Текст книги "Море сновидений. О муравьях и динозаврах. Песня кита. Удержать небо"

Нити[6]6
  纤维, 2001 г.


[Закрыть]

– Эй, вы попали не на свою нить!

Такими были первые слова, которые я услышал, угодив в этот мир. Я заканчивал обычный патрульный полет над Атлантическим океаном на «F-18», уже предвкушал, как совершу посадку на авианосце «Рузвельт», и вдруг оказался неведомо где. Я дал форсаж, но истребитель как повис неподвижно в прозрачном куполе, так и висел там, будто мой самолет удерживало на месте какое-то невидимое силовое поле. А в небе виднелась большая желтая планета, частично прикрытая полосой тени, которую отбрасывало тонкое, как лист бумаги, кольцо. Я не из тех дураков, что не верят своим глазам, если видят что-то странное, и не подумал, будто уснул за штурвалом. Я сразу понял, что это реальность. Разум и хладнокровие всегда были моими сильными качествами, которые и вывели меня на первое место в нашей эскадрилье «F-18».

– Пожалуйста, зайдите в регистратуру и отметьте случайное появление, – продолжал голос в шлемофоне. – Но, конечно, сначала вы должны выйти из своего самолета.

Я посмотрел вниз. Самолет висел на высоте около пятидесяти метров.

– Не бойтесь, прыгайте. Сила тяжести здесь совсем невелика.

Так оно и оказалось. Я открыл фонарь кабины и поднялся, но обычное движение ног подбросило меня в воздух: я вылетел из кабины, как будто катапультировался, и плавно опустился на поверхность. Там я увидел нескольких человек, лениво расхаживающих по сверкающему стеклу. Самым необычным было то, что в них вообще не было ничего необычного. Судя по внешнему виду и одежде, эти люди определенно не привлекли бы к себе внимания, скажем, в Нью-Йорке – но тут сама нормальность казалась чем угодно, только не собой. А потом я увидел регистратуру, о которой шла речь. Рядом с ней уже находилось три человека, не считая работавшего за стойкой. Возможно, они оказались здесь также случайно. Я подошел.

– Ваше имя, пожалуйста, – обратился ко мне тощий, очень темнокожий регистратор, похожий на всех работников гражданских служб на Земле. – Если не понимаете язык, на котором здесь говорят, возьмите устройство-переводчик. – Он указал рукой на груду странных приборчиков на соседнем столе. – Но, думаю, вы обойдетесь и так, потому что наши нити расположены по соседству.

– Дэвид… Скотт, – медленно ответил я, а потом спросил: – Что это за место?

– Это межнитевая пересадочная станция. Не беспокойтесь, люди сплошь и рядом попадают не на те нити. Какая у вас профессия?

Я ткнул пальцем в желтую планету с кольцом:

– А это что такое?

Регистратор поднял голову и посмотрел мне в лицо с типичным выражением человека, которому давно осточертело то, что приходится видеть ежедневно.

– Земля, конечно.

– Да какая же это Земля? – воскликнул я в изумлении, но тут же подумал и о другой возможности. – А какая дата?

– Вы имеете в виду, сегодня? Двадцатое января две тысячи первого года. Так какая у вас профессия, сэр?

– Точно?

– Что? Ах, вы о дате… Конечно точно. Ведь сегодня инаугурация нового президента Соединенных Штатов.

Услышав знакомые слова, я чуть успокоился. Эти ребята и впрямь с Земли.

– Как, как можно было выбрать президентом этого болвана Гора? – требовательно спросил один из трех, находившихся рядом со мною по эту сторону стойки, одетый в просторную коричневую ветровку.

– Вы ошибаетесь, президентом выбрали Буша, – сказал я ему.

Но он настаивал, что выбрали Гора. Мы заспорили.

– Слушайте, какая разница? – вмешался в наш спор еще один мужчина, одетый в традиционный китайский китель со стоячим воротником.

– Их нити очень близки, – объяснил ему регистратор и снова обратился ко мне: – Сэр, и все же, какая у вас профессия?

