Текст книги "Опять не пустили в кино… Роман в рассказиках"

Все взрослые говорили лишь об этом событии. Как позже со смехом вспоминала бабушка, мужики даже пить перестали. Моя врождённая любознательность оказалась сильнее стеснительности, и я приставала ко всем с расспросами и уточнениями, что позволило в конце концов сложить эти незнакомые слова в определённую картинку: Юрий Гагарин на ракете «Восток» полетел в космос. Вот только зачем он туда полетел, выяснить так и не удалось – никто из взрослых внятно объяснить не мог.

«Видимо, подвиг совершать», – решила я. Раз о нём все говорят, то значит, он герой, как Зоя Космодемьянская, про которую бабушка рассказывала.

Уяснив для себя, что к чему, авторитетно поведала о событии своей сестрёнке Вале и соседскому мальчишке Витьке, которые очень внимательно слушали меня. А потом мы вместе всматривались в небо, стараясь увидеть там Гагарина на ракете.

Кстати, спустя всего несколько дней поселковая ребятня (и я в том числе) распевала пошловатую песенку:

 
Высоко летит над облаками
Юрий Алексеевич Гагарин,
А жена кричит ему вдогонку:
«Юрочка, не пей там самогонку!»
 

Качели

Хорошо помню качели, которые перед нашим домом соорудил отец: два высоких столба с перекладиной, через которую перекинуты крепкие канаты – два на одну сторону длинной доски, два – на другую.

Качели были на двоих, «стоячие»: встаёшь на один край доски, держась за верёвки, на другую встаёт кто-то из дружков-подружек и – полетели, раскачиваясь всё сильнее и сильнее.

И не страшно ведь было. А сейчас я забоялась бы…

Хотя я всё же чуть было не пала их жертвой: соскочила с ещё раскачивающейся доски, она и наподдала мне «под заденку», выражаясь языком моей бабушки. Ох и больно было!..

Новогоднее ностальгическое

У меня хорошая память – я помню детство. Нет, правда, многие ведь напрочь забыли, что когда-то были детьми. Некоторые же вообще считают, что так и родились взрослыми, умными и серьёзными…

А я хорошо помню, что совсем недавно, всего каких-то лет шестьдесят с небольшим назад, была ребёнком. И, как все дети, с нетерпением ждала наступления весёлого праздника по имени Новый год.

Хотя, с точки зрения нынешней детворы, это был так себе праздник – никаких тебе Барби и новенького смартфона в подарок. Да и – чего уж там! – дома у нас даже ёлки-то наряженной никогда не было.

И всё равно это был самый что ни на есть развесёлый и долгожданный праздник. Потому что ёлка всё-таки была – в школе: большая, красивая, блестящая. И Дед Мороз был. И Снегурочка. И кулёчек с невообразимым богатством: с конфетами, с орехами и с маленькой оранжевой мандаринкой. Да ещё и родители приносили по профсоюзному пакету – с таким же примерно набором.

Я высыпала из кульков всё богатство и начинала его рассматривать и перебирать – конфетка к конфетке. По обёртке пыталась угадать, которая из них вкуснее, затем выкладывала конфетины в очередь: первыми съедались простенькие карамельки, а шоколадные в нарядных обёртках оставлялись на потом.

И, скажу я вам, разглядывание цветных фантиков и сам факт обладания такими сокровищами доставляли больше счастья, чем процесс их поедания.

Совсем скоро опять Новый год. Я обязательно наряжу красивую ёлку – к счастью, мне пока нравится этот процесс. И буду искренне радоваться каждому подарку, независимо от его величины, дороговизны и нужности.

Но… Почему же мне всё-таки грустно? Почему я завидую той девочке, которая с восторгом и трепетом смотрела на незатейливо наряженную лесную гостью, а затем с замиранием сердца открывала невзрачные бумажные кулёчки с карамельками и шоколадками?!

Чем сердце успокоится…

Ни разу не видела, чтобы моя бабушка молилась, и икон у нас дома не было никогда. Но я знаю с детства почти все православные праздники, о них нам бабушка рассказывала. Без фанатизма, просто как дань семейным традициям, отмечали мы Пасху куличом и крашеными луковой шелухой яйцами, ходили на кладбище в Семик, в Троицу рвали берёзовые ветки, на Масленицу пекли блины.

