Текст книги "Мои современницы"

И сколько в наши дни таких же страдальцев! В слезах падают они на колена, простирают к небу руки и молят: «Боже! Соверши чудо, чтобы я мог вновь в Тебя уверовать! Ведь творил же Ты чудеса в первые времена христианства! Ведь множество людей только потому и уверовало в Тебя, что поражено было Твоим чудом. Почему же они были Тебе дороги, а я нет? Я люблю Тебя! Мне тяжело расстаться с Тобою! Соверши чудо, и я раб Твой на веки! Я во всё поверю, даже в то, что противно моему здравому смыслу. Только приди мне на помощь, заклинаю Тебя!»

Но чудес ныне не бывает, и смертельное отчаянье охватывает душу страдальца…

III

Пансион, в котором поселилась Ирина, был переполнен, как и все, вообще, римские пансионы, старыми девушками всех национальностей. Какой-то таинственный ветер гонит их со всех концов света в Вечный Город. Едут они, мечтая найти в нем мир и душевное спокойствие, и почти всегда его находят. Оно и не мудрено: Рим – не город, а живописное, позлащенное солнечными лучами заката, кладбище. На людей живых и деятельных Рим производит тяжелое впечатление; но людям, пропустившим жизнь мимо себя, это кладбище дорого и мило. Живя в других городах, эти отжившие люди чувствуют себя чуждыми лихорадочному движению вперед – оно их сердит и смущает. В Риме же нельзя думать ни о будущем, ни о настоящем. Мысли всё время витают в прошлом, и люди интересуются лишь теми, что давно истлели в своих могилах.

Ирина не любила старых дев. Что-то грустное, недоконченное, вечно чего-то ждущее, виделось ей в «христовых невестах». Она избегала их общества и сближалась лишь с замужними. Себя Ирина не признавала старой девой и предпочитала в шутку называться «старым холостяком». Почему-то это казалось ей изящнее.

Но, приглядевшись к пансионским обитательницам, Ирина с удивлением заметила, что римские старые барышни не похожи на других. У них были какие-то особенные, бодрые, радостные, порою, даже восторженные, лица. Подметила она также, что к 4–5 часам некоторые из них начинали волноваться, краснеть, старались принарядиться, скрасить свои скромные черные платья кружевным воротничком или же букетом свежих фиалок. Они заботливо хлопотали, каждая возле своего чайного столика, и с нетерпением поглядывали на входную дверь. Столь жданными гостями оказывались католические священники, строгие, величественные, перед которыми девушки, видимо, робели. Ирина поняла, что они – католички, по всей вероятности, новообращенные. Догадку ее подтвердила очень милая, пожилая англичанка из обедневшей знатной семьи, к которой Ирина сразу почувствовала большую симпатию. Lady Muriel рассказала ей, как в прошлом году, гостя у родных в Ирландии, случайно познакомилась с одним католическим священником, «замечательным человеком», и как рада теперь, что по его совету перешла в католичество.

– Я думала, – говорила она, – что жизнь для меня кончилась, а теперь вижу, что она лишь начинается, и что счастье впереди. Католическая религия такая теплая, такая нежная и утешительная!

После ее рассказа, Ирина с удвоенным вниманием стала приглядываться к патерам и их духовным дочерям. Особенно понравился ей старый Père Etienne, француз – доминиканец. Его мать была итальянка, и от нее он наследовал римский тип, – «лицо гордого патриция», думала Ирина. Как все римляне, Père Etienne был суров, даже мрачен, но когда смеялся, что случалось часто и всегда неожиданно, то лицо его делалось удивительно добрым, сердечным, почти детским.

Lady Muriel их познакомила, и с первого же разговора Ирину так повлекло к Père Etienne, что, неожиданно для самой себя, она доверила ему всю свою жизнь и все свои сомнения. Священник выслушал ее со вниманием, но с видимым неодобрением. Ирина почувствовала себя совсем маленькой, глупой девочкой, когда в ответ он принялся осмеивать ее веру, не православную, конечно, а ее собственную.

– Вы ее сами сочинили и ничего общего с христианством она не имеет. Вы, русские, все – революционеры. Ваши священники не учат вас самому главному: трепету и благоговению перед Богом, перед великой дивной Его мудростью и могуществом. Вы обращаетесь с Богом sans façon[75]75
  Беспутно (фр.).


