Текст книги "Грань. Сборник мистических рассказов"

С ней расстаются все

Он сглотнул ком в горле и приосанился, горделиво вздернул подбородок – хотелось до последнего держать лицо.

Она мягко улыбнулась – будто являлась воплощением самой природы и каждого на этой планете любила. Смело, с гарантией, навсегда.

– Разве я не отдавал тебе всего себя?

– Ты искренне относился ко мне, – в ее сияющих глазах промелькнула грустинка.

– Тогда почему?

Голос надломился, разбился под потолком сиплыми нотами. У Льва запершило в горле. Она подняла на него глаза, полные нежности, и в них он заметил отблеск Бога.

Она дернула уголком губ в успокаивающей улыбке.

– Ты сам прекрасно знаешь.

– Ничего я не знаю! – Взорвался Лев, вскочив со стула. – Ничего я не знаю и ничего не понимаю, – зло прошипел он и покосился по сторонам, сбавив тон, – а ты не пытаешься объяснить.

Он нервно хрустнул пальцами и одернул полы пиджака. Выдохнул и сел обратно. Она хмыкнула в унисон своим мыслям.

– Ты знаешь, просто не хочешь этого признавать, – она пожала плечами и подняла на парня испытующий взгляд.

– Это из-за нее, да? – Презрительно фыркнул Лев. – Хочешь, я откажусь от нее? Я откажусь и ты останешься!

– Нет, – она снисходительно покачала головой. – Ты не можешь от нее отказаться, она все равно придет рано или поздно.

Лев поник.

– Почему вы не можете сосуществовать вместе? – Тон получился до одури умоляющим. – Почему нужно выбирать?

– Выбирать не нужно. Это просто произойдет. Хочешь ты того или нет.

– Дерьмово.

– Наверное. Я не хотела тебе делать больно.

– Разумеется. Только вот сделала, – он отдернул руку и откинулся на стуле. – Я ведь ожидал этого от всех. От всех, понимаешь? Кроме тебя. В тебе, я, дурак, был уверен даже больше, чем в себе самом. Кому прикажешь теперь верить?

– Да всем! – Она не выдержала и нахмурила брови, оборвав его линчевание. – Ты же не перестанешь есть огурцы от того, что один оказался горьким? – Она поморщилась, отмахнулась. – Сравнение так себе, но ты понял…

– И что, получается, это все? Что было раньше – не имеет значения?

Она оскорбленно встрепенулась.

– Думаешь? – Сквозь зубы выдохнула обиду она. – Разве это работает так? Когда твой дедушка умер, все, что было между вами, вмиг обесценилось?

– Но ты не умираешь, а просто уходишь!

– Пойми, тебе уже нельзя все делить мир на черное и белое. И нельзя страдать только тогда, когда кто-то умирает. Тебе можно грустить по разным поводам, по этому в том числе. Мы же были вместе со школьной скамьи, с младших классов. Хочешь сказать, это ничего не значило?

– Нет…

– Наши безумные розыгрыши, поездки за город, праздники, наши кричалки на митингах, часовые разговоры по телефону – думаешь, это было неискренне, потому что закончилось?

В ее взгляде было столько мольбы на его благоразумие, что Лев осекся.

– Конечно нет, просто… странно все заканчивать вот так, понимаешь? Без грандиозного скандала, ссор, даже, считай, без причины…

Она мягко улыбнулась, взяла его за руку, снова заглянула в глаза.

– Это потому что она придет с минуты на минуту… и ты это чувствуешь. – Она сжала его ладонь сильнее.

– Но почему все должно быть так? У некоторых же получается совмещать?

– Таких единицы. Это – твой путь.

– Отстойный какой-то путь, – нервный смешок вырвался из его легких. Она наконец тихо засмеялась, совсем как раньше.

– Это как посмотреть. У тебя есть семья, которая тебя любит и которую любишь ты.

– Да, – Лев улыбнулся. – Но мы так много пережили вместе. Помнишь наши прогулки по городу в минус тридцать? А как мы из Эрмитажа целыми выходными не вылезали? – Он поднял на нее глаза, она с улыбкой кивнула.

