Текст книги "Тень Прекрасной Дамы. Марина и Анна"

Тень Прекрасной Дамы
Марина и Анна
Любовь Сушко

© Любовь Сушко, 2024

ISBN 978-5-0062-2645-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

После того, когда появилась книга «Шарм серебряного века, грянул юбилей Марины Ивановны Цветаевой, и взглянула на те времена под другим углом зрения.

Марина и Анна – две путеводные звезды того удивительного времени, две вершины Парнаса, достающие до небес.

Они такие разные и все же, они так похожи, и какие замечательные исторические фигуры.

А вокруг них ученые мужи от Пушкина и Блока до И. Бродского.

И когда все писалось, чувствовалось, что они живы, они рядом, они творят вместе с нами, но при этом они стали уже легендами и песнями и сказаниями, шагнувшими в неведомый для них 21 век

Эпиграфом к сборнику стало стихотворение, которое его и открывает здесь.

Как оно возникло, именно возникло, я вряд ли смогу вспомнит. Писалось на одном дыхании. И было ясно, что будет продолжение, целый цикл точно. Ведь когда-то в самом начале они обе явились к нам, говорили с нами со страниц дореволюционных сборников, вели вечный спор, когда мы постигали лирику серебряного века за студенческой партой, в аудитории.

Это была прекрасная пора, потому что в наш год литература эта была возвращена и впервые включена в программы лекций и семинаров. Тайное у нас на глазах стало явным. Они действительно к нам вернулись в те дни

Анна Ахматова

 
Ахматова Анна Андреевна…
Зачем повторяю я снова
Отчаянно, странно уверена,
Хватаясь за жест и за слово.
 
 
Пути мои все перепутаны,
Надежда до срока растаяла.
Каким-то последним салютом
Там вспыхнет Марина Цветаева
 
 
О да, маскарад продолжается,
Я знала, и в это я верила,
И в душах заблудших останется.
Та третья, темна, не уверена.
 
 
Испанской графиней в туманности
Печальной вдовою и девочкой
Откуда все дикие странности,
Куда это крылья вдруг денутся,
 
 
И правят душой суеверия,
И перья отбросив павлиновы,
В себя в этот вечер поверю я,
Забуду об Анне с Мариною.
 
 
Вот так и душа прорезается,
Судьба проступает незрячая,
И строчкой последней останется
В тумане Собака бродячая
 
 
В Бродячей собаке мы встретились,
Вы это, конечно, не вспомните,
Столкнулись, читали, отметились,
И где-то растаяли в полночи.
 
 
Отчаянно, странно уверена,
Хватаясь за жест и за слово.
Ахматова Анна Андреевна
Зачем повторяю я снова?
 

Думали человек

Думали —человек, и умереть заставили.

М. Цветаева.

 
Из брани избран, чтобы стать
избранником судьбы и рока.
И на челе его печать
отверженного и пророка.
Про рок устал он говорить,
да кто его теперь услышит?
И пусть во тьме свеча горит,
душа, дыша, взлетает выше
 
 
И падает, и грешный мир,
оставленный, о ней вздыхает,
Из брани голоден и сир,
пророк, как рок, один шагает.
От чаянья беды молчит,
отчаянье в себе подавит.
И снова с нами говорит,
пусть мир воинственный бездарен,
 
 
Но где-то у иной черты
и в полосе иного света
Над миром дивной красоты
он избран, чтобы быть поэтом.
И вдохновение ему
нисходит – боль и наказанье,
И этот свет, и эту тьму
он видит в тишине, от брани
 
 
Ушел, но только краткий миг,
и вечность будет за плечами…
Какой-то призрачный старик
от чаянья души не чает.
И с частью горести и лжи,
расстанется, чтоб счастье ведать,
Но как душа его дрожит
в преддверье смерти и победы….
 
 
И в вечных отсветах огня
он тень и свет иной эпохи.
И снова смотри на меня
про рок забыв, пророк высокий.
В тумане, в сумраке тревог,
один, забытый в поле воин,
И только век, и только бог
его внимания достоин…
 
 
Про рок устал он говорить,
да кто его теперь услышит?
И пусть во тьме свеча горит,
душа, дыша, взлетает выше.
Из брани избран, чтобы стать
избранником судьбы и рока.
И на челе его печать
отверженного и пророка.
 

