Текст книги "Мне всегда будет 44"

Ляйсан Юнусова
Мне всегда будет 44

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении использована иллюстрация:

© Annandistock / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

Глава 1. Точка отсчета

Мне всегда будет 44. Я буду так же упруго шагать по залитой солнцем мостовой, наслаждаясь каждым шагом и каждым вздохом, как сейчас. Рядом со мной шагает мой муж – красивый мужчина, полный сил и любви ко мне. Здесь я для него единственная. Я для него самая желанная, самая умная, самая красивая – красивее, чем Весна Боттичелли, которой мы любовались в галерее Уффици во Флоренции. Я знаю, что я не особо нежна – я сдержанная деловая женщина, живущая в мире цифр, а он – суровый вершитель слова закона, чья каждодневная задача – выносить приговоры преступникам, но он пишет мне стихи, а я им верю. Мы вместе уже 25 лет, и эта поездка – наш второй медовый месяц, который должен еще крепче связать нас в наших отношениях, успевших пройти испытания на прочность. Мы оба уже зрелые, успешные люди, профессионалы, приехавшие сюда перенимать передовой опыт – для того, чтобы стать еще более профессиональными и успешными. И мы счастливы здесь и сейчас. Я иду по летней улице, вдоль которой растут апельсины, слыша, как запах кофе смешивается с ароматов цветов, а певучая итальянская речь – с гомоном туристов. Я в столице самой прекрасной страны, страны прекрасного – Италии, где история живет вперемешку с современностью. Мое прошлое и настоящее тоже останутся здесь навсегда, вплетенные в солнечную красоту дня и спокойную атмосферность городов-музеев… Они сохранят и мою историю – историю молодой красивой женщины, взявшей мужа в деловую поездку, чтобы вместе насладиться вечным городом, обещающим счастье каждому.

Свидания в Риме любят назначать возле фонтана Треви. Он многослойно журчит, как речи влюбленного, и мы на время снова становимся такими. Муж шепчет мне нежности, и я снова становлюсь девушкой, которой их не хватило. Удивительно, но, когда он пришел просить моей руки, о любви не было сказано не слова. Счастлива ли я была в день свадьбы? Наверное. Я улыбалась искренне, как и всякая невеста. Зато я счастлива сейчас – и вдыхаю свое счастье с каждым глотком итальянских каникул. Нас окружают амфилады и галереи, дворцы и термы, боги и музы. И мы чувствуем себя их любимцами.

Мы ужинаем в шикарном миланском ресторане. Милан – не только столица моды, но и главный финансово-экономический центр страны, откуда я должна привезти знания международных стандартов по экономике и бухгалтерскому учету. А в данный момент я записываю рецепт очередного итальянского блюда – он несложен, а я люблю готовить. Под названием «панна-котта» скрывается множество разновидностей одного из любимейших во всем мире итальянских десертов. Это легкое, доступное большинству, и тем не менее нарядное и вкусное лакомство на каждый день родилось в Пьемонте. Именно этот десерт считается воплощением нежности. Дословно панакота (panna cotta) переводится как сливочный крем. Сливки, сахар и желатин там незаменимы, а дальше – полная свобода творчества: кофе, шоколад, дульсе-де-лече, апельсины и другие цитрусовые, лаванда, розмарин, карамель…

