Текст книги "Сто лет на ёлке. Рассказы"

– Батя… – из последних сил простонала Наталья. – Топор, там топор. Ветки руби! Ох, не могу…

– Вижу, чтоб тебя разорвало! Петька, шельмец, ты где? Удрал, гадёныш. Ну, попадётся он мне!

Отец шумно вошёл в воду среди ветвей, выругался, и топор так и замелькал. После нескольких взмахов Михаил бросил его на берег, отодвинул измученную дочь, подхватил утопленницу подмышки, с великим трудом вытащил из-под ветвей и волоком вытянул из воды. Неграмотный крестьянин, сын каторжника-поселенца, Михаил понятия не имел, как следует спасать утопленников, но всё же догадался перевернуть племянницу на живот. Изо рта вылилась вода. Подумав, Михаил встал на одно колено, на другое положил утопленницу, и из неё снова полилась вода, да так много, что Михаил подивился и сильно усомнился, стоит ли уже возиться с ней, а то, может, оставить здесь и идти в посёлок? Сильно потолкав её в спину, отчего изо рта толчками вылилось ещё немного воды, Михаил уложил её на камни и оглянулся на дочь.

Наталья выглядела плачевно. Она скрючилась на берегу, зажала руки между грудью и коленями и безудержно тряслась. Отец, хоть и дрожал от холода после купания, снял с себя шинель и набросил на спину дочери.

– Ноги не гнутся, – сиплым басом сообщила Наташа, а её синие губы едва шевельнулись. – Вода ажно кипяток, жгётся.

Она посмотрела на соперницу, некрасиво скуксилась и заплакала.

– Радуйся, чего ревёшь, дура? – беззлобно выругал её отец. – За Митьку своего замуж выйдёшь.

– Не хочу, – всхлипнула Наталья. Голова у неё тряслась, как у старухи.

– Опять «хочу – не хочу»? Смотри, высеку, как раньше!

– Не высечешь, батя. Пусть бы с Нюркой поженились, – плакала Наталья, – только бы не померла. Она померла, да, батя?

Михаил растерялся и оттого промолчал.

– Пусть бы любились друг с другом, только бы не померла…

Плачущая дочь вдруг показалась Михаилу похожей на Ваську, но только маленького, в детстве. Мишка тогда лежал в горячке и плохо понимал, что вокруг происходит, а рядом сидел Васька, совал ему свою единственную игрушку, деревянную некрашеную лошадку, и ревел в полный голос. За эту злополучную лошадку, подаренную Василику каким-то ссыльным учёным, братья, помнится, дрались. Всё-то позабыл Михаил, а теперь вот вспомнилось, да так, что тошнота подступила.

Тут утопшая Нюра взялась кашлять и с бока перекатилась на спину, Наталья аж гавкнула от неожиданности. Михаил подошёл и заботливо вернул племянницу на бок, и изо рта Нюры вновь полилось.

– Надо же, воды сколько, – вслух подивился Михаил. – На всю жисть нахлебалась, поди.

Наташа перестала всхлипывать, заулыбалась и снова заплакала.

– Пошли домой, тебе в тепло надо, – сказал отец.

– Я посижу тута, батя. Мы с Нюркой вернёмся.

– Ну, как знаешь. Найду сорванца – попилим это чёртово дерево.

Михаил поднял побросанные инструменты и полез вверх по склону. Только поднявшись на сопку, озадачился: откуда взялся топор? И ещё одно: где малОй?

Малой, сбежавший со страху при виде «мертвяка», между тем гоголем прошел через посёлок, но никого не встретил, чтобы рассказать новость. Тогда он направился прямиком к милицейскому участку. Ему не давал покоя пережитый вчерашний позор, и к зданию милиции тянуло непреодолимо. «Развалочка» сменилась осторожной поступью, губы криво съехали на левую щёку, да так, что ехать дальше некуда, а нагловатый прищур сузился ещё больше. Сорванец прокрался вдоль забора, нашёл дырку от выпавшего сучка и, придержав нетерпеливое сопение, закатил в дыру любопытный глаз.