[Закрыть]. Вы заключаете с Ним условия и контракты, как с простым смертным. Вы недалеко ушли от ваших соотечественников-самоедов, которые то приносят оленей в жертву своим деревянным богам, то секут их, если боги не посылают им удачи. В сущности, вы, русские, переходя из православия в католичество, переходите на самом деле из язычества в христианство.

– И откуда вы взяли, – говорил он другой раз, – что Христос обещал своим последователям счастье в этой жизни? Напротив: Христос неоднократно повторяет: «Царство Мое не от мира сего». Да и как же мог бы Он царствовать среди жалких людей, что населяют этот мир, червей, гоняющихся за ничтожными житейскими радостями, не имеющих сил поднять свой взор в высоту? Появись Он вновь среди них, во всей Своей кротости и святости, разве поймут Его эти грубые люди? Не поймут, а лишь засмеют и если не поведут на Голгофу, то всё же с насмешкой отвернутся. Нет, Царство Христа лишь за гробом, в другом более совершенном мире. Его достигнут очистившиеся души, еще при жизни отказавшиеся от земных радостей и долгими размышлениями, постом и молитвою, возвысившиеся над животною, низменною стороною своей природы. Великое счастье, великое душевное наслаждение ждет их там и к нему, дочь моя, должны вы обращать свои надежды, от будущего мира ждать царства справедливости, а не от этого ничтожного мирка, из которого сумеют возвыситься и спастись лишь немногие.

Патер говорил восторженно; всё лицо его сияло. Он видел это блаженство, он твердо был в нем убежден. Слова его поразили Ирину. До сих пор она никогда не задумывалась о будущей жизни. Здравый смысл подсказывал ей: «К чему ломать себе голову над тем, чего никто не видел? Будет то, что должно быть – незачем любопытствовать заранее».

Теперь, слушая пламенные речи Père Etienne, Ирина невольно спрашивала себя: «Неужели он искренно верит в то, что говорит?» И в то же время она чувствовала, что эта пламенность уже начинает на нее действовать. Как и все люди нашего времени, Ирина интересовалась гипнотизмом и много раз, в минуту отчаянья, приходило ей на ум обратиться за помощью к какому-нибудь знаменитому гипнотизеру. Ее пугала лишь мысль отдать свою волю чужому человеку. Что если, излечив ее от мрачных идей, он затем сделает из нее преступницу, пошлет ее на убийство или воровство?

Теперь же, глядя на благородное лицо старого священника, Ирина поняла, что он поведет ее лишь по честному пути. О, если бы удалось ему вернуть ей ее прежнюю веру! Ведь убедил же он других бедных девушек! Ведь сияют же счастьем их бледные лица!

И Ирина ухватилась за Père Etienne, как утопающий хватается за соломинку. Так человек, страдающий неизлечимой болезнью, идет к знахарю, с волнением смотрит на его таинственные травы и на половину уже уверен, что именно в них заключается его выздоровление. Что до Père Etienne, то добрый старик с рвением и жаром принялся за спасение души Ирины и за устройство ее жизни.

– Вы глубоко ошибаетесь, – говорил он Ирине, – думая, что напрасно прожили жизнь и даром потеряли время. Напротив, вы чрезвычайно много приобрели. Из всех ваших терзаний вы вышли с чистым сердцем. Вы не пошли на сделки со своею совестью. Вы с грустью смотрели, как наказывается в этом мире добродетель и награждается порок, но вам не пришло в голову, как, увы, приходит столь многим, мысль: если грешным людям так выгодно и хорошо живется, примкну и я к ним! Вы устояли против этой соблазнительной идеи. Ваша душа была вам дороже всех мирских удач и блеска. Вы боролись со злыми и низкими мыслями и вышли победительницей из этой борьбы. Великое это счастье, дочь моя! Благодарите Бога, что послал вам столь твердую волю и чистое сердце. Это явный знак, что вы одна из избранных! Но вы не должны останавливаться на полпути. Отгоните от себя дух отчаянья и, отринув все мирские заботы, удалитесь от людей и посвятите себя отныне Богу. Вам необходимо, не теряя времени, поступить в монастырь.

