Текст книги "Стенка на стенку. Казанский феномен подростковых группировок"

Если были бы какие-то запреты на проблемные материалы о подростках в «Вечерней Казани», я бы точно знала. Андрей Петрович Гаврилов, в прошлом работник отдела агитации и пропаганды горкома КПСС, предпочитал сам решать, что публиковать, а с чем повременить. Газета не боялась поднимать острые темы и до перестройки, и если с 1986 года для коллег из других изданий наступила эпоха гласности, то для редактора и журналистов «Вечерки» это было уже время подлинной свободы слова. Замечу: в 1990 году «Вечерняя Казань» стала самостоятельным изданием, отказавшись от учредительства Казанского городского комитета партии и городского Совета народных депутатов.

О несовершеннолетних «Вечерка» всегда писала много, и о хорошем, и о плохом. У журналистов были вопросы к родителям и педагогам, к школам и ПТУ, к тем, кто работал с трудными подростками. Показательным в этом смысле можно назвать корреспонденцию «Каждый вечер в… бане» (Любовь Агеева. Вечерняя Казань, 1979). Она не осталась без внимания, и в номере за 27 февраля следующего года газета вернулась к истории о компании подростков, совершивших летом 1979 года несколько преступлений. Ответы на публикацию были как под копирку – статью обсудили в Управлении внутренних дел (УВД) Казанского исполкома, в двух профтехучилищах, чьи учащиеся оказались на скамье подсудимых, и на совещании организаторов внеклассной и внешкольной работы школ Бауманского района. Т. Борисова, мать двоих детей, заметила в своем письме в редакцию: «Нет трудных подростков. Это мы их делаем такими». Ее поддержал судья Р. Уразманов, который по просьбе редакции прокомментировал приговор, объяснив, почему А. Михайлов и И. Яковлев лишены свободы, а Ф. Шаки-рову, Ш. Гатауллину, И. Миндиярову и Р. Хабибуллину исполнение приговора отсрочено. «Разбирая уголовные дела несовершеннолетних, мы лишь в особых случаях отправляем подростков в колонию. Если есть хоть какая-то возможность перевоспитать его другим образом, стараемся ее использовать… Подсудимому оказывается доверие и дается время, чтобы изменить свой образ жизни», – писал он.

Фото Олега Климова

Анализ публикаций показывает, что в поле зрения журналистов долгое время были единичные факты, и за ними мы не разглядели опасного явления. Приходится самокритично это признать. Правда, у нас не было достаточной информации, чтобы перейти от частных случаев к обобщениям. На учительских совещаниях, партийных и комсомольских заседаниях разного уровня, где я присутствовала как заведующая отделом, о драках не говорилось, на «узкие», где они обсуждались, журналистов не приглашали.

Общественность постоянно успокаивали: группировок в городе не более десятка, они малочисленны и опасности не представляют; большинство подростков – нормальные ребята… Так болезнь загонялась внутрь, желаемое выдавалось за действительное. Старая болезнь периода застоя. И хотя на дворе уже была перестройка, болезнь оставалась. И даже прогрессировала. Позиция страуса, который в момент опасности прячет голову в песок, нам дорого стоила. Время для анализа и тем более активного вмешательства в ход событий было упущено. Группировки стали настолько сильны, традиции их вражды столь живучи, что не было никакой надежды на успех с первой кавалерийской атаки.

Всерьез взялись за дело только тогда, когда сор за пределы избы все-таки вышел. О драке в троллейбусе рассказали на радио «Голос Америки», в 1988 году в центральной печати вышло сразу несколько материалов с шокирующими подробностями. В статье Дмитрия Лиханова «Дрянные» мальчишки», опубликованной в журнале «Огонек» (июнь 1988), впервые появилось понятие «казанский феномен».

«Трудные» мальчишки превратились в «дрянных»…

Публикации

«Трудные» взывают о помощи

– И ты думаешь, что-нибудь получится?

В лучшем случае опять пообещают.

– Тише, идет кто-то.

