Текст книги "Золотая кровь"

– Я тебя не боюсь. Хочу, чтобы ты за мной погонялся. Конечно, если ты настоящий мужчина. Если тебе достанет смелости встретиться со мной лицом к лицу, не прибегая к помощи братика. Уверен, тебе очень захочется превратить личное дело в войну с Агенорами, но подумай, по-мужски ли это. Честно говоря, я не очень-то верю, что ты способен на борьбу, если заранее не известно, что победишь ты. Ты трус и забияка. Задира, но не такой уж и страшный. Ты не сумел убить меня здесь, на твоей территории, ну а в других местах мне будет легче. Буду тебя ждать.

Он распрямился, бросил булаву – она легко и быстро покатилась по полу в дальний угол – и в сопровождении Александры оставил Миколаса наедине с его ненавистью и болью.

Они шли от серой залы по коридору. Александра, все время выжидающе смотревшая на него, наконец спросила:

– Мне расскажете?

– О чем?

– О том, что произошло на крышах Монпарнаса. С вами и маньяком. Мне не терпится узнать, какой вы нашли выход.

Где-то рядом часы пробили полночь. Издалека доносились испуганные крики, безумный смех, лязг металла, и когда эти звуки, мрачно отдаваясь в пустом пространстве, слились в одно целое, Бехайм снова почувствовал чуждость и безмерность всего, что его окружало. Несмотря на прелесть и открытость лица Александры, ему вдруг почудился хитроумный обман, несший в себе такую же угрозу и столь же непонятный, как тот, что сквозил из безглазого и безротого деревянного лица манекена-фехтовальщика. В ее зеленых глазах таинственно мелькали, вспыхивая, переменчивые токи. Не нужно ничего выдавать, подумал он, ни единым движением лица. Тут можно только притворяться. Он вдруг почувствовал крайнее изнеможение, словно яды возбуждения и усталости подорвали его последние силы. Ему хотелось отдохнуть, остановить вращение мыслей по их шатким орбитам.

– Нет, – ответил он ей. – Не сейчас.

ГЛАВА 9

Несколькими этажами ниже залы, в которой произошел бой с Миколасом, они обнаружили большую пустую комнату с белеными стенами, из углов лепного потолка которой глядели вниз гипсовые ангелы. Их серьезные, погруженные в созерцание лица, казалось, ручались за святую неприкосновенность пространства, за которым они надзирали. Обстановка состояла из двух мягких стульев, комода и кровати черного дерева, находившейся в самом плачевном состоянии: одна ножка была сломана, балдахин-шатер наполовину завалился. Большие размеры и какая-то болезненность конструкции – на фризе передней спинки было изображено сонмище перекошенных от боли лиц – придавали этому ложу сходство с погребальным кораблем. Они зажгли два фонаря, свисавшие с потолка, и комната осветилась бледным ровным пламенем. Комод сгодился как подпорка для покосившейся кровати, и теперь можно было расстелить матрац так, чтобы он не сползал. Бехайм сорвал с себя окровавленную рубашку, вытянулся и закрыл глаза. Александра же продолжала расхаживать по комнате, и, когда так прошло почти пять минут, Бехайм приподнялся, опершись на локоть, и спросил, что ее гложет.

– Ничего меня не гложет, – ответила она. – Просто мне немного не по себе. Мне всегда немного не по себе.

– Боитесь, вот-вот за нами придут де Чеги?

– Нет. – Она прислонилась к стене, спрятав за спину руки. – Они замыслят какие-нибудь козни, сплетут интригу, приготовят хитроумную ловушку, но в конце концов, когда дойдет до дела, а у них не будет полной уверенности в успехе, они потеряют голову и кинутся в стремительную атаку. Это в их духе. Они не способны действовать тонко.

– Вот поэтому-то их вполне можно подозревать.

– В убийстве Золотистой? – Она покачала головой. – Не думаю. На такое насилие они, конечно, способны. Но это конкретное преступление – не в их стиле. Тут, но крайней мере, требовалось что-то заранее спланировать. А они, как я уже сказала, обычно действуют экспромтом.

Бехайм рассматривал простыню, на которой лежал. Она была украшена изящным тисненым узором из шипов и роз – белое на белом.

