Текст книги "Заброшенное село. Ночь"

– Я согласия не дал, слышите? – крикнул он в сторону Ольховки. – Ничего вы не сможете сделать, уроды.

И, заторопившись, поднёс телефон к уху:

– Да, Вадим, говори. Говори, сынок, что там у вас стряслось?

ПЕЩЕРА СТРАХА

Когда впереди белым пятном замаячил выход из пещеры, она сощурилась и прибавила шагу, рискуя споткнуться, но скоро стало достаточно светло, чтобы различать пол и стены. А ведь она что-то собиралась сделать, но вот сделала или нет? Там, в пещере, в кромешной темноте, она должна была что-то сделать… Она повернулась в нерешительности и даже попыталась пройти несколько шагов обратно, но зловещая тьма тут же охватила её, обдала холодом и словно выдохнула эхо огромными подземными лёгкими. Беззвучно ахнув от ужаса и отшатнувшись, она немедленно повернула к выходу и скоро выбежала наружу.

Сквозь нечастые кусты на гребнях склонов мягко горел закат, и неяркий свет после подземной мглы не ослеплял. Некоторое время она бестолково топталась рядом с пещерой, словно в забытьи, потом очнулась, отошла от чёрного зева и огляделась, а потом заметила, что солнце вовсе не садится, а встаёт: ослепительный радостный диск поднялся над кустами. Восход торжествовал на западе! Изумившись до крайней степени, она ощутила дурноту, попятилась и села на тёплый камень. Тот оказался шершавым, она беспокойно провела рукой по бедру снизу и вдруг обнаружила, что на ней только трусики и бюстгальтер, а на ногах – китайские тапки.

– Ну и дела, – произнесла она вслух, снова огляделась и решила поискать в ближайших кустах, не там ли её одежда? Откуда бы взялась её одежда в кустах, она не подумала, просто походила по кустам и скоро в самом деле нашла. Старые джинсы, симпатичная майка и короткая ветровка – всё незнакомое. Не смущаясь, что одежда вроде как чужая, она оделась и привычным жестом похлопала по внутреннему карману ветровки. Там что-то лежало. Это оказался паспорт. Девушка на фото была незнакомой. «Толмачёва Вероника Андреевна», – прочитала она в паспорте и запихнула его обратно.

И вдруг поняла, что не помнит собственного имени.

Пещера отпугивала, и потерявшая имя отошла подальше, так, чтобы чёрной пасти не было видно. Устроившись в редкой траве, она стала перебирать имена, но ни одно не подходило. Напрягая память, она убедилась, что забыла не только имя, но и вообще кто она и как сюда попала. И солнце… Конечно, оно встаёт, как и положено, на востоке, а значит, она вышла из пещеры тем же путем, что и вошла. Только не помнит, как повернула обратно. И как вошла… тоже.

Постигнув, какое на неё свалилось несчастье, она вскочила и закричала:

– Эге-ге-гей!

И прислушалась к собственному голосу. Подсевший словно от долгого молчания голос, увы, был незнаком. Хотя, несомненно, это был её голос.

Как бы то ни было, на крик никто не откликнулся.

– Так, – сказала она себе. – Я не паникую.

И снова вытащила паспорт, подивившись, как сильно трясутся руки и как от волнения срывается дыхание.

– Возможно, это я, – снова сказала она, прислушиваясь к голосу и привыкая к нему.

Вероника Андреевна фотографировалась на паспорт в двадцать лет, а какой год сейчас, она не помнила. Надо бы посмотреться в зеркало, её это фото или нет. Девушка пошарила по карманам, зеркало не нашла и стала разглядывать собственные руки – какие они? Руки как руки, только ногти были сильно поломанные, и под ними безнадёжно засела то ли земля, то ли просто грязь.

И ещё сильно хотелось пить и есть.

И ещё… Ещё её что-то словно бы стискивало, как тугая одежда, но только изнутри, из этого очень хотелось вылезти, выкарабкаться, только вот непонятно как.