Ребята встречают меня настороженно.

– Наверное, из детской комнаты милиции? – спрашивает один. Второй, демонстративно опершись на беззубые перила лестницы, цедит:

– Хоть милиция нас не забывает. – И смачно сплевывает в пролет. В ту же минуту снизу доносится возмущенный женский голос:

– Лоботрясы! Только и знаете, что плеваться. Хоть бы раз в жизни делом занялись!

Разговор грозит перерасти в скандал. Женщина перешла на визг, мальчишки зло огрызаются.

Через несколько минут, когда страсти несколько остывают, вместе с ребятами спускаемся в подвальное помещение второго подъезда. Витя Аникин, оглядев побеленные стены, говорит:

– Мы бы здесь отлично разместились. Боксерские перчатки и гантели сами купили бы. И штангу ребята могли бы сделать. Теннис бы сюда, биллиард… Даже вечера устраивать можно, как в 85-м доме. И телевизор бы здесь вот поставить…

– Хватит мечтать! – перебивают его ребята. – Ничего у нас нет и не будет!

Подростки дома № 25а по улице Ипподромной не знают, куда приткнуться. Холодные дни загоняют их в подъезды. И тогда здесь, в подъезде, можно услышать все: от пересказа, услышанного на уроке до грязного мата. Здесь впервые десятилетние берут в зубы папиросу, а ребята постарше складываются по рублю. И те, и другие азартно играют в карты, от нечего делать пускают в ход кулаки. Начал с этого и Владимир Синицын. Остальное похоже на сон: милиция, суд, приговор к трем годам колонии. Так закончилась его последняя драка.

После этого случая затихли было подъезды на улице Ипподромной. Зато прибавилось посетителей в детском клубе завода «Теплоконтроль». Ребят потянуло в чистые и уютные комнаты клуба в соседнем доме. Но маленькие комнатки не могли вместить всех желающих. Дело дошло до докладной записки в отдел милиции о том, что чужие выживают из клуба своих.

Я спрашиваю ребят, было ли такое.

– Было. Но мы тоже имеем право играть. И какие мы чужие?! Помогите нам свой клуб организовать, чтобы нас оттуда не выгоняли. Можете?

«Трудные» просят о помощи. Значит, не такие уж они трудные…

Любовь Агеева

Комсомолец Татарии, июнь 1968 года

Кем он вырастет?

Едва увидев меня, Сережа опустил голову, сгорбился. Он знал, что ни о чем хорошем с ним говорить уже не будут. Взрослых очень интересует, как он додумался до взлома трамвайных касс, почему в 11 лет его называют вором. Ведь на счету мальчика уже две серьезные кражи.

Голову он так и не поднял до конца нашего разговора. Он не мог смотреть мне в глаза. Что ж, это хороший признак – значит, ему стыдно за свои проступки. «Больше не буду», – это первое, что он мне сказал. Он еще не приобрел наглой уверенности в себе, не озлобился, хотя все в школе № 114 иначе, как о «трудном», о нем не говорят.

Это было бы удивительно, если бы мальчик был «легким». У меня рука не подымается, чтобы описать условия, в которых он живет. Дом, в котором постоянный мат. Отец, который редко бывает трезвым. Мать, которая никогда не приласкает. Квартира, голая и унылая, куда не хочется идти. Оскорбления и побои. Дети (у Сережи есть брат, третьеклассник) растут, как сорняки – неприбранные, неухоженные.

Рубашка на нем была грязная, из-под белых когда-то рукавов выглядывали цветные рукава другой, тоже очень несвежей. Черный вельветовый костюмчик – вместо школьной формы. Кеды – вместо ботинок.

И матери, и сыну я задавала вопросы: «Бываете ли где вместе? Ходили семьей в кино, цирк, театр?» Мать ничего подобного вспомнить не могла, сын припомнил, как в прошлом году по инициативе младшего брата все пошли в зоопарк (когда он рассказывал про это, глазенки его горели, он даже выпрямился).