– В монастырь?! – удивилась Ирина.

– Да, в монастырь. Вам нужна тишина и спокойствие. С вашей натурой жизнь всегда будет вас смущать. Вы не понимаете, что триумфы нечестивых временны, и что все они накануне своей гибели. Вы не в силах постигнуть этого. Вам следует разом отрезать их от себя, удалиться в тишину и заняться молитвою и чтением святых книг. Вот вы гордитесь именем христианки, а знаете ли вы Священное Писание? Много ли раз в жизни вы читали Евангелие? Будьте откровенны, сознайтесь!

Ирина со стыдом должна была признаться, что ни разу не прочла его целиком, а лишь ограничивалась изучением Св. Писания в школе, и затем слышала отрывки, читаемые в церкви.

– То-то, вот, и есть! Я так и предчувствовал! А, меж тем, лишь при тщательном изучении Евангелие делается ясным. Читайте Его, и дивный мир откроется перед вами. Эта Великая Книга заменит вам всё остальные. С каждым днем ваша прежняя тоска будет сменяться надеждой. Счастьем, восторгом наполнится сердце ваше. Вы испытали муки сомнения и знаете, как они тяжелы. Теперь вам предстоит узнать всё то блаженство, которое даст вера. Et Dieu viendra causer avec vous, ma fille. Vous serez une de Ses elues et Il vous honorera de Sa parole[76]76
  И Господь снизойдет до тебя, дочь моя. Вы станете одной из Его избранных, и он почтит вас Своим словом (фр.).


[Закрыть]. Вспомните избранных в Библии, которые удостаивались Божьего посещения и Божественных слов. Эти избранные никогда на земле не переводились.

– Но, как же это уйти из мира, уйти навсегда от людей? Ведь это страшно! – говорила в задумчивости Ирина.

– А что вам дали эти люди? Что вам дал этот мир? Можете ли вы припомнить хоть час счастья, минуту счастья, намек на счастье?

Ирина должна была сознаться, что и намека не было.

– Ну, вот, вы сами видите! Вы боитесь монастыря, а хотите знать, что вы давно уже монахиня.

– Как монахиня? – широко раскрыла глаза Ирина.

– Да так. Оглянитесь на свою жизнь: вы живете целомудренно, с мужчинами не имеете никаких сношений. Балы и театры вам давно надоели. Вы одеваетесь в темные цвета… Вы сами говорили мне на днях, что почти уже отказались от мяса и по совету докторов питаетесь, главным образом, растительной пищей. Любимых родных у вас нет… вы, даже, к своей родине относитесь с презрением. Что же может удерживать вас в мире?

– Я, право, не знаю… свобода, независимость…

– Да вы и в монастыре сохраните свободу думать, читать, наслаждаться природой, а большего вам и не нужно. Вот, если бы вы были влюблены и о ком-нибудь мечтали, то это было бы важным препятствием монастырской жизни и я первый ее бы вам отсоветовал. Но ведь этого нет, не правда ли? – и Père Etienne пытливо и зорко вглядывался в ее лицо.

– О, в этом случае вы можете быть вполне покойны, – засмеялась Ирина, – мужчины никогда не играли большой роли в моей жизни, а за последнее время я совсем перестала обращать на них внимание. К тому же у меня нет никакого темперамента.

– Вы, может быть, очень ошибаетесь! – вырвалось у Père Etienne и вырвалось нечаянно. Ему, видимо, стало досадно за свои слова, и он поспешил прибавить, что мало знает северные натуры.

– Но если мужская любовь вас не соблазняет, то это, конечно, благодеяние Божие и видимая милость Его к вам. Теперь-то и следует уйти в монастырь, пока никто вас не смущает. Поздняя любовь была бы для вас великой бедой. Чтобы быть счастливой в супружестве, следует вступать в брак в ранние годы, когда характер девушки не успел еще сложиться. Молодая жена, без критики подчиняется всем требованиям супружеской жизни и привыкает к ним. Она понимает характер своего мужа, подлаживается под него и находит свое счастье. Вы же, проведя всю свою молодость в холодно-вежливых отношениях к мужчинам, слишком от них отдалились, ничего не понимаете в их характере и ни они – вам, ни вы – им, счастья дать не можете. Будет лишь взаимное недоразумение и великие страдания. Молитесь, да минет вас чаша сия!