Домой Петька вернулся тише воды, ниже травы. Батя копал огород, но, увидев сына, отставил лопату и поманил его пальцем. Тот послушно потрусил к отцу.

– Где тебя всё черти носят? Бери вон топор, пошли в лес. Чего сбежал? В кого ты такой трус уродился, в мамашу, что ль?

Петька поднял на отца посерьёзневший взгляд и сказал:

– Батя, там коммуняков поймали.

– Чего? – насторожился Михаил.

– Чего-чего… Смотрю я – коммуняков двух ведут, руки за спиной связаны. Конвоиры болтали между собой – расстреляют их.

– У нас тут сроду никаких коммуняков не расстреливали, – произнёс Михаил и кашлянул. Нехорошо ему стало, будто Ваську проклятого уже сдал, хотя в милицию так и не пошёл, передумал. А если б сдал? Коммунисты знай себе сидят в единственной оставшейся на Севере Сахалина тюрьме в Александровске, и никто их не расстреливает. Родные и друзья передачи носят. А кто их знает, эти власти – шлея перчёная попадёт под хвост, и расстреляют. Штакетник так и поплыл перед глазами. Чуя некоторую слабину в ногах, Михаил деревянно прошагал мимо сына с огорода в дом. Там он сел на табурет и застыл бездумно. Анна, отскребавшая пол, выпрямилась, не вставая с колен. Стареет, что ли, муж-то? – подумалось ей.

Михаил шевельнулся, поднялся, скрипя суставами, и полез в подпол за самогоном. Вскоре оттуда раздался свирепый рык, от которого Анна так и замерла:

– Где мешок с картошкой?

Муж выбрался из подпола багровый и злой.

– Куда картошку дела, шельма?

Анна выпрямилась, подняла руки, заранее защищаясь от ударов, и промямлила беззубым ртом:

– Отдала я картофку-то, Лукерье отдала.

– А ты меня спросила, можно ли им картошку давать? Да я этой сволочи капли воды не дам!

Анна перестала пятиться и чуть-чуть опустила руки. Скорбно поднятые домиком брови сдвинулись к переносице.

– А хучь и сволочь, – с надрывной твёрдостью сказала она. – Это твой брат родной. Им ешть нечего, шовшем нечего! Шемья большая, жа жиму вшё подъели. Андрюшка у них шовшем шлабенький, того и гляди, помрёт. Бешшердечный ты, Мишка!

От неожиданности Михаил опустил руку, поднятую для удара, потом прошёл по хате туда-сюда.

– Совсем есть нечего? – буркнул он недовольно. – Им не впервой.

– Вашька скажал – хучь петлю намыливай. Корову забить шобралшя, а куда беж коровы-то? Шовшем беда. Пожалела я их, прошти, Миша.

Бровки снова изломались скорбными домиками. Михаил походил по избе туда-сюда, потом набычился и потопал в кладовую. Там стояли два мешка с мукой, и Михаил, остановившись в потёмках, в некоторой задумчивости погладил мешок. Было ему так муторно, будто убил кого. Он оттёр со лба пот и развязал мешок, чтобы пересыпать половину в пустой, но вместо этого выпрямился. Руки у него крупно затряслись. «Не по-людски это, права Лушка, – подумал он. – Всё не по-людски, пропади оно пропадом».

Михаил понёс родным «коммунякам» целый мешок, и Анна тихонько перекрестила его спину.

Скоро он вернулся, вынес из подпола самогон, из кладовки – ещё какой-то куль, и снова ушёл к Василию.

Вернулся он оттуда только к вечеру и хмельной, мимоходом погладил дочь по голове и тяжело оплыл на табурете. На костлявых коленях двигались шишковатые пальцы рук, опутанных жилами, чёрная с редкой проседью борода легла на грудь, тёмные веки притушили пламя молдавских очей.

– Нюрка-то как? – осторожно спросила Анна, метнув взгляд на дочь.

Михаил встрепенулся, ответил:

– Отлежится, чего ей сделается. Мёрзнет только да сильно кашляет. Завтра сходи к ним, Лушка просила.

И, повысив голос, сообщил:

– Митька у них был.