Классическая панакота имеет белый цвет. Но сейчас даже в Италии делают панакоту с различными добавками – фруктами, шоколадом и т. д. А кроме того панакота может быть двуслойная и многослойная. Большим успехом здесь пользуется кофейная панакота. Классическая панакота готовится всего за 20 минут и не требует сверхъестественных кулинарных способностей! Настоящая итальянская панакота готовится из сливок с высоким процентом жирности, они не должны быть ничем разбавлены! Сливок нужно 400–500 мл, желатина – 25 г, сахара – 50 г, молока – 130 мл, еще понадобятся ванилин или стручок ванили. Для начала нужно замочить желатин в воде комнатной температуры и оставить на 10–15 минут. Желатин водой совсем чуть-чуть заливается водой, так как эта вода потом попадет в панакоту, и чтобы панакота удалась, воды должно быть немного, но достаточно для того, чтобы желатин набух. Сливки нужно нагревать, не доводя до кипения, затем добавить к ним молоко, а также сахар и ванилин. Чтобы сделать рецепт поистине итальянским, нужно использовать стручок ванили. С ним всё очень просто: стручок нужно разрезать и извлечь из него всю мякоть, затем добавить её к сливкам. Не переставая помешивать, нагреть смесь, опять же ваша сливочная смесь не должна кипеть! Желатин поставить на газ и растворить, затем добавить его в сливочно-молочную смесь. И заключительный этап: разлить получившуюся смесь по формочкам (для придания блюду ресторанного вида можно разлить по бокалам), дать остыть, а потом убрать в холодильник на 3–4 часа, а лучше на всю ночь! Перед тем как подать нежный ванильный десерт к столу, его можно украсить свежими ягодами, вареньем, джемом, медом, кокосовой стружкой всем, что душе угодно!

Я увлеченно записываю все то, что говорит мне любезный шеф-повар, а муж с нескрываемой нежностью смотрит на меня. Он знает, что когда-нибудь зимним вечером я наколдую на своей кухне этот аромат безмятежного счастья, чтобы вернуться в солнечный итальянский день. А сейчас, здесь я просто наслаждаюсь каждым глотком поданного нам божественного напитка и каждым кусочком десерта – вкусом своей жизни. Вот она Dolche vitta!

– Флора, жанкисэкккэем – душа моя – мы будем фотографироваться здесь?

Колизей собрал возле себя столько туристов, сколько помещается на зеленых лужайках возле него – молодежь отдыхает здесь прямо на траве, японцы в антивирусных масках и перчатках безостановочно фотографируют, гиды стараются перекричать друг друга, а римляне, привычные к древностям вокруг себя, лениво спешат по своим делам… Что удивительно – среди оживленной толпы путешественников очень много людей в инвалидных колясках, и они улыбаются столь открыто и счастливо, что язык не повернется назвать их людьми с ограниченными возможностями. Глядя на них осознаешь, насколько более ограничено в них большинство людей, беспечно передвигающихся из одного дня своей жизни в другой на полнокровных ногах.

– Нам надо еще успеть в Ватикан, – отвечаю я, выныривая из непрошенных мыслей.

За эти дни мы видели столько удивительного и прекрасного, столько работ великих мастеров – от куполов, расписанных в эпоху Возрождения до античных Аполлонов и Афродит, что фотографироваться у каждой достопримечательности уже и не хочется – кажется гораздо важнее запечатлеть это в сердце, навеки положив в сокровищницу души эти яркие солнечные мгновения – чтобы доставать их в пасмурные, серые холодные дни. Моя копилка наполнилась почти до краев – хватит на много лет. В ней гондольеры поют над каналами Венеции, сушится белоснежное белье над двориками Неаполя, поэты бродят по узким улочкам Флоренции… И надо всем этим светит солнце – над искрящимся морем, над веселым Римом, над величественной горой, извергающей вулканы… Вилла д Эсте поразила меня своей красотой – вот как проявляли свою Amore итальянские мужчины: подарками из прекрасных фонтанов и водоемов, благоухающих лабиринтов и цветочных ковров, среди бурлящей неописуемой красоты которых застыли, как живые, статуи богов и богинь, с которыми могли бы сравниться только сами возлюбленные, достойные таких даров. Я тоже достойна – я знаю. Мое тело все еще будто выточено из теплого каррарского мрамора, мои голубые глаза лучатся жизнью, а золотые волосы еще ярче сияют под итальянским солнцем. «Bella! Belissimo!», – говорят мне восхищенные взгляды мужчин, и я их принимаю со сдержанным достоинством. Я, с детства привычная к труду – потомственная аристократка знатных корней. Мои предки были мурзами, белой костью из высших слоев татарского дворянства. Муж ласково называет меня «княгиней», хотя в России титул мурзы считался эквивалентом графского и считался чуть выше. Когда-то, до революции и до раскулачивания, у моих дедов был красивый особняк, и когда-нибудь у меня тоже будет большой дом с колоннами в античном стиле, внутри полный мраморных ваз и прекрасных картин, а снаружи окруженный роскошным садом. А пока я вдыхаю аромат гиацинтов и впитываю в себя красоту, над которой бессильны века. Такое не подвластно инфляции и дефолтам, этим можно измерять ценность жизни.