Не удалось ни разобраться, что может так давить, ни вспомнить хоть что-то – ни единого проблеска! Однако топтаться здесь далее смысла не было, и девушка без имени отправилась прочь по хорошо утоптанной тропе, не имея ни малейшего представления, куда придёт и что предпримет.

Тропа вела вверх-вниз по пустынной каменистой местности, поросшей редкой травой и слабым кустарником, и бродячих собак она увидела издалека. Свора молча устремилась прямо к ней и тут же окружила. Девушка затравленно огляделась, но спасенья не предвиделось. Воздух застрял в горле, ноги отнялись, тело вмиг покрылось мерзкой испариной. Ей отчаянно не хотелось видеть эту свору, но деваться было некуда. Собаки между тем нападать не спешили, отчего-то медлили, близко не подходили, тявкали на высоких нотах, суетливо бегали туда-сюда с поджатыми хвостами, потом одна из сучек громко гавкнула, и собаки вдруг оставили жертву, сбились в кучу и побежали по своим делам.

Девушка перевела дух и присела на ближайший камень отдышаться. Страх уполз, отпустил грудь и ноги, но по-прежнему оставалась непонятная, давящая тяжесть, от которой невозможно было избавиться. Тяжесть была особенная, не просто тяжесть, а… тяга. Тяга идти вперёд.

И, едва отсидевшись, она отправилась дальше. Шла долго, каменистая пустыня кончилась, и потянулся настоящий лес. Там, в лесу, она встретила людей.

– Вероника! – пронзительно вскрикнула одна из девушек.

Группа громко загалдела, кто-то даже взвизгнул. Вероника? Значит, та девушка с полудетским личиком, наивными и честными глазами и смешными кудряшками – это она?

Люди бросились к ней, но вдруг остановились, как давеча собаки. Вопросы так и посыпались:

– Ты куда запропастилась, Ника? Где ты была? Что с тобой случилось?

Та растерянно молчала и, в свою очередь, рассматривала людей. Это были два парня и две девушки, и она им радовалась, и ещё с удивлением поняла, что по ним соскучилась, как по старым добрым знакомым.

– Ника, почему ты молчишь? – спросила одна из девушек, та, что в кепке, и в голосе послышались слёзы. – Мы тебя так искали! Где ты была? Ты же седая, ой мамочки, ужас какой! Девочки, я боюсь!

Она и в самом деле заплакала, её стали утешать. К Веронике осторожно приблизился парень с симпатичной бородкой и усиками, и у неё вдруг снова подкосились ноги, а дыхание прервалось, но уже не от страха. Парень раскрыл руки, словно намереваясь обнять её, но не посмел.

– Вероника, ты так изменилась, – встревоженно сказал он. – Что с тобой случилось, в самом деле?

– Н-не знаю, – проговорила та. – Я ничего не помню, правда.

– Ну, меня-то ты помнишь?

Вероника вгляделась в его лицо, но память ничего не подсказывала, зато радостное, горячее чувство так и рванулось из груди. Она любит этого человека, вот в чём дело! Тут к нему несмело подошла вторая из девушек, в тёмных очках, и Вероника, увидев их вместе, всё поняла. Её вдруг охватило настоящее горе, и горячее чувство стало не греть, а жечь, словно раскалённый камень.

На лице её, видимо, отразились все переживания, потому что у парочки тоже изменились лица. Парень прокашлялся и хотел было что-то объяснить, но тут девушка сняла тёмные очки, дотронулась до его руки и сказала:

– Сейчас как бы не время для разборок. Мы потом поговорим, но сейчас Веронику надо отвезти домой. Мы ведь даже не знаем, что ей пришлось пережить.

По дороге все держались на некотором расстоянии от Вероники.

– Мы думали, что ты погибла, – рассказывал парень с бородкой. – Тебя тут целую неделю искали, лес прочёсывали, у пещеры дежурили круглосуточно, костры жгли.

– Тут и спасатели, и полиция, и добровольцев была целая куча, – подхватила девушка в кепке. – Мы все там были. Поиски уже закончились, но мы уже третий день ходим к пещере, проверяем, вдруг ты выйдешь.