О гаданиях «в крещенский вечерок» бабушка поведала нам такую историю. Когда дедушка Павел был на Финской войне, задумали бабушка и её золовка Ульяна погадать, вернётся ли он домой. Ворожили, насколько я помню бабушкин рассказ, со свечами и зеркалом. В зеркало и увидела бабуля своего любимого мужа – со страшным чёрным лицом и ввалившимися глазами. Испугались они и стали втайне от свекрови переживать и плакать. К счастью, через некоторое время дедушка мой вернулся, но буквально вскоре ушёл на другую войну – на Великую Отечественную, где и пропал без вести, успев написать лишь одно письмецо: «Завтра в первый раз идём в бой»…

Поплакав в который уж раз над рассказанной историей, бабушка мне вновь и вновь наказывала: никогда не гадай на близких. Что там дальше будет, пусть то и будет. А увидишь, не приведи господь, беду какую, то и станешь невольно ждать её, тем и накликаешь…

Уж не знаю, бабушкины ли рассказы так повлияли на мою детскую психику, или сама я пришла к этому, но я и правда не хочу знать, что будет завтра. Сегодня всё хорошо, все живы-здоровы, и я счастлива.

Как мы с сестрицей рыбу ловили

Чего нас с Валькой туда понесло? Ведь не велела бабушка из огорода уходить, пока она грядки полола, так нет – к самому болоту усвистали, а это аж на другом конце улицы, да не нашей, а той, что с нашей угол составляла.

Подробностей я сама не помню, мала была, а сестрица – тем более, она двумя годами младше меня. Бабушка позже рассказывала:

«Потеряла я их: куды девались? Только что тут обе под ногами крутились, мявкали, а хватилась – и нету их. Я туды-сюды, к соседке кинулась:

– Ира, девок моих не видела?

– Дык, и я Витьку своего, – говорит, – потеряла. Вместе, видно, где-то бегают. Ты, – говорит, – Егоровна, погоди, я сбегаю, поищу их.

– И цё ты думаешь, – продолжает бабуля, – идёт, гляжу, Ира, Витьку своего хворостиной погоняет, у того слёзы в три ручья. А сзади мои две марфушки волокутся и издаля кричат:

– Ба-а-абушка! Мы тебе рыбу несём.

Тут Ира хворостину бросила и за живот схватилась – прямо пополам от смеха согнулась».

И бабушка сама начинала хохотать. Хохотушка у нас бабулька была. Зато нам с Валькой не попало: бабушка, как наш «улов» увидела, от смеха даже ругаться не могла.

Что за «улов», спрашиваете? А я думала, догадались, – головастиков в банку наловили.

Два утра

Затемно ещё разбудили монотонные постукивания за окошком.

Долго прислушивалась, но не поняла, что это было, и выглянула в окно.

По кромке неба уже пробивались первые лучики, но трава ещё была тёмной. Вот где-то залаяли собаки, и я вдруг увидела себя в детстве.

Точно так же когда-то было ещё темно, но уже ясно, что день будет солнечным; на другом конце улицы лаяли собаки, а я смотрела на улицу сверху…

Откуда? Мы же в одноэтажном доме жили…

А всё просто, я и это вспомнила: отец на чердаке обустроил спальное место с марлевым пологом от комаров. Вот в чердачное окно я и выглядывала в то далёкое раннее утро…

И ноготки… с того времени я и помню эти жёлтые цветочки календулы, они росли у нас перед домом. И ещё космея с розово-сиреневыми лепестками на тонких ножках раскачивалась на ветру…

Про рыжего лесоруба

Я училась в 3-м классе, а рыжий Валерка, сосед наш, был старше то ли на год, то ли на два. И вот этот конопатый паразит всё время писал мне записочки про любовь, а проходя мимо напевал: «Ах, зачем же наша Люба полюбила лесоруба? За гармошку удалую, за работу боевую и за волосы немного рыжеватые». А я его за это лупила по спине портфелем.

И вот как-то мамка нашла у меня в кармане записку от него – про любовь. Я не помню, что говорила мама и говорила ли что-то или просто смеялась, но помню, что мне было жутко стыдно…

Про лилипутов

Когда наши родители уже уехали в Ленинабад, бабушка устроилась техничкой в клуб, и мы туда часто бегали: в кино, в библиотеку, на редкие концерты.

