Текст книги "Опять не пустили в кино… Роман в рассказиках"

Опять не пустили в кино…
Роман в рассказиках
Любовь Гурьева

Иллюстратор Алексей Даманский

© Любовь Гурьева, 2024

© Алексей Даманский, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0062-4716-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1.
А помнишь, конфету не дали…

Сияют манящие дали…

Там детство… Прекрасно оно…

А помнишь, конфету не дали,

Опять не пустили в кино.

Валентин Берестов

Бутино

Родина моя – деревня Бутино в Кировской области.

Что означает название деревни, выяснить мне не удалось. Прочитала, однако, как и когда она появилась: когда-то в этом месте, близ реки Камы, проходил Сибирский тракт, и, когда в 1669 году было обнаружено богатое месторождение полезной глины, тут построили деревянную церковь Спаса Преображения, а рядом с ней образовалось большое село. Здесь изначально жили мои предки по фамилии Печеницыны, как мой дедушка Павел Николаевич, и Нечаевы – это девичья фамилия моей бабушки Анфисы Егоровны.

И я здесь родилась. Хотя… где конкретно я появилась на свет, и что на этом свете я увидела впервые – белые стены роддома в ближайшем селе или бревенчатые стены бабушкиной деревенской избы, мне никто не рассказывал, и спросить уже не у кого…

А через два года после моего рождения семья перебралась в посёлок Чус, на правый берег Камы.

Помню, помню: это было зимой, я ехала в карете. Крупные, с тетрадный лист, снежинки медленно кружились на фоне серого неба, залетали в приоткрытое окошко кареты, мягко падали и таяли на моём лице…

Когда я несколько лет спустя рассказала об этом бабушке, она слегка оторопела: какая такая карета?! Потом долго смеялась над моими «воспоминаниями»:

– Гляди-ко, цё удумала!

И открыла мне «страшную тайну»: везли меня в простых крестьянских санях-розвальнях, я была укутана в бабушкину шаль, угол которой был откинут, дабы дитятку было чем дышать.

Чус

Посёлок, в котором я прожила следующие 8 лет, называется Чус – по имени речки, впадающей в этом месте в реку Каму.

Уже позже я узнала, что мы с посёлком почти ровесники: он был образован на месте временного сплавного участка Кайского леспромхоза и официально зарегистрирован как посёлок в декабре 1955 года.

Там появились первые щитковые дома, баня, клуб, столовая, пекарня. Одновременно строились производственные объекты: депо для ремонта подвижного состава узкоколейной железной дороги, гараж, пилорама и электростанция.

Вот родители и махнули туда из деревни – в леспромхозе была работа.

Моя семья

Когда я пытаюсь вспомнить своё раннее детство, то кажется, что это была не моя жизнь, а какой-то другой девчонки: отдельные эпизоды очень явственно встают перед глазами, как картинки в кино, другие возникают где-то в глубине сознания расплывчатыми мыслями, и многое остаётся как бы «за кадром».

В посёлке отец устроился машинистом паровоза на узкоколейке.

Мама, не имевшая никакой специальности, работала на лесозаготовках, а одно время – в столовой, о чём я сужу по фотографиям, потому что сама не помню.

После меня уже на Чусу родилась сестра Валя, потом Люда, брат Саша. Мы все были дома под присмотром бабушки. Я даже не знаю, был ли в посёлке детский сад, хотя – как не быть, думаю?!

Бабушка – самый светлый человек в моём детстве. Она была нашей кормилицей, защитницей, воспитательницей, а мне ещё и подружкой. Отец мой так и звал нас язвительно: «подружки».

Бабушка нянчилась со всеми своими внуками, ухаживала за скотиной, работала на огороде, в одиночку ходила летом и осенью в лес «по грибы да по ягоды». Грибы сушила и солила, мочила клюкву и бруснику, готовила незамысловатую крестьянскую еду. И к праздникам пекла пироги.

Где и как мы жили

Жили мы в щитовом домике на четыре семьи, в каждой квартире было по две комнаты с печкой между ними. Комната, в которую выходила печная плита, была одновременно кухней, столовой и спальней для бабушки и нас, детей. Правда, в последние годы мы жили в двух квартирах, в стене между ними отец прорубил дверь. Таким образом, у нас было четыре комнаты с крылечками в противоположных торцах.