Голова дочери дёрнулась.

– Пускай себе, ничего, – сипло произнесла Наталья, а сама так и льнула к горячей печке. Концы её губ съехали вниз, чёрные брови изломались подозрительно знакомыми домиками, а рука то и дело слепо шарила под левой грудью.

– Простила, значит? Ну, будет, будет тебе, не плачь… С такой красотой, чай, в девках не засидишься. В Александровске тебя сосватаю, королевной будешь ходить! Васька-то с Лушкой поначалу не знали, куда рожи девать. А Митька-то, паскуда, как меня увидал – еле ноги унес. Аж бушлат в гостях забыл, чтоб ему пусто было!

Михаил невесело рассмеялся, смех тут же оборвал и вздохнул. Анна принесла стёганое одеяло, заботливо укутала дочь, тихонько нашёптывая слова утешения.

– Малой-то где? – привычно спросил Михаил.

– Не жнаю, – так же привычно ответила Анна.

– С три короба шельмец наболтал. Коммуняк-то казнить не будут. В Александровск повезли, Пантелея и Ваньку Серого. Сроду бы на них не подумал.

Отец снова застыл, только пальцы шевелились на коленях. Потом задумчиво произнёс:

– Беда…

– Беда, – глухо поддакнула жена. – Андрейка у Лушки помрёт, наверное.

– Уже не помрёт, – отозвался Михаил. – С Петькой нашим беда. Драть его надо, а как драть, уж не знаю.

СТО ЛЕТ НА ЁЛКЕ

Любит Антошка попить чайку. Большинство сотрудников в лесничестве предпочитают кофе, а Антошке, кроме чаю, никаких кофеёв не надо. Встанет к батарее, обопрётся спиной о подоконник – батарея греет, из окна свежо – чай пьёт. Рядом работает на компьютере Светлана Васильевна, тётенька за тридцать. Антошка, прижмурив рыжие ресницы, громко сёрбает из большой кружки вкусный несладкий чай, шумно вздыхает от удовольствия, ожигается и выдыхает горячий, как у Змея Горыныча, воздух. Некрасивое, круглое, сплошь покрытое веснушками лицо так и лучится, как солнышко, которое шлёт в окошко щедрые сентябрьские лучи и играет золотом в рыжих волосах парня. В рот попадают крупные чаинки, жевать их неинтересно, и Антошка отплёвывается. Светлана Васильевна тут же поднимает голову:

– Опять на стол плюнул?! Пошёл вон отсюда!

Антошка перестал улыбаться и виновато заморгал. Светлана Васильевна между тем снова уткнулась в свои отчёты и тут же о нём забыла. Эх, будь она помоложе лет на десять да не замужем, он бы замутил с ней что-нибудь… Но сотрудница знай себе тарабанит по звонкой «клаве» пухлыми пальчиками, и нет ей никакого дела до нечаянных Антошкиных мыслей.

В контору зашёл охотовед Сергей Архипыч, оглядел Антошку цепким насмешливым взглядом и осведомился:

– Куда нарядилась, барышня? Иди, переодевайся, в лес едем.

На «барышню» Антошка приобиделся и пробурчал:

– Так ведь не предупреждали!

От невозмутимо-едкого ответа спасла Светлана Васильевна, которая живо обернулась на разговор:

– А когда тут кого предупреждают? Кстати, Антошка, завтра школьное лесничество, будь по форме одежды, пожалуйста. Вам кофейку сварить, Архипыч?

Вот и славно! Уж лучше в лес, чем сидеть в четырёх стенах.