– Я тут поразмыслил, – сказал он, – и пришел к выводу: так мне ничего не добиться. Я решил последовать вашему совету. Пробка от флакона – единственное имеющееся у меня косвенное свидетельство. Вы правы. У меня действительно нет выбора.

– Я знала – вы поймете, – глухо произнесла она.

– Вы сходите со мной в апартаменты Фелипе?

– Не могу, – сказала она. – Мне нельзя так рисковать. Если Фелипе застанет меня там, если обнаружит, что я вступила в игру против него, все погибло. Но вам, конечно, необходим спутник, который мог бы постоять у двери и предупредить об опасности. Да вы возьмите с собой служанку вашу. Жизель.

Ага, подумал он, вот оно – тут-то и нужно кое-что выяснить. Она вышла на главную тему, от которой будут зависеть все решения, связанные с Александрой.

– Что именно погибнет? – спросил он.

По ее лицу пробежала тень недовольства.

– Все, на что я рассчитываю.

– Власть?

Она поколебалась.

– Да, власть.

– Но ведь это не все.

Она кивнула.

– Мне не расскажете?

– Ничего особенного. Просто у меня есть кое-какие ожидания.

– И вы думаете, они сбудутся? Вы уверены, что я найду улики против Фелипе?

– Как я могу быть уверена? – Голос ее стал резким от раздражения, плечи напряглись, она сделала несколько шагов и встала у противоположной стены, спиной к ней.

На фоне беленой поверхности ярче стали рыжий оттенок ее волос, голубизна шелковой ночной рубашки, живой блеск глаз, словно откуда-то из белизны, из невыразительного белого неба явилась богиня.

– Значит, вы просто надеетесь на то, что Фелипе замешан? – спросил Бехайм.

Она снова кивнула.

Бехайм сел прямо, спиной к фризу из замученных лиц.

– А эти ваши ожидания... леди Долорес они случайно не касаются?

Ее щеки покрылись лихорадочным румянцем.

– Нет!

– Говорят, вы с ней очень сблизились.

– Сблизились! – злобно рассмеялась она. – Я бы не стала называть это так.

– А какое слово предпочли бы вы?

В ее горящих щеках прибавилось краски, он подумал: сейчас закричит; но она не открыла рта.

– Кажется, мои вопросы расстраивают вас.

– Меня расстраивает то, что вы как будто подозреваете меня.

– А чего бы вы хотели? Сами вы ничего не говорите.

Казалось, этот вопрос задел ее больше, чем другие. Она долго молчала, потом вернулась к кровати, села на край и провела пальцами но простыне.

– Фелипе просил меня помочь ему выяснить, что Долорес нужно от него, – сказала она. – Он ее подозревал. С тех самых пор, когда они стали любовниками.

– Зачем ему обращаться за помощью к вам? Между вами ведь давно все кончено. Разве нет?

Она откинула со щеки локон и устремила взгляд вверх, на одного из гипсовых ангелов, словно за советом. Глазам Бехайма предстала ее изящная шея, украшавшая ее голубая жилка, едва просвечивавшая сквозь белую кожу и исчезавшая у основания шеи.

– Не знаю, смогу ли объяснить наши с ним отношения, – начала она. – Сколько раз он по-скотски обходился со мной, да и я не раз его просто использовала. Между мной и Фелипе идет постоянная борьба. Она никогда не прекращалась. Он жестокий, извращенный ублюдок. Я бы нисколько не опечалилась, если бы его подвергли Озаряющему Жертвоприношению, и все же временами я чувствую к нему что-то похожее на любовь. Нас что-то связывает. Наверное, кровь. Любые наши чувства друг к другу всегда были сильными.

– У меня сложилось нехорошее впечатление, что вы замыслили отнять у него власть. Стать во главе рода Валеа.

– Это всем известно. Мы с Фелипе во многом согласны, но он недостаточно напорист. Чересчур любит поразвлечься, и это мешает ему должным образом отстаивать наши интересы.

– В чем же, по-вашему, ему недостает напористости? – спросил Бехайм.