– Какое сегодня число? – догадалась спросить Вероника, хотя не помнила ни одной даты.

– Тебя не было девять дней, – сообщил парень.

Вероника изумленно выдохнула.

– Так ты и вправду ничего не помнишь? – спросил парень в красной футболке.

– Ничего ровным счетом. И как сюда попала, тоже не помню. Дайте попить, есть у вас?

– Есть, – откликнулся тот же парень и протянул пластиковую бутылку с водой. Вероника хотела её взять, но парень вдруг отвёл руку и поставил бутылку на землю.

– Извини, – севшим голосом произнес он. – Сам не знаю, что нашло. Ну, ты не подумай чего…

– Ника, тебе бы по-хорошему в больницу надо, а то мало ли что, – испуганно сказала девушка в кепке. – Давай мы тебя сразу в больницу отвезём?

Вероника мгновенно почувствовала резкий внутренний протест. Нет-нет, ей надо… надо… Куда ей надо? Пока она идет, куда надо…

– Мне не нужно в больницу, – ответила она, нахмурившись.

– Ладно, мы отвезём тебя домой, а там смотри, – решил парень в красной футболке. – А лучше бы в больницу, – заметила девушка в черных очках.

– Нет.

– Ника, ну вспомни, мы пришли к Чёрной пещере, чтобы попытаться загадать в ней желание. Помнишь? – спросила девушка в кепке.

Вероника скептически сложила губы.

– Ещё разделись и пошли внутрь. Я первая «срезалась», ты ещё сказала «потерпи, зря пришли, что ли». Не помнишь? Вот блин! Мы все вернулись, а ты ушла. Туда. И не вернулась. И мы тебя искали все. Мы думали, ты погибла в этой чёртовой пещере!

Девушка наладилась было снова плакать, но вторая утешающе обняла её, вдруг улыбнулась и спросила Веронику:

– А ты не удивилась, что твоя одежда так и осталась в кустах? Никто её не взял, представляешь? Столько народу было! Я сама столько раз проходила мимо, видела её и не взяла. Каждый раз думала: сейчас заберу, а ноги прямо вот не идут туда, и всё!

Девушка в кепке добавила:

– А твой папа вообще сказал: пусть лежит, где лежит. Ты, мол, выйдешь, хоть будет чем прикрыться. Я знаю, её пещера хранила и никого не подпускала, вот!

Сам факт существования Чёрной пещеры Вероника отлично помнила, и это оказалось единственным, что ей до сих пор удалось вспомнить. Чёрная пещера была местной достопримечательностью. Добраться до неё не слишком сложно: нужно доехать до села Успенского, проехать по грунтовке ещё восемь километров, оставить машину и дальше топать пешком через лес, постепенно поднимаясь по тропинке, потом через огромный каменистый пустырь до подножия гор, где и находилась злополучная пещера. Вход широкий – казалось бы, заходи, но исследовать её до сих пор никому не удалось, потому что внутри, недалеко от входа, человека одолевал непобедимый страх, и пещеру покидали, как правило, бегом. Ходила легенда, что якобы кто преодолеет страх и доберётся до сердца пещеры, у того исполнится заветное желание, только для этого надо идти туда в чём мать родила и ничего с собой не брать. Говорили, будто бы в пещере изредка пропадали люди, но среди них не было ни одного местного, так что делиться рассказами было некому. Нет, один местный был, но очень давно, в середине прошлого века, потом он нашёлся, но был сильно не в себе. Говорят, желание у него исполнилось, а какое – мнение людей расходилось.

Приезжал сюда и Мулдашев с командой, ошивался в окрестностях, тоже пытался покорить пещеру, брал с собой видеокамеры, ещё какую-то мудрёную аппаратуру, да только ничего у него не вышло. Говорят, наснимал в пещере какие-то шары, но у него везде шары, так что ничего, как говорится, нового.

Значит, Вероника с друзьями приходила к пещере за желаниями… А пещера, выходит, в необъяснимом приступе альтруизма её исторгла? А что за желание у неё было? Память знай себе помалкивала, только внутренняя тяга не ослабевала и по-прежнему гнала вперёд. Надо бы и в самом деле в больницу, но при одной мысли об этом поднимался яростный протест. Веронике явно надо в другое место, но куда – она не знала.