Жили мы бедненько. Из мебели были только металлическая кровать для родителей, деревянная – для бабушки и детей (кажется, одна на всех!), столы, табуретки и лавки вдоль окон. Да, ещё сундук был. Бабушкин, привезённый из деревни. Верхнюю одёжку вешали на гвоздики, прибитые к дверям.

На подоконниках в жестяных консервных банках стояли комнатные цветы, которые разводила мама: «мокрый Ванька», крапивка, фикус, горький перец, который я как-то лизнула и долго бегала потом по дому с высунутым языком.

Мама рукодельничала: вышивала и вязала крючком подзоры – кружевные оборки по краям занавесок и простыней. Припоминаю, что и банки под цветами тоже были украшены вязаными «юбочками».

Поблизости от дома стоял хлев, почему-то я его плохо помню. Знаю только, что у нас всегда была корова. Поскольку я, вспоминая о ней, называю её то Милкой, то Малюткой, то могу предположить, что коровы было две. Не сразу, конечно, а поочерёдно.

А я, знаете, что вспомнила? Ни разу не слышала от моей бабушки-крестьянки слова «корова» – всегда только «коровушка», с уважением. А потому что – кормилица же!

Держали также кур и свиней – на мясо, естественно. И, спасибо отцу и бабушке, это они занимались скотиной и резали её на мясо, – я ни разу не видела этого процесса. Хотя почему-то с детства не ем куриное мясо – может, всё-таки что-то было с этим связано…

Рассказ бабушки

Му-у-у-у-у-у!

Услышав тревожный голос Малютки, бабушка забеспокоилась: что-то стряслось! Малютка – корова умная, не станет она просто так громко мычать. Да и Любашки давно не видно, а только что ведь топотала тут, между грядок.

Бабушка, с трудом разогнув затёкшую спину – с утра окучивала картошку, побежала за угол дома.

Картинка, которую увидела бабушка, была из раздела «и смех и грех»: прямо перед ней стоял телок и, ухватив толстыми губами двухлетнюю Любашку за загривок, размахивал ею из стороны в сторону. Малютка, видимо, пыталась образумить сынка, грозно мыча на него, но неслух продолжал забавляться живой «игрушкой».

Самое интересное, смеялась бабушка, Любашка не плакала, а с любопытством смотрела на качающийся перед ней мир.

Видимо, ей нравились такие «качели»…

Голландка

Отец у меня был вообще-то рукастый, много чего мог сам сделать. Сложенная отцом печь-голландка была, мне кажется, гордостью всей его жизни. Где, откуда он взял образец? Тогда даже телевизоров ни у кого в посёлке не было. Но он её сложил, и это слово «голландка» мне с тех пор запомнилось.

Чем же мы отапливали комнаты раньше, спросите вы. Печкой, конечно, только та печка была низкая, как нынешняя электрическая плита. Кроме обогрева, на ней и еду готовили.

Голландка тоже несла на себе двойную задачу, но тепла от неё было больше и сохранялось оно дольше. Да и гордость опять же – голландская!

Прочитала тут, что настоящая голландская печь облицовывалась красивыми изразцами, да и сама такие видела не раз – в музеях.

Но у нас была примитивная, без изразцов, побелённая известью – не графья, чай…

А из нашего окна…

Перед окнами у нас был огород. Довольно большой, как мне сейчас представляется. В открытом грунте росли морковь, свёкла, горошек в стручках – сладкий такой. Огурцы и помидоры выращивали в парнике, который отец сооружал из старых оконных рам, но помидоры за короткое лето всё равно не успевали вызревать, их срывали зелёными и прятали в валенках под кроватями, где они «доходили».

А дальше, левее, если смотреть из окон, – целое поле для картошки. И мне приходилось помогать окучивать и собирать картошку. Отец копнёт лопатой и вывалит рядом на землю кучу картофелин, больших и совсем крохотных, а мы с сестрицей эти картошинки отряхиваем от земли и бросаем в вёдра: крупную к крупным, мелкую к мелким. Ох и не любила я это занятие! Всё время старалась улизнуть, но редко удавалось…

За огородом была тропинка в уборную и дальше – в баню. В бане я помню только предбанник, где мы раздевались и складывали одёжку на лавки. Потом открывалась дверь в саму баню, откуда валил густыми клубами пар.