– Я никогда этого не забуду. Как рисовали помадой на лбу «поцелуй меня», как обнимали незнакомцев и парочкам на улице дарили цветы.

– Да! И как разлили шампанское в школьном туалете!

– Помню, как я тебе летом письма от руки писала, но доходили они только к сентябрю…

– Это каждый раз поднимало мне настроение в начале учебного года… – Он замолчал, взял ее ладони в свои, пристально разглядывая в ее зрачках пазлы общих воспоминаний.

– Это всегда будет много значить для меня. И по-настоящему поможет тебе, когда она придет.

Лев погрустнел, сразу сник, но храбро расправил плечи.

– Ты же знаешь, что я буду искать тебя в каждом человеке, с кем более менее сближусь?

– По началу да. Но потом ты поймешь, что надо жить дальше. И эта жизнь будет прекрасной.

– Раз ты так говоришь, я тебе верю.

Они просидели так еще семь минут – в ностальгической тишине, с теплом и грустью во взглядах. Затем она поднялась, коснулась губами его лба и, не оборачиваясь, покинула кафе.

Лев сидел какое-то время смотря в стену, пытался переварить чувства. А потом его окликнули.

– Лев?

Эта была совершенно другой. Статной, искрящейся, интересной, но без той наивности во взгляде, что была у Нее. Лев мотнул головой, улыбнулся.

– Конечно, Взрослая Жизнь, здравствуй, я как раз тебя ждал.

Она присела напротив, доставая из сумки бумаги.

– Займемся новым проектом? Мне очень понравились твои идеи, они меня вдохновили на нечто грандиозное. – Она заметила потерянность парня. – Все в порядке? Кто здесь был до меня?

Лев осекся, расплывшись в улыбке – все же она, сидящая напротив, ему очень нравилась. Он с интересом взглянул на бумаге перед собой и отмахнулся.

– Ничего особенного, здесь была Дружба, но она уже ушла. Приступим?

Засыпанный Петербург

Говорят, большая сила – большая ответственность. Только ты вырастаешь, заканчиваешь институт, и сил у тебя нет никаких, зато ответственности – вагон. Работа редко бывает любимой, на досуг нет времени. Хочется иногда просто топнуть ногой в сенях, отбросить веер и упасть в объятия любимой нянечки. Только на дворе двадцать первый век, веера и сени вышли из моды, а нянечки у тебя никогда не было. Приходится искать себя в этой жизни, танцуя чечетку на граблях.

Философией я никогда не увлекалась, разве что из-за врожденного пессимизма была к этому предрасположена. Не ворчала на каждом углу, но и всеобщей радости не разделяла, хотя бы по поводу той же погоды – в Питере уже третий день светило солнце. Меня это совершенно не радовало.

День, два – да, возможно, но три подряд – это уже перебор.

Вся прелесть Питерских солнечных дней в том, что они бывают редко. В такие дни все сплочаются, выезжают на шашлыки, пьют, поют, веселятся. Чувство, как в детстве, когда можно крикнуть в окна «Вася, выходи, солнце же!» И Вася выходит, вы гуляете, гоняете в футбол, раздираете коленки, валяетесь в пыли. А на следующий день «Вася, опять солнце!» И вы радуетесь, что можно так много гулять. А на третий день это перестает быть чем-то особенным. Ну, солнце и солнце, бывает. Дел у меня других что ли нет, кроме как гулять. Так что дождь – это хорошо. Главное, с какой стороны смотреть.

Иногда, правда, казалось, что я превращаюсь в подобие болотной твари, которая только и может терпеть сырость, но что поделаешь – так город построен, такие корни. Вот и проявляются они с мерзким характером и туманным будущим.

Недовольно морщусь на замечание старушки в платочке: в храме нельзя очки солнечные носить. Подумаешь. Она тоже петербурженка, могла на это из солидарности внимания не обратить.

Ничего не поделаешь – я киваю нашей группе и отхожу в сторону, дожидаясь того, что наши гости из Азии не будут растягивать осмотр Казанского на целую вечность – мне еще в офис нужно вернуться.