– Кому какое дело до моей профессии? Я хочу понять, где нахожусь! Это совершенно точно не Земля – Земля не может быть желтой!

– Он дело говорит! Земля совсем другого цвета. Вы нас, наверно, за идиотов держите! – рявкнул мужчина в ветровке.

Регистратор только устало покачал головой:

– Это я слышу чуть ли не от всех, кто приходит сюда через «червоточины» пространства-времени.

Я тут же ощутил нечто вроде родственного чувства к парню в ветровке и спросил его:

– Так вы тоже попали не в ту нить? – Впрочем, я сам толком не понимал, о чем веду речь.

Он кивнул:

– Как и эти двое.

– Летели на самолете?

– Нет, – ответил он, покачав головой. – Каким-то образом оказался здесь во время утренней пробежки. А эти угодили сюда каждый по-своему, но по сути – одинаково. Куда-то направлялись, вдруг все вокруг изменилось, и мы здесь.

Я кивнул, пытаясь сообразить, что к чему.

– Значит, вы поняли, что я имел в виду, когда сказал, что эта планета не может быть Землей.

Все трое одновременно закивали. Я строго взглянул на регистратора.

– Не пытайтесь делать из нас дураков – Земля не может быть такого цвета! – повторил парень в ветровке.

Я снова кивнул.

– Любой идиот знает, что Земля из космоса видится густо багровой!

Тут я совсем обалдел. А человек в китайском кителе спросил желчным тоном:

– Вы, наверно, дальтонизмом страдаете, да?

– А может быть, он идиот, – подхватил я, кивнув.

А «китайский китель» продолжал:

– Всем известно, что цвет Земли определяется совокупностью качеств атмосферы и океана. И под их воздействием цвет может быть только… – Я продолжал согласно кивать. «Китайский китель» кивнул мне в ответ. – Серым.

– Да вы все с ума посходили! – впервые раскрыла рот единственная женщина, присутствовавшая в нашем обществе, особа в меру пышного, очень соблазнительного сложения. Судя по манере держаться, она сознавала это. Не будь я так растерян из-за всего, что стряслось, подумал бы о том, как подкатить к ней. – Все знают, что Земля розовая! И небо розовое, и океан. Неужели даже песню не слышали: «Я такая милая, я такая сладкая: глазки – голубые облака и лицо – розовое небо…»

– Ваша профессия, сэр? – в очередной раз спросил регистратор из-за стойки.

Тут я не выдержал и, обернувшись к нему, заорал:

– Слушай, парень, да плевать на мою чертову профессию! Ты лучше скажи, куда я попал. Это не Земля! Даже если допустить, что Земля может быть желтой, то что за кольцо вокруг нее?

И мы, все четверо попавших не на свою нить, снова заговорили о том, что нас волновало. Мы сошлись на том, что у Земли нет ни одного кольца, а кольца есть только у Сатурна и Нептуна.

– Зато у Земли три луны, – сказала привлекательная дамочка.

– Откуда? У Земли одна луна! – гаркнул я на нее.

– Какими скучными были бы свидания, – возразила она. – А так идешь под ручку по пляжу, а в небе висят три луны, а рядом, навевая романтическое настроение, плывут все шесть теней…

– По-моему, это нисколько не романтическое, а просто кошмарное зрелище, – возразил «китайский китель». – И оно невозможно, поскольку у Земли вообще нет лун.

– В таком случае, – ответила женщина, – ваши свидания жутко скучные.

– Помилуйте, что вы такое говорите?! Разве может быть скучно влюбленным, когда они сидят на берегу и смотрят, как из-за горизонта встает Юпитер?

Я в полной растерянности уставился на него:

– Постойте, постойте… Так прямо и встает и влюбленные любуются?..

– Вы что, слепой? – ехидно вопросил он.

– Я пилот, и зрение у меня лучше, чем у любого из вас.