Единственное занятие, которое признает Сережа, – это футбол. Гоняет мяч все свободное время.

Удивительно было бы, если бы у мальчика были какие-то другие потребности. Ни мать, ни отец никогда не интересовались, чем дети занимаются после школы. Они делали и делают для них минимальное – произвели на свет, дали крышу над головой, кормят. Написала вот «крышу над головой» и вспомнила, как мать говорила мне: «Первый вопрос, который слышу я с порога, – какой отец?» Если пьяный, они в дом не заходят до ночи. Когда мать во вторую смену, хода домой им нет. Хотя отец может не спать и ночами – и тут держитесь и жена, и дети.

Сначала я жалела эту женщину. Есть горемычные, которые многое терпят от мужей – во имя детей. Но что дает детям этот, не приносящий в дом ни копейки, от которого одни побои и оскорбления? Однажды он так стукнул Володю, что тот отлетел к стенке, ударился, забился в истерике до посинения. «Я думала: все, умрет», – сказала женщина просто, без эмоций.

Нет, жалеть таких не стоит. Ведь мальчик был бы убит не только его, но и ее руками. Это она позволяет мужу измываться над детьми, держит его в квартире, которую дали ей на заводе, кормит его на зарплату, которую зарабатывает у пресса.

В школе настаивают, чтобы мать отдала мальчиков в интернат, для старшего с трудом нашли место, но мать отказалась – нет денег на оплату.

Судите сами эту женщину. Мой разговор о другом.

Мы знаем много примеров, когда общественность сломя голову бросается спасать обманутую жену, даже если ее на это не уполномочивают. Тут же создалось впечатление, что семья живет в вакууме. Молчат соседи, хотя много терпят от пьяницы. Дает ему мирно жить участковой милиционер, хотя не может не знать о его «художествах».

Свидетелей того, как в семье калечатся две детские души, много, но это немые свидетели. Правда, в школе после кражи в трамвае от тихого возмущения перешли к действию – передают дело в комиссию по делам несовершеннолетних, намереваются даже требовать лишения родительских прав. Хорошо, если это не поздно. Мальчики оба плохо учатся, могут без причины не прийти на уроки, поведение их не из лучших. Причем младший начинает копировать старшего.

В цехе, где работает мать, не раз велись разговоры вокруг этой семьи. Женщины, те требуют развода. И жалеют ее. Вот это напрасно. Жалость делает ее великомученицей. Видимо, ни разу женщине не дали понять, что ее образ жизни жесток по отношению к детям. Она боится в этом сознаться, боится, как бы не подумали это другие.

Не потому ли очень просила меня не называть ее фамилии. «Лучше пусть оштрафуют, чем через газету».

Детям необходимо помочь. Чтобы из них выросли хорошие люди. Сегодня это еще в наших силах.

Любовь Агеева

Комсомолец Татарии, октябрь 1977 года

Слушается дело

Каждый вечер в… бане

Когда, поссорившись с отцом, Шамиль Г. ушел из дому, его друг Ильсур М. предложил ему пожить в… бане. Баня эта давно не топилась, и сюда никто не заглядывал. Здесь они и зажили вдвоем. Каждый вечер их навещали друзья. Они пели под гитару, говорили о том, о сем, часто вместе уходили куда-то, возвращаясь поздно ночью.

Чем они занимались? Однажды угнали мотоцикл «Ява». Другой ночью, взломав железный гараж, увели мотороллер. Еще один мотороллер прихватили мимоходом у лодочной станции. Накатавшись вволю, машины разбирали. Дефицитные части продавали, ненужные бросали.

На брандвахту инспекции рыбнадзора решили идти за сетями. В бытовку влезли через окно. Взяли там, кроме сетей, две тельняшки, резиновые сапоги, две радиостанции стоимостью 225 рублей каждая, авторучки. Здесь же нашли два охотничьих ружья и две ракетницы. Из ружей Ильсур и Шамиль сделали обрезы, потом их продали, предварительно испытав в деле. Стрелять ездили в Боровое Матюшино. Ракетницы у них приобрел Андрей М., который смастерил из них пистолеты.