– О, уверяю вас, этот вопрос меня совсем не интересует! Меня несравненно больше тревожит отсутствие веры. Ну, как я пойду в монастырь, когда я в самое главное, быть может, не верю?

Père Etienne снисходительно улыбнулся.

– Вера, как и всё на свете, – отвечал он, – дается человеку не сразу, а долгим, упорным трудом. Исполняйте ваши монашеские обязанности, ходите в известные часы молиться в церковь, читайте святые книги и, мало-помалу, вера проникнет в ваше сердце.

– Позвольте! Как же это? Вы советуете мне молиться сначала машинально, почти не веря, – с недоумением спрашивала Ирина, – да ведь это кощунство, насмешка над религией?

– А дети разве не молятся сначала машинально? И однако это не мешает им впоследствии молиться сознательно. Так будет и с вами – вы этим не смущайтесь.

Père Etienne не торопил ее с решением, но мысль о монастыре запала Ирине в сердце.

– Да, – думала она, – Perè Etienne прав: в известные годы девушкам полезнее удалиться в монастырь. В мире всё раздражает и мучает их сердце. Волнуют их маленькие детки с их прелестными личиками; волнуют счастливые любовники, нежно друг на друга смотрящие. Волнует страстная музыка, поющая о любви, вся эта веселая светская жизнь, где для них нет уже места. В монастыре же, вдали от светских книг, газет, новостей, сплетен, нервы их мало-помалу успокаиваются, а правильная жизнь и спокойный сон излечивает их душевное расстройство.

Переход в католичество испугал бы ее прежде, но, прожив несколько месяцев в Риме, Ирина полюбила католическое духовенство. С первых же дней приезда стала она интересоваться учениками разных духовных коллегий, что на каждом шагу попадаются в Риме, в своих своеобразных костюмах: то ярко-красных, то лиловых, то черных с разноцветными поясами. Ирина любила наблюдать их интеллигентные лица, их пытливый внимательный взгляд.

Странно казалось ей сначала видеть этих будущих священников на Пинчьо в часы фешенебельной прогулки, рассматривающих нарядных дам в их элегантных колясках. Странно казалось встречаться с ними на fvie о’clock’ах и обедах в модных отелях. Но, раздумывая, она пришла к убеждению, что это новое для нее католическое воспитание священников вполне рационально. Чтобы влиять на светских людей, необходимо знать их мысли и идеалы, иметь их манеры, их воспитание и образование.

В свободное от занятий время ученики осматривают Рим, ходят по музеям и картинным галереям, умеют отличать одну школу живописи от другой, разбирают надписи и рисунки древних саркофагов. Духовные коллегии принадлежат разным государствам и среди этих англичан, немцев, поляков и французов много людей хорошего общества, знатных фамилий.

Ирина с горечью думала, что в одной лишь России религия оставлена на попечении жадных мужиков. Бурса, семинария всегда были в России синонимами грубости и вульгарности. Образование, умственное развитие этих будущих пастырей – ничтожно. Общественная жизнь им совсем не известна. Едва кончившего семинарию юношу спешат посвятить в священники и отправить в глушь, в деревню, где окружающие его дикие мужики учат пьянству своего юного пастыря. Но и те, которые попадают в большие города, не приносят пользы своим прихожанам, так далеки они от общественной жизни, так мало ее знают.

Они только раздражают свою паству нелепыми исповедями, дикими проповедями, бесцеремонным отношением к святыне. Храмы обращают они в мелочную лавочку и спешат извлечь из них как можно больше доходов. С горьким чувством вспоминала Ирина, как священник, давая после обедни целовать крест прихожанам, в то же время служил молебен чтимой иконе, повернувшись к ней спиной и лишь изредка отвечая на возгласы дьякона. Вспоминался еще более отвратительный молебен в провинциальном монастыре перед чудотворной иконой, где пьяный священник бранился с пьяным дьячком в промежуток между молитвами. Да и мало ли было таких случаев, что больно ранили ее сердце и подрывали уважение к православию. Как раз перед отъездом пришлось ей присутствовать на духовном собеседовании, устроенном в частном доме для молодых светских девушек. Они пришли в волнение; их юные личики были серьезны и внимательны. Сколько доброго мог бы посеять умный пастырь в такую минуту! Приглашенный священник, важный, заслуженный старик, взошел на кафедру и целый час говорил о том… как необходимо в посту употреблять в пищу лишь постное масло, и какой тяжкий грех совершают те, которые едят скоромное!

