Текст книги "Одержимая тайным даром"

Вскоре Кюннэй позвала нас. Войдя, мы увидели, что ее живот раздулся до огромных размеров, и, глядя на женщину, которую лечила, она, смеясь, сказала: «Как много твоих мертвецов мне пришлось проглотить!» Потом ее долго рвало, смрадный запах бил нам в ноздри, затем мне было велено сжечь эту мерзость во дворе.

На прощание она спросила у исцеленной женщины: «Вижу маленькую старушку, ругается она сильно, проклятьями так и сыплет. Злая очень. Кто это?» Описала ее внешность, одежду. Потрясенная гостья сказала, что по описанию сразу узнала виновницу своих многолетних мучений.

Вот что значит сила слова. А женщине той одного сеанса не хватило, пришлось еще два-три проводить.

В 2013 году у Туяры были спортивные сборы в Адлере, и мы с Кюннэй тоже решили съездить на море. Это было спокойное время, обмороков длительное время не было, а морские купания и воздух полезны для здоровья.

Но именно там Кюннэй снова потеряла сознание, и как раз во время купания: стояла в воде по пояс – и вдруг упала лицом вперед. Я успела схватить ее за волосы, чтобы она не захлебнулась, и стала тащить к берегу. Сильное течение тянуло назад, волны захлестывали нас, но, к счастью, рядом оказалась женщина, которая, сразу поняв, в чем дело, начала мне помогать. Вдвоем мы еле выволокли девочку на берег. Вокруг тут же поднялась суета, к нам сбежался чуть ли не весь пляж. Примчались спасатели и медик, начали делать искусственное дыхание, непрямой массаж сердца. Бесполезно – она не дышала, пульса не было. От мысли, что я опять теряю ребенка, у меня перехватило дыхание. Нет, нельзя так думать, приказала я себе, надо взять себя в руки.

Подъехала «скорая». В то время в Сочи полным ходом шла подготовка к зимней Олимпиаде, и реанимацию сочинской больницы оборудовали по последнему слову техники, поэтому нас решили везти туда.

Возле больницы нас уже поджидали реаниматологи. Кюннэй увезли, а я осталась сидеть в приемном покое в том виде, в каком приехала с купания – босая, с мокрыми волосами, в сетчатом пляжном платье. Санитарка, сжалившись, принесла мне халат и тапочки.

Вышел врач, стал расспрашивать о диагнозах дочери. Я снова услышала: «Глубокий сопор, коматозное состояние». Рассказала ему, что год назад мы уже несколько раз попадали в реанимацию по такому же поводу, и попросила не разлучать с ребенком. Врач не стал возражать и распорядился перевезти Кюннэй из общей реанимационной палаты в изолятор, а меня пустить к ней.

На этот раз она пришла в себя через семь часов и удивила врачей, сразу заявив: «Что есть поесть? Я очень голодная». Один из них предложил ей свои сосиски в тесте, и дочка с радостью подкрепилась, а впоследствии не раз вспоминала, какие они были вкусные.

Но врачи удивлялись не только этому: в момент, когда Кюннэй очнулась, решался вопрос о ее подключении к ИВЛ, а она просто проснулась, как ни в чем не бывало. Два часа они за ней понаблюдали, и мы, поблагодарив всех, выписались. Правда, пришлось, как обычно, написать отказ от госпитализации.

А вечером она мне рассказала, что видела, когда была в коме: «Я опять оказалась в том месте с золоченой аркой. Увидела того человека в плаще и очень испугалась – вспомнила, что в прошлый раз он пригрозил, что больше назад не отпустит. Решила прокопать руками дырочку и сбежать через нее вниз. Рядом – множество людей, говорю им: „Давайте копать вместе, чтобы вернуться на Землю”, но мне никто не поверил. Смотрят с жалостью, будто хотят сказать: „Бедняжка, никуда ты отсюда не денешься – это место нельзя покинуть”. Тогда я одна начала копать. Копала изо всех сил, чтобы успеть, пока не подошла моя очередь, и слышала, как рядом стоящие спрашивают: „Я и правда умер, что ли?” или вздыхают: „Наконец-то, хоть тут отдохну”. А я все рою и рою, так и упала вниз. Одна».