Год назад Антон впервые переступил порог конторы лесничества и тогда же познакомился с Сергеем Архипычем, которого знал как грозу браконьеров. Удивлялся Антошка, почему его, старого невзрачного дедушку, так опасаются нерадивые охотники. Архипычу уже под семьдесят, росточку он небольшого, седая борода по самые глаза. На вид – обычный мужичонка из огорода. Главный лесничий представил сотрудникам нового работника, и тут Антон словно попал под прицел. Глянет на Архипыча – тот сидит себе, посмеивается, и глаза с прищуром не отводит. Неспокойно сидит, не может он сидеть в конторе, ему в лес хочется. Смотрит дед вроде миролюбиво, но стоит Антошке отвернуться, как в спину снова втыкается изучающий, колкий, как ножик, взгляд, от которого сводит лопатки и становится не по себе. Два дня Архипыч сверлил его взглядом, потом «прицел» снял и взял с собой на рейд. С тех пор на отводы лесных участков Антон ходил с главным лесничим и с другими сотрудниками, а с Архипычем вёл учёт животных и ездил на рейды шерстить охотников. Так новый сотрудник стал напарником старого охотоведа.

Если в конторе Архипыч относился к Антошке с грубоватым добродушием, то в лесу становился требовательным и жёстким. Он обучал молодого напарника не только обязанностям по работе, но и практике выживания в лесу и при этом совершенно с ним не церемонился, мог изругать на все корки, а то и ткнуть в ребро кулаком или больно треснуть по уху, чтобы парень не зевал и не забывал о деле. Ходили они и с ночевками. С дедом в ночном лесу Антошка чувствовал себя в полной безопасности и побаивался, пожалуй, только одного – самого Архипыча.

Антошка как-то даже пожаловался Светлане Васильевне на деда: мол, натер ногу в лесу, хромал, так Архипыч никакой скидки не сделал, гонял как сидорову козу, то есть как обычно. На это семейная тётка сказала совсем не то, что ожидал Антошка:

– У каждого человека есть, скажем так, контур сочувствия, но у некоторых этот контур еле теплится. Есть люди, у которых это чувство вообще атрофировано, но таких мало. Это отморозки.

– И зачем они нужны?

– А ни зачем. А вот люди с низким уровнем сочувствия нужны, это надо для выживания всего вида в целом. Архипыч вряд ли тебя пожалеет, когда нужно заниматься делом, но в другое время – пожалуйста. А вообще это не тот человек, к которому можно обратиться за жалостью.

– Да не нужно мне жалости, – буркнул Антошка. – Просто он… как это…

– Три шкуры дерёт? Так спасибо ему скажи. Вообще никто не ожидал, что он будет кого-то обучать, не по его это части. Ты потерпи, наверняка он оттает к тебе со временем.

Ага, терпеть… Зато с Архипычем можно вместе прихлёбывать чай в своё удовольствие, что они и делали, когда встречались в конторе.

На следующий день Антошка с фотоаппаратом через плечо пошел не в контору, а прямиком к сельской школе. Фотоаппарат у парня был не абы какой, а профессиональный, дорогущий, фирмы «Canon». По весу тяжеловат, зато снимки даже на большом удалении получаются отличные. Около школы уже стоял автобус с детьми из школьного лесничества. Детей собралось человек двенадцать, с ними учительница. Подошла и Светлана Васильевна. Учительница показала пустые мешки. Все уже знали, что поедут «рейдовать», и кого в лесу встретят из охотников или отдыхающих – дадут мешок под мусор, а заодно и объяснят, что мусорить не надо. Проверят и места «древних стоянок» любителей отдыха «на природе», соберут брошенные бутылки да консервные банки. Если кого увидят с костром – посмотрят, правильно ли костёр разведен или есть нарушения.

Ехать от поселка не слишком далеко. Все, кроме водителя, вышли из автобуса, дети поначалу сильно шумели, но в лесу поутихли. Группа сначала поднималась в сопку, потом спускалась по крутому склону к бойкому ручью, сильно затенённому деревьями и заросшему шиповником, дальше снова последовал подъем, дети запыхались и говорили мало. Затем путь стал проще, и школьники оживились. И Светлана Васильевна, и Антошка хорошо знали все растения и объясняли детям: это элеутерококк, это бересклет, этот потрясающий гигант с большими листьями – краснокнижный диморфант. Парни попытались взобраться на него, но обнаружили выше на стволе шипы, похожие на перевёрнутые кнопки, что послужило причиной для смеха. А вот это деревце с ягодками – на самом деле сахалинская яблоня, и не ягодки на ней, а крошечные яблочки величиной с полногтя, и где ей ещё расти, как не на Сахалине. Девчата постарше украдкой поглядывали на молодого госинспектора и хихикали между собой. Но главным было не это, а то, что дети с интересом слушали Антошку и называли его по имени-отчеству, Антоном Александровичем. В конторе его иначе как Антошкой никто не называл.