Ирина наблюдала наивные лица девушек, видела их сначала изумленными и недоумевающими, а затем, охваченными ярким румянцем негодования. Они пришли за куском хлеба и в ответ получили камень.

Ничего подобного не видала Ирина в римских церквах. Священник благоговейно служил у алтаря с помощью маленького служки. Роль же дьякона, дьячка и певчих исполняли сами прихожане. Сидя на стульях с молитвенниками в руках, они внимательно следили за службой, отвечали на возгласы священника и хором пели молитвы. Проповеди произносились искусными проповедниками обыкновенно вечером, вне службы, и всегда собирали большую взволнованную толпу слушателей.

В России Ирина привыкла смотреть на католическую церковь, как на нечто схоластическое, убивающее всякую свежую мысль и тормозящее культуру. В Риме туман этот рассеялся, и здравый смысл говорил ей, что католическая церковь все века своего существования была слугою прогресса. Римские Папы слыли знатоками искусства. Они собирали вокруг себя лучших художников, скульпторов, давали им заказы, всячески поощряли их. Они скупали и тщательно берегли старые книги и манускрипты, производили раскопки, хранили в Ватикане и Латеране[77]77
  Латеранский ансамбль – одна из старинных резиденций римских пап; по конкордату 1929 г. оставлен во владении Города – государства Ватикан.


[Закрыть] вырытые античные статуи.

Католические школы и коллегии дали образование многим талантливым людям. Даже знаменитый отрицатель христианства Ренан[78]78
  Эрнест Ренан в своей книги «Жизнь Иисуса» (1863), настаивая на «историческом» Христе, отрицал его божественность.


[Закрыть] – ученик католической школы. Католическое воспитание не убивает ум – напротив, дает свободу молодому пылкому воображению. Доселе, несмотря ни на какие гонения, монахи и монахини слывут на западе за лучших воспитателей. Они душу свою вкладывают в дело и, разумеется, получают в ответ любовь и уважение своих учеников.

Ирина вспоминала свое петербургское душевное одиночество, тоску и отчаянье. Ей не к кому было пойти, не у кого было попросить совета. И все ее знакомые были столь же одиноки и нравственно покинуты. В России Ирина считала естественными подобные холодные отношения между верующими и их духовными отцами, но теперь, в Риме, она узнала иное отношение.

Père Etienne, старый и больной человек (он страдал астмой и долго не мог отдышаться, поднявшись к ней во второй этаж), считал своим долгом навещать ее каждый день, утешать, разъяснять сомнения, поддерживать в ней бодрость. Ему дорога была ее душа, и он все силы свои употреблял, чтобы спасти ее и направить на верный путь.

Одно только смущало Ирину. В доме своего отца она привыкла видеть, как большинство ученых кончало обыкновенно атеизмом и снисходительно, как на детские забавы, смотрело на все религии.

Могли ли католические священники с их обширным образованием верить в наивные христианские легенды? Ей представлялось, что католическая церковь давно уже от них отказалась, но умная и дельная, поняла, что переход от старой к новой религии совершается веками. Пока же тысячи, миллионы людей нуждаются в утешении и душевном воспитании. Есть, конечно, люди добродетельные по природе и к каким бы крайним идеям они ни пришли, они всё же останутся честными и будут чувствовать глубокое физическое отвращение к пороку. Но много ли таких? Большинство людей так еще некультурно, что удержать их на добром пути можно лишь религией: страхом ада, надеждой на рай. И, вот, думалось Ирине, католическая церковь решила до времени притвориться верующей, не уступать ни одной легенды, ни одного догмата ради счастья людей, ради культуры, ради порядка. И Ирина оправдывала этот великодушный обман.

Ей захотелось видеть Папу[79]79
  В описываемую эпоху – папа Пий X (понтификат в 1903–1914 гг.); причислен Католической Церковью к лику святых в 1954 г.