Радует мысль о том, что после обеда должен пойти дождь. Ляпота.

На меня оборачиваются сразу несколько человек, когда пение церковного хора прерывает громкая трель моего мобильника, дерзко разрезая атмосферу умиротворенности. Я виновато поджимаю губы, семеню подальше от центрального зала, чтобы ответить на звонок – нет ничего хуже сердитого старшего брата. Даже солнце не кажется теперь такой уж проблемой.

– У аппарата, – я незаметно юркаю в какую-то кладовку, чувствуя себя Одри Хепберн в Парижском музее. Не хватает только Питера Отула для полной картины, но и я не Николь Бонне, так что…

– Привет, мелкая. Я сегодня дома уже буду, – весело пропевает в трубку Андрюшка, я недовольно вздыхаю – помех почти не слышно.

– И тебе привет, шумахер. А теперь поставь телефон на громкую связь, – закатываю глаза, качая головой, когда слышу смешки брата в трубке и копошение на заднем плане.

– Все, готово, – хмыкает он уже более приглушенно. Я улыбаюсь.

– Вот и славно. Сегодня, говоришь? Не слишком ли – восемьсот километров за один день? – скептично цокаю, зная, как Андрей не любит растягивать переезды на два дня с ночевкой.

– Нормально, по новой трассе вообще шик. Буду к ночи, – сосредоточенно проговаривает он – по увеличившемуся шуму понимаю, что он набирает скорость и скорее всего кого-то обгоняет.

Болван безрассудный. Конечно, я знаю, что Андрей прекрасно водит, но все равно каждый раз ворчу, как старая кошелка, когда он разговаривает по телефону за рулем.

– Принято, – улыбаюсь, – оставлю тебе еду на плите. Ты где сейчас?

В трубке слышится озадаченный вздох и недовольный голос Андрея.

– В десяти минутах от «если-бы-я-жил-здесь-то-вышиб-бы-себе-мозги», – цокает он.

– О, да, говорят, там красиво в это время года, – подтруниваю я, слыша тихий смех брата.

– Невероятно просто, – подыгрывает он. – Ладно, я позвоню, когда сотка останется.

– Удачи.

Из кладовки выбираюсь с трудом, зацепившись ногой за швабру, а на выходе в придачу цепляю лбом косяк двери. Череп мгновенно начинает болеть, я раздраженно выдыхаю, решая не ждать группу, а выйти подышать воздухом.

Выходя на улицу, из-за головной боли не сразу понимаю, где нахожусь: то, что вижу перед собой, кажется странным. Тот же Невский проспект. Та же гостинка, только другое все… Не могу понять, что, пока не замечаю отсутствие на улицах машин, что странно, потому что я специально проверяла сегодняшнее расписание на наличие городских праздников, чтобы, проводя экскурсию гостям, не попасть в толкучку и не наткнуться на перекрытые улицы. Что ж, у нас все возможно, так что просто придется придумывать план отхода.

Замечаю, что на улице дышится по-другому. Наверное, из-за отсутствия выхлопных газов. Начинаю подозрительно оглядываться по сторонам. С удивлением смотрю на Дом Книги – могу поклясться, что десять минут назад у него было всего четыре этажа, но никак не семь!

Когда взгляд проясняется, отговоркам вроде перекрытых улиц не остается места в голове: если новых три этажа в зданиях я могу списать на плохую память и невнимательность, то отсутствие проводов электропередач и дорожных знаков повергают меня в настоящий шок.

Либо я пропустила новость о таком масштабном мероприятии, либо сильнее, чем думала, приложилась головой.

Сделав пару шагов вперед, споткнулась о собственную ногу, не заметив ступенек. Пробежала по инерции вперед и уже выставила руки перед собой, чтобы не расквасить нос, но под локоть меня подхватил мужчина, вышедший вместе со мной из собора.

– Вы в порядке?

Хотелось буркнуть в ответ что-то раздраженное, но я так и застыла с открытым ртом, в изумлении оглядывая незнакомца.