Почему-то на всю жизнь запомнила, как однажды к нам приехали циркачи-лилипуты, и мне безумно понравилась маленькая гибкая девушка, которая, изогнувшись калачом, доставала зубами лежащую на столе розу. Смотрела на неё, затаив дыхание…

Смеюсь – бабушка, небось, опять выдвинула легенду: есть, мол, такие народы… Выдумщица она у нас была, вот и я в неё немного пошла.

Как я в школу хотела

Всё лето радовалась, что скоро пойду в школу, плясала от счастья по поводу каждой купленной к школе вещи: учебникам, тетрадкам, карандашам, ленточкам. А большая красивая коробка «Подарок первокласснику» – сколько всего интересного там было! И до сих пор помню коричневые полуботинки – новенькие, блестящие, на шнурках, 33-го размера.

Но первый день в школе… кажется, меня никто не отводил, сама бежала. И торжественную линейку смутно помню… разве что как первый звонок звонит.

Зато хорошо помню себя в классе, за третьей партой в среднем ряду. Перед нами стоит учительница Алевтина Николаевна – красивая до невозможности, вся какая-то… неземная прямо.

Эх, хотела расспросить Свету, одноклассницу мою, она дольше меня в этой школе училась, да и мама её Наталья Фёдоровна была в ней директором, но не успела, – нет больше Светы…

Учительница первая моя

Мою первую учительницу звали Алевтина Николаевна Копосова.

Молодая, красивая, стройная, улыбчивая, она приехала в наш посёлок сразу после училища – видимо, по распределению.

С каким обожанием я смотрела на Алевтину Николаевну, стоящую у доски с указкой в руке: в тёмном узком платье чуть ниже колена и тёмных же лодочках на шпильках. А перед тем, как Алевтина Николаевна выходила из школы в слякотную погоду, она прямо на туфельки надевала резиновые боты.

Очень мне всё нравилось в ней: строгая причёска валиком, платье с крупными пуговками у ворота, ботики и туфельки. Дома я рассказывала младшей сестре про мою учительницу, и мы обе с ней ходили на носочках – как будто на шпильках.

Я с удовольствием и даже с радостью вставала рано утром и бежала в школу. Читать и «печатать» буквы я уже умела, а вот писать прописью научила меня она. Помню, у меня почему-то не получалась заглавная буква «Ф», да она у меня и до сих пор слегка корявая выходит…

Ленточка в косе…

Ой, и про ленточки помню. Купили мне родители две атласные ленты: розовую и красную. И я, до этого заплетавшая волосы в одну косицу, заплела их в две, чтобы обе ленточки сразу завязать. Из ребят вроде никто не заметил, но Алевтина Николаевна увидела и объяснила мне, что банты в обеих косах должны быть одинаковые.

Вот так на корню и был зарублен мой «креатив»…

Да, такая строгая раньше «мода» была, а нынче-то! Да хоть ещё одну вплетай – синюю, к примеру, или зелёную…

Школьные принадлежности

В начальных классах мы писали перьевой ручкой, обмакивая перо в чернильницу. Ох, уж эти пёрышки: если не почистишь их перочисткой, то обязательно кляксу посадишь.

А перочистки мы сами шили: несколько фланелевых кружочков диаметром примерно 4—5 см прошивали ниткой в центре – вот вам и перочистка.

Чернильницы были источником многих бед – опрокидывались (хоть и непроливайки) и пачкали всё вокруг: учебники, тетрадки, парты, пальцы, даже форму. А мальчишки-дураки косы девчачьи в чернила макали, но им за это от нас тоже доставалось!

Ой! А ещё я носила нарукавники сатиновые, какие в старых фильмах носят бухгалтеры. Это чтобы рукава форменного платья не протирались, да и как защита всё от той же чернильницы.

Приснилось страшное

В общем, и сон-то всего в одну картинку: страница якобы написанного мной диктанта, где в каждом слове красные правки. И в конце – крупная, на полстраницы, заходящая на текст, единица. Кол, как мы в школе говорили. И – мой ужас при виде этой картинки. Полнейшая растерянность и смятение: от «не может быть!» до «как теперь жить?!».