Теперь расскажу о поездке в Синск. Вся республика всколыхнулась, когда там бесследно пропали две маленькие девочки. А мы узнали об этом, прилетев из Сочи в Москву: наш друг, работавший в полиции, прислал по ватсапу фотографии малышек в надежде на то, что Кюннэй сможет помочь в поисках. Она, едва взглянув, сказала: «Не там ищут. Дети не заблудились. Человек к этому руку приложил. Его надо искать».

А когда вернулись в Якутск, Кюннэй, впадая в транс, стала всякий раз видеть пропавших девчушек. «Мама, они по-якутски говорят. Что означает „кемелес[4]4
  Кемелес – якут. слово, в переводе на русский «помоги».


[Закрыть]” и „ыксаарыый[5]5
  Ыксаарыый – якут. слово, в переводе на русский «поторопись».


[Закрыть]”? Девочки все время это твердят», – спросила она меня. Позже, обедая на кухне, внезапно снова вошла в свое особое состояние и, глядя на стоящий у окна холодильник, выдохнула: «Они здесь, бедняжки! Вот стоят». Потом, взяв со стула бумагу и ручку, стала быстро писать по-якутски: «Кюннэй… приезжай скорее… поспеши… поспеши… поспеши…» Затем нарисовала на этом же листе двух девочек, взявшихся за руки.

Когда дочь вышла из транса, я стала ее расспрашивать, и она устало ответила: «Они обе голенькие и будто в земле вывалялись. Торопят меня, зовут. Не могу понять, почему торопят, ведь их уже нет на этой земле».

Но малышки стали все чаще являться ей. Промучившись однажды всю ночь, наутро она сказала, что должна ехать в Синск. Найдя попутчиков и собравшись за полдня, мы выехали из города на двух машинах. Главным условием Кюннэй было, чтобы никто не узнал о ее поездке: «Я не за славой еду. Девочки очень просят меня, чтобы приехала, для чего – я еще сама не понимаю. Значит, так надо. Если кто-нибудь проболтается – голову оторву».

Была середина июля. Миновав Еланку, мы поехали по синской дороге, но нас остановила разлившаяся речка: переправиться через нее на машине было невозможно – слишком глубоко. Решили заночевать в Еланке, а завтра утром заказать моторку. Сняли дом, поужинали и уже собирались ложиться спать, когда Кюннэй впала в транс. Страшное это было зрелище, жуткое – пропустив через себя предсмертные муки несчастных малышек, их боль и страх, она в лицах показала нам все это. Невозможно пересказать услышанное словами, и рука не поднимется записать этот ужас на бумаге. А Кюннэй сама испытала их агонию от начала до конца, в глазах застыл безмолвный крик, она бормотала: «У меня такие маленькие ручонки…»

Выйдя из транса, она плакала навзрыд: «За что?! За что с ними так?! Огромные черные руки, а мои – такие маленькие…»

После такого мы были не в силах ни уснуть, ни продолжать дорогу. Совершенно измотанные, мы впятером еле смогли удержать Кюннэй. А как с ней еще на моторке плыть? Оставалось только одно – возвращаться в город.

Но после этой поездки бедные малышки уже не оставляли ее в покое – являлись и звали, звали, звали…

В начале августа Кюннэй снова сказала, что надо ехать в Синск. На сей раз поехали на катере. Когда мы разместились в каюте, она сказала: «Не переживайте, доедем спокойно. Мои люди вокруг катера, охраняют нас».

На подходе к Ленским столбам Кюннэй потеряла сознание, и мы занесли ее в каюту, а когда добрались до них, внезапно все заволокло невесть откуда взявшимся туманом – настолько густым, что сидящего рядом человека не разглядишь. Владелец катера сказал, что через полчаса мы бы уже были на месте, но в таком молоке и напороться на что-нибудь недолго. Все же потихоньку поплыли. И тут новая напасть – поднялись сильные волны, забарахлил навигатор, сотовая связь пропала. У меня появилось ощущение, что из Срединного мира я попала в иное измерение. Только бы не остаться в этом мороке навсегда…

Идем вроде правильно, а Синска все нет и нет. Кюннэй в себя не приходит. «Давно уже должны были добраться», – говорит владелец катера, почти каждый день возящий туристов и знающий эти места как свои пять пальцев. Потом кончился бензин, мы заправились, и тут Кюннэй очнулась. Как только она пришла в себя, туман исчез, испарился, будто его и не было, и мы увидели Ленские столбы. Глянули на время – уже пятый час вечера. Удивились – не то слово.