На нем была расстегнутая на несколько пуговиц потрепанная льняная рубашка, черный пиджак, напоминающий смесь пальто и фрака, свободные штаны, заправленные в высокие сапоги, короткий цилиндр. Мужчина выглядел так, будто только вернулся с костюмированной реконструкции восемнадцатого века. Я растерянно кивнула.

– Надеюсь… – я еще раз недоверчиво оглядела незнакомца, бросила взгляд на Невский проспект – ни единой машины, ни автобусов или такси: только немногочисленные люди прогуливались по улицам.

Приглядевшись, я увидела, что одеты они также, как и мой спаситель: на женщинах были длинные платья, какого-то странного стиля «бохо», будто в моду вошла стилизация под старые времена, а на мужчинах удлиненные куртки и цилиндры. Я еще больше забеспокоилась за свое психическое здоровье.

– Простите, а что здесь происходит? Это какая-то ярмарка?

Я сглотнула ком тревоги в горле, с отчаянной надеждой посмотрела на незнакомца. Он усмехнулся.

– Обычный вторник, насколько я могу судить.

Хорошо. Значит, я тронулась умом. Может, это неожиданно проснувшаяся шизофрения с галлюцинациями? Кому отметаем сразу – я не попадала в аварии. Прекрасно помню каждый свой шаг до этого момента. Значит, теорию «Начала» Нолана тоже не стоит брать в расчет: я не сплю и помню, как здесь оказалась. Просто вышла из кладовки…

– Эй, ты в порядке? – слова мужчины уже летели мне в спину, когда я вновь ринулась в здание и стала яростно пробираться к кладовке, чтобы вернуться назад.

Перелопатив все в каморке и перещупав стены, я сдалась и вышла из Собора, рухнув на ступеньки.

– Кажется, я попала в какой-то странный параллельный Питер, – задумчиво хмыкнула я, понимая, что все вокруг слишком реально, чтобы быть сном или галлюцинацией. Хотя, Рассел Кроу в «Играх разума» тоже так думал.

– Что?

Очевидно, мужчина все это время наблюдал за моими метаниями и потешался, а сейчас присел рядом на ступени Казанского, удивленно хмыкнув.

– Хочешь сказать, ты из другого Петербурга?

– Из другого? – я почти презрительно фыркнула. – До сих пор на моем веку он был один Петербург.

– Ну, это на твоем, – усмехнулся мужчина. – Как тебя зовут?

– Саша, – я обреченно вздохнула. – Измайлова.

– Интересно, – он растянул губы в такой многозначительной улыбке, что мне стало не по себе.

– Святослав, приятно познакомиться. – он протянул мне руку и заключил ее в свою жесткую, большую лапу. – Пойдем, я отведу тебя туда, откуда ты сможешь попасть обратно.

Я с настороженностью взглянула на мужчину, непроизвольно улыбнувшись: старорусское имя «Святослав» никак не вязалось с образом потрепанного денди, в котором передо мной предстал мой новый знакомый. Я согласилась – вариантов не было.

– Не расскажешь, как это все получилось? – я вертела головой из стороны в сторону и все никак не могла наглядеться на окружающие здания: величественные, высокие, такие непривычные – в каждом было минимум шесть этажей, а иногда и восемь, что совершенно не вписывалось в мое привычное представление и воспоминания о Невском проспекте.

Но несмотря на непривычность, стоило отметить, что здания от этого смотрелись более органично, чем раньше – будто крепко встали на ноги. Я не раз замечала, что многие дома в Петербурге будто засыпаны или странно построены: первые этажи часто превращались в подвальные, а двери вырезались прямо в окнах, будто изначально для них не было места. Это было странно и, если присмотреться, творилось повсеместно – сейчас же здания будто откопали на несколько этажей, от того они стали смотреться более «пропорционально», являя на нижних этажах законные арки и барильефы для створчатых дверей и ворот.