– Тогда вы просто не могли не увидеть звезду! Что вы на меня уставились? Подозреваю, вы не знаете, что энергетический уровень Юпитера был настолько велик, что восемьдесят или девяносто миллионов лет назад его гравитация вызвала ядерную реакцию и он стал звездой. Видимо, вы не знаете и того, что именно по этой причине вымерли динозавры? Вы вообще учились хоть где-нибудь? Но даже если вам не пришлось ходить в школу, вы не могли не видеть серебристый утренний свет восходящего Юпитера! Неужели вы не видели даже великолепные световые сумеречные феерии, которые случаются, когда Юпитер и Солнце заходят одновременно? Боже мой, да вы безнадежны!

Мне показалось, что я попал в дурдом. Чтобы отвлечься от этой безумной беседы, я снова повернулся к регистратору:

– Вы только что спрашивали о моей профессии. Так вот, я пилот Военно-воздушных сил США.

– О, – воскликнула женщина, – американец?!

Я кивнул.

– В таком случае вы, наверно, гладиатор! Я с первого взгляда заметила, что вы парень непростой! Меня зовут Вауани, я индианка. Давайте дружить!

– Гладиаторы? Но какое отношения они имеют к Соединенным Штатам Америки? – спросил я, совсем опешив.

– Я слышала, что ваш конгресс собирается запретить гладиаторов и колизеи, но ведь закон еще не принят, так ведь? А Буш-младший кровь любит не меньше, чем его папаша, и когда придет к власти, то, наверно, прикроет эту затею. Думаете, я ничего не знаю? Я даже была на гладиаторских играх во время Олимпиады в Атланте, но, такая жалость, на билет у меня не хватило. Я кое-как устроилась сзади и посмотрела одну схватку. Ничего интересного: парни сцепились между собой и оба потеряли ножи. Крови я вообще не видела.

– Вы уверены, что рассказываете не о Древнем Риме?

– Древний Рим? Ха! Тогда жили одни слабаки, а настоящих мужчин вовсе не было. Тогда самым страшным наказанием для преступников было смотреть, как режут курицу. И они, поголовно, в обморок падали. – Она прижалась ко мне теплым боком. – Вы не можете не быть гладиатором.

Я не знал, что сказать на это и какую рожу скорчить, и поэтому повернулся к регистратору:

– Что еще?

Тот повернулся ко мне и кивнул:

– Отлично. Вам, всем десяти, нужно держаться вместе. Так может получиться быстрее.

Я, Вауани, «коричневая ветровка» и «китайский китель», как по команде, оглянулись.

– Но ведь нас только пятеро.

– Как – пятеро? – Регистратор, кажется, растерялся. – Вас четверо и я – вот и десять.

– Вот ведь идиоты собрались, – возмутился «китайский китель». – Вам, может быть, и ни к чему, но я вас просвещу: десять идет после дада!

Настала моя очередь разбираться в числах:

– Что такое дада?

– Сколько у вас пальцев на руках и ногах? Двадцать! Отрежьте один, и останется дада цифр.

Я опять закивал:

– Значит, дада это девятнадцать, и у вас двадцатеричная система счисления. А у него, – я показал на регистратора, – пятеричная.

– Вы наверняка гладиатор… – мурлыкнула Вауани и провела пальцем по моей щеке. Приятное ощущение.

«Китайский китель» смерил регистратора снисходительным взглядом.

– Совершенно дурацкая система счисления – иметь две руки и две ноги и использовать для счета лишь четверть своих пальцев.

– Сами вы дурак, – вызверился в ответ регистратор. – На пальцах одной руки считать куда быстрее и проще. А разуваться и перебирать потные пальцы на ногах вовсе ни к чему.

– Скажите, у вас есть специальные системы для машинных вычислений? – спросил я. – Проще говоря, для компьютеров – если вы, ребята, ими пользуетесь.

Тут страсти снова улеглись – выяснилось, что для этого все пользуются двоичными системами.

– Какая еще, кроме двоичной? – заявил «коричневая ветровка». – Иначе до вычислительной техники просто не додумались бы! Потому что есть только два состояния: горошина или попадает в прорезь бамбуковой планки, или же этого не происходит.

Я опять растерялся:

– Горошина? Прорезь?

– Похоже, вы и впрямь нигде не учились! Ведь всем известно, что компьютер изобрел Вэнь-ван из династии Чжоу.