А за всем этим хозяйством тёмной плотной стеной стоял лес. На самом деле, как я понимаю, до леса ещё надо было довольно долго идти – по тропинкам через поляны и кочки. Но из окошка лес казался совсем рядом.

У меня нет ни одного фото нашего посёлка того времени, но когда я рассказываю о нём, то как будто бы вижу перед собой картину…

Камушка

Посёлок наш стоял на Каме – в том месте, где в неё впадала речка Чус.

Кама (Камушка, как называла её мама) казалась мне очень широкой, а Чус – страшно глубоким, я его до ужаса боялась и до сих пор с трепетом в душе вспоминаю тёмно-коричневый поток воды, стремительно вливавшийся в Камушку.

Тонули в Каме часто, потому что моста не было, на другой берег переправлялись в лодках.

Вот так однажды возвращались женщины из Лойно с покупками. Лодка перевернулась, и мама моей одноклассницы Томы Гущиной утонула, а наша соседка тётя Ира спаслась. Взрослые говорили между собой, что обе они были в одинаковых плащах, но Томина мама была подпоясана, а тёти Ирин плащ без пояса надулся и позволил ей дольше продержаться на плаву.

А потом утонул соседский Вовка. Самого Вовку я не помню, ему было всего 5 лет, я постарше была, но его рыдающие без удержу мать и бабушка до сих пор стоят у меня перед глазами. И с тех пор я с трудом выношу запах хвои и тройного одеколона: Вовку нашли в реке не сразу и, стараясь заглушить смрад, обильно поливали всё вокруг одеколоном.

Детство без шапки

От суровых вятских морозов мою головёнку оберегала бабушкина клетчатая шаль, а подружки форсили в шапках. И я о ней мечтала – о детской шапке из овчины с резинкой под подбородком.

И вот как-то приехала к нам в гости бабушкина племянница Люся и дала мне поносить свою шапку. Как же радостно бежала я по улице в этой светло-коричневой меховой шапке…

Только Люся была уже взрослой девушкой, и шапка у неё была без завязок. А на дворе была весна – хоть и солнечная, но холодная. И я простыла и заболела.

А сейчас я шапки не люблю…

Рябинка за стеклом

Зимы на Чусу были холодные, к их к приходу взрослые готовились загодя: в окна вставлялись вторые рамы, простенки заклеивались газетами, между рамами причудливой горкой укладывалась вата, а на неё клали что-нибудь яркое – ёлочные игрушки, мишуру, засушенные цветы…

Моя мама в художественном беспорядке раскидывала на вате яркие гроздья рябины. Наверное, с тех пор я рябину обожаю и тоже использую её при подготовке к зиме – на свой, городской, лад…

Дратва, вар и шило

Где папка брал смолу, я не знаю. Впрочем, какая проблема – добыть смолу, если ты живёшь на краю большого леса.

Не знаю, как и с чем он варил её на печке в старом котелке, зато как сейчас вижу натянутые через всю комнату нити, сложенные в несколько раз: один конец привязан к блестящей шишечке кровати, другой держит в руках отец. И не просто держит, а скручивает их между ладонями в надетых на руки холщовых рукавицах. В зубах – неизменная папироса.

Потом варом – той самой сваренной с чем-то смолой – начинает натирать эту скрученную нить. Так получается дратва – нитка, которой будут подшиты наши валенки.

По радио поёт Нина Русланова: «Валенки, да валенки – не подшиты, стареньки…». А у нас-то хоть старенькие, да подшитые будут!