Поутру в связи со сном вспомнила… Писали мы в третьем классе диктант, и я получила пятёрку. Но Эльвира Васильевна (она замещала ушедшую в декрет Алевтину Николаевну) вздумала вдруг «разборки» устроить для тех, кто ошибок наделал: как правильно пишется то или иное слово, и почему его надо так писать. «Засада» поджидала всех на слове «чёрный»: почему-то многие написали его с «о» вместо «ё». Долго пытала всех Эльвира Васильевна, требуя вспомнить нужное правило, – никто не признавался. И вот учительница, устав от пыток, опустилась на стул и кивнула мне:

– Скажи, Люба, ты!

Правило я знала и скрывать от одноклассников не стала. На этом бы всё и закончить, но нет! Учительнице надо было ещё, чтобы Люба назвала проверочное слово.

Хе! И Люба выдала:

– ЧЁРТ!

Вот тогда мне Эльвира Васильевна и вкатила кол – прямо в журнал…

Моё музыкальное образование

– А у вас в школе были уроки пения? – спросил вдруг Алексей.

Стала вспоминать. В начальных классах точно были, мы пели: «То берёзка, то рябина…». И танцевать нас Алевтина Николаевна учила, и хороводы водить. А вот дальше…

В Ленинабаде в 5-м классе уроки пения у нас вела учительница истории Анна Арсентьевна – дама в возрасте (она вскоре на пенсию ушла) и ооочень строгая, чуть что не по ней, больно била указкой по пальцам.

А учила она нас… играть на фортепиано, стоявшее в актовом зале. И я до сих пор помню ноты двух песен: «Маленькой ёлочке» (Соль, ми, ми, соль, ми, ми, Соль, фа, ми, ре до…) и «Во поле берёза стояла» (Ля, ля, ля, ля, соль, фа, фа, ми, ре, Ля, ля, до, ля, соль, соль, фа, фа, ми, ре)…

КнигоЛюбка

Как научилась лет в шесть читать, так читаю, читаю, читаю…

Но в детстве у нас дома книг было мало. Бабушка была неграмотная, мама читать не любила (хотя… вроде бы какие-то книжицы у неё были всё-таки), а отец брал книги в библиотеке. Туда направилась однажды за чтивом и я. «Краденое солнце» Корнея Чуковского – моя первая книжка.

Вторую уже не помню, потому что они пошли чередой, одна за другой. В эту очерёдность «залетали» папкины взрослые книги, которые он от меня прятал. Кстати, папуля ни разу не засёк меня со своей книжкой. А может, просто делал вид, что не замечает?

А вот от мамы и бабушки мне за излишнюю страсть к книгам попадало, потому что, зачитавшись, иной раз забывала пол подмести или не могла уследить за младшими сестрицами…

Сколько себя помню, всегда была абонентом библиотеки, иной раз даже не одной. Посещала какие-то лекции, чтения, мероприятия…

И только последние лет 15 не записана ни в одну библиотеку. Хотя, пожалуй, интернет-библиотеки тоже ведь считаются…

Про лень мою, матушку

– Лень-то, матушка, вперёд тебя родилась, – выговаривала мне в детстве бабушка.

И была абсолютно права, поскольку уродилась я девчонкой ленивой. Всё бы мне с книжкой посидеть или просто по улицам с ребятами поноситься, по деревьям полазить, на речку сбегать искупаться. Но была я старшей в многодетной семье, и надо было то с младшими нянчиться, то за хлебом в магазин бежать, то огород пропалывать, то ещё какую надобность по хозяйству справлять. Как же я ненавидела веники, тряпки, тяпки, авоськи, люльки…

Нееет, сестричек всё-таки любила: честное пионерское! – ни разу придушить их не хотелось. Но так хотелось заниматься тем, что нравится, а вот делать то, что заставляли, было очень лень…

Ага, сейчас вы подумали (да ладно, не смущайтесь, я и сама бы так решила), что я так и жила все эти годы: работала абы как, лишь бы день прошёл… Как бы не так! Эта самая моя родимая лень-матушка со мной ооочень странную шутку сыграла. Я ведь как думала на работе? Вот, думала я, сейчас скоренько работу всю переделаю и – отдыхать! Книжку втихаря почитать, с коллегами поболтать, по коридору туда-сюда в новой одёжке пройтись…

И вот стараюсь я так, переделываю всю работу, а тут – раз, ещё подвалило. Ничего, думаю я, сейчас и это быстренько закончу. И заканчиваю ведь. И даже быстренько – лень ведь всё время-то работать, отдохнуть хочется. Но не успела закончить – ещё подкидывают, а потом ещё и ещё…

И вот таким макаром я всю сознательно-трудовую жизнь и провела. За работой, причём с ненормированным рабочим днём, с вызовами в выходные.