В микроавтобусе друзья назвали друг друга по именам и всё рассказывали разные случаи из своей и её жизни, пытаясь воскресить память, подружки то смеялись, то плакали, а желанный и явно потерянный для неё парень с бородкой виновато прятал глаза. И все по-прежнему старались её не касаться и вообще держались на некотором удалении, насколько это было возможно в машине. Для самой Вероники пока всё отодвинулось на второй план, она продвигалась к какой-то непонятной цели, куда стремилось всё её существо, закрепощённое изнутри неведомой силой.

Друзья привезли её к пятиэтажке и все до одного вышли из автобуса.

– Проводить? – хором спросили парень в красной футболке и девушка в кепке. Вероника отказалась и горячо поблагодарила друзей. Девчата потянулись было к ней, но опять же остановились, будто наткнулись на невидимую стену.

– Энергетикой от тебя так прёт, я просто в шоке, – проговорила девушка в кепке. – Ника, мы к тебе просто не можем подойти, понимаешь? А я-то поначалу всё понять не могла, что происходит?

– Вот, точно! – подхватил парень в красной футболке. – Давай в больницу, а?

Вероника снова отказалась, попрощалась с друзьями и вошла в подъезд.

Всё вокруг было незнакомым, но девушка отдалась волевой силе внутри себя, и сила привела к одной из дверей. Осталось только позвонить…

Дверь открыл незнакомый мужчина с несчастным, старым лицом, и Веронику охватило чувство любви и радости долгожданной встречи.

– Ника… – растерянно произнёс мужчина, – доченька моя…

Отец? Значит, она пришла домой? Она переступила порог, мужчина так и подался к ней всем телом, но остановился так же, как останавливались друзья.

– Малышка моя… Да ты седая! Где же ты пропадала? Нет-нет, не слушай меня, иди скорей к маме, иди…

Вероника даже не пыталась сопротивляться внутренней воле, она бегом бросилась в спальню и остановилась перед кроватью. С подушек приподнялась измождённая женщина и прошелестела:

– Вероника… Доченька, я знала, что ты вернёшься. Никому не верила и всё ждала, ждала…

Веронику захлестнуло невыносимое чувство жалости и любви к этой женщине, она вдруг испугалась, что вот-вот потеряет её. Мать протянула руки, дочь опустилась на колени и обняла её. И в тот же миг разжались страшные тиски, и неведомая сила рывком покинула Веронику. Мама дёрнулась и тихо ахнула, руки опустились.

– Мама! – испуганно вскрикнула Вероника.

– Нет, нет, всё в порядке, только по глазам будто свет ударил. Всё хорошо, дочка.

Вероника рассказала всё, что удалось узнать, а потерю памяти пока утаила. Потом нагрянули парни из полиции, с ними тоже пришлось долго беседовать. Это казалось не слишком важным, потому что всё заслонило потрясающее, грандиозное чувство, которое сама Вероника никак не могла осмыслить. Такое чувство возникает, когда достигаешь великой цели…

…Пронзительный визг так и ввинтился в мозг, и скованная ужасом Вероника повалилась на пол пещеры.

– Потерпи, зря пришли, что ли? – проскрипела она, но подруга с криками побежала к выходу.

Оставшиеся четверо поднялись, схватились друг за друга и медленно продолжили путь. Страх не давал переставлять ноги, стискивал лёгкие, выгонял липкую испарину. Потом началась отвратительная вибрация. Она шла не из глубин Чёрной пещеры и даже не от стен, а изнутри каждого из них. Не выдержал ещё кто-то, кто – не разобрать, и с дикими воплями понёсся обратно. Оставшиеся тоже начали кричать, но всё ещё продвигались вглубь, а потом дружно повернули назад и побежали. Вероника мысленно вцепилась в своё желание, а оно было такое, что поворачивать было никак нельзя, но когда все её бросили, она снова упала и заскребла пальцами пол. Вибрация разрывала тело и мозг, страх сдавливал рёбра, и Вероника кричала, не переставая: с хрипом набирала в лёгкие воздух и с истерическим воплем выпускала. Ноги отнялись от смертельного ужаса, и она ползла на руках, с неимоверным трудом подтягивая мокрое тело – вперёд, вперёд! Вероника не понимала, сколько времени продолжалась пытка страхом, время сжалось в непрерывный натужный крик и в бесконечное усилие преодолеть ещё немного, и ещё, и ещё. Потом она перестала кричать, только хрипела, сил на крик уже не хватало.