Для подшивки ещё надо вырезать стельки из старых голенищ. Да, кажется, ещё не в один слой – чтобы крепче были. А потом дратвой пришить их накрепко к подошве, предварительно проделывая дырки шилом…

– Любка, ну-ка держи! – отец ставит передо мной серые валеночки с коричневой подошвой и горделиво поглядывает на всю семью…

Красота – страшная сила

Мне лет 5 или меньше, волосы у меня зачёсаны назад и заплетены в косицу. А старшая сестра моей подружки Тани ходит с чёлкой. Ох, до чего же красиво! И мне так хочется…

И вот, улучив момент, когда бабушка куда-то ушла, встала на табуретку перед зеркалом, вытянула из косы вперёд прядку волос и стала ладить себе чёлку. Раз ножницами стриганула – нет, ещё надо!

Стригла так понемножку, стригла – ой, как-то уже слишком коротко, бабушка увидит, ругаться будет. А состригу-ка я их совсем – ну, как будто их вообще не было…

Когда бабушка вернулась домой и увидела свою красавицу внучку, она хохотала до упаду. Родители, конечно, тоже сразу заметили. Мамка, небось, немного покричала, может, даже в угол поставила – любила она нас углами воспитывать, а отец хмыкнул только…

Из чего сделаны девчонки…

– Ты представляешь, – говорит мне сестра, – твоя любимая Настасья попросила подарить ей… косметику!

А Настасье в тот момент всего-навсего 3 годика было.

А впрочем, чему удивляться? Наверное, столько же было и Настиной бабке Вале (а мне, соответственно, на два года больше), когда мы красили себе ноготки цветными карандашами, а под пятки в чулки подставляли катушки от ниток и ходили «на каблуках».

Ну, про то, как я чёлку себе выстригала, я уже рассказывала. И лучшей моей игрушкой было в то время подаренное вышеупомянутой бабушкиной племянницей Люсей маленькое круглое зеркальце, на обратной стороне которого была фотография двух котят в одном ботинке…

Тётя Ира

– Вот, всегда бы так-то кушать! – эти слова, мечтательно произнесённые соседкой, относились к ломтю белого хлеба, на который был намазан тонкий слой маргарина, посыпанный сверху сахарным песком.

Почему я почти полвека помню эту фразу? И эту картинку: тёплым летним вечером мы с бабушкой сидим на деревянном крыльце, а на соседнем стоит тётя Ира и с наслаждением кусает свой немудрёный бутерброд…

Как-то в «Одноклассниках» нашла тёти Ириного сына и узнала, что мама его умерла много лет назад…

«Краденое солнце»

Читать я научилась самостоятельно, ещё до школы. В соседней квартире жил мальчик Витька, на год старше меня. Когда он пошёл в школу, я страшно ему завидовала и повадилась чуть ли не каждый день ходить к соседям в гости, чтобы «читать» его учебники. А Витька очень гордился своим статусом первоклассника, и, когда я его просила, он снисходительно показывал буквы.

Складывать из букв слова я научилась раньше своего «первого учителя», и у него из-за этого начались неприятности в виде маминых подзатыльников и нелестного сравнения с малявкой-соседкой. И Витька благоразумно решил дружбу со мной прекратить.

Но горевала я недолго, потому что к тому времени все буквы уже «выведала», а потому пошла и записалась в библиотеку. Конечно, не сама сообразила. Старшая сестра подружки Тани подсказала, что в клубе есть библиотека, там много книжек, и библиотекарь тётя Галя даёт их домой почитать.

Клуб находился на другом конце посёлка, на самом берегу Камы. Одной туда мне путь был заказан. Но что такое запрет родителей по сравнению с желанием читать?! Ну, в угол поставят. Так не впервые же, а за книги можно и в углу постоять…

И я решилась. Отпросилась дома сходить в гости к подружке, а сама что есть мочи рванула к запретно-заветному клубу. Библиотекарша тётя Галя удивилась, увидев перед собой такую крошечную читательницу. Но книжку выдала, наказав вернуть в целости и сохранности.

Дело было зимой, темнело рано, поэтому домой я возвращалась уже в сумерках. Радостная и счастливая, неслась рысцой по пустынной улице, бережно прижимая к груди «Краденое солнце».

Неудавшийся побег

Так вышло, что самым моим любимым занятием в детстве стало чтение. Наверное, читать любила даже больше, чем «бегать» с ребятами по улице. Однако моё пристрастие к чтению крайне огорчало взрослых и часто служило причиной моих наказаний. За провинности меня обычно ставили в угол – без книжки, естественно.