– Да во всем. Например, он позволил нашим разногласиям с де Чегами перейти запретную черту. Зачем было затевать междоусобицу? Он просто не дает себе труда сгладить иногда какие-то шероховатости. А в последнее время – все эти разговоры о переселении Семьи из Европы. Он якобы на стороне Агенора. Но он не поддерживает дело безоговорочно. Он все выжидает, хочет подстраховаться, и не потому, что сомневается, он просто не желает проникнуть в суть этого вопроса.

– А как вы смотрите на переезд?

– Пока не поддерживаю, – сказала она. – Но считаю, что нужно незамедлительно снарядить экспедицию и исследовать возможность переселения. И если препятствий действительно нет и если это так безопасно, как утверждает Агенор, было бы глупо не основать новую колонию. Или что-нибудь помасштабнее.

Она говорила твердо, уверенно и, кажется, вполне серьезно. Ни в ее голосе, ни в жестах Бехайм не почувствовал никакой фальши.

– Вас это удивляет? – спросила она.

– Учитывая вашу известную дружбу с Долорес, да. Но о ней вы мне так пока и не рассказали.

Ее плечи снова напряглись.

– Долорес распустила слух, что мы с ней подруги, но это не так.

Она вздохнула и прислонилась к столбу у изножья кровати.

– Я прикинулась, что подружилась с ней, после того как Фелипе попросил меня помочь. Возможно, она меня раскусила. А может быть, дружба для нее совсем не то, что для меня. Однажды вечером я пришла к ней в гости, и она соблазнила меня. Я и раньше спала с женщинами, но выбирала всегда сама. А тут Долорес воспользовалась своей силой, и я подчинилась. Я не могла ей противостоять. Она принудила меня, заставила делать то, чего я не хотела. От начала и до конца это было самое настоящее грубое насилие. И я ее возненавидела. До сих пор ненавижу. Словами не передать, до какой степени. Ради Фелипе я продолжаю строить из себя ее подругу – надеюсь выудить что-нибудь такое, что обернулось бы против нее, что заставило бы его убить ее.

– Ну и как, удалось что-нибудь выведать?

Она потеребила складку голубого шелка, скрутила ее пальцами.

– Не знаю. И он, и она – скользкие, как черви. Кое-какие подозрения есть, но наверняка ничего не скажешь. Недавно я пришла к мысли, что, хотя Фелипе нужно, чтобы я шпионила за Долорес, у него еще кое-что на уме. Думаю, он задумал двойную игру, используя меня против Долорес, а ее – против меня. Ей он сказал, что подговорит меня следить за ней, как будто бы это и так не было правдой, якобы для того, чтобы она смогла сделать меня своей любовницей, о чем сама она давно мечтала. Но я ни в чем не уверена. Мне никак не отличить его истинные намерения от моих страхов по поводу его целей. А что касается побуждений Долорес... – Александра нервно рассмеялась. – Я знаю, что, куда ни кинься, везде тебя может поджидать коварство. Я уже боюсь за свою жизнь. Если Долорес хочет влиять на Фелипе, я могу быть для нее только помехой. А может быть, это все игры, шутки такие страшные? Не уверена, что и сами они в курсе того, что происходит сейчас.

Она положила руку Бехайму на колено.

– Поэтому я и решила втянуть вас в это дело. Мне было страшно. Я подумала, что вас можно использовать в борьбе против них. – Ее голос дрогнул. – Но теперь мне хотелось бы, чтобы...

– Чтобы не я, а кто-нибудь другой взвалил на себя эту тяжкую обязанность. За те несколько часов, что мы провели вместе, стало ясно, между нами есть какое-то внутреннее родство, нас что-то связывает, и вы это цените и не хотели бы ставить под угрозу. Но все-таки это поручение дали мне, и вы должны позволить мне действовать дальше, надеясь, что оказанная вами помощь не только послужит достижению ваших целей, но и позволит мне быстро и успешно справиться с задачей, и тогда мы сможем дать полную волю нашему взаимному расположению и сбудутся все наши заветные желания.

Он произнес это ровным, почтительным голосом, а в последних словах прозвучал неприкрытый сарказм, как будто он резюмировал очевидное и довольно сомнительное положение дел. Лицо его оставалось непроницаемым, он ждал, чем ответит она. Пожалуй, труднее всего было бы объяснить гнев, подумал он. Гнев или, скорее, вызов и впрямь мелькнул в ее глазах, но тут же в ее взгляде проступило замешательство и смятение, и, когда он договорил, она, потупив взор, отвернулась и сказала:

– Зачем вы стараетесь посмеяться над теми самыми чувствами, признания в которых добивались от меня всего полчаса назад?