Потом вдруг отпустило, словно она выпала из пасти чудовища и свалилась на землю. Вероника без сил лежала в пещере и всхлипывала в темноте. Поняв, что снова владеет ногами, она подтянула их к себе, свернулась в позе зародыша и застыла.

Постепенно она стала осознавать, где находится и зачем сюда пришла. Заметила и монотонный звук, который раньше не воспринимала: звук падающей воды. Фонтан? Здесь? А может, подземный водопад? Вероника осторожно поднялась, вытянула руки и потихоньку пошла на звук. Осторожничала напрасно: пещера была гладкой и прямой, как тоннель. Звук нарастал. На лице и теле осела водяная пыль. Сориентировавшись по звуку, Вероника повернула к невидимому во тьме водопаду, шагнула под тёплые струи и застонала от наслаждения.

После омовения она осмелела и пошла быстрее, пока не завязла в сгустившемся пространстве. «Что такое?» – удивилась она и тут же вспомнила: «Прийти сюда можно только в чём появился на свет». Она сняла нижнее белье, разулась, сделала ещё несколько шагов и остановилась, потому что различила в темноте слабо мерцающие силуэты. Они висели в ряд в горизонтальном положении и сильно смахивали на человеческие тела. Вероника поняла, что больше не касается ногами пола и парит в воздухе, но не удивилась, приняв это как данность. Невидимая сила неторопливо развернула её также горизонтально и занесла в один ряд с силуэтами, которые она едва угадывала рядом. До сих пор желание было внутри неё, а теперь выбралось наружу. «Мы заберём часть тебя», – мысленно сказала Вероника самой себе. «Какую часть?» – спросила она саму себя и себе же ответила: «Твоё прошлое. На самом деле оно останется, но с тобой не будет». – «А моё желание?» – «Ты исполнишь его сама, своей собственной внутренней силой». – «Моей силой?» – «Да». – «Что ж, пусть будет так». – «Теперь иди, ты здесь не нужна».

Веронику неспешно вынесло из ряда силуэтов, но на своём прежнем месте в ряду она явственно различала ещё один мерцающий силуэт. «Часть меня, – догадалась она. – У меня забрали часть меня. Теперь эта часть останется в пещере, а со мной её больше не будет». Почему-то Вероника не слишком удивлялась, её чувства были сонными, притуплёнными. Её мягко развернуло в воздухе, и под ногами снова ощутилась твердь. Она сделала несколько неуверенных шагов, наступила на своё исподнее, уже сухое, и подняла его. Трусики наделись, а вот бюстгальтеру что-то мешало. «Ну же, ведь я надела его в конечном итоге», – вспомнила Вероника и увидела себя в незнакомой, но в то же время родной тёмной комнате. Она сидела на кровати и тискала на груди ночную сорочку.

«Сидя спала, надо же, – с иронией подумала Вероника и стала задумчиво смотреть в ночное окно. – Я не помню собственную мать, но затеяла я эту авантюру ради неё. Значит, не напрасно, мама исцелилась и будет жить. А как жить мне? Никого не помню, дом то ли родной, то ли чужой, собственный город совершенно незнаком, от образования осталась одна корочка – работать-то как? Пытаться построить будущее, не имея прошлого – всем известно… Но ведь прошлое на самом деле никуда не делось. Всё, как и было обещано. А впереди – жизнь. Значит, придётся начинать жизнь сначала…»

ВО ВРАЖЕСКОМ ГОРОДЕ

Маакорф прислушался к шуму города, который вражеским больше не числился. Разумеется, шум был не тем, каким он остался в памяти зардановского снайпера со времён уличных боёв, но и ничем не отличался от нынешних звуков в родном послевоенном Зардане. Маакорфа сюда пригнало любопытство: что изменилось в городе, на улицах которого он когда-то воевал?