[Закрыть]. Она сообщила о своем желании Père Etienne, но к ее удивлению он холодно отвечал, что это слишком большая для нее честь, и что он должен сначала убедиться в искренности ее веры.

– Но ведь я ничего особенного не прошу, – робко отвечала Ирина, – Его Святейшество почти каждую неделю принимает сотни англичанок и американок.

– Это – то и обидно! – вспыхнул старик, – все эти растакуэры[80]80
  Галлицизм: прожигатели жизни; подозрительные личности; авантюристы, прикидывающиеся богачами.


[Закрыть] добиваются приема из праздного любопытства, чтобы сказать у себя на родине: я была в Риме, видела там Папу и аристократическую охоту на лисиц. То и другое очень интересно. Неужели же вы не понимаете, как нам, искренно верующим, всё это тяжело и оскорбительно!

Ирина была смущена и сконфужена. Но когда знакомые предложили ей билет на одно из папских торжеств, она не могла устоять перед искушением и потихоньку от Père Etienne отправилась в Ватикан.

IV

Ирина всю ночь не спала от волнения. Чуть свет поднялась она и начала одеваться в черное платье и черную кружевную вуаль – традиционный костюм всех пилигримок, жаждущих увидеть Папу.

Церемония была назначена в одиннадцать часов, но Ирина уже в десять подъезжала к Ватикану, надеясь быть одной из первых. Увы! Длинный ряд карет давно стоял перед Portone di Bronzo[81]81
  Бронзовые врата – двери в начале правой колоннады Бернини, ведущие в папскую резиденцию (Апостолический дворец), в настоящее время – с постоянным караулом швейцарской гвардии.


[Закрыть] и медленно двигался, высаживая дам в черных кружевах и мужчин во фраках. Все они, как и Ирина, рассчитывали приехать первыми и с разочарованием смотрели на густую толпу, поднимавшуюся по лестнице. В толпе этой преобладало не столько религиозное волнение, сколько любопытство. Много тут было американок и немок, явившихся посмотреть диковинное зрелище и похвастать им у себя на родине. Глаза их разбегались на папских швейцарцев в их пестрых средневековых костюмах ландскнехтов и на их оригинальные шляпы. Они точно с картины сорвались, равно как и папские служители в шелковых вишневых, затканных цветами, костюмах, чулках и башмаках с пряжками.

Ирина любила Ватикан, эту средневековую крепость со множеством домов, башен, дворов, кладбищ и садов. Любила его роскошные залы с дивными античными статуями и фресками. Часто думалось ей, что она видит перед собою настоящую роскошь, перед которой бледнеет и кажется мещанской роскошь нынешних дворцов с их банальными шелковыми стенами, коврами и картинами. Чудные ватиканские залы были расписаны Рафаэлем и Микель-Анджело. Украшением их служили порфировые саркофаги античной работы; мозаика, какую умели делать лишь в древности; мраморные, колоссальных размеров, вазы и чаши, найденные в раскопках терм и храмов. Нынешний век ничего не мог прибавить ко всем этим дивным сокровищам.

И теперь Ирина с восхищением рассматривала огромную, всю расписанную фресками Sala Clementina[82]82
  Аудиенц-зал в Апостолическом дворце, устроенный в XVI в. Климентом VIII и названный в честь св. Климента, папы Римского.


[Закрыть], куда постепенно, из разных дверей, стекалось то необычайное общество, которое можно встретить лишь в Ватикане. Иностранки, кутающиеся в меха, римские аристократки, презирающие этикет и явившиеся в элегантных черных туалетах, длинных белых перчатках и фамильных жемчугах. Прелаты, монсиньоры, монахини в белых накрахмаленных головных уборах, капуцины в сандалиях, опоясанные веревкой, девочки в белых платьях и кружевах, с локонами вокруг раскрасневшегося от волнения личика; офицеры папской гвардии, доминиканцы в белых суконных рясах, атташе различных посольств при Ватикане в шитых золотом мундирах – всё сливалось в общую нестройную массу. Но Ирине это-то разнородное общество и нравилось. Так и следовало быть во дворце Римского Папы, единственного владыки, который не признавал табели о рангах и не окружал себя, как китайской стеной, небольшой кучкой привилегированных классов, никакими особенными достоинствами не отличавшихся, а лишь усердно-отталкивающих от трона других, более их трудящихся на пользу родине, людей и этим искусственно создававших врагов своему государю.