И спросите у любого, кто со мной работал, – много, может быть, недостатков назовут, однако про мой тайный порок никто так и не прознал. А когда сама говорила, что ленивой уродилась, – не верили, кокетством считали. Потому что, подгоняемая своей угнетательницей, разгребала горы бумаг заболевшей сослуживицы, рулила взамен загорающего на югах начальника, учила уму-разуму молодую поросль.

А на пенсии, думаете, лучше? Да то же самое! Вот, думаю, сейчас все дела переделаю быстренько – и отдыхать. Размечталась! Во-первых, дела не кончаются. Во-вторых, уже и не умею отдыхать. Только прилягу с книжкой – глядь, а уже стою у подоконника и цветы поливаю. Только пристроюсь рядышком с мужем вечером, чтобы фильм какой посмотреть – так вот она я, уже за компьютером сижу, про лень свою всему свету рассказываю…

Лес-кормилец

Посёлок Чус с одной стороны упирается в реку Каму с её притоком Чусом, а с других сторон его плотной стеной окружает густой лес, который был во время моего детства основным кормильцем местных жителей, поистине «клондайком», богатым грибами-ягодами. Тут тебе и брусника, клюква, черника, голубика, земляника…

А грибы! Ничего вкуснее солёных чусовских груздочков и рыжиков я в жизни не пробовала. Да и охотники редко без добычи возвращались, несли из леса подстреленных глухарей и рябчиков.

Работоспособное население занималось заготовкой леса: рубили деревья и вывозили по узкоколейке до Камы, там сколачивали их в плоты и сплавляли вниз по реке. Однако делянки с вырубленными деревьями аккуратно расчищали, чтобы дать возможность природе восстановиться после «операции». Потому что лес, повторюсь, был кормильцем…

Но вот лет 10 назад одноклассница Светлана съездила из Новосибирска на Чус на юбилей брата и рассказывала, что нынче на нашей с ней малой родине всё печально: построили до Чуса дорогу, мост через Каму перекинули. И повалил туда «на природу» народ со всей области. Грибы-ягоды граблями гребут – вместе со мхом, то есть практически уничтожая грибницы и ягодник. Лес продолжают валить и вывозить, но делают это так варварски, что он тоже не подлежит восстановлению.

Молодёжь стремительно покидает посёлок. Остаются лишь те, кому некуда ехать. Бедная моя родина…

По черёмуху

Едва завидев, что бабушка собирается в лес, я тут же начинала искать свою одежонку. Бабушка брала меня с собой неохотно:

– Мала ещё.

Но разве же меня, твердолобую, кто переупрямит?! И, в конце концов, бабушка махала рукой:

– Собирайся уж, только живо. Ждать не стану…

Сначала мы шли с ней на другой конец посёлка к Каме, на лодке переправлялись на левый берег и опять долго шли по высокой, мокрой от росы траве, без дорог и тропинок, – места эти бабушка знала.

Посмотрела на карту: да, мы шли тогда в сторону Бутино…

И вот начиналась черёмуха: зелёные ветки сплошь были усыпаны крупными чёрными ягодами. Бабушка доставала из котомки ведро, а я, не дожидаясь, горстью обирала ветку, перехватывала другой рукой и старательно запихивала в рот ягоды – спелые, сочные, вкусные…

Что-то с памятью…

Случайно в «Живом журнале» «встретила» одноклассницу, я с ней вместе училась первые три года.

Радостно так ей написала: привет, мол, одноклассница.

В ответ: нет, так не пойдёт, представиться надо.

Уже сдержаннее написала имя и фамилию.