Прошло два года после окончания войны. Город ещё не был отстроен, всюду среди молодой жизнестойкой зелени темнели руины. В остовах зданий жили люди, кое-где ветошь стыдливо прикрывала оконные проёмы. Несмотря на разруху, улицы были чистыми: жители любили свой город. В жестоких боях они отстаивали каждое здание, теперь же на улицах с засыпанными воронками не валялось ни одной бумажки.

Ноги несли Макорфа по знакомым местам, туда, где он уже был… И везде, куда бы он ни пришёл, строились новые здания, а уцелевшие стояли в лесах. Бывшие враги даже деревья кое-где насадить успели. И цветы… Да, город был любим. Запах тоже был другой, такой же, как и в Зардане. Это делало места боёв совершенно неузнаваемыми и, как ни странно, ограждало зардановца от лавины тяжёлых воспоминаний.

Дрянной была та война, «брат на брата», и развязали её люди посторонние, не имеющие к стране никакого отношения, для которых война на другом континенте – всего лишь бизнес. Маакорф понял это раньше, чем окончились военные действия, поняли это и его товарищи по оружию, многое объяснили командиры.

Город, куда приехал снайпер из Зардана, назывался Апреск, и одно только название заставляло зардановца кривиться, как от старого, плесневелого лимона.

Понять оказалось проще, чем остыть от ненависти.

Маакорф, сторонясь людей, долго бродил по неузнаваемым улицам, по заросшим развалинам, словно искал что-то, а что искал – не знал и сам. И не заметил, как ступил на растрескавшийся асфальт парковой аллеи. В глубине парка играла музыка. Маакорф бессознательно пошёл туда, думая о своём, не обращая больше внимания на толпы отдыхающих – сторониться их стало невозможно. Парк звенел весёлыми голосами, шелестел листвой, дети с криками бегали по траве, хрустели яблоками, за деревьями и запущенными, сильно разросшимися кустами угадывались скамейки с отдыхающими. Маакорф со времён войны не любил большое скопление деревьев, и даже на широкой аллее среди толпы его так и подмывало оглянуться.

Источником музыки оказалась дискотека. Молодёжь танцевала, многие были в военной форме. Вид вражеской формы вверг зардановца в пучину плохого настроения, захотелось немедленно покинуть город. Вражеский город! Какого чёрта он сюда притащился?! Маакорф повернул обратно, но тут среди ровного гула голосов он внезапно различил один, знакомый, и остановился, как вкопанный. Этот голос два года назад он слышал в лагере партизан. Голос, который звонкой высотой тогда неприятно удивил зардановца, схоронившегося в лесных зарослях. До сих пор его обманывали тонкие шея и запястья, торчащие из слишком большой военной формы, детально рассмотреть вражеского снайпера в оптику не удавалось, и Маакорф принимал его за мальчишку. Зардановец охотился на этого пацана-снайпера, стрелял в него и ранил. Голос давнего противника удалось услышать позже, во время операции против партизан, когда зардановцы вплотную подобрались к лесному лагерю. Голос противника, которого Маакорф пометил пулей.

То, что личный враг Маакорфа – женщина, удалось понять по смеху, приглушённому привычной осторожностью, но женские высокие обертоны прорывались сквозь осторожность. Эта женщина хладнокровно забирала жизни его товарищей по оружию, его друзей, высматривая их сквозь оптику снайперской винтовки. Женщина с тонкой шеей и высоким звонким голосом, приглушённым войной. Маакорф отчётливо представил тогда, как хрустнут шейные позвонки под его ладонью…

Партизанский отряд с потерями прорвался сквозь засаду, и с ним ускользнула женщина-снайпер.

Маакорф подошёл к скамейкам сзади и тотчас разглядел знакомую тонкую шею.