Папа преследовал другую политику. Он был всем доступен без различий национальности, веры, общественного положения. Всех одинаково готов он был принять и благословить. Может быть, именно вследствие этой мудрой политики, он ни разу еще не подвергался покушениям на свою жизнь, несмотря на то, что Ватикан не содержит ни шпионов, ни тайной охраны. Таков двор, – думала Ирина, – должен был существовать у Константина Великого или Людовика Святого.

Церемония поднесения Папе благословенных свечей (dei ceri benedetti) должна была происходить в соседней Sala del Trono[83]83
  Тронный зал; в настоящее время употребляется название Зал Евангелистов (Sala degli Evangelisti).


[Закрыть]. То была высокая узкая зала, вся расписанная фресками. В одном конце ее стоял под балдахином папский золоченый трон; в другом – большое художественное Распятие, поддерживаемое ангелом. По обеим сторонам прохода, охраняемого швейцарской стражей, тянулись длинные скамьи, на которые садились пилигримы, стараясь занять место поближе к трону. Лучшие места, впрочем, давно уже были захвачены священниками всех национальностей, явившимися с огромными полевыми биноклями и с твердым намерением не пропустить ничего из интересного зрелища. В полутемной от спущенных красных занавесей, скупо освещенной электричеством, зале царило волнение. Говорили вполголоса, кроме, разумеется, американок, крикливо и бесцеремонно сообщающих друг другу свои глупенькие впечатления. Какой-то француз с козлиной бородкой громко рассказывал знакомым про кабачок в Неаполе, где можно получить отличное вино и макароны. С наглостью ограниченного атеиста он смаковал подробности, очень довольный, что именно здесь, в Ватикане, об этом говорит.

Но были в толпе и восторженные лица, преимущественно у молодых девушек и молодых священников. Взволнованные, тяжело дыша, они не отрывали глаз от двери, у которой выстроилась папская гвардия.

Толпа, вдруг, зашевелилась, встала, сделала движение, чтобы опуститься на колена, но, впрочем, не опустилась. Окруженный своим Двором, Его Святейшество в белом платье и белой шапочке прошел к трону и, окинув взглядом собравшихся пилигримов, сел. Церемония началась.

Вдоль прохода, между скамьями, двигались попарно священники, держа в руках длинные восковые разрисованные свечи, прикрытые смешной шапочкой с бахромой. Подойдя к трону, они отдавали свечи свите, опускались на колена и целовали перстень Папы. Прекрасное лицо его сияло улыбкой, он каждому говорил несколько слов, иногда шептал на ухо и часто смеялся. То было лицо не Владыки, а доброго старца, давно понявшего, что все горести, все мечты и надежды кончаются быстро, что жизнь коротка, и ничего людям не дает особенно хорошего. Ему глубоко было жаль всех этих собравшихся пилигримов, наивно чего-то ждущих, волнующихся из-за пустяков, переживающих тяжелые минуты, и он хотел помочь им добрым словом, сердечным взглядом, любовью, которою светилось всё его прекрасное лицо. Ирине казалось, что в первый раз за много веков на папском престоле вновь появился истинно христианский пастырь, сродни тем, что строили церковь в первые века. Какой резкий контраст представляли окружающие его придворные! Они тоже улыбались пилигримам, но притворно и льстиво. Их хитрые лица были холодны и равнодушны. Для них эта церемония была одной из тех многочисленных комедий, что им приходится разыгрывать круглый год. Двое из этих придворных, еще молодые и красивые, видимо позировали перед римскими аристократками, среди которых имели, без сомнения, поклонниц.

Церемония длилась долго. Бесконечной процессией двигались свечи в руках священников. Всем было жарко, у всех раскраснелись лица. Придворные, окружавшие трон, более не улыбались: они устали и не скрывали своей усталости. Один лишь Папа по-прежнему светло и ласково смотрел на склонявшихся перед ним людей. Для него это была не церемония, а служба человечеству, и он с радостью ее нес.