Антону Александровичу нравилось показывать школьникам, чем отличается пихта от ели, объяснять, что за птичка старательно выводит ноты в зарослях, и кто рассыпал помёт рядом с побегами ивы. Была у Антошки возможность махнуть после института в любую часть страны, где и потеплее, и солнца больше, и фрукты растут прямо на деревьях, но он предпочёл вернуться домой на Сахалин.

Один из школьников помладше спросил:

– А медведи здесь водятся?

– Навалом, – заверил его старшеклассник.

Дети посмотрели на Антона Александровича, и тот солидно кивнул головой, подтверждая: да, мол, медведи имеются.

– Да вы не бойтесь, – сказала Светлана Васильевна. – Вы же галдите на весь лес! Медведи слышат нас за три килОметра и обходят стороной. Кому охота связываться с компанией в пятнадцать человек? Даже медведю не хочется.

И в самом деле, кому охота связываться?

– А мне сегодня медведь приснился, – вспомнил сон Антошка. – Он сказал: «Не ходи в лес, а то залома-аю!» А голос у него был женский!

– Так это медведица была! – звонко откликнулась одна из старшеклассниц, и девчата засмеялись, словно колокольчики рассыпались. Следом загоготали парни, как гуси, сами не зная чего, тут и школьники помладше подключились, а голоса у них одинаковые, что у девочек, что у мальчиков.

Недалеко от места, где бродило школьное лесничество, росли посадки лесных культур, и Светлана Васильевна показала их детям. Школьники с умилением разглядывали ряды малюсеньких ёлочек, девочки немедленно засюсюкали, как над детками, и Антошка не преминул объяснить, что на этом участке посажена ель аянская, которая приживается не так хорошо, как ель европейская, она же обыкновенная, и что посадки были сделаны три года назад. Заодно и детей сфотографировал.

– Прошлым летом мы с участковым лесничим видели, как по посадкам джиперы катаются, – с негодованием сказала Светлана Васильевна. – Джиперы решили, что это дорога, и посадки уничтожили. Объяснять бесполезно, только ржут в ответ! Ничего не сделаешь, сотня машин, гонки устроили!

– А в полицию если? – спросила одна из девочек.

– А полиция этим не занимается, – вздохнула Светлана Васильевна. – Никакой управы нет.

– Увижу – номера сфотаю – и в природоохранную прокуратуру, – пригрозил Антошка.

Учительница повздыхала и покивала в полном согласии.

Дети собрали мусор на «древней стоянке» и энергично обсудили со взрослыми бессовестных «любителей природы». До сих пор им никто не встретился, и вручать пакет было некому.

Всё шло хорошо до тех пор, пока на группу не выскочил медвежонок. Величиной с крупную лохматую собаку, он потешно приподнялся на задних лапах и стал с любопытством разглядывать людей, водя носом.

Разговоры вмиг смолкли.

– Дети, спокойно отступаем и уходим отсюда, – вполголоса скомандовала Светлана Васильевна.

И тут из-за деревьев, из зарослей бамбука вырвалась медведица. Она рявкнула, медвежонок послушно опустился на передние лапы и косолапо потрусил к родительнице.

– Ой, мамочки, – взвизгнула одна из девочек, и школьники как по команде бросились наутек. Учительница, взмахивая руками, как наседка, заметалась между деревьев с испуганным квохтаньем:

– Дети, дети!

Медведица зарычала, отвесила шлепок сыну, отчего тот так и покатился, и поднялась на задние лапы.

Ноги Антошки дали слабину. Что делать-то? Бегать от нее бессмысленно, она погонится, как за добычей. Идти, что ли, пешком и детей собирать до кучи, чтобы не бегали? Антошка и сам удивился этой глупейшей мысли, но в голову больше ничего не приходило.

– Антон! – крикнула Светлана Васильевна, и парень очнулся. – Антон, уходи!