Через день получаю:

«Люба Гурьева… выпало из памяти. Начнём знакомиться заново. Может быть, есть фотографии… У меня есть фото, где я в классе 3—4… Там половина из нашего класса… Я помню (назвала двух девочек) … Попозже ещё кого-нибудь вспомню… Люба, как сложилась жизнь?»

А мне почему-то расхотелось «заново знакомиться». И тем более рассказывать про свою жизнь. Ну, выпала я из чьей-то памяти и выпала, правда же? Зачем опять туда карабкаться?

Сама я всех одноклассников на фото узнаю и помню по именам и фамилиям. А со Светой Парфёновой, уехавшей после школы в Новосибирск, мы в течение всей её жизни переписывались, перезванивались и гостили друг у друга.

Это именно Светлана, кстати, которая с интересом читала мой блог, настойчиво советовала мне написать книгу…

Кукуруза

Не знаю точно, был ли тот хлеб из кукурузы, но я хорошо помню, как совсем маленькой я стояла в очередях за хлебом, который выдавали по спискам и по весу. Я не помню, сколько было «положено» на человека, но пока несла этот хлебушек домой, то довесочек обязательно съедала.

А в очереди взрослые ругали какого-то Хруща и всё время повторяли смешное слово «кукуруза».

Ну, а позже, когда жизнь начала «налаживаться», в магазинах появились кукурузные хлопья, я до сих пор люблю похрумкать ими.

Как же я люблю пельмени!

Я вообще всё вредное люблю. А пельмешки – особенно, с детства.

Лепили их у нас только по большим праздникам. Бабушка долго месила, а потом длинной скалкой раскатывала на столе тесто, а мы с Валей вырезали стаканом кружочки. И, когда я пыталась утянуть в рот треугольнички оставшегося теста, бабушка со смехом говорила:

– Не ешь сырое тесто, а то титьки большие вырастут.

– Как у тёти Иры? – уточняла я.

Выдающиеся тёти Ирины прелести меня сильно пугали, и я тут же бросала остатки на стол.

Бабушка Анфиса Егоровна

Бабушка наша никогда не училась в школе, но буквы она знала и могла даже читать, складывая их: мы-а-мы-а – мама.

Но больше всего меня удивляет, что бабушка знала немало стишков, которые впоследствии я нашла в интернете: у них были авторы!

Например, стихотворение, которым бабушка нас с утра в школу провожала, написал Л. Н. Моздалевский, и оно было напечатано в хрестоматии «Родное слово» под редакцией К. Д. Ушинского в 1864 году:

 
Собирайтесь, детки, в школу,
Петушок пропел давно!
Попроворней одевайтесь,
Смотрит солнышко в окно!
 

А вот ещё один милый стишок, не раз слышанный от бабушки:

 
Села кошка на окошке,
Замурлыкала во сне.
– Что тебе приснилось, кошка?
Расскажи скорее мне.
 

Его автор – ленинградский поэт-футурист Александр Введенский, умерший в 1941 году.

Вот откуда моя неграмотная бабушка, жившая в глухой деревне Кировской области, знала эти стихи?!

Кстати, бабушка научила читать, то есть обучила буквам, моего младшего сына, своего правнука. По той же самой «методике»: мы-а-мы-а…

Родительский день

Это был их день – 12 февраля 1954 года. А я узнала о нём слишком поздно, когда ни мамы, ни отца уже не было в живых.

Им мои цветы и поздравления уже не нужны. Но это важно для меня, для моей сестры, для наших детей. И, возможно, для кого-то из вас – чтобы задуматься о чём-то…

Я знаю, что родители мои поженились по любви и в этот день были счастливы. Потом, правда, любовь куда-то делась…

Но я родилась в любви, и за это моя безмерная благодарность и светлая память моей маме Нине Павловне и отцу Виктору Васильевичу.

О грустном…

Когда я родилась, маме было 22 года, а в 43 её не стало.