Но, вот, прошли и последние свечи. Его Святейшество встал, благословил склонившуюся толпу и вышел. Все бросились к дверям. Возле Ирины осталась молоденькая француженка, о чем-то с жаром спорившая с матерью.

– Mais il t’a donné sa bénédiction, ma chère[84]84
  Но он преподал тебе благословение, моя дорогая (фр.).


[Закрыть], – уговаривала ее мать, – он нас всех благословил; чего же ты еще хочешь?

Но девушка не утешалась и печально смотрела на дверь, за которой скрылся Папа.

Ирина понимала ее чувства: ей и самой было грустно при мысли, что никогда более не увидит она этой прекрасной христианской улыбки.

V

В тот же вечер Ирина объявила Père Etienne, что сомнения ее кончены, она делается монахиней и просит его указать ей подходящей монастырь.

– Монашеских орденов в Риме много, – отвечал, подумав, патер, – и все они преследуют разные цели. Есть сестры, что ходят за больными, есть монахини, что посвятили себя воспитанию детей. Вам же, по моему мнению, более всего подходит орден Soeurs Mauves[85]85
  Орден мальвиновых сестер (фр.). Такого женского ордена в Католической Церкви не существует.


[Закрыть]. Они ведут затворническую жизнь, много молятся и дежурят день и ночь перед St. Sacrement[86]86
  Святые [Христовы] Тайны (Святые Дары).


[Закрыть]. Вы можете ежедневно видеть их за вечерней в церкви Santa Petronilla на Via Gallia[87]87
  Капелла св. Петрониллы, ранней христианской мученицы, существовала на Ватиканском холме, но была разобрана при строительстве базилики Сан Пьетро. Имя св. Петрониллы традиция связывала с катакомбами Домитиллы, однако описание монастырского храма (см. ниже) более подходит катакомбам св. Агнии и церкви Сант-Аьезе.


[Закрыть].

С сердечным трепетом отправилась Ирина в монастырь. Она страшилась первого впечатления всегда для нее решающего.

Церковь была почти пуста, когда она вошла. Лишь несколько стариков, да старух дремали на стульях в ожидании вечерни. По обычаю всех новых римских церквей, Santa Petronilla блистала живописью и позолотой. По обеим ее сторонам, на верху, находились ложи совсем театрального вида, светло-лиловые с белым-цвета монастыря. Церковь была разделена надвое высокой ажурной решеткой. Первая часть, ближе к входу, предназначалась для публики; вторая, у алтаря – для монахинь. Пока она была пуста и темна, и лишь на престоле мерцала лампада.

Ирина села в первом ряду, у самой решетки, и приготовилась изучать свою будущую жизнь. Долго ждала она, пока, наконец, ни раздался медленный унылый звон колоколов. Алтарь ярко осветился, и из дверей показалась процессия монахинь. Они шли попарно, одновременно опускались на колена перед алтарем, а, затем медленно, грациозной легкой походкой, расходились по своим местам. Одеты они были в белые одежды с длинным трэном[88]88
  Галлицизм: шлейф.


[Закрыть], окаймленным широкой лиловой полосой. Белые вуали закрывали их лица и спускались грациозными складками на трэн. Вуали эти были так густы, что нельзя было определить лета монахинь. Белые нежные руки их придерживали золотой крест на груди. Они медленно опускались на свои места, откидывали вуали и, обратив взор к алтарю, замирали в изящной позе. Где-то, вдали, заиграл орган, и невидимый хор запел молитву, вернее, чудную итальянскую оперную арию…

Что-то забытое, давно когда-то испытанное, припомнилось, вдруг, Ирине. «Боже! Да ведь это весталки, ее любимые весталки, об исчезновении которых Ирина столь сожалела. Никогда, казалось ей, ни при каких реформах не вернут себе женщины того высокого положения, каким пользовались в античном Риме служительницы богини Весты. Всё склонялось перед ними; одним движением руки могли они помиловать осужденного на казнь. Весталки присутствовали на всех церемониях, играх и зрелищах, составляя лучшее украшение двора римских императоров. И, вот, теперь Ирина вновь находит их, правда менее могущественными, менее эффектными, но более таинственными и поэтичными.