Как хрупка и скоротечна жизнь, насколько мал и слаб человек в руках капризных и переменчивых богов, особо остро понимаешь рядом с величественным Везувием. Трагедия застигает людей врасплох – как застала она жителей Помпей. Искореженные болью тела, раскрытые в крике рты застыли в веках как памятник катастрофе, перед которой человек бессилен. Роковой момент напрыгивает на нас как лава, не дав собрать мысли и вещи, чтобы сбежать до беды. Обстоятельства стекаются в непреодолимый поток, каждая капля которого по отдельности не смогла бы разрушить ничего…

«Bongorno, siniora!» – прикрепленный автомобиль приехал вовремя. Музыкальная итальянская речь ласкала слух, так же, как солнце – кожу. Новый день обещал новые впечатления и начинался так же, как и предыдущие – полные ярких красок, запахов, звуков, радости и красоты. Сколько же ее вокруг – в сияющих счастьем лицах, в зданиях, в гиацинтах и розах, в стильных женщинах и галантных мужчинах, в улыбающихся детях… Я впитывала ее глазами и душой, сидя в ожидании мужа на заднем сиденье машины. Он всегда возвращался в дом, чтобы посетить напоследок туалет – здесь он тоже не изменил привычке. Я передвинулась, чтобы ему было удобнее садиться в машину. Мы не пристегнулись – зачем? Автомобиль тронулся и поехал навстречу другому – большому и более сильному, тому, кто столкнет нас в бесконечный кошмар.

Глава 2. После. Июнь 1996

«Vogliamo presentarci, siniora!» Кто-то настойчиво желает со мной познакомиться. Кто-то в белом халате. Мои глаза уже минут пять как открыты, но я еще не совсем проснулась и не понимаю, ни где я, ни что мне говорят. «Io non parlo l italiano – я не говорю по-итальянски», – отвечаю я, вызвав бурную радость на лицах присутствующих. Их несколько в комнате – озабоченный мужчина и взволнованные женщины окружили меня, неподвижно лежащую на койке. «Где мой муж?» – бьется в затуманенной голове вопрос. И где я сама?

Оказалось, мы в разных клиниках. Оказалось, мы попали в страшную аварию. Нас – непристегнутых – не просто выкинуло из автомобиля – нас сбросило в яму с ядовитыми химическими отходами, и Альфред – мой сильный и надежный муж – сейчас лежит с обожженными внутренними органами, переломанный и бесчувственный – где-то далеко от меня. Мы в чужом городе. В чужой стране. Искалеченные. Разделенные. Почти убитые. И нам еще предстоит выжить, чтобы снова быть вместе. Вот так.

Я выживу. Я сильная. А он? Он лежит в коме и бродит тенью в сумерках между жизнью и смертью. Что он там видит? Я живу между уколами обезболивающего и все время вижу сны – я вижу всю свою жизнь, которая была До. Ведь отныне вся моя жизнь делится на «до» и «после». Как говорила моя бабушка, шейка у сновидения очень тонкая: куда повернешь, так и обернется. Я стараюсь думать только о хорошем. Плохого и так достаточно.