Вот думаю: успела ли она увидеть и узнать что-то хорошее в своей жизни? В семилетнем возрасте моя будущая мама лишилась отца, он ушёл на войну и не вернулся. Её мама, моя бабушка, не разгибаясь, трудилась в поле: кроме дочери, надо было кормить свёкра со свекровью…

Вышла замуж за моего отца – и тоже ничего хорошего, хотя… я знаю точно, что она его любила. Да и он её любил, только по-своему, как умел. Или не умел…

Никогда я не была близка с мамой, она ни разу не поговорила со мной «по душам», и во мне долгое время таилась обида на мать. Однако я до сих пор помню, как горько плакала, когда узнала о её смерти. Я и сейчас плачу, когда пишу эти строки…

Мой лучший подарок

За учебниками, тетрадями и другими школьными принадлежностями, за одеждой и обувью родители ездили в Лойно – село в 12 километрах от посёлка на другом берегу Камы.

И вот как-то раз привезли мне книжку – первую личную в моей жизни! Почему? Не помню… А пусть будет – на день рождения!

Называлась она «Урфин Джюс и его деревянные солдаты».

Про то, как я от радости прыгала-плясала, рассказывать не буду, уже понятно, что каждое приятное событие вызывало у меня восторг…

К сожалению, той самой книги у меня уже нет, и, может быть, мне только кажется, что была она красивая, с иллюстрациями…

О чём пели мама и бабушка

– Называ-а-ают меня-а-а некраси-и-ивою, – напевала тихонько мама, сидя с вышивкой возле окошка.

И дальше, тяжело вздохнув – о чём-то о своём:

 
Так зачем же он ходит за мной
И в осеннюю пору дождливую
Провожает с работы домой?
 

Вроде и не слушала я её пения от начала до конца, но до сих пор помню эту песню, да и сама иногда пою.

И ещё одна песня из маминого репертуара:

 
Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно, милый мой идёт.
На нём защитна гимнастёрка,
Она с ума меня сведёт.
 

Иногда, когда отец был дома, мама в шутку слово «милый» заменяла на «Гурьев».

А бабушка пела «Катюшу», «Три танкиста, три весёлых друга…» и ещё про Марусю, которая отравилась, и её увезли в больницу.

Мы едем в Бологое…

Август 1960 года. Мы едем в Бологое… Какое счастье!

Это моё первое путешествие. С родителями и младшими сестричками: Вале было почти три года, Людмилке – две недели, а мне – целых пять лет, да ещё с половиной. В первый раз – далеко. В первый раз на поезде.

– Знаешь, куда ты едешь, Валентос? К городской бабушке, – беседовала сестрица со своим отражением в зеркале над нижней полкой плацкартного вагона. Видимо, повторяла слова папеньки, это он называл дочь Валентосом. Помню это только по рассказам мамы, но она так часто рассказывала, что мне уже кажется, что сама видела и слышала.

Запомнилось слово «плацкартный».

Впервые в Москве. Правда, лишь с одного вокзала на другой – с Ярославского на Ленинградский. Мама с Людмилкой на руках, отец с чемоданами: за один держится Валя, за другой – я. Вдруг – чудо: асфальт в огромных блестящих лужах, люди под большими чёрными зонтами и много-много голубей!

Асфальт, лужи, зонты, голуби – мои первые воспоминания о Москве.

И свою городскую бабушку Марию Афанасьевну, папину маму в первый раз увидела. Шёл дождь, она стояла у калитки под деревом, и по щекам её катились струйки: капли дождя? Или слёзы?

Когда в школе задавали сочинения про детство, я писала всегда о поездке в Бологое, и коронной фразой в моих сочинениях была: «перрон был высоко над землёй»…

Моя городская бабушка

– Почему ты никогда не рассказывала мне о своей второй бабушке? Я даже не знаю, как её зовут, – заметил Алексей.

А действительно, почему? Я задумалась. Да потому что я видела маму своего отца всего один раз, хотя очень её любила. Звали её Мария Афанасьевна. Мы называли её «городская бабушка», она жила в городе Бологое. Когда её единственный сын женился, бабушка безоговорочно и навсегда полюбила свою деревенскую сноху. В письмах она называла мою маму Нинушкой и всё время звала в гости, чтобы хоть одним глазком увидеть свою невестку и внучек. Помню посылки от городской бабушки с красивыми платьицами и костюмчиками для нас. И письма с чудесными открытками-раскладушками: раскроешь такую, а там – изумительной красоты букет цветов или сказочный замок.