Ее зовут Марина

 
И даже Блок в тумане не заметит,
Не разглядит у роковой черты,
Она зовет, но кто же ей ответит?
Лишь  с бездной одиночества  на  ТЫ.
 
 
Молчала Анна в пелене рассвета,
Надвинулась безумная война.
Елабуга оставит без ответа
Тот скорбный миг, и навсегда одна
 
 
Там где-то у черты, стирая лица,
Как буквицы на призрачном песке.
Звезде осталось вспыхнуть  и разбиться
О камни, и на этой высоте
 
 
В раю понять, что недостойна ада,
В аду о рае в тишине скулить.
– Ты будешь там… -Не надо, о, не надо
Среди поэтов жить и их любить
 
 
И ненавидеть, и сметая лица,
Являя снова миру миражи,
Она хотела в бездне воплотиться,
Чтобы лишиться  в небесах души.
 
 
Она зовет, но кто же ей ответит?
Там с бездной одиночества  на  ТЫ.
И даже Блок в тумане не заметит,
Не разглядит у роковой черты.
 

Затишье перед Бурей 1913

 
Королева вернулась в ту позднюю осень,
Где ни бунта еще, не войны.
И Шопена ей ветер внезапно приносит,
И веселые песни и сны..
 
 
Там все живы, ни казней там нет, ни расплаты,
Маскарада веселая спесь,
И поэты, и музы несутся куда-то,
Презирая и ярость и лесть.
 
 
Что случится потом, это все расписали
Сценаристы, печальная ночь.
Это осень несется по судьбам устало,
Черной меткой ложится у ног
 
 
Лист засохший, не будет, и нет оправданья,
Только серая тьма  и покой.
Королева спешит  в пустоте на свиданье,
И Шопен тихо машет рукой…
 
 
Штраус в вальсе закружит, оставит внезапно,
И обрушит на мир тишину,
И с какою надеждой, мечтой и азартом
Мир опять погружался в войну.
 
 
И Шопена ей ветер внезапно приносит,
И веселые песни и сны..
Королева вернулась в ту позднюю осень,
Где ни бунта еще, не войны….
 

Анна и художник

 
И письма из далекого Парижа,
Какой -то даме, я ее не знаю.
Но снова берег Сены сонной вижу,
И слышу звуки вальса, вспоминаю
О том, что с нами не могло случиться
О том, что в тихом блеске пропадает.
И только Сена и чужие письма,
Мне о тебе опять напоминают.
 
 
Она давно мертва, но я не верю.
Что тот костер страстей угаснет скоро,
И только Сены обреченный берег
Все Анну ждет с надеждой и укором.
Ей выпала судьба совсем иная,
Но ждет ее в тумане Модильяни,
И никогда художник не узнает,
Что было в этом жутком мире с нами.
 
 
Но там другая Анна, королева
Французов будоражит не напрасно,
И нет в стране отчаянной предела,
И Генрих мертв – все зыбко и опасно.
Но не сломить им дочки Ярослава,
И над столицей наступает утро,
Читаю письма, дивная забава.
Ее назвали Дерзкой или Мудрой.
 
 
И снова пишет Анну Амадео,
И Люксенбургский сад дышал прохладой
И страсти нет границы и предела,
И мы в плену и в чарах этих сада.
 

Разлука

 
Она сказала, что устала ждать.
Он только усмехнулся и растаял,
Но сколько можно пьесу исполнять,
Где все не то, не так и против правил
И в полночи метался снегопад.
И пес соседский выл в порывах ветра,
Он не вернется в этот мир назад,
И им обоим так удобно это.
 
 
Когда мужчина зол и одинок,
Кому он нужен, и куда стремится,
И капитан команду всю обрек
Скитаться вечно, берег только снится.
Мне нынче снова снился Гумилев,
Он убегал от женщины любимый,
И слышал только страшной бури рев,
Когда прослыл навек непобедимым.
 
 
А Анна в тишине его ждала,
На снегопад смотрела из окошка,
И словно бы раздавленной была,
И грустной, и растерянной немножко.
Но появлялись лучшие стихи,
И корабли растаяли в тумане,
Она прощала все его грехи,
А он ее опять в пучину манит,
 
 
Вот так и жили, бунт легко пройдя,
На берег не сошел он в час заката,
И в шорохе забытого дождя
Была надежда и была расплата.
 