– Иди детей по лесу собирай! – гавкнул вдруг Антошка с настоящей злостью. – Я, что ли, с ними возиться буду?

Это было так неожиданно, что Светлана Васильевна осеклась и задом двинулась прочь, не спуская с медведицы глаз. Та заревела, опустилась на все четыре и двинулась на людей. Женщина, пятясь, споткнулась об забытый мешок с мусором, опрокинулась на спину, быстренько подобралась, и, судя по шелесту и треску, побежала. «Сейчас за ней погонится», – в панике подумал Антошка, закричал и запрыгал на месте, размахивая руками. Медведица на ходу изменила маршрут и двинулась к нему. Куда делся детеныш, парень не заметил.

– Ай-яй-яй, – растерянно проговорил он, переступил с ноги на ногу, будто стреноженный, потом нерешительно шагнул назад и вбок. До носа долетел тяжёлый запах огромного зверя. Антошка крутанулся на одной ноге и ринулся в лес. Он отчетливо понимал, что длинные ноги не спасут, да ещё откуда-то из глубины леса призрачно доносились детские голоса, а женщины должны быть и вовсе неподалёку. Сзади безнадёжно нагоняла медведица. Парень на бегу прицельно выбрал подходящий ствол, достаточно толстый, чтобы выдержать вес человека, и вскарабкался на дерево с ловкостью обезьяны. Дерево попалось хвойное, но Антошка совсем не чувствовал, как царапаются иголки и ветви.

Высоко забраться не удалось, потому что выше сидел злополучный медвежонок.

– Иди отсюда! – крикнул Антошка, пихнул его снизу и едва успел отдёрнуть руку, потому что тот огрызнулся и попытался укусить.

Дальше ходу не было.

И тут Антошку снизу настигла разъярённая медведица. Раздирая когтями ствол, она дотянулась до ноги в кроссовке и впилась зубами в стопу. Небо сжалось в крошечное пятно с размытыми краями, а верхушки деревьев так и замельтешили перед глазами, как в калейдоскопе. Мирно шелестящий, посвистывающий птичками лес разверзся затяжным молодецким воплем. Медвежонок перепугался и полез выше, но Антошка не мог этим воспользоваться, потому что медведица с остервенением тащила его к себе, дёргала ногу и причиняла такую боль, какую несчастный и представить себе не мог. Говорил же Архипыч русским по белому: всегда бери с собой в лес нож! А он взял… фотоаппарат. А что может случиться в собственном родном лесу, в двух шагах от дома?

Фотоаппарат! Антошка рискнул отнять от ветвей руку, сразу проиграв зверю полметра, сдёрнул с плеча «Canon» и бросил вниз. Приём сработал: увесистая техника прилетела прямо в морду медведицы, та отпустила ногу и вцепилась в фотоаппарат. Парень торопливо полез наверх, вскрикивая, когда нечаянно опирался на мутовку пострадавшей ногой. Он добрался до медвежонка, услышал где-то под ногами разочарованный рёв и глянул вниз. Медведица полезла было следом, но взобраться на ствол ей не удалось, и тогда она облапила его и принялась раскачивать. Ствол поддавался неохотно, зато макушка так и затряслась, так и заходила ходуном. Медвежонок испуганно заревел, а Антон схватился за ветки и ствол мертвой хваткой.

– Мам-м-м-ма-а… – стонал он, до смерти опасаясь падения.

Меховой куль на макушке мотылялся туда-сюда и вопил. Слыша призыв сына, мамаша оставила дерево и досадливо заревела. Медвежонок ответил. Завязался звериный разговор: медведица проревёт что-то, а медвежонок вытянет губы и отвечает: «мук, мук…». Антошка словно сквозь пелену вслушивался в медвежью беседу, и полуосознанное изумление пробилось наверх сквозь боль и страх, будто из глубины трясины. Медведица, поразмыслив, снова взялась ругаться и раскачивать ствол, опять заревело бедное чадо, мотавшееся туда-сюда на фоне неба, а пленник завыл от ужаса. Сообразив, что сыну грозит бОльшая опасность, чем человеку, мамаша бросила упражнения и уселась неподалёку.