И вот как-то, отстояв в углу очередной срок, решила я из дому бежать. К побегу готовилась несколько дней – собирала немудрёные съестные припасы. Посчитав однажды, что уже пора, раненько утром завязала в узелок схороненные кусочки и направилась прочь от дома.

Куда? К железной дороге, конечно. Отец работал машинистом паровоза на узкоколейке и брал иногда меня с собой, так что направление было известно.

Только вот не учла, глупышка, что в это время папка с ночной смены домой возвращается именно этой пустынной дорогой, вдоль болота. Его-то я первого и встретила, и он вернул беглянку домой. Меня, конечно, опять в угол затолкали, а отец потом долго ещё рассказывал, как возвращался с работы и дочурку свою старшую встретил с узелочком. И главное – чумазую. Этим обстоятельством отец больше всего возмущался:

– Хоть бы умылась, путешественница, – рассказывая о побеге дочери, заключал отец.

Ага! Стала бы умываться, так ещё раньше бы сцапали. Умывальник-то возле печки стоял, а там рядом бабушка спала…

Кукла Люся, кукла Сашик

Почему, размышляла я, у меня в детстве кукол не было? Ну, ни одной, хоть самой завалящей!

Эх, а когда бы мне было в игрушки играть, если у меня живые «куклы» были: сестрички и братик.

Ой, как я не любила, когда меня заставляли с ними «сидеть». Страшно не любила! Ага, это так называлось:

– Любашка, посиди с Людмилкой!

Или с Валюшкой (с ней меньше, но тоже бывало), Сашиком, Танюшкой…

А потом бедолага Танюшка, она на 10 лет была младше меня, «сидела» уже с Раечкой и Зоечкой – мамиными дочками от второго брака.

А чуть позже, после смерти мамы, Раечка с Зоечкой в возрасте семи и шести лет достались мне в «наследство». Мне не было ещё 22 лет, и у меня уже своих двое мальчиков было…

Ну, и когда мне было в куклы-то играть?!

Моя любимая игрушка

«Лишь сделаю рукой движенье – и новое в глазах явленье!»

Мало игрушек было у меня в детстве. А вот такая – была. Это калейдоскоп: узкая трубочка из картона, раскрашенная снаружи. А внутри! Там играли и переливались всеми немыслимыми цветами разноцветные камушки, отражённые в трёх зеркальных пластинках.

Ага, я его разбирала, чтобы посмотреть, что там внутри. А потом опять можно было составить зеркальца под углом друг к другу, ссыпать камушки и разглядывать причудливые узоры часами – ни за что не повторятся!

В 2013 году в Германии я купила себе калейдоскоп. Только принцип действия у него другой. Я его не разбирала: жалко же, он неразборный и на совесть склеен! Да и никаких камушков там нет, просто выпуклое зеркало ловит изображение того, на что направлено, и преобразует его в мозаику – с помощью других зеркал.

Забавно, да. Но то, простенькое, со стеклянными камушками, было интереснее…

Большая маленькая девочка

Это я ещё совсем малышка была, сама не помню, бабушка рассказывала, что стала я как-то жаловаться, что у меня болит животик.

– Ой-ёй-ёй, как болиииит! – причитала я-малютка и хваталась за свою… коленку.

Оказалось, что упала, стукнулась коленкой и заплакала. А когда стали спрашивать, отчего рёв стоит, я и выдала «легенду» про животик.

Мне кажется, сейчас я поняла себя-малышку.

Мне было годика 3, как сказала бабушка. Тогда как раз с полгода назад родилась моя сестричка Валя. Видимо, когда она плакала, взрослые её жалели, приговаривая:

– Животик заболел у маленькой…

А я, что ли, большая была?!

Вкус зимнего винограда

Я ещё в школу не ходила, а в магазин за хлебом меня уже посылали. Идти надо было далеко, как мне тогда казалось: с окраины посёлка, где мы жили, до его центра. Вот закрою глаза – и вижу эту дорогу до магазина, одну из двух. А на карте посмотрела – и запуталась…

За хлебом тогда приходилось в очереди стоять, и продавался он не буханками, а по весу. Ага, подходишь к прилавку и просишь:

– Мне килограмм хлеба чёрного.