Разумеется, женщина-снайпер нарядилась не в бесформенный грязный балахон. Лёгкое платье, пламенеющее розовато-белым под лучами вечернего солнца, оттеняло едва загорелые тонкие руки и узкие плечи. Высоко зачёсанные волосы открывали маленькие уши без серёжек. Рядом неловко топталось несколько парней, она беседовала с ними и смеялась, и высокие обертоны смело рвались на свободу.

Маакорф выровнял сбившееся вдруг дыхание и обошёл скамейку. Смех смолк. Парни подобрались высокие, но он был выше ростом и раза в полтора шире. Зардановец не обратил на них внимания, он смотрел ей в лицо. Сейчас, при солнечном свете, он убедился, что не ошибся тогда, ночью, что она молода, чересчур молода для войны. Её глаза он видел впервые, большие, серые, ещё видел, как на такой близкой и теперь уже доступной шее билась чуть заметная жилка. Только потом он заметил, что серые глаза на него смотрят.

Глаза, ясные, прозрачные, были старше лица. Улыбка застыла, а посерьёзневшие серые глаза распахнулись, как два колодца.

Сколько раз эти глаза-колодцы щурились, выбирая очередную жертву? От ног до самой макушки Маакорфа поднялась кипящая волна.

Здесь убивать нельзя.

На танцплощадке играл вальс, и Маакорф всё так же молча протянул ей руку. Парни возмущённо загоготали, как гуси на подворье, но он не обратил на них внимания, и они, сконфузившись, отступили. Он взял её за талию уверенной рукой, в ладони другой утонули тонкие пальцы, столько раз нажимавшие на спусковой крючок и оттого оказавшиеся неожиданно жёсткими. Снизу вверх в лицо ему смотрели серьёзные глаза, которые как минимум два года, сощурившись, искали цель.

Она тихо назвала своё имя, он назвал своё. Не всё ли равно, как её зовут! Зато он помнил имена всех своих товарищей, сражённых из её винтовки. Эти имена стали всплывать в памяти, и он сильнее сжал крепкий, прямой, как копьё, стан, и вдруг ощутил, как сильно бьётся её сердце. Пора уводить её отсюда…

Они сошли с танцплощадки и направились в темнеющую глубину парка, беседуя о чём-то несущественном. Вернее, говорила она, а он молчал.

Она остановилась:

– Вы когда-нибудь улыбаетесь?

Чего ради он будет улыбаться?

– У вас светлые волосы и глаза, а лицо тёмное, как туча, – сказала она и засмеялась, привычно приглушив смех. В партизанском лесу шуметь нельзя…

Толпы людей поредели. Маакорф ждал.

Они оба обладали тренированным слухом. Это спасло зардановца от удара ножом в спину. Маакорф с девушкой метнулись в сторону. Зардановец увидел юнцов, которые отступили на дискотеке, только теперь их стало в два раза больше. Короткий юношеский возглас – и нож оказался в руке снайпера.

Парни тоже воевали, но Маакорф воевал гораздо дольше. Каждый из напавших получил своё, кое-кто – по несколько раз, в два-три захода. Свора бросила скорченных на земле товарищей и, изрыгая оскорбления, скрылась за деревьями. Трофейный нож зардановец спрятал в одежде.

Девушка вовсе не выглядела испуганной. Скорее, виноватой.

– Ваша рубашка, – пробормотала она. – Они вам рубашку порвали!

– Ты не трусиха, – невозмутимо ответил Маакорф.

– Мне нужно исправиться. Зашить рубашку.

Он выжидающе смотрел на неё и думал о том, что они сейчас совсем одни – вокруг никого не было. Девушка истолковала молчание по-своему и добавила:

– Я могу зашить её дома.

– А как же твои домочадцы? – вдруг усмехнулся зардановец и крепко взял её за руку, а его глаза опасно сузились.

Тонкие пальцы дрогнули в его ладони. Девушка вскинула на него несмелый взгляд и тихо сказала:

– Я живу одна.

Маакорф внезапно понял, чего хочет на самом деле. Кроме отмщения, разумеется.