А Кюннэй, выйдя из каюты, объявила: «Мы должны были сделать здесь остановку, так что давайте остановимся». Нужно было засвидетельствовать свое почтение духам этой местности.

Добравшись до берега, дочь спросила: «Видите над скалами северное сияние?» Мы, конечно, ничего не видели. «Такого зрелища лишились», – с улыбкой посочувствовала она.

На берегу она снова впала в транс: «Девочки возле катера стоят, торопят. Надо ехать, через полчаса будем там». Так и вышло.

В Синске нас встретили на двух машинах, и встречавшие были изрядно напуганы. Они, когда нас ждали, заслышали звук приближающегося катера, а он вдруг пропал – почти на пять часов, и люди уже не знали, что думать.

…Ту ночь ни один из нас не забудет до конца дней своих. Кюннэй несколько раз входила в транс и опять показывала нам такие картины, от которых кровь стыла в жилах.

Потом подошла к матери Алины, одной из пропавших девочек: «Она же рядом с тобой стоит, вот тут», – и мы увидели, как она гладит по голове кого-то маленького, невидимого. Потом выражение ее лица, взгляд и движения изменились, она стала похожа на ребенка и, сев с Алининой мамой, взяла ее за руку и стала поглаживать. Так они и сидели рядышком, и из широко открытых глаз обеих ручьем бежали слезы. Мы поняли, что это душа ребенка при помощи Кюннэй прощается с матерью.

«Сегодня 40 дней, потому они меня и торопили, – сказала потом моя девочка. – Их души должны покинуть этот мир».

Утром в пять часов Кюннэй в состоянии транса потребовала бумагу и ручку и принялась рисовать карту окрестностей Синска, где никогда раньше не бывала. Нарисовала местность в десяти километрах от села, две могилы и озеро рядом. Потом встала и, выйдя из дома, пошла по дороге – где скорым шагом, а где бегом. Мы поехали за ней на машине. Она сказала, что ее ведут девочки.

Добравшись до места, и впрямь увидели две старые могилы и озеро с заболоченными берегами. Кюннэй сказала, что дети, дойдя до середины озера, печально поникли головами, будто прощаясь, и исчезли из глаз.

А на следующий день после возвращения из Синска дочь сообщила, что они снова к ней приходили: «Гладили руки, голову – наверное, поблагодарить хотели».

Весной 2014 года Кюннэй сказала, что ей нужен бубен и что дерево для обода растет в Верхневилюйском улусе. В марте мы направились на его поиски. С собой она взяла свою помощницу-кутуруксута.

В селе Хоро она назвала того, кто должен сделать ее бубен. Оказалось, мастер живет в райцентре. Я поехала к старику со своим отцом – дело ведь непростое, не всякий возьмется.

Мастер, выслушав нас, сказал, что нужно позволение высших сил.

Возвратившись, не успела я ничего сказать, Кюннэй, обняв меня, шепнула на ухо на чистейшем якутском: «Они разрешили, передай старику – пусть без опаски приступает», а голос был мужской.

На следующее утро она сказала: «После обеда поеду к своему дереву». Сопровождали нас мой отец со своим другом и помощница-кутуруксут. Куда ехать, не знаем. В машине Кюннэй сказала деду: «Ехать надо в сторону Нюрбы», хотя до того и понятия не имела, где она находится, да и само это название слышала нечасто.

Ее помощница всю дорогу играла на варгане. Кюннэй пояснила: «Когда приблизимся к нужному месту, звук хомуса станет громче и сильнее».

Отъехав километров на десять от Хоро, мы это услышали. Велев деду остановиться, Кюннэй с подругой вышли из машины и бегом устремились к лесу. Я хотела идти за ними, но, сойдя с трассы, упала до пояса в мерзлый снег. Еле выбравшись обратно, поняла, что мне лучше остаться в машине.