…Я маленькая девочка, которая жаждет спрятаться в маминых объятьях – только в них достаточно любви, тепла и нежности, чтобы мне перестало быть страшно и больно. Все мои остальные близкие, даже любимая бабушка, люди сдержанные, почти холодные – такими их сделали тяготы жизни. Сначала сталинские репрессии, не миновавшие и нашу семью, затем страшные военные годы и послевоенные трудности всех приучили к суровости, а маму – а она из интеллигентной, образованной семьи – они научили делать все своими руками: шить, готовить, убирать дом, носить воду, ходить за скотиной, ухаживать за бабушкой Кашифой – папиной мамой и за нами с братом, стараясь окружать нас заботой и любовью. Она шьет мне красивые платья из своих старых – я у нее всегда ухоженная, нарядная, румяная и улыбчивая, как кукла, которую гости любят целовать и баловать. Мне завидуют все – даже мои тети, сестры папы Исламия, Илхамия и Султания – и я чувствую это. Потому что все любят мою маму Амину, она всем нужна. А мне больше всех не хватает ее ласки, моего приюта, где я чувствую себя самым любимым и желанным ребенком – днем она на работе, а дома слишком занята по хозяйству – и я учусь терпению и сдержанности. А еще учусь полагаться на саму себя, на свои силы…

…Мамины счеты стучат ровно и завораживающе. Она бухгалтер и умеет складывать разные – даже очень большие числа, передвигая деревянные кругляши по струнам с тихим, но уверенным щелчком. Щелк-щелк-щелк – и получилось сто. Еще раз щелк – тысяча! Если захочет, она может ее умножить, сделав в десять раз больше, или вычесть из нее десять. Она аккуратно записывает эти цифры на бумагу, листочки складывает в ровные стопки – каждый в свою Я тоже хочу так уметь – это как магия, от которой я не могу оторвать глаз. Мама умеет делать все и делает все быстрее и лучше всех. Если она собирается печь, то просеивает муку трижды – поэтому ее выпечка всегда пышнее и вкуснее, чем у других. Она меня обещала всему научить, чтобы я могла ей помогать. А пока я еще маленькая и слабая. Мне так нужна ее помощь!..

… «Давай, сестренка, молодец, держись, дыши ровно!» Мой старший брат Амир ждет меня на финише, как всегда стоял на лыжных соревнованиях, подбадривая меня, и я понимаю, что должна выбраться, должна прийти первой, как всегда – чтобы не подвести брата. Я всегда любила спорт и подвижные игры. Гимнастику, лыжи, лапту, салки, чехарду. Мне нравится, что Амир берет меня с собой в мальчишеские игры – я чувствую себя сильной и в то же время защищенной, ведь старший брат всегда рядом. А я, в свою очередь, рядом с младшими – я старшая сестра. Я отвечаю за них. Я должна выкарабкаться. Я смогу, я сильная…

…Комсомольцы не плачут и не сдаются. А я комсорг. В младших классах я была звеньевым, а сейчас на мне вся комсомольская работа. Я – лидер, на которого равняются другие, я организатор всех мероприятий, соревнований и праздников, мы помогаем младшеклассникам в учебе и в играх. Им должно быть хорошо в школе, они должны жить дружно и интересно. Сама я люблю ходить в школу, люблю учиться, люблю делать уроки. Мое время расписано по часам: мне надо так много успевать! Ведь я еще люблю ходить в кружки: вокальный, танцевальный, кройки и шитья, фото, хорового пения. На наши концерты в клуб приходят наши родители, после выступления они нас хвалят. Папа добродушно шутит: «Скакали уж по сцене, велика работа». Но я знаю, что он доволен и горд. Мама, папа, я справлюсь, вы еще снова восхититесь мной!..

…Вода в реке чистая и глубокая. И такая холодная! На реку мы спускаемся, чтобы прополоскать выстиранное белье. Стираем его руками – хозяйственным мылом. Ни стиральных машин, ни стиральных порошков у нас нет. Руки становятся багрово-красными, аж горят. После стирки надо еще натаскать воды, прибраться в доме, приготовить еду, накормить скотину, подоить корову. К приходу родителей с работы – они приходят, конечно, поздно – надо все успеть. И все это после учебы. Зато потом мама напечет нам вкусных жэймэ – лепешек из белой муки на сливках и со сметаной. За раз она печет из по 20–30 штук – на неделю. Храним их в большом сундуке и таскаем к чаю по одной. Так что терпи, Флора, потом будет хорошо!..