– Попробую, – усмехнулся мой новый знакомый. Я отметила странный пастуший рожок, который болтался у него на поясе – еще одна причуда параллельного мира? – В конце восемнадцатого века уже было понятно, что грядет война. Не та, про которую говорят вам в учебниках, а совершенно иная, с применением оружия, которое, как говорят историки, только недавно открыли.

Я затаила дыхание, сглотнула: можно было назвать слова Святослава бредом, но вот она я, в параллельном мире, действительно иду по тому же Невскому, но совершенно в другой реальности, поэтому стараюсь не пропускать информацию мимо ушей.

– Войны было не миновать, и определенные лица знали, что она сотрет все, что что создавалось столетиями. Это была война между властвующими кланами за еще большую власть, но люди, знающие ценность созданному, нашли хоть и не идеальное, но решение: с помощью эфира они создали что-то на подобии параллельной реальности, чтобы тебе было понятно, – он добродушно улыбнулся.

– В этом практически зеркальном мире создали копию всего, что было создано до того момента. Людей тоже перенесли в эту реальность – во время войны того же двенадцатого года многие погибли и пропали без вести, так что следы замести было несложно. С того момента, помимо остальных, существует два параллельных мира, очень похожих друг на друга, только здесь все сохранилось так, как выглядел бы город без ужасов и последствий войны.

Я тяжело выдохнула, покачала головой. Осознать это было сложно, но я решила сосредоточиться на информации и узнать как можно больше.

– Ты сказал «эфир»? Что это? – я пару раз видела подобное определение в интернете, но это всегда мне казалось бредом конспирологов.

– В вашем мире он тоже существует и о нем известно, только правительство это скрывает, как и многое другое, – хмыкнул мужчина. – В середине двадцатого столетия научный мир принял ньютоновскую теорию эфира. Под эфиром понимали гипотетическую невидимую субстанцию, которая заполняет все пространство и является средой, обеспечивающей распространение света и всякой лучистой энергии вообще. Эйнштейн, признававший эту теорию в свои ранние годы, впоследствии убедительно показал, что невозможно существование однообразного спокойного эфирного океана, в котором движется материя. Не все физики признали аргументы Эйнштейна, а вот Вильгельм Рейч считал, что эфир обладает волновыми свойствами, то есть вовсе не является статичной средой.

Не имеет значения, основываемся мы на корпускулярно-волновой теории или прибегаем к более эзотерическим, почти мистическим понятиям, когда рассуждаем об эфире. Слово «эфир» использовал Рейч, да и нам проще использовать этот термин, в достаточной степени известный широкой публике.

А в конце двадцатого века с помощью Монтаукского кресла и в вашем мире научились материализовывать предметы из эфира. Это были грубые прототипы, но все же, с помощью достаточной концентрации и усилителей катушек Тесла люди смогли создавать предметы из воздуха, так сказать. Мы же здесь используем эту технологию повсеместно.

– Боже, ты серьезно? Материализация из воздуха? – я недоверчиво изогнула бровь, но все же боязливо сглотнула, потому что в данный момент именно мой скептицизм ни на что не опирался, в отличие от его слов.

– Конечно. Ты же не думаешь, что такие шедевры архитектуры создавали с помощью долота в руках крепостного крестьянина? – Святослав небрежно кивнул в сторону Исаакиевского собора, к которому мы вышли с Почтамтской улицы.

Я хотела было что-то сказать, но лишь в шоке открыла рот, уставившись на поистине грандиозное сооружение. Собор выглядел невероятно внушительно – очевидно раньше, или, скорее, в моем мире, в нем была только одна большая эстакада с колоннами на первом этаже, сейчас же их – две. Будто Собор вырос метров на тридцать или все пятьдесят в высоту. Это выглядело просто потрясающе.

– Ну, не знаю, нам так в музеях говорят… Мол, крепостные крестьяне были приучены работать с мрамором…

Я осеклась, когда меня прервал звонкий смех нового знакомого.

– Серьезно? Как ты себе это представляешь? Восемнадцатый век, кони, кареты, как у вас принято считать, мужики в лаптях и стамеска, которой идеальные колонны вытесывают? А потом на своем горбу по узкой лестнице поднимают на колоннаду? Не кажется, что есть несостыковки?