– Вэнь-ван? Император – мистик и некромант?

– Но-но, потише! Нельзя так непочтительно отзываться о создателе кибернетики.

– Компьютер… Вы, наверно, имеете в виду китайский абак?

– Не знаю, что имеете в виду вы, а я – вычислительное устройство. Если вы не знаете, немного расскажу. Они размером с футбольное поле, их делают из сосновых досок и бамбуковых планок, а в качестве счетных единиц используются маленькие желтые горошины. Чтобы привести устройство в движение, нужна сотня быков! Зато какие маленькие и изящные процессоры – размером всего с небольшой дом. Бамбуковые интегральные схемы изготавливают самые лучшие мастера!

– Но как вы их программируете?

– Постарайтесь хотя бы правильно произносить слова! Вы хотите узнать, как перфорируют бамбуковые планки? Археологам удалось откопать бронзовое сверло императора Вэня, оно хранится в пекинском Национальном дворцовом музее. Версия 3.2 императорской системы И-Цзин содержит более миллиона строк кода, размещенных на тысяче с лишним километрах перфорированных бамбуковых планок…

– Вы наверняка гладиатор, – промурлыкала Вауани и на мгновение прижалась ко мне.

– Может быть, все же закончим регистрацию? – нетерпеливо спросил человек за стойкой. – А потом я попытаюсь еще раз объяснить все это.

Я поднял голову, посмотрел на желтую Землю, опоясанную кольцом, и сказал:

– Похоже, я понимаю. Образование у меня неплохое, и о квантовой механике я кое-что знаю.

– Я тоже, – сказал тип в китайском кителе. – Судя по всему, квантовая теория множественной вселенной верна.

«Коричневая ветровка», похоже, самый образованный из всех нас, медленно кивнул.

– Когда квантовая система делает выбор, Вселенная разделяется на две или больше, чтобы охватить все возможности для этого выбора. В итоге получается великое множество параллельных вселенных. Это результат квантовых мультисостояний во вселенском масштабе.

– Мы называем каждую параллельную вселенную нитью, – сообщил регистратор. – Множественная вселенная – это пучок нитей, и вы все собрались с соседних. Поэтому ваши миры более-менее схожи.

– Мы хотя бы понимаем друг друга без переводчиков. – Я едва успел закрыть рот, как Вауани опровергла мои слова. По крайней мере, частично.

– Какие странности вы тут рассказываете! – Она была, определенно, не очень образованной, но зато самой симпатичной. Я думаю, что это слово должно было иметь какой-то смысл в ее мире. Она в очередной раз подошла ко мне и прижалась теплым боком. – Вы действительно гладиатор.

– Ваш мир соединяет нити? – спросил я регистратора.

Тот кивнул:

– Да. Они появляются во время перемещений со скоростью, превышающей световую. «Червоточины» очень малы и быстро исчезают, но возникают снова и снова. Особенно если сверхсветовые перемещения осуществляются в ваших нитях. В таком случае количество «червоточин» быстро нарастает и все больше людей ошибается дверью.

– И что же нам теперь делать?

– Никто из вас не имеет права и возможности остаться в нашей нити. Как только мы закончим регистрацию, вам придется вернуться туда, откуда вы вышли.

– Я хочу, чтобы гладиатор вернулся со мной на мою нить, – сказала Вауани.

– Если он того захочет, мы, безусловно, ему поможем. Главное, чтобы он не остался на нашей нити, – регистратор указал на желтую Землю.

– Я хочу вернуться на свою родную нить, – сказал я.

– Какого цвета ваша Земля?

– Голубая, со множеством белых облаков.

– Какой ужас! Пошли со мною на розовую Землю, – проворковала Вауани и для убедительности поманила меня рукой.

– Ну, может, это и круто, но я хочу вернуться на свою родную нить, – холодно ответил я.

Мы поспешно завершили регистрацию.

– Можно я возьму что-нибудь на память? – спросила Вауани.