Солнце бьет в окно настойчиво, по-милански задорно и позитивно. Я раскрываю глаза, тянусь взглядом к окну, и первое мое стремление – вскочить, подойти к нему и улыбнуться новому дню, подаренному мне Аллахом. Попытка пошевелиться отдается болью – болью, затапливающей все и исторгающей из меня долгий стон. Тут же к кровати подскакивает медсестра, успокаивающе журча переливом певучих итальянских слов, а я осознаю: нет, «хорошо» не наступило, все очень плохо. Я не могу шевелить ногами. Я даже встать не могу. Затопленная этим осознанием и действием очередного обезболивающего укола, я вновь проваливаюсь в спасительное забытье снов – передышку от ужаса и боли.

…Наконец-то каникулы! Я вышиваю в кругу своих подруг. Они тоже – кто крестиком, кто гладью – искусно выводят узоры на белой ткани. Так татарские девушки всегда коротали вечера – вышивая целомудренно-красивые девичьи беседы, в которые вплетаются то нежные нити задушевных тайн, то яркие всполохи смеха, то мотивы национальных песен. Мы обмениваемся новыми узорами и нитками мулине, как коллекционеры марками. Вышивки можно подарить родственникам – они украсят ими стены, или отдать маме – она их сохранит на память. У нее их уже много – я люблю вышивать. И шить я тоже люблю – модные наряды для себя шью сама, маме уже легче. Хотя она продолжает меня наряжать – поскольку работает в сфере торговли, у нее есть возможность, в отличие от других, приобретать со склада импортный товар, и на мне всегда добротная, изысканная одежда. Иголка порхает в моих пальцах, прокладывая стежок за стежком – шаг за шагом, мгновенье за мгновеньем – я вышиваю свой путь, свою судьбу…

…Я плачу – опять не поняла половины, из того, что мне сказали. В прежней школе, где мы учились на татарском, я всегда получала только «5». Здесь, в Бондюге, куда мы переехали, другая школа и другие дети. И я язык другой – непривычный для меня. Зато это центр, как говорит мой папа Хасанзян – главное место в районе, и я должна научиться говорить по-русски. Мама говорит, что русский язык здесь и в окно, и в дверь сам лезет, так что научишься, никуда не денешься. Прошло уже полгода, и я уже не плачу от отчаяния, но все равно обидно! Но папа прав – я должна справиться, и я справлюсь!..

…Я иду в школу, зная, что увижу его. Эта мысль меня согревает, она меня волнует – мальчик мне нравится, но виду я не подаю. Я тоже нравлюсь многим из одноклассников – я знаю это, но близко никого не подпускаю, если кто пытается подойти ближе – грублю. Любить можно и глазами. Можно и нужно. Только вот где-то внутри живет исконная девичья потребность в настоящей любви, неповторимой и большой. Я ее еще встречу. А пока я не буду торопиться – себя надо беречь для единственного – тогда это будет правильно, тогда и будет счастливая жизнь вдвоем…

Я вздрагиваю и просыпаюсь от мысли, пробившейся даже в мой беспечный, безмятежный сон: «Как он?!» Как там Альфред, мой любимый, мой единственный, мой надежный и сильный?! Я сейчас сильнее, я знаю, что выживу, а он?! Мне говорят, что он в другой клинике. Что его состояние стабильное. Стабильно тяжелое. Он в коме. А мне сделали операцию на позвоночник. Мы врозь, соединенные общей бедой и любовью.

Глава 3. До. Декабрь 1970 – март 1972 года

– Анзия, пойдем сегодня в кино? – ее голос выдавал неожиданное нетерпение, удивившее ее саму.

Неужели дело было в том, что сегодня, выйдя в магазин за хлебом, она увидела Его? Он стоял через дорогу возле милицейского участка – высокий, подтянутый, в белой рубашке, при галстуке. Рядом с ним второй столь же импозантный незнакомец – ростом пониже. «Если приехали погостить, то придут в клуб на фильм – куда же еще здесь пойти», – подумала заинтересованная Флора. И не ошиблась – они пришли и сели в 11-ом ряду. И на следующий день. И все последующие дни. Кто они, как их зовут, откуда приехали и по какой причине они здесь? Заинтригованная Флора терялась в догадках, «Студент», – думала она, замирая от одной мысли. Ей всегда нравились умные, образованные, ухоженные парни, а для их райцентра они были как герои фильма – другого, отличного от их повседневных будней, интересного, яркого, наполненного высшим смыслом и содержанием. И вот две киноленты пересеклись – и кадр стал совместным, объединяя их в пространстве тесного клубного зала. Прекрасный незнакомец продолжал приходить и садиться на 11 ряд, не замечая ее – школьницу выпускного класса, готовую уверенно выпорхнуть из одного фильма в другой.