В ее голосе прозвучала непритворная обида, но он не стал отвечать, решив собрать побольше доказательств, прежде чем можно будет прийти хоть к какому-то заключению.

Александра взглянула на него из-за плеча, лицо ее было печально, прелестно своей взволнованностью, как у ангелов, стерегших спальню по углам.

– Я не могу рассеять ваших подозрений. От них нельзя избавиться полностью. Ими тут пропитано все, и особенно сейчас, тем более принимая во внимание стоящую перед вами задачу. – Она опустила глаза и сказала: – Но я сделаю то, что в моих силах.

Она встала, прошла к одному из подвесных фонарей и притушила его пламя, так что осталось лишь крошечное тлеющее белое острие, как у копья.

– Что это вы делаете? – спросил Бехайм.

– Я же сказала: то, что в моих силах.

Она пригасила свет другого фонаря, и в комнате воцарился приятный полумрак. Затем она сбросила с плеча бретельку ночной рубашки. Обнаженная часть ее стана белела в полутьме.

– Не очень изобретательный ход, – сказал он, воспламеняясь и вместе с тем тревожась. – Я не идиот. Вы рассчитываете что-то этим доказать?

– Я не доказательства тебе приготовила. – Она подошла к самой кровати и остановилась, держа правую руку на второй бретельке. – Итак, Мишель. Что я сейчас должна сделать?

Его язык набух, во рту пересохло.

– Неужели ты скажешь, что не хочешь меня?

– Нет, – ответил он, – не скажу.

– Мишель, забудь на время про убийство. Забудь о том, кто мы. И где находимся. Может быть, мы не добьемся успеха. Бывает, часто думаешь: вот я чувствую то-то и то-то, а в конечном счете оказывается – не то. Но если нам суждено проиграть, давай сделаем это как мужчина и женщина, не дадим подозрению затуманить наш взор.

Она легла на кровать рядом с ним.

– Я хочу любви, Мишель. Любви, не просто физической близости – этого добра всегда хватает. Голый секс меня не интересует. Там всегда чего-то не хватает. Но любовь – это другое. Уж не знаю, сколько лет у меня этого не было. Даже не помню, на что это похоже. А с тобой... – Она взяла его за руку, провела большим пальцем по костяшкам его пальцев. – С тобой, я чувствую, все будет хорошо. Как ты считаешь? Возможно ли это между нами?

Он хотел было что-то сказать, промычал что-то – не столько отвечая, сколько просто соглашаясь, но она приложила палец к его губам и не дала ему открыть рот.

– Знаю. – Она перешла на шепот. – Я все знаю.

ГЛАВА 10

В искусственном полумраке бледное тело Александры на фоне простыни приобрело лунный оттенок; казалось, оно притягивает к себе свет. Она была огромна – неправдоподобно длинные ноги, текучие, ни с чем не сравнимые линии и размеры. Бехайма околдовала непомерность того, что предстало его взгляду, сначала обозревшему экваториальную выпуклость ее живота, дальше – ровно лежащие холмы грудей с темными оазисами вокруг башенок сосков, потом опустившемуся от грудей к буйной лонной поросли меж бедер, и ему вдруг вспомнилась песчаная скульптура спящей великанши, которую он видел много лет назад на испанском пляже – с такими же плавными переходами форм. Он поцеловал ее – короткое знакомство языков и губ, – его напряженный член был стиснут между животами, она задрожала, затрепетала где-то в самой глубине своего естества, в какой-то тайной неразведанной штольне, и от этих едва доходящих до поверхности нежных сейсмических сотрясений он почувствовал себя мощным гигантом. Ему хотелось, чтобы они сплелись в восхитительном потрясении, от которого по небу ее души ослепительно пронеслись бы кометы и вся плоть ее содрогнулась бы. Он покрывал поцелуями ее тело, двигаясь вниз по грудной клетке, оставляя языком блестящий след, как улитка.

– Нет, – едва слышно прошептала она, сжав руками его голову, пытаясь оторвать его от себя.