Белый тоже был, но почему-то его редко кто покупал. Наверное, потому что он дороже был.

И вот как-то захожу в магазин, а там… запах! Незнакомый такой, слегка кисловатый, но вкууусный! Виноград, говорят, завезли…

Видно, я опрометью домой бросилась да упросила бабушку бежать скорее за виноградом. Потому что точно помню его вкус, я его потом в Ленинабаде не раз встречала: слегка пожухлый у веточки, сорт… зимний какой-то, а я зимой виноград не люблю.

Как воробьи в лужице

Смотрела на «купающихся» в лужице перед подъездом воробьят и почему-то вспомнила, как в раннем детстве, лет в пять или шесть, мы так же пурхались в карьере, заполненном после дождя водой – вроде как в море плавали. «Море» нам было по колено, но мы упорно изображали из себя пловцов, ползая на четвереньках по дну.

С того времени у меня на коленке остался шрам, еле видимый уже. Я тогда наткнулась на горлышко стеклянной бутылки и распорола себе коленку до кости. Бррр – до сих пор страшно вспоминать, как я тогда испугалась…

Моя первая фотосессия

Летом после 1-го класса, услышав, что в посёлок к нам приехал фотограф, собрала своих сестриц – их тогда у меня только две ещё было: пятилетняя Валя и двухлетка Людмилка, – умыла их, причесала, как могла, сама в школьную форму принарядилась, косицу заплела, и пошли мы запечатлеться на память. Фотограф на забор покрывало в цветочек повесил и на его фоне нас щёлкнул…

Нет, денег у меня не было при себе, деньги же отдавали за готовые фотографии.

Не помню, чтобы меня за это ругали. Думаю, что родители просто обалдели от моей самостоятельности. А бабушка долго потом вспоминала и дивилась:

– От ить, цё удумала! Взяла и повела хвотограхвироваться!

А чего? Оставили на меня двух малолеток – ни с подружками в куклы поиграть, ни с мальчишками в войнушку побегать. Так с ними всё своё детство и просидела…

Зато фото на память осталось.

Драчунья

Честно сказать, сомневалась, есть ли такое слово в русском языке. Я-то его только к одному человеку применяла всю жизнь – к моей сестре, второй после меня в нашей многодетной семье. Потому что Валька на самом деле в детстве была ужасной драчуньей. Чуть что, лезла в драку – со мной, с третьей нашей сестрой Людой, младшеньким тоже порой доставалось.

Я всегда считала, что хуже всего быть в семье старшей – это ведь пожизненная ответственность за малявок. Но с годами, послушав Валю, поняла, что второй-то, может быть, ещё тяжелее: всего на каких-то два с половиной года младше, а тебе все на старшую указывают: бери с неё пример; будь такой, как она; учись не хуже…

Ой, я бы точно тоже драться начала!

Впрочем, с тех пор много воды утекло, Валентина Викторовна давно уже стала респектабельной дамой, ответственной и трудолюбивой, бабушкой троих внуков.

«А помнишь, конфету не дали…»

Вчера купила конфетки: жёлтый горошек в сахаре с помадкой внутри.

И вспомнила, как приехала к нам в гости тётя Зина, папина сестра, – вся из себя такая городская, загадочная.

Уж не помню, чем её бабушка кормила, а вот к чаю для тётки были куплены конфеты в коробочке – как раз вот такие драже в сахаре, с помадкой и с лимонным вкусом. Нам тех конфет лишь чуть-чуть попробовать позволили. А потому как – гостья…

Тёти Зинины бурки

Тётя Зина вышла из вагона вся такая из себя чудная и даже по виду нездешняя – в лохматой шубе и белой шали-паутинке поверх шляпки. А на ногах-то! Эко чудо какое: валенки не валенки, никогда таких не видела! Ну так – из города, чай, тётка прикатила в нашу глушь.

Восьмилетняя деревенская девочка, коей я в то время была, таких «мадам Фу-Фу» только в кино видела. Сама-то ходила в стареньком пальтишке на вате, шерстяном полушалке и подшитых папкой серых валенках.