Они воровали, тем самым преступили закон. И отвечать будут без скидок на несовершеннолетие. Но столько было в их поступках детской беспечности и бессмысленного позерства!.. Зачем нужны были, скажем, две радиостанции, если взяли себе лишь два конденсатора, а остальное, разобрав до винтика, выбросили? Деньги, вырученные от продажи краденого, тратились с такой же легкостью, как и доставались.

А, может, подростки просто искали приключений, риска, испытания сил? – это так характерно для их возраста. Только вылилось все в такие уродливые формы, что их привлекли к уголовной ответственности.

Обвиняются в воровстве

На синей папке «Дело № 2812» крупно выписаны 7 фамилий: 5 человек – компания из бани, двое обвиняются в незаконном хранении оружия. Лишь одному – Фуату Ш. – недавно исполнилось 18 лет. Когда я знакомилась с этим делом в кабинете старшего следователя Бауманского РОВД капитана милиции Л. К. Камалеевой, с двоими встретилась. Рината X. привезли на очередной допрос – вместе с пятью приятелями он уже месяц находился в следственном изоляторе. Рустем Ш. принес письмо руководителей СУ-7 треста «Казремстрой» (он работает там газосварщиком) с просьбой передать парня на поруки.

Оба были в смятении. Переживали за родителей, за себя – так глупо, собственной рукой, перечеркнули все свои жизненные планы. Ринат, например, мечтает о профессии шофера, через год он стал бы автослесарем, закончив учебу в ПТУ. У Рустема профтехучилище позади, но за этот год он рассчитывал получить аттестат о среднем образовании и водительские права. И вместо этого – допросы, показания, протоколы.

– Как ты думаешь, каким будет наказание? – спросила я Рината.

– Посадят, наверное, – глубоко вздохнув, сказал он.

– А если бы можно было вернуться к вашему первому вечеру в злополучной бане и прожить все это время заново?..

– О, такого бы ни за что не повторил!..

Трудно усомниться в искренности его слов. Суровый миг расплаты открыл подросткам глаза на многое. Но произошло ли целительное очищение? Ведь нечто подобное с двумя из десяти подростков уже случалось: Андрей М. и Илья Я. находились под следствием. У Андрея дело закончилось разговором на заседании районной комиссии по делам несовершеннолетних. Илья в июле нынешнего года был осужден на два года; как несовершеннолетний, получил отсрочку приговора на один год. В июле же совер-шил кражу мотороллера. Выходит, страх перед наказанием – еще не гарантия уважения к законам.

Сын не ночует дома

Чем больше я знакомилась с этим делом, тем больше убеждалась в полной бесконтрольности подростков. Месяц не было дома Ильсура. Мать думала, что он живет у отца. Так оно и было – баня находится на отцовском дворе. Только он ни сына, ни его друзей не замечал, чем они занимаются в бане, не интересовался. Там побывала лишь мать Шамиля, когда уговаривала сына вернуться домой, но потом и она оставила подростков в покое.

По сути подростки были предоставлены сами себе и в мыслях, и в поступках. Родители не знали, где они бывали, с кем дружили, тем не менее у них не вызывали беспокойства ночные отсутствия сыновей, не удивляли дорогие вещи, вдруг появлявшиеся дома.

– Приятель дал на время, – эта магическая фраза их вполне удовлетворяла.

Мало интересовались родители и учебой, работой сыновей. Во всяком случае, характеристика Андрея М., написанная руководителями объединения «Татмашхимснабсбыт» (он там работал после окончания ПТУ-6), для его мамы была полной неожиданностью. В ней сообщалось, что электрик М. показал себя как недисциплинированный работник. Прогуливал занятия в ПТУ-51 Шамиль Г. В его характеристике написано: «Нуждается в постоянном контроле».