Черная дама из зазеркалья

 
Явилась в черном в зеркале старинном,
Осталась где-то за чертой внезапно,
И я опять звала ее Мариной,
Стихи читала яростно с азартом,
Свои или чужие – не понятно,
Но в них была отчаянно – печальна.
Она ушла в тот мир, в тот свет обратно,
А нам осталась в том смятенье тайна.
 
 
Приблизиться смогли мы к ней едва ли,
Скорее отдалились в час рассвета,
И больше нет тревоги и печали,
Есть только тень та черная, приметы
И голоса забудем мы едва ли,
И ветерок влетел и закружился,
И фрейлины устало танцевали.
И император грозный появился.
 
 
И никакая сила не смогла бы
Нас разлучить в тот темный миг, я знаю,
Душа несется к раю по ухабам,
Не понимая, что достигнуть рая
Ей не дано, печали и сомненья
Живут в душе у этой черной дамы,
И лишь когда приходит вдохновенье,
Она как прежде пишет мир упрямо.
 
 
Приходит, в зеркалах не отражаясь,
И остается тенью безответной,
И вроде бы живет лишь обнажаясь,
И душу отдает спокойно ветру.
Растворена в порывистой стихии,
Что с нею, кто в душе ее усталой,
Веселый бог и призрачный мессия,
Пред этой черной девой трепетали.
 
 
Она ушла в туманы и обманы,
Она следов, я знаю, не оставит.
И дурно пахнут все ее романы,
И только страсть судьбиной этой правит.
И все-таки над высотой иллюзий,
Она встает, всегда непостижима,
И отступили в суматохе люди,
И ждем ее, пока еще мы живы
 

11 Августа ушел М. Волошин

 
В этот день звезда сгорела
И упала в пропасть бед.
И высокий, яркий, смелый
Вышел он на белый свет.
Было тихо и пустынно
В мире, где гремит гроза,
И отчаянно-картинно
Посмотрел поэт в глаза.
 
 
И растаяли чертоги,
В небеса вела стезя,
И отчаянный, и строгий
Понял он, что так нельзя
Больше жить в тиши у моря,
Слышать чаек ропот рядом.
И с Мариной снова споря,
Говорил он ей – Не надо.
 
 
Но о чем? Какое дело
Нам до их бесед у моря,
И душа в туман летела
С чайкой, с ветром, с Музой споря,
Боль забытого романа.
Призраки былого счастья,
Не укрыться от обмана.
Шторм над миром, и в ненастье
 
 
Он уходит, не прощаясь,
В мир валькирий и сказаний.
И встречают в мире таинств
Чайки с женскими глазами.
И преследуют поэты,
Чьи-то сны, стихи и дали,
И проснувшись до рассвета,
Пребывает мир в печали
 
 
Пребывает мир в волненье,
Вдруг они опять вернуться,
Каждый и поэт и гений,
Море там. у ног волнуется
И забыв свои чертоги,
И в его стихи врываясь,
Все здесь гении и боги.
Боги верно возвращались..
 
 
Коктебель в тумане тает,
Как одна сплошная рана,
Он опять гостей встречает,
Помня дик Максимилиана
 

Август тает

 
Август тает, и осень уже на пороге,
И немного смущает течение дней.
Нет, не лето, а жизнь беспощадно уходит,
Заблудилась душа среди грез и теней.
 
 
Это остров надежды нас манит, я знаю.
Это вера еще не растаяла, но,
Танго вновь исполняет там осень шальная,
Не сластит, а горчит дорогое вино.
 
 
И мужчина, как призрак забытой стихии,
Мой портрет он напрасно пытался писать,
И на лунной дорожке застынет Мессия,
А Пилат затерялся в тумане опять.
 
 
Нам бы тоже беседу продолжить, слепая
И печальная осень пришла на порог,
Это август в тумане рассеянном тает
И уходит, нет, он задержаться не смог.
 
 
Две двадцатки нам новые шлют испытанья,
И печаль запивает мой призрак вином,
Ничего не останется, только свиданье
Там с Пегасом, летящим в туман за окном.
 
 
И о чем-то твердит, улыбаясь, Марина,
И смеется во мраке ученый мой кот.
Жизнь порою жестока, а память невинна,
Этот августа с усмешкой невинной пройдет.
 
 
И оставит на белом листе он посланье,
Мне его прочитать не дано до поры,
И останутся бури осенние с нами,
Но не знаем мы правил жестокой игры.
 