А тётя Зина приехала к нам с поручением от отца, он уехал к сестре в гости, да и решил там остаться, устроился на работу. А через полгода отправил сестру за семьёй, вот она и заявилась.

Видимо, заметив мой любопытный взгляд на свою обувку, тётя Зина гордо пояснила:

– Это, деточка, бурки.

Бабушкины рассказики

Не помню, чтобы бабушка баловала нам сказками: про репку там, про лису и зайца с их избушками, про Машеньку с медведями…

Нет, бабушка рассказывала нам истории из жизни, которые ей самой казались забавными. Интересного в её жизни было немало, потому что детство и молодость Анфисы Егоровны пришлись на первую половину стремительно развивающегося XX века. К примеру, в соседнем селе появился первый телефон – уж такая невидаль для того времени. Все знали, что с его помощью можно разговаривать с другими деревнями, а что к чему, как он работает, как им пользоваться, никто не понимал. Объяснили только, что разговор передаётся по проводам.

Бабушка с юмором, преображаясь (артистка она у нас была!), рассказывала, как одна селянка, у которой пропал сынишка, в отчаянье подскочила к телефонному столбу и давай кричать:

– Першина гора! Першина гора! Сын потерялся!

И бабуля заливалась весёлым смехом: вот дурная баба! И мы с Валей тоже хохотали в голос над бестолковой женщиной…

Першина Гора – деревня в Верхнекамском районе Кировской области, упразднённая в 2012 году.

Про фильм-оперу

Бабушка работала техничкой в поселковом клубе, и я часто после школы бегала к ней – вроде как помогать, а больше в библиотеке ошивалась.

Но вечером в клубе шёл фильм, и мы с бабулей частенько оставались на сеанс. Много я тогда фильмов посмотрела, некоторые до сих пор хорошо помню. Привезли как-то фильм-оперу. Тут у меня загвоздка с памятью: я всегда считала, что это была «Катерина Измайлова», но по времени не подходит, этот фильм вышел в 1966 году, мы в это время уже уехали из посёлка. Тогда, значит, мы смотрели «Иоланту», потому что главной героиней там была красивая женщина.

Самое забавное – бабуля моя неграмотная, всю жизнь прожившая в глухой деревне, естественно, про оперу и не слыхивала, но со знанием дела мне объясняла: есть, мол, такие народы, которые вот так разговаривают – песнями…

Не вырубить топором…

Когда мы с Чуса уезжали, там уже построили новый клуб. Я примерно представляю, где он стоял, но как выглядел, совсем не помню. А в старом клубе на берегу Камы я часто бывала, бегала туда в библиотеку и в кино. В кинозале слева от экрана было написано: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть её сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по её каменистым тропам».

Или то было справа, а слева – это: «Математику уж потому учить следует, что она ум в порядок приводит».

Представляете? До сих пор помню. Вот только, что висело справа, а что слева, запамятовала…

Клуба того давно уже нет, говорят, а что стоит (и стоит ли) на том месте, я не знаю. Может, и берег тот был не так крут, как мне кажется теперь…

И только цитаты эти врезались в память.

Папка

Мы именно так его и называли.

И когда в третьем лице о нём говорили: «папка идёт», «папка сказал»…

И когда обращались к нему…

Оп-па! Вот тут я и зависла. А обращались ли мы когда-нибудь к отцу?

Не помню… Но должны же были – за всю-то жизнь!

Отец наш был старше мамы на 9 лет и имел над ней неограниченную власть. А может, не потому что старше был, а просто сильнее характером…

Но об их взаимоотношениях я сегодня говорить не стану. Тем более, что позже, нажив пятерых детей, они благополучно разбежались в разные стороны, оставив своё потомство на бабушку, мамину маму.

Отца боялись все, кроме бабушки и меня. Мне повезло быть его первым ребёнком, и он меня любил. Да и характер у меня был (почему – был-то?) его, отцовский.

– Гурьевское отродье! – выговаривала мне бабушка, когда натыкалась на моё упрямство. И добавляла:

– Ох, и чежело тебе будет жить с твоим карактером.