Впрочем, не преувеличиваем ли мы роль родительского контроля? Разве можно проследить за каждым шагом взрослого сына? И потом – что такое контроль? Мать Андрея М. всерьез полагала, что контролирует сына, ежедневно проверяя его карманы, а потом обнаружила в своем доме два пистолета. К тому же порой за решетку попадают подростки, которые были под чрезмерной родительской опекой.

Воспитание с опозданием

В протоколе допроса Марса М. я обратила внимание на такую деталь. Грабить бытовку инспекции рыбнадзора он пошел «за компанию». Все шли – и он пошел. Значит, у подростка не было наипростейших нравственных тормозов, которые бы не только остановили его, но и помогли остановить товарищей.

– Когда ты держал в руках краденое, какие чувства испытывал? – спросила я у Рината X. Он недоуменно пожал плечами…

Ринат рассказал мне, что родители запрещали ему дружить с этой компанией, да, видно, не нашли слов, чтобы убедить сына в этом.

В последнее время отец, подозревая что-то неладное, часто беседовал с сыном, предостерегал от ошибок, за которые приходится дорого расплачиваться. Но отцово предостережение уже запоздало. К сожалению, это ошибка многих пап и мам. Они всерьез начинают заниматься воспитанием детей только в подростковый период, когда вдруг обнаруживают какие-то отклонения от нормы. А характер уже сформировался, и меры родительского воздействия, будь то задушевные разговоры или ременная педагогика, помогают мало.

В их характеристиках, которые я нашла в деле, называется одна общая для всех черта характера: легко поддается чужому влиянию, слабоволен. Такими подростки не стали вдруг, такими они воспитаны: школой, двором, но более всего – родителями.

Ночных «приключений» могло и не быть, если бы ребята в свободное время занимались каким-нибудь полезным для себя и других делом. Однако их не приучили к такой форме проведения досуга. И в этом снова вина родителей.

Кстати, у всех подростков отношения с родителями складывались не лучшим образом. Вернее сказать, с матерями, так как отцов в большинстве семей нет. Разведясь с женами, они забыли и про сыновей. Фуат Ш. так скажет следователю про своего: «Я его за отца не признаю». Исключение составлял лишь Ринат X., у которого есть и отец, и мать, живут они, по его словам, дружно, сын их уважает. Однако когда я спросила Рината, как часто проводит он свободное время вместе с родителями, он оказался в большом затруднении, вспоминая, когда же это было. Сумел назвать лишь несколько совместных посещений кинотеатра. Кстати, в театре он был только однажды, с классом. Одно время Ринат увлекся спортом, но потом спортсекцию бросил.

– Как отнеслись к этому родители? – спросила я.

– Так они же не знают, что я бросил, – сказал он.

Поразил меня Рустем Ш. Он живет в Кировском районе и, как и Андрей М., с этой компанией связан лишь судебным делом. Весной в большой драке ему сломали ребро. По его словам, он вступился тогда за приятеля. Били их человек пятнадцать. Долгие месяцы носил подросток в себе обиду. От двоюродного брата узнал, что есть ребята, которые продают обрез. Парень отдал за него 15 рублей из первых в жизни отпускных. С обрезом в сетке ходил до тех пор, пока не нашел тех, кто его бил, и слегка их попугал. Как по-другому бороться со злом, насилием, несправедливостью, он не знает. Его этому не научили.

…Когда я выходила из милиции, подъехала спецмашина. В сопровождении милиционеров вышел Ринат X., сел в закрытый кузов. Такой жалкий вид был у него, что сердце защемило.

И вдруг – словно током обожгло. Вспомнила один из протоколов допроса обвиняемых: «Мы поехали в Боровое Матюшино и там, на дороге, стреляли навесом по прохожим…».

Сегодня они в том возрасте, когда пора отвечать за свои поступки. Они сами в ответе и за свое будущее. Ведь жизнь для них не заканчивается этим следствием.

Любовь Агеева

Вечерняя Казань, 15 ноября 1979 года

Украли детство

В редакцию позвонили из комиссии по делам несовершеннолетних Приволжского района:

– У нас невиданное ЧП: родители отказываются от сына. Мы в третий раз вызвали их на заседание комиссии. Приезжайте.