Я недовольно поджала губы и цокнула, складывая руки на груди. В словах мужчины было зерно истины, но мне совершенно не хотелось это признавать.

– Откуда ты столько знаешь о нашем мире?

– Да немного, на самом деле. Так, что говорят, и не больше. Так же как вы про Америку, например.

Я пустила в кулак смешок, посмотрев на мужчину:

– А ты не боишься мне вот так все это рассказывать? Я же вернусь обратно, как ты говорил, и могу рассказать о том, что видела и слышала.

Святослав остановился. Посмотрел на меня так снисходительно, будто я сказала очевидную глупость.

– Допустим, – кивнул он, – только кто тебе поверит? Многие в вашем мире знают, на самом деле. Только их либо считают помешанными на альтернативной истории и всячески принижают их мнение, либо, если сильно шуметь, с ними разговаривают уже более серьезные люди.

– Это угроза? – я недоуменно вскинула брови.

– Это правда жизни, – пожал плечами Свят. – В позапрошлом веке разные казусы из-за этого происходили. Я про немногие знаю, но мой любимый это тот, когда Бенджамин Паттерсен в тысяча восьмисотом году написал вид Казанского Собора с Невского проспекта. В то время как по данным вашего мира Собор начал строиться только в восемьсот первом… несостыковочка, – усмехнулся мужчина. – И так во многих аспектах – люди, видевшие наш мир, не вписывались в историю вашего. Хотя, тогда Казанский не строился, а восстанавливался… но не важно.

– Ладно, – я отмахнулась, не желая вникать в меры предосторожности. – Возвращаясь к эфиру – хочешь сказать, что все эти храмы, соборы и дворцы созданы из воздуха?

– Ну, если говорить так, – улыбнулся мужчина, – то, считай, да. Только все сложнее, на самом деле. Знаешь такую вещь, как сила мысли? Когда ты четко формулируешь вопрос или усиленно о чем-то думаешь, то видишь вокруг знаки – в книгах, в чьем-то разговоре. Будто вселенная тебя слышит.

Я кивнула. Такое явление действительно имело место быть. Помню, как в выпускном классе мы с друзьями мечтали отправиться в Барселону, как только нам исполнится по восемнадцать: смотрели на картах маршруты, выбирали гостиницы, читали об истории города. Помню, как в тот период знаки были буквально повсюду – мы везде видели Барселону: название ресторана, реклама горящих путевок, учебник географии – все пестрило нашими надеждами на поездку.

– Так вот, если научиться этим управлять, правильно концентрироваться и знать законы природы, можно многое создать. Смотри, – Святослав махнул куда-то вправо, где стояла группа мужчин у Исакия.

Я затаила дыхание и внимательно оглядела людей в цилиндрах и фраках. Один из мужчин взял в руки «пастуший рожок», такой же, какой болтался на поясе моего знакомого. Закрыл глаза, секунду помедлил, просвистел в него. Звук был похож на тот, что издают свистки для собак – тонкий, едва уловимый, но более благозвучный.

В следующую секунду воздух рядом с ним начал дребезжать, как мираж в жаркую погоду, плотнеть: мужчины вокруг расступились – рядом с компанией буквально из воздуха начал материализовываться позолоченный купол. Сначала он был прозрачным, как голограмма, затем начал приобретать четкие очертания, отбрасывать тень, становясь плотнее. Наконец, купол «приземлился» на землю, подмяв под собой гравий, и тихо загудел от вибрации металла.

Происходящее казалось достаточно невероятным, чтобы оказаться правдой: я смотрела на это поистине волшебное действие с широко открытыми глазами. Святослав коротко улыбнулся.

