как сказал мой брат: странно слышать такие слова от будущей наследницы сахарных плантаций, – фыркнула Аннет. – Идём, вечереет.

Они покатили по рю Верте в сторону, противоположную порту, здесь дорога уходила на небольшое возвышение, где белоснежной горой над лиловым морем цветущих фиалковых деревьев возвышался Собор Святого Луи – величественное трехъярусное сооружение – точь-в-точь свадебный торт на праздничном столе. Чуть в стороне от него начиналось старое альбервилльское кладбище, и на вопрос Летиции, почему оно выглядит так странно, Аннет ответила:

– Иногда здесь бывают наводнения – город может затопить, поэтому так много домов на сваях, и даже хоронят здесь вот так – над землей, в склепах, куда не доберётся вода, – ответила Аннет с видом знатока. – И к тому же это кладбище – самое высокое место в городе, говорят, что некоторые предусмотрительные горожане даже прячут в могилах запас зерна и нужные вещи… на случай наводнения.

Какой ужас!

Летиция смотрела и удивлялась – бесконечные ряды склепов, белёсые, как старые кости. Есть богатые: со статуями и барельефами, украшенные резными колоннами и чугунным кружевом решёток, а есть совсем скромные – просто каменные коробки с крышей, выше человеческого роста. И стоят друг к другу плотно, как дома на рю Верте. А меж ними проходы, совсем как улицы, мощённые булыжником, и площади, и даже фонари на перекрестках – настоящий город мёртвых, не хватает только жестяных табличек с названиями этих улиц и площадей. И повсюду развешаны бусы из коралла – зелёные, белые, рыжие.

– А бусы зачем?

– Это всё ньоры! Задабривают своих богов подношениями.

Внутри собор оказался также огромен, как и снаружи, и полон людей. Кузины едва успели присесть на скамье почти у самого выхода, как служба началась.

Летиция жадно разглядывала толпу, надеясь увидеть того самого незнакомца, но лишь наткнулась взглядом на Жильбера Фрессона, который был здесь вместе с матерью. Он улыбнулся, окинул её восхищённым взглядом и, приложив руку к сердцу, церемонно поклонился. Летиция коротко кивнула в ответ и быстро отвела взгляд. Не хватало ещё втайне переглядываться с женихом своей кузины! Она сложила ладони вместе и попыталась сосредоточиться на молитве, даже глаза закрыла, но в голову, как назло, ни в какую не хотели идти слова из Священной книги. А вместо этого так некстати снова вспомнилась встреча на рынке, лицо незнакомца и его ладонь на её руке…

…не поддамся искушению…

Какие у него глаза… Боже! И почему он так смотрел на неё?

…греха гордыни и сквернословия…

И улыбка… Такая тёплая, завораживающая. Она впервые видела, чтобы человека так украшала улыбка.

…скромность и послушание…

И голос… Мягкий, тягучий, с каким-то лёгким акцентом, придающим ему красивую плавность.

Прикосновение… До сих пор у неё всё замирает внутри от этого воспоминания…

Как жаль, что его здесь нет…

Она тряхнула головой и сжала переплетённые пальцы так, что костяшки побелели, пытаясь изгнать из своих мыслей этого мужчину.

Как можно думать о таком в храме!

Треск свечей, духота, монотонные молитвы, перемежающиеся пением, шёпот сидящих вокруг, повторяющих слова из Священной книги…

В какой-то момент Летиция ощутила, что её снова мутит, то ли от дыма благовоний, то ли от чада пламени, смешавшегося с густым фиалковым запахом, вползающим с улицы. А может, от греховных мыслей. Она открыла глаза – мир закружился, и она хотела снова попросить у Аннет нюхательные соли, но кузины рядом не оказалось.

Когда она успела уйти? И куда?

Позади сидела Жюстина, у самой стены на низкой лавке, где разрешалось сидеть сопровождающим слугам. Закрыв глаза и нацепив деревянные чётки на растопыренные пальцы, она самозабвенно молилась, шевеля полными губами и не обращая внимания ни на что вокруг. Летиция встала и поспешно вышла из собора – ей нужен свежий воздух, и как можно скорее…

Она потянула узел на шали и провела рукой по шее. Нестерпимо хотелось пить.

Куда подевалась Аннет? И как же душно!

Солнце закатилось за ажурные ветви фиалковых деревьев, вызолотило шпиль собора, и у подножья сумерки уже смешали лиловый с серым. Летиция присела на скамью в тени и вцепилась в неё руками – в ушах шумело…. Хотя нет, это был не просто шум, это снова стучали барабаны, совсем так, как сегодня на рынке, и этот звук не рождался у неё в голове, этот звук был настоящим. Он звал настойчиво, совпадая ритмом с бьющимся в груди сердцем. И сама не зная почему, она встала и пошла на этот звук. А мир кружился перед глазами, и она не отдавала себе отчёт в том, что делает – просто идти на этот звук казалось единственно правильным.

Она шагнула под каменную арку входа на кладбище и пошла, касаясь рукой старой кирпичной стены. Звук барабанов вёл её, он становился всё чётче и ярче, он завораживал, заставляя забыть обо всём, не думать, как медленно опускается ночь, стирая очертания склепов и имена на надгробьях, и о том, что находиться здесь приличной девушке очень и очень опасно.

Длинная аллея закончилась большой площадкой, за которой возвышалась статуя Святой Сесиль – грустной девы в венке, склонившей голову, а дальше, сквозь прореху в обвалившемся заборе, открывался вид на спуск с холма к реке.

В плошках, расставленных прямо на камнях возле статуи святой, горело масло, и густой тяжёлый дым стлался понизу. Пахло лимонным сорго и чем-то сладким, похожим на болотный ирис, и от этого запаха у Летиции голова закружилась сильнее, но в то же время пришла и лёгкость…

Она не видела барабанщика – его скрывал дым, но ритм уже подчинил её волю, и, как заворожённая, Летиция вступила в горящий круг.

– Ты пришла на зов, девочка…

Под ногами прямо на камнях белеет рисунок, нанесённый кукурузной мукой. Летиция смотрит на него, но не понимает, что это: то ли крест, то ли перекрёсток. Женщина в оранжевом тийоне стоит в центре, держит в одной руке бутыль, а в другой – чёрного петуха без головы, и из его шеи на булыжник капает кровь…