От тряски с ветвей съехал на блестящих стропах большой желто-красный паук. Он раскачивался на толстой, из нескольких нитей, паутине перед самым лицом, и Антошка некоторое время наблюдал за ним бессмысленным взглядом, целиком уйдя в боль. Паук от сильной качки растопырил лапки, а когда качка унялась, сжался и стал торопливо карабкаться по стропам. Антошка, проследив за ним, подумал: надо бы ему тоже что-то предпринять для спасения.

Предпринимать, однако, было нечего. Антошка провел дрожащей рукой по лицу и обнаружил, что оно мокрое. «Слёзы, что ли?» – удивился он, задрал майку и неловко обтёрся. Промокнул и грудь – от пота промок весь. «Наши уже наверняка созвонились, – начал размышлять он. – А если ещё нет? Сколько я здесь торчу? Полдня, кажется». Он осторожно вытянул из заднего кармана телефон, стараясь не уронить из тряских рук.

– Всего пятнадцать минут?! – вслух изумился он. – И когда это наши будут?

Антошка смотрел время на «древней стоянке», группа была там всего полчаса назад. Пока училка со Светкой соберут разбежавшихся детей, пока дойдут до автобуса, пока доедут до зоны действия связи… Он вспомнил рассказ сатирика Михаила Задорнова, как «наши за границей» отсылали SMSки там, где «не берёт»: они набирали текст и подбрасывали телефон. SMS уходили. Антошка решил попробовать. Клейкими от смолы пальцами он кое-как, через пень-колоду набрал сообщение Архипычу: «Медвед сижу елк помоги сроч» и зашвырнул телефон в небо. Сотовый ушел в точку, затем точка стала увеличиваться, телефон метеоритом пронёсся сквозь ветви мимо и канул в сахалинском бамбуке. Медведица подскочила к месту падения и начала с рычанием разгребать бамбук, да так, что только клочья полетели. Разочаровавшись, она посопела и направилась прочь. И растворилась в лесу…

Ушла SMSка или нет, осталось неизвестным, но, главное, путь казался свободным: слезай, человече, и иди своей дорогой…

Антошка не купился на медвежью уловку и продолжал сидеть на дереве, хотя соблазн был не просто велик – он был мучителен. Ничего не стоило слезть и убраться подобру-поздорову, но здравый смысл подсказывал, что зверюга тайно следит за ним, и Антон, с тоской оглядывая с дерева тихие заросли, аж зубами скрипел. Кстати, а на какое растение его занесло? Молодой госинспектор убедился, что попалась ему не мягонькая пихточка, а обычная ёлка, то есть ель обыкновенная, она же ель европейская, колючая, как злая тётка на проходной. Антошка осторожно потрогал ободранное запястье, поднял голову, глянул недобро на медвежонка, да и рявкнул:

– Долго ты тут рассиживаться будешь? Пшёл вон отсюда!

Медвежонок в ответ протестующе замычал.

– У-у, морда из тряпок!

Стало немного легче, даже боль чуть-чуть отступила. Снизу парень видел мохнатые штанишки и маленькую тёмно-серую подошву лапы. «А ведь он меня всего когтями располосует, если сорвётся, – сообразил Антошка. – Архипыч, только скорей! Хоть все уши мне отбей, только выручи из этой передряги!» То, что при встрече с охотоведом у него ни одно ухо не уцелеет, Антон не сомневался.

Долго ли, коротко ли, вернулась медведица и продолжила осаду. Припекало сентябрьское солнце, гораздо более щедрое, чем в июне, болела истерзанная нога, и Антон то и дело начинал выть и костерить на чём свет медведей. В глазах угрожающе темнело, и парень на всякий случай пристегнулся ремнём, хотя поза стала и вовсе неудобной: то рука затечёт, то нога, то шея, ещё и поясница отламывается. Невыносимо хотелось пить. Озеро бы выпил, только бы дали! Потеря дорогого и нужного фотоаппарата и до крайности необходимого телефона ощущалась, словно сквозь ватную дымку, и почти не беспокоила. Медведица бродила неподалеку, выжидала, когда у человека иссякнут силы.