Снега у леса было по колено. Отец и его друг, встав на лыжи, пошли по следу девушек, тот привел их к озеру, в центре которого холмиком возвышался островок, а на самой его середине росла одинокая сосна. Кюннэй стояла, обняв ее. Со словами «вот это дерево» она показала деду, в каком месте его спилить, и, шепча что-то, разложила по ходу солнца привезенные из дома оладьи. На глазах деда земля раскрылась, словно рот, поглотив подношение, сразу закрылась.

Так Кюннэй получила свой бубен.

Потом она сказала, что на нем должно быть 13 колокольчиков, и все – медные.

Я сбилась с ног в поисках нужного металла, пока однажды утром Кюннэй не сказала мне: «Медь ты найдешь на Крестьянском рынке, на втором этаже».

Из этой меди и были отлиты ее колокольчики, причем 13-й получился чуть крупнее остальных. «12 колокольчиков – мои люди, а 13-й – я сама», – пояснила дочь и, тщательно проверив звучность каждого из них, закрепила их на своем бубне.

Потом я начала было искать для него кожу, но Кюннэй сказала: «Пусть дедушка хорошенько у себя поищет, у него есть то, что мне нужно». И действительно, отец нашел в своем амбаре шкуру некогда добытого им оленя. Ее и натянули на обод.

Бубен был большой: когда владелица сидела позади него, ее не было видно, и в обычном своем состоянии поднимала она его с трудом, но войдя в транс, легко вздымала одной рукой, и движения ее были легки и грациозны.

Весенним вечером 2014 года мы отправились в гости к одному из ее помощников-кутуруксутов. Сели пить чай, и вдруг Кюннэй вошла в транс. Разговоры моментально смолкли, веселье улетучилось. Видим – ее глаза разъехались в разные стороны. Человек так смотреть не смог бы. Делая вид, что ничего не замечаем, уставились в свои чашки. Но тут и девушка-кутуруксут начала потихоньку впадать в такое же состояние.

Внезапно Кюннэй произнесла чужим голосом: «Я иду на бой. Никому в эту комнату не входить. Какой бы шум и крик ни поднялся – не входить! Войдете – я проиграю», – и заперлась в зале. Мы остались на кухне. И понеслось – грохот, треск, тяжелые удары о стену, утробное урчание, а иногда – полная тишина. Несколько часов томительного ожидания… Девушка-кутуруксут осталась с нами – глаза застыли, не моргнет ни разу, а тело танцует, двигается – будто бросает веревку, а потом тянет ее обратно. Мы молча на нее смотрим, она нас не видит.

Наконец Кюннэй вышла к нам – совершенно измочаленная, обессиленная. В ту же минуту ее кутуруксут пришла в себя. С кем она билась, чье нападение отразила – так и не сказала. Сказала только, что одолела противника. Или противников? Кто знает…

Летом 2014 года Кюннэй съездила на гастроли в Намцы, а вернувшись, рассказала, что один из их компании зачем-то забрался в заброшенный етех[6]6
  Етех – старый забытый дом.


[Закрыть] и там в него вселилась чья-то душа. Потом она уснула, а когда проснулась, ее ватсап был переполнен сообщениями об этом парне. В них говорилось, что он до сих пор сам не свой и нужна ее помощь. Приезжаем – парень сидит на диване, рядом один человек обмахивает его дэйбиром[7]7
  Дэйбир – махалка из конского волоса для отпугивания комаров.


[Закрыть], а другой играет на варгане. Приглядевшись, я увидела, что на макушке у него еще один дэйбир.

Парня этого я хорошо знала, а вот он меня, судя по всему, не узнал. Когда я села рядом с ним на диван, он заговорил по-якутски другим голосом – голосом человека средних лет: «Я к Кюннэй пришел. Со вчерашнего дня жду, стою в очереди, истомился совсем. Зато получилось! У этого вашего парня темя открытое, легко проникнуть, вот я и воспользовался. Да если бы только я! Поэтому и прикрылся дэйбиром – хорошая, оказывается, защита. И эти двое, спасибо им, помогли, отогнали злые силы. Как хорошо, когда варган слышишь! А у парня этого не только темечко открыто, он еще и ногами мается, да и внутренние органы не в порядке – явно ест и пьет, что попало. «Кока-Колу» ему вообще нельзя. Мне 45 лет было, в городе жил, жена, детей трое. Поехал с друзьями на уток поохотиться, так эти «друзья» меня и застрелили, а потом самого же виноватым выставили. Все из-за водки – из-за нее, проклятой! Вот молодежи бы совсем от этой отравы отказаться. Не знаю, сколько времени я тут промаялся, но думаю, что долго. Хватит. К матери хочу уйти. Кюннэй мне поможет, я знаю. Не могу больше тут неприкаянным скитаться, хочу к матери…»

Мне стало страшно, но я все же спросила, откуда он узнал о моей дочери. «Мы все о ней знаем, слышим», – был ответ.