– Возьмите межнитевую линзу. По одной каждому. – Регистратор показал на стеклянный столик рядом с собой, где лежало несколько таких же стеклянных шаров. – Если вы сейчас соедините их контакты, то, вернувшись на свою нить, сможете видеть изображения со связанной нити.

– Если мой мир связан с миром гладиатора, значит, я смогу видеть его нить даже из дома?! – в счастливом изумлении воскликнула Вауани.

– Не только эту, но и другие связанные нити.

Я плохо понял, что говорил регистратор, но все же взял шарик и прикоснулся встроенной в него пластинкой к такой же пластинке на шарике Вауани. Что-то пискнуло, сообщая, что связь установлена. Потом я подпрыгнул, забрался в «F-18» и несколько минут искал, куда пристроить шар. Едва я успел это сделать, как межнитевая пересадочная станция и желтая Земля исчезли. Я снова оказался над Атлантикой, видел голубое небо и то самое море, к которому привык. После посадки на «Рузвельт» диспетчер сообщил, что я нисколько не задержался: радиоконтакт не прерывался ни на мгновение.

Но у меня сохранился шар, неопровержимо доказывающий, что я действительно побывал на другой нити. Не без труда, но я смог незаметно утащить его с самолета. А в тот же вечер, когда «Рузвельт» пришел в Бостон, я принес его в свою комнату в офицерской казарме. Достав его из сумки, я сразу увидел в нем четкое изображение. Вауани беззаботно шла куда-то у подножия сверкающей, словно хрусталь, горы, над которой развернулось розовое небо с голубыми облаками. Когда я повернул шар в руках, он показал мне другую картинку. То же розовое небо с голубыми облаками, но рядом с Вауани был кто-то еще. Мужчина в летной форме американских ВВС.

Я.

На самом деле все объяснялось очень просто: когда я отказался принять предложение Вауани, Вселенная разделилась на две, и сейчас я видел нить иной вероятности.

Межнитевую линзу я хранил всю жизнь. Я наблюдал, как на розовой Земле развивалась любовь Вауани и моего двойника, как они жили отшельниками на хрустальной горе, как они старились, как у них родился целый выводок розовых детей.

Но и на той нити, куда Вауани вернулась одна, она не забыла меня. Через тридцать лет после того, как мы побывали в перепутанных нитях, я увидел в шаре, как она прогуливалась по пляжу с каким-то стариком, держа его под руку. Три луны отбрасывали на песок шесть теней. И в этот самый миг Вауани посмотрела на меня из своего шара. Ее глаза больше не казались голубыми облаками, а лицо вряд ли можно было сравнить с розовым небом. Но ее улыбка была такой же обольстительной, как и прежде. Я отчетливо услышал, как она сказала: «Вы действительно гладиатор!»

Посыльный[7]7
  使, 2000 г. Первое издание в журнале «Короли НФ», 11/2001 г.


[Закрыть]

Старик лишь вчера заметил слушателя, стоявшего внизу. В последние дни у него было очень плохое настроение, и он почти не выглядывал в окно – только когда играл на скрипке. Он пытался отгородиться от остального мира с помощью штор и музыки, но это было невозможно.