Тут она насторожилась и приподнялась на задних лапах, что-то высматривая в зарослях. Внезапно грянул выстрел. Антошка сильно вздрогнул и с новой силой схватился за ветки, медведица дёрнулась и страшно заревела, тут же заревел медвежонок и полез выше, на самую макушку. Та изогнулась дугой и обломилась, и медвежонок кулем рухнул с ёлки. Антон был занят тем, чтобы не сорваться, и потому не увидел, как медвежонок «собрал» по пути все ветви, брякнулся на землю и побежал прочь, высоко подкидывая зад. Грохнул второй выстрел, и медведица, не прекращая реветь, понеслась за сыном.

К ёлке выбежал Архипыч с ружьём, крикнул:

– Слезай оттудова, быстро! Быстро, я сказал!

Антошка засуетился, не сразу вспомнил, что пристёгнут, с трудом отстегнулся и начал спуск, который оказался гораздо сложнее подъема.

– Да быстрее же, поганец ты эдакий! – злобно торопил его Архипыч. – Она же вернуться может!

Антошка исходил потом и скрипел зубами, так трудно было спускаться с больной ногой. Всё же спустился, но лица Архипыча уже не видел, только слышал его тяжёлое сиплое дыхание.

– Идти-то можешь? – озабоченно спросил дед, пытаясь удержать его в вертикальном положении.

– Да-да, – пробормотал Антошка, хватая руками воздух. – Меня медведица укусила. А здесь…

Ему не терпелось рассказать, сколько он всего натерпелся, но ведь Архипычу нельзя жаловаться! Дед подставил напарнику плечо и чуть не на себе поволок прочь.

Навстречу спешил водитель с монтировкой в руке – хоть что-то!

– Сказано было: сидеть и ждать, – пробурчал Архипыч, но помощи был рад.

Вдвоем они дотащили парня до конторского пазика, заволокли внутрь и уложили на полик. Дед заботливо подсунул ему под голову свою кепку.

– Жив, курилка! – удовлетворенно проворчал Архипыч. – А я-то думаю, что за вопли ты мне прислал? Я на пазик – и вперёд. Хорошо, знаю, куда школьников повезли. Они мне по пути встретились, кстати.

– Сколько? – проговорил Антошка.

– Чего сколько?

– Время сколько?

– Так четвёртый час уже, а что?

– Это что я, всего два часа на ёлке загорал? – подивился Антошка, задыхаясь от измотавшей его боли. – А я думал, лет сто…

Архипыч с водителем дружно захохотали.

– Ты лежи себе, герой. Сейчас выкатимся отсюда, наши «скорую» уже вызвали – обещали. Мы тебя на «скорую» – и вперед… Эх, Антоха…

В больнице Антона задержали на несколько дней. На стопу наложили гипс, заштопали сильно ободранные ёлкой места, кололи чем-то. Он почти все время спал, хоть и беспокойно, пугался во сне медведицу. Его будили звонки по телефону – новый телефон принесли в больницу родители. Позвонил каждый из сотрудников. Звонил главный лесничий, обещал заехать. Обещание начальника не обрадовало. «В глаз он мне заедет», – подумал Антошка, снова засыпая. Звонил Архипыч, сказал, что медведица увела медвежонка вглубь леса, откуда, видать, и привела. Звонила и Светлана Васильевна, голос у неё был жизнерадостный, они даже посмеялись над какой-то чепухой. Под конец разговора голос у сотрудницы вдруг сорвался, будто её за горло взяли, и она сразу свернула разговор, тоже обещав навестить.

Наконец Антошка выспался и теперь с тревогой ожидал обещанного визита главного лесничего. Поэтому он сильно удивился, когда вместо начальника в дверь робко заглянули две старшеклассницы из школьного лесничества, и в палату, толкаясь от смущения, вошли сразу человек восемь детей. Оглядываясь друг на друга в поисках поддержки, они положили на тумбочку охапку цветов – не покупных, а нарезанных в собственных садах – и сказали «спасибо».