Кюннэй подошла к дивану, я с него встала, а она, уложив парня на спину, принялась что-то бормотать, надавив на живот, на грудь, пока изо рта у него не показался голубой дымок – показался и тут же улетел. Сразу после этого парень очнулся, а что с ним произошло – не помнил. Мы успокоились было, но вдруг в нем опять произошла перемена: перед нами опять был совершенно другой человек – злой, даже лютый, мы сразу это ощутили. Пришлось крепко-накрепко связать парня. Злыдень изъявил желание стать 13-м «человеком» Кюннэй. Она в ответ на это рассмеялась: «Почему я должна тебя брать?» Тот сначала упрашивал, настаивал, а потом впал в ярость, и Кюннэй сделала так, чтобы его не стало. А с парнем тем все в порядке, его воспоминания вы найдете в этой книге.

Летом того же года к Кюннэй пришла за помощью одна женщина, которую насторожило резкое, ничем не объяснимое ухудшение здоровья. Врачи не смогли установить диагноз, а она с каждым днем слабела, хирела… Кюннэй, войдя в транс, показала в лицах разговор двух женщин: одна занималась колдовством, другая обратилась к ней, чтобы навести порчу. Пациентка Кюннэй по описанию узнала обеих. То, что я услышала потом, не укладывалось у меня в голове: эту женщину угостили вином, подмешав в него мертвую воду. Тогда я впервые узнала, что это такое: вода, которой обмывали покойника. На что только не пойдет человек, чтобы причинить вред ближнему своему… Кюннэй тогда сказала мне, что такое даром не проходит – творящего зло непременно настигнет расплата.

Не лелейте мыслей о мести,

Не взращивайте зла в своих душах,

Не то лишите себя будущего,

Своей рукой взведете на потомков лук-самострел.

За все придется держать ответ, за все заплатить придется.

Как-то раз, придя домой, Кюннэй со смехом рассказала: «Еду в автобусе, и вдруг поняла, что „раскрылась” – слышу мысли всех, кто сидит в салоне. Чувствую – сейчас захохочу. Еле до остановки дотерпела, и, хотя это не моя остановка была, пришлось выскочить, а то бы точно не удержалась». И на одном из концертов такое случилось. «Как бы я хотела хотя бы чужих мыслей не слышать», – вырвалось у нее однажды.

В конце августа 2014 года я пошла в кинотеатр с обеими своими дочерьми. Кино закончилось в одиннадцатом часу вечера, и, понятно, было уже темно. И тут спина Кюннэй начала потрескивать – один из признаков вхождения в транс. Мы перепугались – вдруг кто увидит. Туяра побежала ловить такси, и, на наше счастье, одна машина сразу остановилась. Едем, а спина Кюннэй трещит все громче, и вдруг, вперив взгляд в водителя, она произнесла чужим голосом: «Пьянствуешь несколько дней, да еще сидя за рулем?! Может, хватит уже? Не остановишься – пеняй на себя. Найдут тебя мертвым в этой машине». Таксист, изумленно уставившись на меня, спросил с опаской: «А откуда она узнала, что я который день пью?» Я, удивленная не меньше него, сочла нужным ответить так: «Вы все-таки поразмыслите над тем, что она сказала. А про нас забудьте. И адрес наш тоже. И лучше бы вам никому не рассказывать о том, что сейчас увидели и услышали».