Но он был полон решимости, его было не остановить. Он лег меж ее ног, его ноги высунулись за край кровати. Двумя пальцами он проник вглубь нее. Он ласкал ее языком и руками, лихорадочно ощупывая груди. Ему показалось, что в густой терпкости ее вкуса он уловил тонкий оттенок смятения, тревоги и понял: нужно проделать губами путь обратно, поцеловать ее в губы, успокоить ее – ведь она одинока и растеряна, не знает, чем ему ответить, чего от нее хотел бы он. Постепенно она стала входить в ритм – и не только в движениях, это было какое-то внутреннее биение, развертывающаяся тайная пульсация, руководившая его губами и языком. Бедра ее раскачивались, вздрагивали. Она погладила его по волосам, как бы молчаливо давая разрешение. Ее ноги раздвинулись шире. Ему подумалось, что он, погружаясь, проходит сквозь пласт сдерживаемых ею чувств к тому серому мертвому пространству, которое он ощущал в ней и теперь может оживить. Он подсунул руки под ее ягодицы, приподнял ее, приник к ней губами, будто пил из супницы. Ее потряс неистовый стон, как будто она рожала, как будто что-то рвалось из ее бока. Ее скользкие бедра сжали его голову. В его ушах звенела кровь. Александра что-то тихо бормотала. Какие-то невнятные слова, сбивчивый свист дыхания, оперенье прелестных звуков, возгласы, вдруг обрываемые тяжелыми вздохами. Он чувствовал, как в ней разгорается отклик, до сих пор состоявший из разрозненных, беспорядочных фрагментов, которые теперь начали всплывать, смешиваться, проникнутые жаром, который разжег он. Он был в упоении от неистового высвобождения чувств, разбуженных в ней, ему нравилось распалять эту страсть. Как пещерному человеку, хрюкающему от восторга, что высек кремнем искру и развел костер. Но вдруг она стала сталкивать его с себя, шепча:

– Мишель! Мишель, пожалуйста!

Она освободилась от него, он, согнувшись, лежал на боку рядом с ней, с липким лицом, ничего не понимая, напряженный член покачивался и слабел в неожиданном холоде.

– Что случилось? Что-то не так? – спросил он.

Она торопливо-неловко ответила:

– Не надо так сразу. Ладно? Прости. Я просто хочу, чтоб ты был со мной.

Смущенный, чувствуя, что не смог ей угодить, он сказал:

– Извини, мне казалось, ты...

– Нет, – оборвала она, притягивая его к себе, ласково кладя его голову себе на грудь, – ты не виноват, просто я хочу видеть твое лицо, твои глаза.

А когда он снова заговорил, она поцелуем остановила сумбурный поток его слов.

Вскоре комнату заполнила тишина, окутав их, – так безмолвие занимает пространство разрушенных взрывом зданий, сглаживая углы, создавая как бы уютный, свой уголок. Они поцеловались снова, и поцелуй растворил остатки неловкости. Она подняла правое колено и оперлась им о его бедро, позволив его члену плавно скользить у нее между ног. Если бы он чуть подвинулся, то вошел бы в нее, но он чуть подался назад, теперь не совсем уверенный в себе, – он хотел, чтобы она вела его. Ее дыхание участилось. Быстро высовывая язык, она покрывала легкими поцелуями его губы, щеки. Поцелуи агнца, поцелуи змия. Наконец она вытянула руку, и ее пальцы, холодные, как мрамор, обвились вокруг его члена, и он погрузился в нее – сразу, глубоко и сладко, и почувствовал, как отступают все эти пустые годы, уходят вдаль, а ее маслянистый жар смыкается вокруг него, захватывает его, сжимает, и все это под мелодичный выдох, сменившийся, когда он вошел чуть глубже, резким вдохом. Она в безумном ритме замолотила бедрами, как будто какие-то быстро машущие крылья совсем лишили ее веса.

– Ты такой чудесный, Мишель! – прошептала она.