 
А она улыбается и исчезает,
Ей давно все равно, непонятно, смешно,
Только где-то за окнами сонными тает,
Синий плащ и распахнуто в пропасть окно
 
 
Эта женщина, не человек, а стихий,
Растворится и рукопись снова сожжет,
За спиною ее полыхает Россия,
Только что ей теперь до трудов и забот.
 

Перед отплытием

 
Перед отплытьем в городе страстей
Возникла Анна и исчезла снова.
И затерявшись там, среди гостей,
Она опять искала Гумилева.
Но не было нигде его, в плену
У той любви, она не отпускала,
Корабль призрак в снах ее тонул,
И приходилось все начать сначала.
 
 
И никого на призрачном пути,
Матросы растворяются в тумане,
А он не знает, как ему пройти
По суше, чтобы возвратиться к Анне.
Разлито масло и убит другой,
Но он не мог погибнуть в этой схватке,
Его вела бессмертная любовь,
И верила, что будет все в порядке.
 
 
Когда ворвался пьяный комиссар,
Мычал и тявкал черный пес в тумане,
И видела она, как он устал,
Но он вернется в эту полночь к Анне.
– Да ты пришел за ним, – она твердит, —
Остановись, не любит он поэтов,
И комиссар под окнами убит,
И скоро призовут ее к ответу,
 
 
Но алиби у Анны знает бог,
Хотя они его там распинают,
Перед отплытьем в городе тревог.
На Невском снова призрак возникает
Кого-то мертвым в этот час нашли,
Очки снимал устало А.,
И таяли, и таяли вдали,
И уходили от любви и дома…
 
 
И всадники летят в иную даль.
Все тяжелее Анне оставаться,
И повторять, что ей безумно жаль,
Жалеть себя и с ними распрощаться.
Стареть одной, венки плести для них,
Среди бандитов пьяных растворяться.
И Фауста с поэтом в снах своих
Опять встречать и тихо улыбаться.
 
 
И «Реквием» устало повторять,
Ведь записать его она не может,
И ждать рассвета, избавленья ждать,
И горечи отчаянные множить,
 

Памяти О. Мандельштама

 
И тот, кто о тиране говорит
С таким призреньем и такой тоской,
На севере далеком растворится,
И уведет в мороз тот за собой.
Жена и Анна в городе пустом
О нем молили Демона напрасно,
И ветер пел, и где-то за столом
Пил Пастернак и было все неясно.
 
 
Мир пошатнулся, век сошел с ума,
Он зверем навалился, снова душит.
И это Муза дивная сама
Терзает тело и терзает душу.
Век серебром отлитый на висках
Не даст ему теперь расправить плечи,
И стонет Анна, и плывут века,
Незримая рука погасит свечи.
 
 
А он перечисляет корабли.
Тугие паруса и вольный ветер
Везут Ахилла, тает он вдали,
И нет покоя, счастья нет на свете.
Оставлен дом, и дым его во сне,
Как знак дурной, устало сердце биться.
Наверно, точно истина в вине,
О, если бы виною откупиться.
 
 
Но все уйдет, останется мираж
Тех дум и грез, и новый год встречая
Холодный миг и мир жестокий наш
Своих поэтов просто убивает.
 

«Две женщины метались в миг утрат…»

 
Две женщины метались в миг утрат,
И в час сомнений хочется прорваться
В тот странный мир, где много лет назад
Они царили, чтобы не сдаваться.
И вот теперь, когда тиран молчит,
И каждый доносить готов, на свете
Так мало света, и так тяжко жить.
И в дом опять ворвется стон и ветер.
 
 
Пришли за ним и снова уведут,
Туда, в просторы ада, вспоминая,
Что слово убивает, не спасут
Жена и Анна, устали не зная.
Все дальше он, все ближе облака,
Душа парит, а тело каменеет,
Перо не держит слабая рука.
Он даже оглянуться не посмеет.
 
 
За что ему такое, мир так пуст,
Ни снов, ни грез, давно согнулись плечи,
Тиран его казнит, и душит грусть.
Но царь Микен придет к нему под вечер,
О чем-то будет долго говорить.
И позовет туда, в иные дали,
Там снова Троя бедная горит,
Рыдает Анна и жена в печали.
 
 
Приам своих теряет сыновей,
И Одиссей отчаянно резвится,
В тумане снов и пропасти тех дней,
И с ним сегодня это повторится.
 