– Смотри, смотри – они тоже пришли! – Анзия захлебывалась от эмоций, толкая Флору в бок.

Кто бы мог подумать: «студенты» пришли на новогодний школьный бал-маскарад! Да не одни! Высокий – со школьной пионервожатой, другой – с учительницей по музыке. Толпа одноклассников заколыхалась от разговоров, волна которых донесла до Флоры обрывочные сведения: он – Альфред, работает помощником прокурора… С бала им возвращаться было в одну сторону, и шли они параллельно, но не рядом – по разным сторонам улицы. Он освещал девочкам дорогу фонарем, не догадываясь, что этого света ей хватит на целый год.

За этот год Флора успела окончить школу и поступить на вечернее подготовительное отделение Казанского государственного финансово-экономического института – куда же еще, чтобы стать бухгалтером, как мама? Только теперь уверенно перестукивали не костяшки деревянных счетов, а ее каблучки – по городским мостовым…

…В этот день он заметил ее сразу. Она тоже ждала трамвай на остановке Пионерская. Людей было мало, и предновогодний снег красиво штриховал искристо-белым фон городского казанского пейзажа. Девушка, сказочной Снегурочкой вписавшаяся в него, была красива. Заговорить с ней он не решился. А она вдруг спросила сама: «Вы не из Бондюга?». «Да, я оттуда» – обрадовался он завязавшемуся разговору, продолжившемуся в подъехавшем трамвае. Девушку звали Флора, и она согласилась встретиться с ним на следующий день. Он горделиво улыбнулся и уверенно шагнул в заискрившийся новым светом зимний вечер…

– Поехали домой, билеты я уже купил, – он, как и всегда держался уверенно и обо всем успел подумать заранее.

У Флоры заканчивалась зимняя сессия, и отдохнуть дома вполне отвечало ее планам. Девушка не отказалась и прийти к нему в гости. Визит оказался интересным. Она с изумлением взирала на мусорное ведро, которое Альфред поставил посреди комнаты. В руке он держал кипу конвертов – толщиной сантиметров 30, не меньше.

– Слушай и смотри, – самоуверенно заявил он, открывая первый конверт.

Слова дышали любовью и нежностью, но осыпались ненужными мелкими клочьями в мусорное ведро. Первое, второе, третье… «Сколько же их у него было», – подумала Флора, испытывая невольное сочувствие к этим девушкам, обрывки чувств которых – таких разных и таких схожих – складывались сейчас общим белым сугробом на дне. Наверное, она должна была чувствовать торжество или гордость – ведь это к ее ногам он складывал остатки былых любовей – ей одной он хотел посвятить свое сердце. Но растерянность была сильнее – все так серьезно?

А он достал гармошку и предложил ей спеть. Он не сомневался в ее чувствах…

Белый снег засыпал их и всю дорогу, всю улицу. Он хрустел под ногами, как обрывки любовных писем.

– Зайдем к вам, – спросил он как ни в чем ни бывало.

– Зачем?» – удивилась она.

– Просить твоей руки.

Откуда в нем созрела такая уверенность, такая решимость? Возможно, когда он приходил к ней в гости и увидел стол, ломившейся от выпечки – пироги, треугольники, губадия – стол, красноречиво говоривший о том, какая она прекрасная хозяйка, любящая и умеющая готовить национальную выпечку. Возможно, когда он брал ее в гости к друзьям, где она первым делом кидалась помогать хозяйке на кухне, а не сидела, сложа руки, как делали его бывшие подруги? А возможно, он просто понял, что вот она – единственная, которая встречается только раз в жизни, что никто ему больше не нужен, кроме нее?