Хоть это и было сказано в пылу страсти, в сияющую минуту близости, ее детское восклицание и слово из сказки прозвучали в его ушах грубой фальшью. То, что она может назвать его по какому-то поводу чудесным, отдалило его, снова заставило усомниться. Но он был сейчас тесно связан с ней, поэтому сомнениям не удалось полностью взять над ним верх, и ему захотелось не отставать от нее, двигаться с такой же мощью, словно в каком-то безумном состязании, выдыхать в ее губы обрывки ласковых слов. И вдруг она не выдержала темпа, сорвалась с ритма, сбилась, и тогда он помог ей сбавить скорость, начать медленно вращать жернова сладострастия, войти в тихую область посреди этой бури, туда, где можно говорить, быть нежным. Он сказал ей, как она красива, и она, глядя на него снизу вверх, коснувшись его подбородка, щеки, произнесла в ответ: «Мишель», – так серьезно, задумчиво, как будто смотрела на сокровище, обнаруженное среди старой рухляди, и вдруг придумала ему имя, решив теперь называть его так.

Он втянул в себя ее язык и тронул то место, где они соединились, клейкую смесь пота и их соков, спаявшую их вместе, размазавшуюся по бедрам. Она схватила его за руку, прижала ее к своей щеке и лизнула его пальцы, пробуя на вкус смазку их слияния. Он уже яростно двигался внутри нее, но она остановила его и, глядя на него светящимися глазами из-под полуопущенных век, сказала:

– Постой! Я хочу чувствовать тебя вот так... хоть одну минуту... всего минуту.

Она прижалась лбом к его лбу. Что-то давило на него, смутно теснило. Как будто воздух вокруг уплотнился, потеплел, облегая их. В его душе толпились невыразимые слова и чувства. Он беспорядочно ощупывал руками ее груди, талию, бока, словно слепой скульптор, осваивающий новый материал. В каждой точке ее тела бился быстрый, как у птицы, пульс. Он знал – она жаждет, чтобы он отдал ей себя полностью. Но еще долгие минуты она лежала недвижно, с оцепенелым в своей сосредоточенности лицом. Наконец она занесла лодыжку ему под колено – с необычайной легкостью. И силой. Что за силища обнаружилась в ней! Неисчерпаемые залежи мощи – и все они были сосредоточены в глубине, там, где она держала его, – в сети атласных силовых связок, прикрепленных к костяной седловине, к которым шли потоки мышц и мосты сухожилий, переброшенные через реки крови, конструкции из нитей и перемычек, по которым, вибрируя, бегут нейронные потоки, симфонии ревущей тревоги и удивительной радости, пробуждающие к жизни целое море захлестывающей энергии, женский мир непостижимой выносливости и упругости. По сравнению с ней его собственные силы казались ничтожными, чем-то смехотворным, жалким животным качеством, в то время как ее мощь говорила о вечной тайне, о веках трагедии, была столь самодостаточной и уверенной в себе, что ей не требовались дурацкие тотемические действия мужской власти, чтобы себя утвердить. Чувствуя это, он вдруг ощутил себя до странности наивным, неискушенным, и одного того, что она подперла его колено лодыжкой, стало достаточно, чтобы он понял: двигаясь внутри нее, он осуществит какое-то природное назначение этой ее силы. Но когда она заставила его лечь на нее сверху, как бы оградив длинными бедрами от опасностей, от него ушло это чувство покорности, теперь он был целиком с ней, они стали равными в охоте за наслаждением. Их крики и шепот казались частью кокона, который они сплетали из тепла и близости, извлекая блаженство, как шелковые пряди. От равномерного, пробного ритма они перешли к бурным вариациям, лишь незначительно отклоняясь от согласованности темпа и положения: жаркие, молотящие движения; мягкие, почти балетные смены поз; замедления, когда они собирались с силами, оживляли осязание, прежде чем снова неистово ринуться в неизвестность. Он думал, что кончит раньше нее, чувствовал это гениталиями – меж ног у него набухал жар, но что-то вдруг изменилось в ее теле под ним, оно осело, потом затвердело, затем внутри нее побежали волны, как будто земное притяжение действовало на нее в каждый миг по-разному. Возвратно-поступательные перемещения ее бедер и ягодиц утратили размеренность. Она торопливо, невпопад, резко поднималась навстречу ему, на полпути они шлепались друг о друга. Из живота ее изошел страшный стон, как будто кто-то только что пришел в сознание, повернувшись в беспамятстве и вдруг со всей силой почувствовав боль от удара, опрокинувшего его. Она застонала снова, на этот раз как больной, бьющийся в припадке. Ее пятки вдавились ему под колени, но мгновение спустя она раздвинула ноги, и напряжение, стискивавшее мышцы ее икр и бедер, теперь хлынуло ей в живот. Дрожащими руками она водила по его лицу, потом распростерла их и вцепилась в края матраца. Подымаясь, она вскинула голову и плечи и безумным взглядом уставилась туда, где ходуном ходили их бедра – как будто ей хотелось знать, что там происходит, а увидев это, она была потрясена.