Тень Марины

 
Очнувшись от спячки,
костёр разведя на снегу,
Я с посохом зрячим
по миру иллюзий бреду.
Бреду и не знаю,
кто встретится мне на пути,
И всем я чужая,
и трудно до вас мне дойти.
Зовите Марина,
милее и ближе она,
И страсти лавина
мне так же нужна и важна,
А кто я в той жизни,
давно и самой не понять.
Очнувшись от спячки,
я что-то хочу написать.
А что, мне не ясно,
такая случилась беда,
Ждала я напрасно,
что снова вернется сюда
Тот мальчик красивый
он был то ли муж, то ли сын,
Стихов переливы
владели душою, и с ним
Мы молча расстались,
у Музы я в вечном плену,
Средь звезд и красавиц
беспомощно снова тону.
И злая русалка
мою предсказала судьбу,
Мне больно, мне жарко,
и я до тебя не дойду.
Туманом покрыто
то мутное бремя болот,
И сердце разбито,
и где-то там Леший живет,
И вечная спячка
наверное, проще и вот,
Вернулась гордячка
куда-то в 17 год.
Никто там не встретил,
они по мирам разбрелись,
И призрачный ветер
и ритма так пагубна высь.
Сережа, Сережа,
куда нас судьба заведет?
Иду осторожно
в тот самый семнадцатый год.
 

Музыка царила в высоте

 
И касались клавиш пальцы,
И взлетали в миг единый
Бабочки, сюжеты, паника,
Ты назвал меня Мариной
Оговорка, боль, утрата,
Никого из тех, кто с нами,
И летит душа куда-то
Над полями, над морями.
 
 
Хочется от грез укрыться,
И побыть немного с вами,
Время – яростный убийца,
За лесами, за морями,
Ждут меня иные дали,
И совсем другие люди.
И в пылу моей печали
Музыка звучала, лютня.
 
 
Кто-то вышел к свету снова,
И позвал меня обратно,
И взлетело к небу слово,
Как легка я вероятно.
В голосе страстей забытых
Памятных стихов лавина,
В пелене иных событий,
Появляется Марина.
 
 
И идет она устало
Вслед за музыкой и словом,
И симфония звучала,
Как весенний мир взволнован,
Он живет в своей стихии,
В неразгаданной вселенной,
И усталая Марина
Исчезает постепенно.
 
 
Место пусто не бывает,
Но она придет нежданно
Из тумана возникает,
И в тумане тает Анна.
Клавиши скользят по пальцам,
Музыку нам боги дарят.
И прошу ее: -Останься.
Улыбаясь, исчезает
 

Пришла, сидит

 
Пришла, сидит, напрасно ждет поэта,
Его актрисы в маскарад бросают,
Она напишет в забытьи про это,
Как короля там страсти убивают.
А может быть он хочет быть убитым
И о спасенье больше не мечтает,
И только изнывает Маргарита,
И Анна снова масло проливает.
Ничто не растопило этой боли.
И счастья не прибавило упорство,
Но только свято верим мы с тобою
В свое земное горькое притворство.
Да я люблю, я это точно знаю.
Но где-то там, в пылу иного мира,
Напрасно он о призраке вздыхает,
Прекрасной даме пишет злой и сирый,
А рядом улыбается актриса,
И он готов в метели раствориться,
Пришла и ждет чужого бенефиса.
– Ступай домой, свиданья не случится.
Но не уходит, и его дождется,
Чтоб получить невнятное, чужое,
Так Муза над соперницей смеется,
Не приближайся, милая, не стоит.
И все-таки она потом напишет
О том, что с ними больше не случится.
Молчит и обреченно как-то дышит,
Идет в метель, он долго будет сниться.
 

Незнакомка и поэт

 
В плену у Незнакомки он сияет
От счастья и предчувствия любви,
Она не видит и она не знает,
Как он влачит вдали пустые дни.
 
 
Нет никого, печали запивая
Вином коллекционным он молчит,
И только где-то волки завывают.
И забывает боль своих обид.
 
 
Но вот теперь, когда она мелькнула
И снова появилась у окна,
Как будто жизнь восторгами дохнула,
И странно обнимает тишина.
 
 
Нет Музы, и Пегас несется мимо,
Но в музыке отчаянных страстей,
Он хочет, знаю, снова быть любимым
Неуловимой Девою своей.
 
 
Тьма не проходит, в мире мало света,
Печаль растает, как к утру свеча.
И женщина, как легкая комета,
Его выходит в тот туман встречать.
 