Много лет назад, по другую сторону Атлантики, укачивая в узкой мансардной комнате лежавшего в коляске младенца или просматривая неинтересные заявки в шумном патентном бюро, он постоянно пребывал мыслями в прекрасном мире. Там он мчался со скоростью света; теперь же он пребывал в неподвижности в тихом, уединенном маленьком городке под названием Принстон. Умение отрешиться от внешнего мира, присущее ему в молодые годы, покинуло его. Мир постоянно смущал и тревожил его. Особое беспокойство вызывали у него два вопроса; один из них – квантовая теория, созданная Максом Планком, ставшая навязчивой идеей для многих молодых физиков, и прежде всего принцип неопределенности, входивший в эту теорию. «Бог не играет в кости», – часто говорил он себе в эти дни. Вторую половину жизни он посвятил созданию Единой теории поля, но не добился никаких успехов. Ему удалось лишь чисто математическое построение, совершенно не связанное с физикой. А еще его очень беспокоила атомная бомба. Прошло много времени после Хиросимы и Нагасаки, давно закончилась война, но его боль, ноющая, как старый ушиб, теперь разыгралась с неистовой силой. Такая маленькая, простая формула, он же соотнес массу с энергией, только и всего. По правде говоря, до того как построили и запустили реактор Ферми, старик думал, что превращение массы в энергию на атомном уровне возможно лишь в самой необузданной людской фантазии. В последнее время Хелен Дукас прилагала все свои силы, пытаясь утешить его. Но она не понимала, что его волновали не собственные достоинство, ошибки, честь или позор – его тревоги касались более важных вещей. Недавно во сне он услышал страшный грохот, похожий на потоп или извержение вулкана. Другой ночью его разбудил шум, но выяснилось, что это всего лишь похрапывает маленький щенок, спящий в патио. Больше шум не нарушал его сны. Ему снились пустынные земли, заходящее солнце, отражающееся в тающем снегу. Он пытался бежать из пустоши, но она была настолько велика, что казалась безграничной. Позже он увидел океан, над ним опять – заходящее солнце, заливающее море кроваво-красным светом, и понял: весь мир это пустошь, покрытая тающим снегом. И снова он проснулся в испуге. На сей раз в его сознании, как темный риф во время отлива, проявился вопрос:

А есть ли вообще у человечества будущее?

Этот вопрос жег его, как бушующее пламя, причиняя почти невыносимую боль.

Человек, стоявший внизу, был молод. На нем была стильная нейлоновая куртка. Старик понял, что тот слушает его скрипку. Еще три дня подряд, как только старик начинал вечером музицировать, этот человек приходил и молча стоял в угасающем сиянии принстонского заката. Около девяти часов вечера старик откладывал скрипку, и слушатель медленно уходил. Может быть, он был студентом Принстонского университета или просто кем-то из слушателей лекций старика. Старик давным-давно устал от бесчисленных поклонников, подхалимов всех мастей, от королей до домохозяек. Но этот незнакомец на тротуаре, этот друг, заинтересовавшийся его музыкальным талантом, дал ему своеобразное утешение. На четвертый день старик только начал играть, как пошел дождь. Он выглянул в окно и увидел, что молодой человек стоит под единственным имеющимся поблизости укрытием: китайским зонтичным деревом. Дождь усилился, и его струи свободно пробивали редкую осеннюю листву. Старик опустил скрипку, чтобы дать возможность слушателю уйти. Но молодой человек, похоже, понимал, что концерту еще не время заканчиваться, и стоял не двигаясь на прежнем месте; его промокшая куртка блестела в свете уличного фонаря. Старик отложил свою скрипку, нетвердой походкой спустился по лестнице, вышел на улицу, заполненную дождем и туманом, и, наконец, предстал перед молодым незнакомцем.

– Если вы… э-ээ… хотите послушать, то почему бы вам не зайти в дом?

Не дожидаясь ответа, старик повернулся и вошел в дом. Посетитель остался стоять на том же месте, уставившись застывшим взглядом куда-то вдаль, как будто произошедшее было сном. Наверху возобновилась музыка, и слушатель, словно в трансе, вошел в парадную дверь. Он поднялся наверх, словно влекомый духом музыки. Дверь в комнату старика была приоткрыта. Посетитель вошел внутрь. Старик стоял лицом к окну и играл, глядя на дождь. Он не повернул головы, но почувствовал, что молодой человек находится в комнате. Он чувствовал себя немного виноватым перед своей аудиторией, этим человеком, которого так увлек голос его скрипки, – играл он не очень хорошо. Например, в выбранном на сегодня любимом рондо Моцарта он часто фальшивил. Случалось и забывать ноты – тогда он восполнял пробел, руководствуясь воображением. Играл он на все той же дешевой скрипке, которая была его верным другом, но обладала отнюдь не идеальным голосом. Тем не менее молодой слушатель был спокоен и казался довольным. Они вдвоем погрузились в несовершенное, но все же впечатляющее звучание инструмента.