– Да, – сказал он.

Они двинулись прочь из вечернего парка, и звуки музыки и смеха замерли вдали.

– Почему ты живёшь одна?

– Моих родителей убили в самом начале войны. Сразу, как только зардановцы ворвались в город. Они были в числе первых погибших. А потом погибли все мои родные. Я осталась одна, совсем.

– Что же ты делала?

– Воевала.

– Ты?

– Да, – она невесело усмехнулась. – Хорошо, что война, наконец, кончилась.

– Ты убивала?

– Да.

«Убивала, и много. По несколько человек в день, – с удущающей злобой подумал он. – Как она в этом признаётся! Скромно, по-девичьи».

– Меня научили стрелять, когда мне было тринадцать лет, – услышал он.

– Не страшно было? Убивать не страшно было?

Она смотрела на него умоляюще, с тоской. Ответила:

– То была война. Ты ведь тоже воевал, я это вижу.

Они зашли в квартиру, и дверь громко захлопнулась. Маакорф не мог больше ждать и притянул её к себе. Она не сопротивлялась, только глядела на него сияющими глазами-колодцами, прозрачными и глубокими, опасными. Полностью погрузившись во власть огромного человека, она сама обвила руками его крепкую шею. Он хищно стиснул её руками, оторвал от пола и понёс на диван.

Маакорф проснулся очень рано. Сквозь окно без занавесок несмело пробивался рассвет. Первое, что увидел Маакорф – глаза, устремлённые на него. Она заметила его пробуждение, приподнялась на локте и улыбнулась.

– Сколько тебе лет? – шёпотом спросил он.

– Девятнадцать.

– И ты воевала с тринадцати лет?

– Да, как только научилась стрелять. Вообще мне кажется, будто я всю жизнь прожила на войне, и больше ничего не было. Почему ты всё время об этом спрашиваешь? Расскажи лучше о себе.

– Это тоже будет рассказ о войне, – ответил он, обводя глазами убогое жилище в полумраке. – Скажи-ка лучше, у тебя есть парень?

– Был. Его тоже убили.

В её шёпоте явственно прозвучала мольба. Маакорф уселся и притянул девушку к себе за лебединую шею. Та думала, что он хочет её поцеловать, улыбнулась и прикрыла глаза. На обнажённом девичьем плече слабо белел шрам – давний аванс Маакорфа.

– Я зардановец, – прошептал он ей в губы вместо поцелуя.

Большие серые глаза открылись.

– Зачем ты так шутишь?

– Я не шучу.

Она рывком отодвинулась и тоже села.

– Это правда?

В звенящем голосе не было страха. Рука зардановца взметнулась и резким ударом в лоб швырнула девушку на пол. Маакорф бросился сверху, перехватил метущиеся руки, рывком перевернул её ничком, заломил руки за спину и коленом придавил выгибающееся тело. Девушка пыталась сбросить его с себя, рыча от унижения и ненависти. Маакорф двумя рывками подтянул её ближе к вороху одежды на полу и вытащил нож. Отпустив ей руки, он схватил свою жертву за волосы и дёрнул голову назад. В полумраке блеснули вывернутый глаз и оскаленные зубы. Девушка с хрипом рвалась, одной рукой бессильно скребя по полу, другой вцепившись ему в колено.

– Ты убила моих братьев. Помнишь? – прошипел зардановец.

Губы девушки беззвучно шевельнулись, глаз закрылся, притушив блеск. Маакорф перерезал ей горло.

Разгоралось раннее утро. Прохожих на улице было мало. Никто не обращал на него внимания. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел вверх немигающим взглядом. Небо мерцало и засасывало. Торопиться было некуда. Промедли он на долю секунды, и эта девушка убила бы его самого. Четыре года она убивала его товарищей, его друзей! Сам он воевал гораздо дольше, с самого начала. Все восемь лет, от начала до конца. Впервые ему пришло в голову, что он убил в два раза больше врагов, чем она. Но ведь то была война!

Как же всё-таки её звали?! Он смотрел в небо, но видел только прямой ответный взгляд.