– Они создали копию одного из куполов, чтобы посмотреть, каким образом проводить реставрацию. Войны в вашем мире влияют на наш, вот и в Исакий недавно молния ударила. Но ты не думай, что все так просто. Если бы ты, допустим, обладала познаниями в этих технологиях, ты бы все равно не смогла ничего создать из эфира – разве что полено. Потому что даже думая о куске мыла, чтобы его материализовать, тебе нужно знать его структуру, плотность, состав и представлять каждое вещество. На всех семи уровнях кармы. И это помимо размера, цвета, запаха и прочего. А это только мыло. Представь, сколько нужно знать о механизмах, как держать эти реальные картинки каждого винтика в сознании или в архитектуре – можешь перечислить все, что потребуется для постройки дома? Поэтому этим и занимаются архитекторы или другие специалисты. Только используют другие инструменты.

Я бездумно покивала, все еще смотря на образовавшийся из воздуха позолоченный купол, и на автомате пошла следом за Святославом, когда он свернул к Зимнему Дворцу.

– А почему… почему все дома такие большие? Раньше было больше этажей, чем сейчас? – как-то глупо икнула я, посмотрев на мужчину: теперь уже не казалось, что я тут самая умная – при мне творились натуральные чудеса, которые здесь были чем-то обыденным – это заставляло внутренности трепетать. Кажется, сбылась мечта детства – я попала в волшебную страну…

– Одно из последствий войны – практически везде первые и вторые этажи у вас занесены глиной и другими веществами, как после катастрофы в Нагасаки, к примеру. Самое смешное в этом – это слушать объяснения ваших историков. Мол, культурный слой, – Святослав пустил смешок, – представляешь? И вы верите этому. Тому, что подвальные этажи так построены для прислуги и дворников, только вот за двести лет эти дворники, судя по всему, не убрали с улиц ни пылинки. И культурный слой вырос на несколько метров. Красота! Двух зайцев одним ударом убивают – историю искажают и внушают вам, что ваши предки жили в грязи и просто переселялись на этажи повыше, когда отходы и прочие ничестоты начинали заваливать окна и двери…

Я недовольно поджала губы, но не смогла возразить: с такой точки зрения слова экскурсоводов действительно стали казаться абсурдными.

Вновь подойдя к Невскому, я уже во все глаза смотрела на Эрмитаж, который здесь сиял на солнце, словно посыпанный волшебной пыльцой. Все барельефы, отделочные элементы, портики и балконы в моем мире, в обычном Петербурге, были бледного песочного цвета, как бы напоминая о том, что раньше там была позолота. Хотя, могу поклясться, у меня остались воспоминания из детства, когда я смотрела на блестящий золотой декор фасадов Зимнего Дворца.

Здесь заменителей не было – весь дворец блистал переливами благородных металлов на солнце и слепил глаза своей торжественностью.

Ослепительно белые колонны казались только что вынутыми из-за витрины, они были гладкими и красивыми, а скульптуры на крыше были более заметны от того, что украшались элементами с вкраплениями золота.

Зимний Дворец, как и другие здания в этом параллельном измерении, тоже «вырос» на целый этаж – приземистые подвальные этажи стали вторыми, а ворота и арки вытянулись ввысь, делая здание более органично сложенным. Я никогда не задумывалась над тем, как неказисто смотрелись украшения над окнами подвалов, копируя те же, что и на этажах, где жили цари, но сейчас все встало на свои места: город «откопали». Он наконец-то встал крепко на ноги.

Еще один вздох изумления у меня из груди вырвала Дворцовая площадь: на ней стояла не одна, а две Александрийские колонны. Выглядели они одинаковыми и, как и прежде с раскопанными этажами, делали общую картину более гармоничной.

– Город, говоришь, выглядит так, как в восемнадцатом веке? – недоверчиво вскинула брови я. – И у нас тоже была вторая колонна на Дворцовой?

Святослав со знанием дела кивнул.

– Конечно. Но она треснула и упала – ее решили закопать. Поэтому вся площадь почти на этаж занесена, как и Зимний дворец. Это даже не секрет – есть официальные материалы с раскопок и реставрации Дворцовой, где показываются планы и обозначения второй закопанной колонны. Если поискать – найдешь.

– Ладно, – вздохнула я.