Двоюродная сестра Галина, которая старше меня на 11 лет и всё детство прожила с нашей общей бабушкой, подтвердила, что была Мария Афанасьевна очень добрым, справедливым, скромным и порядочным человеком. Она была сиротой, воспитывалась в приюте, а в подростковом возрасте её из приюта взяли в графскую усадьбу под Лугой прислуживать графине. Вместе с графскими детьми моя будущая бабушка выучилась грамоте, танцам, рисованию.

Галя говорит, что бабушка неплохо рисовала и приобщила своих старших внучек к музыке и танцам. Галина, к примеру, умеет танцевать падеспань, играет на банджо и когда-то пела в народном хоре.

Муж Марии Афанасьевне достался красивый и статный, но беспутный. Мой незнакомый мне дедушка пил, играл в карты, погуливал и обижал свою жену. Умер он, не дожив до 50, вскоре после рождения сына.

Про крещение

По настоянию бабушки Марии Афанасьевны, нас покрестили в Бологовской церкви, всех трёх сестёр. Почему-то не помню процесс крещения, хотя должна бы, 5 лет всё-таки было…

В нашем родном посёлке церкви не было, и икон у нас в доме никогда не держали, и бабушка Анфиса не молилась. Я не спрашивала её, могу лишь догадываться, что это было влияние дедушки Павла, пропавшего без вести на войне, – бабушка не раз говорила, что он был «партейный».

Первое кино

В Бологом же впервые увидела кино, это был фильм «Серёжа» Георгия Данелии. Очень понравилось и запомнилось слово «чепчик» и вопрос Серёжи дядьке, который дал ему пустой фантик: «Дядя Петя, ты дурак?»

С тех пор этот фильм не раз смотрела. Уверена, что ещё посмотрю.

Мои тётки

У отца моего Виктора Васильевича было три старших сестры.

Мария Васильевна была старше брата на 19 лет, у неё родилось двое детей: Александр Иванович и Лидия Ивановна.

У Клавдии Васильевны, которая была старше моего отца на 10 лет, детей было трое: Юрий, Владимир и Галина.

У Зинаиды Васильевны детей не было.

Со всеми своими двоюродными братьями и сёстрами я была знакома. Другое дело, что не со всеми коротко.

Моих тётушек, а также двух старших братьев уже нет в живых. А с сёстрами Лидией Ивановной и Галиной Александровной я общаюсь, правда, чаще по телефону или в соцсетях.

Галина иногда рассказывает мне семейные истории. Хотя одну из них я знала и раньше от папы. Его сестра Клавдия Васильевна трагически погибла 19 января 1946 года: вышла за водой к колонке, и её убило случайной пулей, прилетевшей от разбиравшихся друг с другом бандитов. Гале тогда был один годик, поэтому маму свою она не помнит. Воспитывали её и её двух старших братьев их отец Александр Николаевич и тётя Маруся – наша общая тётка.

Муж тёти Маруси умер задолго до этой трагедии, и после гибели сестры она вышла замуж за Галиного отца Александра Николаевича.

Не спрашивайте, что было в этой ситуации первично: любовь или желание не сиротить детей, которых у них оказалось пятеро на двоих. Одно знаю, Мария Васильевна и Александр Николаевич жили вместе долго и счастливо.

Тётя Маруся и дядя Саша до конца жизни трогательно относились и к нам, своим племянникам: мы регулярно получали от них письма, поздравительные открытки, иногда посылки. К выпускному вечеру тётя Маруся прислала мне отрез белого шёлка на платье, но я сшила его позже, когда выходила замуж.

Вся семья моя по линии отца – большая и дружная, многие так и живут в Бологом, и я знаю, что в любое время меня там примут и приютят.

Это ведь важно – знать, что где-то есть люди, которым ты не безразлична…

Двоюродные сёстры

– Это Лидин жених Борис, они скоро поженятся, – объяснила мне бабушка Мария Афанасьевна, заметив, что я с любопытством смотрю на красавицу Лиду, которую нежно обнимал за плечи светлокудрый парень.

Они поженились, родили и вырастили двух дочерей-двойняшек Ирину и Марину, сына Владимира. Бориса Михайловича уже нет в живых, а Лидия Ивановна окружена любовью и заботой своих троих детей, шести внуков и восьми правнуков. И – она всё такая же красавица!