«Прежде разберись, что он из себя представляет, этот сын, если собственным родителям жить с ним невмоготу», – напутствовали меня в редакции. Действительно, разве мало бывает случаев, когда подросток так досаждает, что родители «караул!» кричат. Правда, матери в любом случае не перестают любить своих детей. Выходит, этот – хулиган из хулиганов?

Каково же было мое удивление, когда я узнала, что речь идет об одиннадцатилетнем мальчике, ученике пятого класса. В школе, где он учится, его охарактеризовали так: ершистый, порой неуживчив с товарищами, но очень любознательный, учится на четверки и пятерки. Мальчик как мальчик.

Что же произошло в его жизни? Как оказалось, ничего из ряда вон выходящего: мальчик просит взять его из интерната – родители не соглашаются. Впрочем, вправе ли мы судить их за это? Раз ребенок живет в интернате, значит, есть на то причины.

И все-таки то, что я узнала в Приволжском райисполкоме, а потом в интернате, потрясло меня до глубины души. Да и вряд ли кто останется равнодушным к беде Наиля.

Когда ему было четыре года, родители разошлись. Мальчик остался у матери. В первый класс он пошел в интернате. Факт настораживающий. Ведь разведенных женщин – сотни, но мало кто отдает детей в интернат. Однако матери было виднее. Она копила деньги на кооперативную квартиру, наверняка много работала. Так что интернат в ее положении был все-таки выход.

Наиль не прижился в интернате с первых же месяцев. Про таких говорят – домашний ребенок. Их каждый день калачами корми – они все равно будут тосковать по дому.

Квартиру женщина получила. Большую, двухкомнатную, со всеми удобствами. Однако в жизни мальчика ничего не изменилось. И вот однажды (Наиль тогда учился в четвертом классе) он неожиданно для всех исчез из интерната.

Потом стал убегать постоянно. Днем слонялся по городу, вечером шел то к отцу, то к матери. На уроках почти не бывал. Заканчивалась вторая четверть, а у него не было ни одной отметки.

Классная руководительница вызвала в интернат мать, предложила ей забрать сына домой. Мать дала обещание, что заберет непременно – вот только сдаст экзамены в техникуме, где учится заочно. Мальчик тоже засел за учебники, наверстал упущенное. Но в апреле мать снова попросила его подождать – теперь до конца учебного года. Он с большим трудом, но согласился. Учился прилежно, год окончил без троек. На летние каникулы уходил радостный и довольный.

Однако первого сентября он снова пришел в интернат. Опять начались пропуски уроков. В октябре, когда учителя, устав искать его по всему городу, категорически потребовали, чтобы мать исполнила данное сыну обещание, произошло непредвиденное. Она отказалась забирать его совсем.

– Будет он мне еще нервы трепать! – заявила она классной руководительнице.

Отношения с сыном у нее действительно испортились. Мать обвиняла его в непослушании. Он был груб с ней даже в присутствии учителей.

В субботу мать за ним не пришла. А когда он приехал домой сам, выгнала его. Послала к отцу.

В интернат вызвали отца. Несколько дней мальчик пожил у него, а потом снова вернулся в интернат. И вот тогда о его существовании узнали в районной комиссии по делам несовершеннолетних.

Наиль со слезами на глазах просил отца взять его из интерната – ему больше хотелось жить с ним. Но тот молчал. Тогда сын стал умолять мать. Увидев холод и в ее глазах, закричал в пустоту:

– Ну, возьмите меня хоть кто-нибудь!

Приближались выходные дни, и, судя по всему, мальчику предстояло провести их в интернате. Я встретилась с ним в пятницу. Мы разговаривали в присутствии директора. Тяжелый это был разговор.

Я спросила Наиля, нравится ли ему здесь.

– Нравится, – ответил он.

– Но если у человека есть отец и мать, он должен жить дома.