Вскоре он понял, что участвует в метаморфозе или, скорее, возвращении отнятого, в освобождении ангела желания и его борьбе с демоном, так долго жившим в ее теле и подавлявшим его. Ее голова моталась взад-вперед, она комкала в горстях простыню, срывая ее с матраца. Лицо ее вытянулось, исказилось. Бедра дергались и извивались, как в пляске. Одна нога напряглась и била его в бок, как доска, оторвавшаяся во время шторма. И вдруг она обмякла, и он ощутил, буквально осязая сквозь их соединившуюся плоть, как что-то плавно движется внутри нее, как ослабевают ее ответные движения, как становится легче дышать, словно в дождь после молнии. Кризис миновал, она снова похорошела, тело ее, облитое потом, светилось, и он снова почувствовал благоговение перед ней, свою простоту и наивность, воспринимая ее как существо из совсем другого мира – пришельца или ангела, героиню фантастического романа, спустившуюся на землю из каких-то волшебных сфер, похожую на нас и непохожую, способную услышать, как бьется сердце у кузнечика, улыбающуюся, когда гневается, у которой с человечеством общего – только любовь, и которая, попав в плен в подлом, до невозможности примитивном обществе и в своем невинном благородстве пострадав от гнусного предательства, гибнет в каком-то непонятном нам исступлении чувств или же превращается в одну из совсем уж непостижимых бесплотных сущностей. Тело Александры снова затряслось, задрожало каждым нервом. Пот бисеринками катился по ее грудям, шее, сверкал на лице. Ногтями она царапала ему спину. Руками шарила по его бедрам. Она выгнулась, вздыбилась, и он застыл над ней, решив, что так сейчас нужно сделать ради нее. Она кричала, как будто в каком-то замешательстве, будто встревоженная чем-то. Клыками она прокусила себе нижнюю губу, и на ней показалась капелька крови. Можно было подумать, что ее насилует, терзает электрическими ударами сила, исходящая от каких-то божеств, неуправляемая, мутировавшая, вырвавшаяся внутри нее на свободу. Он положил ей на грудь ладонь, назвал по имени, стараясь успокоить, – буря в ней наконец утихала, она плыла по течению, легко, как перышко, покачиваясь на волнах последних содроганий и ослабевающих потоков чувства.

Над ними в полумраке медленно струился теплый воздух, пронзаемый тысячей беспорядочных точечных вспышек, – так, должно быть, перемещается джинн, заточенный в бутылку: плотное печальное облако духа и магии. Бехайму хотелось продолжения, хотелось оставаться в ней, в этом состоянии мира и легкости, охватившем их. Теперь, наверное, можно сказать ей слова, которые раньше он и помыслить не мог произнести вслух, но он боялся, что какая-нибудь мелочь – всего лишь звук его голоса – вдруг все испортит. Он чуть провел рукой по ее бедру, и от одного этого прикосновения, и еще от ее отклика – она под ним чуть шевельнулась – в нем все изготовилось к финалу. Из него хлынуло блаженной струйкой, это было простое, обычное освобождение, как будто отпустили тонкую горячую золотую тетиву. Он резко вошел в нее глубже, стараясь усилить ощущение. Еще раз. Поняв, что происходит, она закачала бедрами, втягивая его еще дальше в себя и сама взбираясь на последний малый пик экстаза, с рыданиями выплескивая из себя бессвязные слова:

– Никогда я... Никогда... Ах, Мишель!.. Я никогда... никогда не предам тебя...

А когда он, опустошенный, распростерся на кровати, она сомкнула руки за его спиной, приникла губами к его горлу и, как будто пытаясь докричаться до его крови, принести всем ее частицам немыслимую присягу на верность, как вассал феодалу, громким шепотом произнесла:

– Никогда!