Шла ничем не примечательная ночь середины XX века. «Железный занавес» разделял Восток и Запад. Будущее человечества, недавно попавшее под ядерную тень, походило на тусклый, туманный, дождливый осенний вечер. В эту ночь из маленького домика в Принстоне, штат Нью-Джерси, звучало под дождем рондо Моцарта.

Время, казалось, текло быстрее, чем обычно. Скоро пробило девять часов. Старик перестал играть, поднял голову и увидел, как его гость поклонился и повернулся, чтобы уйти.

– Э-э… придете слушать завтра? – спросил старик.

Молодой человек стоял у двери, спиной к нему, и ответил, не поворачиваясь:

– К сожалению, нет. Завтра, профессор, у вас будет посетитель. – Он открыл дверь, добавил, как будто вспомнив: – Хотя, возможно. Ваш гость уйдет в десять минут девятого. Вы будете играть, если придется начать немного позже?

Старик рассеянно кивнул, плохо понимая подтекст этих слов.

– Ну, отлично. В таком случае я приду. Спасибо.

Дождь продолжал лить весь следующий день, и вечером действительно пришел гость – израильский посол. Старик всей душой любил эту отдаленную, новорожденную страну – там были его соплеменники – и пожертвовал на ее становление все деньги, полученные от продажи своих рукописей. Но на этот раз посол пришел по совсем другому делу. Старик не знал, смеяться ему или плакать. Ему предложили стать президентом Израиля! Он решительно отказался. Проводив посла на дождливую улицу, он извлек из кармана часы как раз перед тем, как тот сел в машину, и в свете уличного фонаря разглядел, что стрелки показывают десять минут девятого. В памяти всплыла реплика вчерашнего любителя музыки.

– Э-э… скажите, ваш визит… кто-нибудь знал, что вы собираетесь ко мне?

– Не беспокойтесь, профессор, это строжайший секрет. Никто не мог знать.

Но тот молодой человек откуда-то знал об этом, и ведь он знал кое-что еще… И старик задал очень странный вопрос:

– Но вы собирались уйти именно в это время, в десять минут девятого?

– Простите… Откровенно говоря, нет. Я надеялся на продолжительную беседу с вами, но раз вы отрицательно ответили на самое главное предложение, решил не обременять вас лишними разговорами. Мы понимаем вас, профессор.

Старик вернулся наверх, все еще ощущая растерянность, но забыл о ней, как только достал скрипку. И едва зазвучала музыка, как явился тот же молодой человек.

На сей раз концерт продолжался до десяти вечера, и, завершив его, старик повторил вчерашнее приглашение:

– Вы придете завтра слушать музыку? – И добавил, немного помолчав: – Мне было бы приятно.

– Ну, завтра я смогу снова слушать вас на улице.

– Мне кажется, завтра тоже будет дождь. Все небо в тучах.

– Вы правы, дождь будет, но к тому времени, когда вы захотите играть, он прекратится. А послезавтра я позволю себе снова зайти в ваш дом – дождь не закончится до одиннадцати утра следующего дня.

Старик засмеялся и подумал, что его молодой гость весьма забавен, но, глядя ему вслед, вдруг почувствовал, что это было сказано совсем не в шутку.

Ощущение оказалось верным. В следующие несколько дней погода точно соответствовала предсказанию незнакомца. Вечером дождя действительно не было, и он слушал музыку, стоя на тротуаре. На следующий день в это время лил дождь, и он поднялся в комнату к старику. А ровно в одиннадцать утра следующего дня дождь в Принстоне прекратился.

Вечером первого сухого дня после продолжительной непогоды молодой человек не остался слушать на улице, а вновь поднялся в комнату. У него была с собою небольшая скрипка. Не говоря ни слова, он обеими руками преподнес ее старику.

– Нет, пожалуйста, не надо. Мне не нужна другая скрипка, – отмахнулся старик. Ему часто предлагали в подарок другие скрипки, в том числе знаменитые и ценные, итальянские, принадлежавшие известным музыкантам, но он всегда вежливо отказывался, понимая, что не с его мастерством играть на таких великолепных инструментах.

– Это лишь на время; потом вы вернете ее мне. К сожалению, профессор, я не могу оставить вам этот инструмент.