В его глазах заблестели слезы.

– Неужели я никому не нужен? – голос его внезапно сорвался на крик. Он уже не мог сдержать рыданий. Перехватило горло и у меня.

– Я знаю, они не возьмут меня, – продолжал он. – Но если завтра за мной никто не придет, я убегу из интерната. И никто меня не найдет!..

– И он убежит, – со вздохом сказал директор, когда мальчик вышел из кабинета. – Что мы только ни делали, чтобы он успокоился и отказался от мысли о доме! У него один ответ: «Мне обещали…». Учителя про своих детей забыли. Следим за каждым его шагом. А разве уследишь? Забрали одежду – он убежал без пальто. Заперли на замок – он выпрыгнул со второго этажа…

Надо было что-то срочно предпринимать. Но что могли мы сделать? Позвонили отцу, попросили, чтобы он обязательно забрал сына – хотя бы на выходные дни. Отец приехал в субботу, к концу занятий. Наиля в интернате уже не было. Он убежал еще утром…

Все эти дни меня мучил один вопрос: откуда такая немыслимая жестокость к собственному ребенку? Ведь не пьяницы – нормальные, здоровые люди и по характеру не злые. На работе пользуются уважением.

Как это ни странно, они объяснили свой отказ от сына… заботой о его благе. Мать заявила, что не может дать сыну надлежащего воспитания одна и потому возьмет его только тогда, когда домой вернется отец. Отец не решался поселить его в комнате без удобств, где жил с новой женой, полагая, что у матери мальчику будет лучше…

Если разобраться, отец с матерью никогда особо не заботились о сыне. В интернате мне сообщили поразительный факт: за содержание ребенка родители платили лишь в первом классе. Не дождавшись денег впоследствии, районный отдел народного образования был вынужден погасить их долг в сумме 546 рублей за счет государственного бюджета. Впрочем, отца в этом вряд ли обвинишь – он платил алименты. Правда, это была не слишком большая сумма. Много ли может дать сыну рабочий охраны, если сам получает немногим больше ста рублей в месяц? Но как оказался на этой должности человек с высшим образованием? Кстати, маленькая зарплата не помешала ему купить собственный автомобиль…

Во веки веков детям отдавали последний кусок хлеба. И в этом – важнейший нравственный закон: старшие заботятся о младших, сильные – о слабых. Ведь дети не могут жить без нас. Их надо кормить, одевать. Но еще больше, чем в хлебе насущном, они нуждаются в материнской ласке, отцовском участии.

И разве в наш век благоустроенных квартир и собственных автомобилей жизнь стала строиться по другим законам? Или меньше люди стали любить своих детей?..

…Наиль вернулся в интернат сам. Видимо, понял, что именно в интернате он нашел людей, которым нужен.

А вскоре за ним приехала мать и забрала домой. Что заставило ее сделать это? Скорее всего, сила общественного мнения – ведь о трагедии сына узнали на работе, в жилищном кооперативе.

Выходит, зря сомневался Наиль в том, что ему помогут. Чужие люди разделили с ним горе, доказали, что не может быть такого, чтобы человек был никому не нужен, вернули ему веру в добро. Без этой веры жить нельзя.

Только вряд ли пройдет для него бесследно эта беда, вряд ли уйдет из памяти холод в глазах матери. Слишком недетские невзгоды выпали на его долю в одиннадцать лет…

Я рассказала эту горькую историю на одном из родительских собраний. Надо было видеть, как были возмущены мои собеседники бездушием родителей Наиля. Они требовали сурово наказать их. Ведь это они украли у сына светлый безмятежный мир детства.

Но, к сожалению, за эту кражу к суду не привлекают. Даже подлинных имен я назвать не могу – во имя мальчика.

Трагедия сына останется на их совести. И наверняка настанет в их жизни день, когда они горько пожалеют о случившемся. И это будет для них самый страшный суд.

Любовь Агеева

Вечерняя Казань, 3 марта 1980 года

Родительский всеобуч