До дома он нас домчал мгновенно. Кюннэй из транса так и не вышла, и я попросила таксиста помочь мне довести ее до квартиры, а Туе наказала идти вперед и открыть нам дверь. Дойдя до третьего этажа, Кюннэй вырвалась и, махом взбежав на пятый, где мы живем, заскочила в дом и закрылась изнутри. Я беспомощно дергала дверную ручку. Когда изнутри донесся дикий крик Туи, не помня себя, я так стиснула железную ручку, что она переломилась пополам в моей ладони. Таксист стоял рядом, и на нем лица не было. Но тут распахнулась дверь, и насмерть перепуганная Туя, пулей вылетев оттуда, ринулась вниз по лестнице. «Держи ее!» – крикнула я таксисту, вбегая в квартиру, где Кюннэй все еще пребывала в состоянии транса. Вскоре вернулась Туя в сопровождении таксиста. Я, горячо поблагодарив его, попросила: «Постарайся забыть, что здесь было».

Туя, успокоившись, рассказала, что у них тут случилось. Оказалось, что Кюннэй, на краткий миг придя в себя, сказала ей: «Беги отсюда, быстро!» Но тут же обличье ее изменилось, и Туе лишь чудом удалось вырваться. Прошло довольно много времени, прежде чем Кюннэй очнулась. Когда все угомонились, я, выглянув в окно, увидела, что таксист наш никуда не уехал – машина так и стояла у подъезда. Да и то – чего было ждать от человека, наверняка не попадавшего раньше в такие переделки? Конечно, он перепугался. А как мы сами выдерживали такую жизнь? Особенно Туя, которой с малых лет пришлось пройти через такие испытания, какие и взрослому не под силу. Существовать в постоянном страхе, не спать по ночам, выслушивать в школе замечания и угрозы оставить на второй год… Порой было боязно открывать ее дневник с оценками. При этом мне-то еще нужно было работать. А сколько мучений выпало на долю Кюннэй – об этом даже думать больно…

В 2015 году мы поехали отдыхать в Крым. У Туи были сборы в Алуште, а Кюннэй должна была поработать со сборной юниоров республики. Там у нее лечилась семилетняя девочка, занимавшаяся у того же тренера, что и Туя, но, обнаружив у ребенка проблемы с сердцем, врачи наложили запрет на занятия спортом. Девчушка день-деньской бегала возле Кюннэй, и симпатия у них была взаимная, так что, когда отец привел ее к ней лечиться, она даже была рада.

Но когда выключили свет, малышка перепугалась и готова была расплакаться, еле смогли ее успокоить. А после первого сеанса она взбунтовалась. «Это же Кюннэй, не бойся», – уговаривали мы. «Это не она! Я ее знаю, это не она!» – чуть не плакала девочка. В итоге весь сеанс она провела на коленях у отца, уткнувшись лицом в его грудь – иначе не соглашалась. Так и вижу Кюннэй, произносящую на чистом якутском: «Ариша, повернись ко мне, покажи свое личико». А голос не ее – старика…

Однажды вечером решили прогуляться по Центральной набережной, где было множество всяких аттракционов, в их числе – террариум «Змеиная ферма». Я с детства боюсь всяких насекомых и пресмыкающихся, но скрепя сердце согласилась зайти. Входим – о ужас, змеи лежат грудами друг на друге. Тут у Кюннэй спина затрещала, и все эти гады ползучие начали вставать рядами, будто торчащие из пола гвозди. Еще и звуки какие-то издают – в едином ритме. У меня сердце от ужаса сжалось, и, схватив дочь за руку, я потащила ее к двери под немигающими взглядами змей. Работники террариума стояли с отвисшими челюстями. До сих пор как вспомню, так передергивает.

Как только мы вернулись из Крыма, позвонил напуганный отец: «Мать совсем плоха! Сознание теряет! Фельдшер пришел, да что он сделает… Скажи Кюннэй, только она и может спасти!» Это было около одиннадцати утра. «Бабушка твоя умирает», – сказала я дочке и услышала: «Я сейчас закроюсь в своей комнате, что бы ты ни услышала – не открывай дверь. Ни в коем случае не открывай! Иди на кухню и начинай печь оладьи». Стоя у плиты, я прислушивалась к доносившимся из дочкиной комнаты звукам: раздается то треск ее спины, то речь на непонятном языке, то становится тихо-тихо… Лишь после пяти вечера Кюннэй обессиленно позвала: «Мама!» Вбежав, я увидела, как моя девочка с белым как мел лицом лежит на кровати, не в силах встать. «Я бабушку с того света вернула, – проговорила она. – Еле-еле вырвала и назад привела». Тут же раздался телефонный звонок: отец сказал, что мать пришла в себя, и мы с Кюннэй, крепко обнявшись, заплакали.