Старик взял скрипку. На первый взгляд она казалась самой обычной. Вот только, как ни странно, у нее как будто не было струн; однако потом он все-таки рассмотрел их – они оказались тонкими, как паутинки. Старик не решался прикоснуться к ним, опасаясь порвать. Он поднял глаза на посетителя, тот улыбнулся, кивнул, и старик легонько нажал пальцем на струны. Они не порвались, более того, при прикосновении они ощущались невероятно прочными. Он взял смычок и бесцельно провел им по одной струне – и звук, который она издала, показался ему похожим на вскрик самой природы.

Это был голос Солнца, и ничто иное не могло так звучать.

Старик заиграл свое любимое рондо и сразу же слился в единое целое с безграничным космосом. Он видел световые волны, медленно распространяющиеся в пространстве, подобно туману, гонимому утренним бризом; волнообразные гравитационные волны обширной пространственно-временной мембраны и бесчисленные звезды, плавающие на ней подобно сверкающим каплям росы; через мембрану проносился мощный поток энергии, вызывающий сказочные вторичные радуги.

Когда старик очнулся от погружения в музыку, молодого гостя уже не было в доме.

Старик просто влюбился в эту скрипку. Он играл на ней ежедневно до глубокой ночи. Дукас и врач порознь и вместе уговаривали его поберечь здоровье, но оба знали, что всякий раз, когда начинает звучать музыка, кровь старика наполняется неведомой ему прежде жизненной силой.

Непонятный гость должен был вернуться.

Через десять дней он уже меньше играл на загадочной скрипке и порой даже возвращался к старому другу, скрипке, на которой играл много лет. Он начал опасаться, что, если слишком нагружать тонкие струны-паутинки, они могут стираться или даже лопнуть. Но он не мог устоять перед звуками, которые исходили из этого инструмента: старик был словно околдован. Он все чаще думал о том, что рано или поздно молодой гость вернется и придется расстаться со скрипкой, и поэтому снова стал играть на ней ночи напролет, как вначале. Каждый раз, под утро, неохотно прекращая играть, он внимательно осматривал струны. С возрастом его зрение ослабло, и Дукас по его просьбе принесла увеличительное стекло, но даже с его помощью старик не видел на струнах никаких признаков износа. Их глянцевая, сверкающая поверхность была полупрозрачной, как у драгоценного камня, а в темноте струны даже чуть заметно светились голубым.

Прошло еще десять дней.

У старика уже вошло в привычку осматривать скрипку перед тем, как лечь спать. Этой ночью ему показалось, что струны выглядят как-то не так. Он взял лупу, внимательно всмотрелся в них и понял, что его подозрения подтвердились. Вообще-то, подозрения зародились у него уже несколько дней назад, но лишь сегодня изменения зашли настолько далеко, что их удалось заметить.

Струны разбухли от частого использования.

На следующий вечер он только-только поднял смычок, как в комнату неожиданно вошел молодой гость.

– Вы пришли за скрипкой, да? – с тревогой в голосе спросил старик.

Гость кивнул.

– Э-э… может быть, вы все-таки оставите ее мне?

– Полностью исключено. Прошу простить меня, профессор, но это невозможно. Мне нельзя ничего оставлять.

Старик на мгновение задумался над сказанным и начал понимать. Взяв скрипку двумя руками, он протянул ее гостю.

– Она не из этого времени, да?

Молодой человек покачал головой и шагнул к окну, за которым через небо протянулся сверкающий бесчисленными звездами Млечный Путь. Он черным силуэтом вырисовывался на этом величественном фоне.

Старик понимал все больше и больше. Он припомнил загадочный талант гостя к предсказаниям. Все оказалось очень просто: гость не предсказывал. Он вспоминал.

– Я посыльный. Мы, в нашем времени, неожиданно увидели, что вы очень сильно встревожены, и меня прислали к вам.

– И вы принесли мне эту скрипку, – без удивления сказал старик. На протяжении всей жизни он воспринимал космос как одно большое чудо. Именно благодаря этому он превзошел других и первым заглянул в глубочайшую тайну Вселенной.