И, конечно же, была права…

А отец звал меня «бабушкиной подружкой», потому что я всегда за неё заступалась.

Справедливости ради, именно отец купил мне первые туфельки на каблучке. Это было в конце 8-го класса. Я до сих пор их помню: цвета хаки, с матовыми пряжками, мне тогда все девчонки завидовали.

Когда мне исполнилось 33 года, у отца выявили рак гортани. Он всю жизнь (по-моему, с раннего детства) курил. Я ходила к нему в больницу, а потом навещала дома, что-то по хозяйству помогала. Он даже научил меня новому способу закрутки огурцов, которым я пользуюсь и сейчас.

Жил он один в собственной однокомнатной квартире, выданной ему как инвалиду Великой Отечественной войны. Ни моей мамы, ни бабушки уже не было в живых, папка оставался единственным родным предком.

Хоронили мы его все – все его дети, любимые и не очень…

А я корю себя за то, что не нашла в себе ни сил, ни времени, ни мудрости просто поговорить с ним – о нём самом. Как и он – со мной обо мне. Гурьевское мы с ним отродье…

Москва слезам не верит

– Ну-ка, мелочь пузатая, бегом сюда! – зовёт нас папка. – Я вам сейчас Москву покажу!

Что это за Москва такая, мы с сестрой не знаем, мы ещё маленькие: мне четыре, ей почти два. Да и какая разница?! Главное, что папка сегодня весёлый, не ругается и не дерётся. И мы охотно выстраиваемся в очередь на «просмотр» обещанной Москвы.

Подхожу первой, я же старшая. Отец обхватывает ладонями с обеих сторон мою головёшку, сжимает её и тянет меня вверх. В голове шумит, ушам больно, но я таращу глаза, пытаясь увидеть Москву.

– Ну как, видишь? – весело смеётся отец.

– Нееет, – из моих глаз уже брызжут слёзы.

И Валя начинает громко реветь, ещё даже и не попытавшись посмотреть на Москву…

Теперь и я своим гостям Москву показываю, – я же дочь своего отца, тоже юмористка.

– Хочешь, – спрашиваю, – Москву тебе покажу?

А кто не хочет? Тогда я подвожу гостя к окошку и показываю: вооон она, Москва. И тычу пальцем в сторону небольшого уголка района Митино. А вы думали, что Москва – это только Кремль и Красная площадь? Москва – она разная. Она – большая…

И слезам она точно не верит.

Отец и мат

Наверное, я всё-таки немного ханжа. Если под это определение попадают те, кто отрицательно относится к мату. Я именно из таких вот фифочек: не люблю, не поощряю и не употребляю.

Лет до 30 просто физически мат не переносила. Всякий раз, когда его слышала, меня передёргивало. А всё очень просто: папаня мой покойный был страшным, просто до безобразия ужасным матерщинником. То есть буквально каждое нормальное слово перемежалось у него с нецензурным.

– Любка, блин, принеси-ка мне, блин, папиросы, блин, – такая вот, с позволения сказать, отеческая просьба произносилась вполне миролюбивым тоном: отче мой в это время… читал Бориса Можаева, Василия Белова или Ремарка. Думаю, если бы кто-то сказал папуле, что с детьми так общаться непозволительно, он бы очень удивился: а что он такого сказал? По-другому он просто не умел.

Ну, и что мне оставалось? Либо, подражая папочке, начать тоже активно осваивать и усовершенствовать ненормативную лексику, либо – никогда не употреблять эти нехорошие слова.

Сейчас, правда, я уже спокойно воспринимаю идиоматические выражения. А иногда даже сожалею, что не умею «образно» выразиться…

Когда Гагарин полетел в космос

Врать не буду, ни «своими глазами» не видела, как приземлился первый космонавт, ни «своими руками» не помогала ему освободиться от скафандра, но день этот я действительно помню.

Мне было шесть лет. Единственным источником всех новостей из внешнего мира у нас были радиорепродукторы – висевшие на столбах чёрные тарелки. В этот день бархатный баритон диктора Левитана (тогда я, естественно, не знала, что это Левитан) торжественно произносил непонятные слова: космос, ракета, «Восток», Гагарин…