Бабушка ненадолго пережила свою внучку. О том, какой срок ей отмерен, мне через своего помощника-кутуруксута сообщила Кюннэй: «Мама, бабушка скоро придет ко мне. День и час ухода изменить нельзя, с этим ничего не поделаешь. Меньше полугода осталось. Каждый день созванивайся с ней, а когда настанет час, запиши мой билайновский номер и положи ей в карман». Так и случилось – матери не стало 11 мая. Два дня она не дожила до дня рождения своих внучек. Мы с Туярой, выехав накануне, успели застать ее в живых – приехали в полдень. Едва увидев меня, она прошептала: «Детка моя уже здесь. Кюннэй здесь. Стоит в изголовье. Я к ней пойду, к пташечке моей». Той же ночью она умерла у меня на руках. Так в один год я лишилась самых своих дорогих, родных и любимых людей.

В августе 2015 года мы с Кюннэй поехали к моим родственникам в село Хоро. Самая старшая, она была у моих родителей первой и любимой внучкой. Все их разговоры были только о ней. И вот однажды днем я услышала, как она чужим голосом говорит по-якутски: «Что-то мне утятины захотелось». А мой отец – удачливый охотник, и даже имя у него говорящее – Лев, царь зверей. К каждому нашему приезду он загодя запасал добытых уток – ощипывал, опаливал и, услышав эту просьбу, сварил сразу двух и подал на стол. На самом деле Кюннэй, городской ребенок, утиное мясо не жаловала, но тут, благодарно улыбнувшись, унесла угощение в свою комнату и закрыла дверь. Вскоре оттуда понеслись звуки – она с большим аппетитом принялась есть. А когда она вышла, на тарелке лежали только косточки. Протягивая ее деду, она сказала по-якутски мужским голосом: «Как давно я уток не ел – соскучился!» Отец лишь улыбнулся: «Чисто же они едят». Входя в транс, она и мне говорила: «Свари побольше мяса и оставь на столе». Наготовив с вечера, утром я находила старательно обглоданные кости. Время от времени Кюннэй наказывала мне напечь оладий, и в обязательном порядке – если предстояло разобраться с каким-нибудь серьезным случаем. Не зря у наших предков появился этот обычай, переживший века…

Как-то раз весной мы отправились погостить к родственнице, которая жила в частном доме. Встретил нас дразнящий запах свежеиспеченных оладий. А Кюннэй вдруг стала смотреть в сторону печки – духовки на ножках, да с такой жалостью, потом взяла три оладьи, положила на тарелку и поставила под духовку, а тете своей сказала: «Дух-хранитель вашего дома совсем оголодал, с такой тоской глядит из-под печки. Не забывай его кормить». Она всегда говорила: «Про домашних духов-хранителей всегда надо помнить. Дом не должен долго пустовать – им от этого плохо. Если уезжаете надолго – оставляйте на столе конфеты, печенье. Все семейные праздники старайтесь отмечать дома».

Однажды, когда мы отдыхали в деревне, мой отец покормил огонь хлебом с маслом, а Кюннэй ему сказала: «Дедушка, вон же сливки на столе! Он сливок хочет, а не масла. Сейчас намажу на хлеб, а ты дай ему снова». Дед даже растерялся немножко: «Да привык как-то маслом кормить, вот и не подумал». А огонь, угостившись сливками, и вправду разгорелся ярче и заплясал в печке веселее.

Кюннэй всегда предупреждала, чтобы не забывали кормить землю, воду, огонь, духов местности. «И благодарить не забывайте – всюду есть глаза и всюду уши», – говорила она.

Однажды отправляясь на очередной сеанс, попросила приготовить кумыс (кисломолочный напиток из кобыльего молока) и мюсэ (бедренную кость с мясом в верхней части). Как раз был ысыах. Но, по правде сказать, этих настоящих якутских яств она и не знала, а слово «мюсэ» вряд ли слышала хоть раз. В состоянии транса она все попробовала – мясо съела, а белопенный напиток лишь пригубила, недовольно сказав чужим голосом: «Это разве кумыс?» Иногда просила нарезать мерзлого мяса: «Вдруг моим „людям” захочется».