 
Она живет, она парит над миром.
Она одна ему поможет быть
Прекрасным и отчаянным кумиром,
И головы девиц чужих кружить.
 
 
И сладкий плен его не отпускает,
И плачет Анна в тишине одна,
Она все видит, слышит, чует, знает,
Но Незнакомка вовсе не она.
 
 
И потому на Невском обреченно
Она стоит в сиянии зари.
И лишь березке, снегом занесенной,
Подарит откровения свои.
 

На рубеже времен

 
На рубеже времен, на сломе наших судеб
Какой-то детский сон, мой взрослый пыл остудит.
И буду я стоять совсем как там в начале,
Все впереди опять и радость и печали.
 
 
– Очнись, – мне говорит Старик из зазеркалья,
На рубеже времен мы много потеряли.
И мало обрели, я это тоже знаю.
Но птицы там, вдали куда-то улетают,
 
 
И души в тишине заброшенного сада
Уносятся в ту даль, и нам за ними надо.
Но столько важных дел, и столько снов и судеб
Тянутся в тот предал за нами снова будут.
 
 
Как грустно уходить и тяжело остаться,
И поздно нам скулить, а маятник качаться
Не перестанет там, в тиши за той чертою,
Какой-то шум и гам, опомнись, что с тобою.
 
 
Там берег моря вновь– он переходит в небо,
И первая любовь льнет к той последней немо,
И первая печаль теперь неодолима.
И грусти той печать не даст мне быть любимой.
 
 
И ладно, ну и пусть, давно все отболело,
И только неба грусть и море без предела.
Останется на миг и навсегда растает
Средь грез, забытых книг и облачных красавиц
 
 
Стою совсем одна, и сон во сне тревожит,
И пенная волна мою ласкает кожу.
Поэт из тех времен серебряных вернется,
Обнимает музу он и тихо улыбнется,
 
 
И подаривший рай, он ад мне обещает,
Как будто встрече рад, и снова все прощает.
Какой-то детский сон, мой взрослый пыл остудит.
На рубеже времен, на сломе наших судеб.
 
 
Роман не дописать и не издать, я знаю.
Останется тетрадь и там от ада к раю.
Ведет мой лабиринт, лежит моя дорога,
И я среди чужих всесильна и убога.
 

Отвергнутая

 
Она напрасно стремилась к Анне,
Она хотела побыть в плену,
Но тем и тягостей и желанней
В свидании этом ей утонуть.
 
 
Та оставалась в плену иллюзий,
Ей все служили, и странный сон,
Где все смешалось, событья, люди,
Он не забудется, только звон,
 
 
И только в небе алели знаки,
И девы были порой милы,
И люди в городе этом знали,
Как нас пугает мираж игры.
 
 
Она напрасно стремилась к бездне,
Но задержалась там, на краю.
И в небе этом ночном и звездном,
Хотелось крикнуть как я люблю.
 
 
Но только в хрипе и волчьем вое
Была томительна эта боль.
Душа рвалась из башни на волю.
Хотелось знать, кто придет с тобой.
 
 
Пришли чужие, не стало силы,
А масло Аннушка пролила,
И королева во тьме бессильно
Над той над пропастью гордо шла.
 

Художник и Муза

 
В мороке земных страстей,
Грациозна и желанна,
Ждет она своих гостей.
 
 
Он рисунки разбирая,
Видит в сумраке тот свет,
Где она, почти нагая,
Там и расстоянья нет.
 
 
Ночь была такой угрюмой,
Но для страсти не помеха,
Больше ни о чем не думал,
Ждал награды и успеха.
 
 
И хождение по мукам
Было тягостно и странно,
В миг забвенья и разлуки
Амадео снится Анна.
 
 
В это благородной даме
Он узнал ее едва ли,
Но давно и долго ждали
Все потери и печали,
 
 
Он и сам в пылу забвенья,
На краю земли и неба
Ждал напрасно Вдохновенья,
Как воды он ждал и хлеба.
 
 
И никто не станет боле
Звать и ждать его напрасно.
Эта сила, эта воля
Этот взгляд чужой и ясный.
 
 
Все случилось там когда-то,
Словно и не с ними было,
Все победы и утраты
Навсегда она забыла…
 
 
Но по-прежнему желанна,
И по-прежнему печальна,
Амадео снится Анна
И хранит былые тайны