На самом деле мне сложно было судить о правдивости слов моего экскурсовода, потому что дотошно историей и архитектурой города я не интересовалась. Все приходилось принимать на веру. Хотя, я и раньше слова проводников по музеям и экскурсиям не проверяла, так что разницы, в принципе, нет никакой.

Я пожала плечами и было хотела уже перейти проспект, как мужчина выставил передо мной руку, не дав ступить на проезжую часть.

– Осторожнее, – недовольно поджал губы он, – сейчас же проезд будет.

Я недоуменно посмотрела на дорогу перед собой: покрытие, напоминающее асфальт, только более гладкое, в середине, где обычно проходят рельсы, стало светлее, будто отливало золотистым оттенком. В следующее мгновение раздался звук, похожий на смесь тихого гудка поезда и хлопка: мимо нас пронеслось нечто, как я успела заметить за долю секунды, напоминающее капсулу.

– Пневматический поезд, – снисходительно хмыкнул Святослав. – У вас их нет?

Я только покачала головой.

– У нас из транспорта есть машины на бензине, трамваи, по рельсам которые ездят, и троллейбусы – те за провода цепляются, ну или как это назвать. Кстати, а почему у вас нет проводов? У нас все ими затянуто, особенно над улицами…

Пока я задавала вопрос, чувствовала себя так, будто только что вышла из древней пещеры и общаюсь с современным человеком. Святослав удивился.

– А зачем они?

– Ну, как… это же электрические провода, значит, для электричества.

– Поразительно, – он покачал головой. – Как же тщательно вам подтерли историю, раз вы живете… как в каменном веке.

Я удивленно вскинула брови, почти оскорбленно фыркнув.

– Нормально мы живем. Вроде бы… – неуверенно закончила я. – Просто скажи, для чего эти колонны здесь. Они, насколько я понимаю, не просто для красоты?

– Абсолютно, – согласно кивнул мужчина. – Это одни из самых мощных электрических вышек в городе. Мы же не пользуемся проводами, – снисходительно улыбнулся он, – электричество спокойно проходит по эфиру, его только нужно усиливать: золото – хороший проводник, поэтому им украшают фасады, не только для красоты. А колонны создают стоячие волны и под землей питают окружающие строения. Как и купола на соборах – они не для прелести делаются позолоченными большими и, заметь, везде одинаковыми – они работают как приемники в разных районах города.

Я опять пораженно выдохнула.

– И к религии это не имеет никакого отношения?

– Это было бы смешно. Все равно что на компьютер, как на алтарь молиться. Лучше же его использовать…

Каким бы абсурдом это не казалось, слова Святослава звучали вполне правдоподобно. Если допустить, что возможно передавать электричество по воздуху, или через эфир, то вполне логично будет сделать подобные электростанции в разных районах города, которые будут генерировать и раздавать его. Но поверить все равно было сложно, хоть меня и распирало от любопытства.

Мы двигались по набережной в сторону Троицкого моста, а я вертела головой в разные стороны и с интересом разглядывала новый Зимний дворец, представляющий из себя поистине грандиозное и величественное сооружение.

– Ладно, – неуверенно выдохнула я, – допустим, я это осознала. А что у вас с отоплением? Как оно работает, если с электричеством все так просто? Кстати, вы за него платите?

Святослав взглянул меня недоуменно, подавив улыбку: было уже просто неприлично смеяться над моими вопросами, но, очевидно, здесь они звучали по-настоящему глупо.

– Не платим, конечно. Зачем? Не наше же поколение строило все эти сооружения. Это все равно что твои родители купили стул, заплатили за него, а потом за него платишь ты. Смыл? Уже все построено, осталось только обслуживать.

Я тяжело вздохнула.

– Еще скажи, что вы налоги не платите.

Святослав рассмеялся.

– Налог на что? На жизнь? Раньше налоги только рабы платили. Ты же, если что-то приобрела или построила, как свободный человек, имеешь право этим пользоваться и владеть, а затем передать своим детям. Родителям же ты не платишь за то, что живешь в их доме или пользуешься их вещами, вообще не платишь. А государство должно строиться по принципу семьи, и наоборот. Знатно вас там умучивают, однако.