В остальном она была совершенно обычным ребенком – веселая, озорная. Мы с ней были как подружки. Неразлучные подружки… В день, когда ей исполнилось восемнадцать, она сказала: «Свой день рождения я хочу отметить с тобой – только ты и я, – и добавила. – Мне очень тебя жалко». Я ей на это ответила: «Восемнадцатилетие будешь отмечать со мной, а другие дни рождения – с друзьями, без меня. Ты же вырастешь!» Откуда мне тогда было знать, что я в тот же год потеряю свою пташечку… А она будто чуяла это – всегда говорила: «Мне вечно будет восемнадцать!»

Да, она знала, что уйдет рано, и не раз предупреждала об этом, несмотря на все мои мольбы и запреты. «Меня все равно заберут, я здесь ненадолго. Поэтому мне нужно помогать людям, как можно больше помогать», – слышала я от своего ребенка. «Когда я уйду, не плачь, а то придется мне лежать в луже из твоих слез. Я буду сверху присматривать за вами и оберегать. Надгробие сделай из дерева: каменное давит, не надо. На прощании не включайте траурную музыку, пусть будут мои песни. Платье хочу, как у принцессы – красивое, белое. Поминки проведете не дома, обязательно в ресторане, а ты проконтролируй, чтобы все мои друзья туда пришли, а то на молодых никто внимания не обращает, не приглашают, не зовут – забывают, как будто их и нет. Если у тех, кто у меня лечился, возникнут какие-то неразрешимые проблемы, пусть придут на мою могилу, попросят помочь. Посмотрю, что можно будет сделать…» Я постаралась все выполнить в точности так, как она хотела.

Свою сестру Туяру она называла своим астральным близнецом, говорила, что сама привела ее в этот мир. Когда я носила ее, Кюннэй разговаривала с Туей. Положит пульт от телевизора мне на живот и говорит: «Если слышишь, дай знать». Туя тут же шевельнется, и пульт, конечно, падает на пол, а Кюннэй радуется: «Мама, видишь, она со мной играет!» Перед самым ее рождением она весьма толково рассудила: «Мы сами будем называть ее Туей, а для всех остальных она будет Туярой, а то Туя – слишком короткое имя». Свою младшую сестру Кюннэй очень любила, болела за нее, переживала – особенно когда Туя уезжала на соревнования.

Перед самым своим уходом она вдруг спросила: «Мама, представь, что у нас с Туей жизнь одного человека, поделенная на двоих. И надо выбрать, кому подарить жизнь – Туе или мне? Кого бы ты выбрала и кому подарила жизнь?» Меньше всего ожидавшая подобного вопроса, я не нашлась с ответом, да и не смогла бы выбрать одну из двух. Но дочь, как выяснилось, и не ждала его от меня, сказав, прежде чем я успела хотя бы открыть рот: «Я свою жизнь отдала бы Туярке, она маленькая и жизни не повидала». Я ей начала тогда объяснять, что такие вопросы задавать нельзя, неправильно это. Да и «люди» ее, выходя, интересовались на чистейшем якутском: «Как там Туяра, деточка наша? Когда приедет?» На словах «деточка Туяра» у них даже голоса смягчались. Но в самом начале они набрасывались на нее, как разъяренный бык на красную тряпку. Поэтому бедная Туя, замечая у Кюннэй признаки надвигающегося транса, спешила забиться в укромное место, пусть даже и в туалет.

В день похорон Туяра, крепко прижавшись ко мне, вытащила свой телефон: «Кюннэй живая, смотри – она меня в директе лайкнула!» И правда, Туе от сестры пришел лайк, а она отправила ответный лайк, и там тут же выскочило «просмотрено». Туяра, словно боясь, что я не поверю, сказала: «Я ей еще отправлю!» И опять появилось «просмотрено», и снова пришел лайк. «Видишь, видишь? Она есть, она живая!» На могилу сестры Туяра согласилась поехать лишь на третий год, до этого – ни в какую, но я и не настаивала. Она отказывалась принять то, что Кюннэй нет. Сестра для нее была жива. «Мне кажется, что она просто уехала куда-то – учиться или жить», – говорит Туя. Но когда мы вместе приехали на ее могилу, из глаз Джесегея побежали слезы – чистые, как родниковая вода. Это она дала понять, что рада видеть сестру.