На следующий день он вошел в родительский дом Флоры – красивый, высокий, вынужденный немного пригнуться, чтобы не задеть головой притолоку, оглядел и в этот раз богато накрытый стол и решительно заявил: «Я хочу жениться на Флоре и прошу у Вас ее руки. Она любит меня, я люблю ее». Флору кинуло в краску от неожиданности – о любви не было сказано ни слова. «Нет у нас дочери на выданье! – столь же неожиданно ответил Хасан ага. – Она еще молода, ей учиться надо!». Мама тихо охнула, а двое мужчин уперлись друг в друга взглядами, будто меряясь своей любовью к Флоре. Напряжение за столом возрастало, но Альфред был не намерен сдавать свои позиции. Несмотря на молодость, он был парнем, самостоятельно достигшим всего: учеба в престижном вузе, статусная работа, отдельная квартира. Он имел право на свое веское слово. «Я сам имею высшее образование, буду помогать ей с учебой», – заявил он, и отец смягчился. «Если переведется на заочное отделение, тогда поговорим», – не менее веско ответил он, не обрубая надежды.

На этот раз стол был накрыт не по-ресторанному, и дорогого коньяка на нем не было. Но разговор получился не менее напряженным. Дискуссия про женитьбу продолжилась после того, как Альфред съездил в Казань и, переговорив с деканатом, перевел Флору на заочное обучение.

– И когда же ты намерен? – робко спросила мама.

– Через три дня, – ответил Аьфред, не задумавшись ни на минуту.

Отец снова возразил:

– Нет, женитьба – дело серьезное. Это так быстро не делается! Нужен срок: все обдумать, взвесить, к свадьбе подготовиться по-людски. Да и рано ей еще об этом думать.

Он тяжело поставил чашку на блюдце.

– Флора, ты еще так молода, так красива, зачем спешить».

Чашка Флоры звякнула о блюдце дерзко, и ответ ее прозвучал упрямо:

– Если я не выйду за Альфреда, то, возможно, вообще никогда ни за кого не выйду замуж!

День свадьбы назначили на 8 Марта…

… – Ну все, бери чемодан, поехали домой ко мне, машина ждет!.

Флора улыбнулась устало и счастливо. День был длинным, как и положено быть самому счастливому дню в жизни девушки. Брак зарегистрировали по всем советским правилам: строгая женщина в ЗАГСе под аплодисменты гостей объявила их мужем и женой и поздравила молодоженов, только что большими нарядными перьями расписавшимися в торжественной книге записи гражданских актов, с ответственным шагом. Затем все поехали возлагать цветы павшим в Великой Отечественной войне воинам к Вечному огню в парке, и лишь потом – в ресторан. Там все сверкало. Белые накрахмаленные скатерти соперничали по белизне с фатой невесты. Сперва-наперво невесте дали ложечку меда, чтобы слова ее всегда были сладкими. Потом, как принято на свадьбах, кричали «Горько!». Молодожены под эти выкрики сладко целовались. Звучали тосты, поздравления, пожелания счастливой жизни. Подарки были дорогими и дефицитными, цветы – прекрасными. Все как у всех? Да нет, лучше – богаче, шикарнее. Неужели же Альфред думал, что такая невеста ограничится чемоданом? Да и не по-татарски это! «У нее, как положено, есть сундук с приданым и еще много чего, тут нужна грузовая машина!», – оскорбился Хасан ага. У Флоры – его любимой старшей дочери, действительно, было все необходимое для начала самостоятельной жизни; несколько ковров, стиральная машина, холодильник, столы и стулья, посуда и тот самый сундук с кружевным девичьим приданым, белыми вышитыми полотенцами и невесомыми пуховыми подушками, которые девушкам в татарских семьях начинают готовить с юных лет. Флора снова улыбнулась – уже удовлетворенно. Завтра, все это – завтра! А сегодня она войдет как жена в дом своего мужа – того, кто стал для нее отныне самым дорогим, любимым, единственным на всю жизнь… С одним чемоданом. С одной большой любовью на двоих!