Текст книги "Дары ненависти"

Столовые приборы в худых тонких руках не танцуют – они порхают бабочками. За десять лет при дворе Его Императорского Величества можно научиться почти всему – пить не пьянея, вкушать экзотические яства с видом усталым и презрительным и не вспоминать о правилах этикета, которые въедаются прямиком в костный мозг. И тогда освобождается место и время, чтобы быстро-быстро думать. Порой это умение спасает жизнь.

«Саннива – очень опасное место, а дворец императора – капкан, из которого сбежать можно, только отгрызя самому себе лапу», – любил повторять Бранд. На случай, если юная супруга забудет и попытается продемонстрировать привычки и манеры грубоватой янамарской выделки. Девичья память, наивность и непосредственность плохо совмещались с активной светской жизнью, которую они стали вести вместе с Брандом Никэйном, и если бы не он… Что скрывать, Саннива сожрала бы молоденькую дурочку с костями и потрохами.

Одиннадцать лет… Бранд… Как так получилось, что обречена на Внезапную Смерть только Джона, но умерли все, кто ее окружал, кто любит и ненавидел? Она – проклятая бабочка-однодневка – пережила всех: родителей, сводных братьев и сестер, мужа. Удивительная случайность или неумолимая предопределенность?

Накануне свадьбы она – государственная невеста – рыдала в десять ручьев. Лорд Джафит не знал, что придумать, дабы заткнуть этот девичий слезопад. «Ты хочешь, чтобы Его Императорское Величество узрел твой распухший красный нос и узкие заплывшие глаза? Ты хочешь опозорить меня перед всем двором? – верещал он и топал ногами. – Ты сама выбрала лорда Никэйна, забыла?!»

Да – сама, да – выбрала. Ткнула пальцем в темноволосого темноглазого мужчину со впалыми щеками и длинным носом, безучастно стоящего возле окна, и буркнула: «За этого пойду!» Назначенный императором сват – лорд Джафит – удивился так, что у него едва глаза на лоб не вылезли. Бедолагу вообще удар бы хватил, узнай он, что янамарская невеста сосредоточенно размышляла всю ночь и почти все утро, прежде чем остановиться на кандидатуре Бранда Никэйна. Он подходил идеально, его условия оказались самыми лояльными, о нем говорили – разумный человек. Что еще нужно? И, самое приятное, он был только на одну восьмую ролфи. Не повезло графу с одним из прадедушек.

И все равно Джоне было страшно. Все эти чудовищно неудобные, тяжелые наряды, пылающие яростью взгляды эсмондов, вынужденных сочетать шуриа в храме бога, отвернувшегося от Третьих, навязчивый шепоток, проникающий сквозь множество покровов, под которыми традиционно прячется невеста, заставляли ее дрожать.

– Выгода очевидна, моя леди. Граф Никэйн – из клана Дхел Верд, а значит, императорский родич. Третья все равно умрет, а земли в итоге достанутся короне и клану. Либо напрямую, либо через наследника.

– Если она успеет родить…

Но Джона точно знала, что успеет. Вот теперь, драгоценные мои, она успеет.

Тив Херевард прошелестел слова обручальной молитвы на совершенно непонятном большинству присутствующих на церемонии архаичном языке диллайн, похожем на злобный птичий клекот.

А рука у Бранда оказалась на удивление крепкой, когда он сжал влажную и холодную ладошку невесты.

– Ты любишь сорбет?

Девушка тихонько фыркнула:

– Кто ж его не любит?

– Я заказал для тебя клубничный.

На свадебном пиру жених и невеста едят мало, поэтому холодный и приторно-сладкий напиток пришелся как нельзя кстати. Он тек по подбородку и рукам, прокладывая весьма заманчивые маршруты для губ. Новобрачный развлекал Джону пикантными историями из придворной жизни, она уморительно пунцовела от смущения и хохота. Сорбет, смешные байки, поцелуи, никаких лишних вопросов – вот как-то так. На этом они и поладили…

– Мама, ты уже десять минут смотришь на оливку.

– А?! Прости, дорогой, я задумалась.

– Над тем, что написал лорд Джафит?

Очень скоро Рамман станет полновластным хозяином Янамари, ему нужно учиться не только управлять своими землями, но и разбираться в высоких интригах. Но у него больше нет Бранда Никэйна, который мог на пальцах объяснить самые сложные и скрытые механизмы власти, посоветовать, где нужно проявить напор, а где смиренно обождать своей очереди. Поэтому Джона не таила от сына никаких своих дел, кроме некоторых, особо неудобных, и смело давала знакомиться с перепиской. Лишнего мальчик не поймет, зато будет в курсе столичных интриг. К тому же у лорда Джафита прекрасный стиль изложения. Это вам не каракули управляющего! Читай и получай удовольствие от каждого слова. А заодно учись, учись, детка, как нужно излагать мысли.

– Все и впрямь так плохо, как он пишет? Тебя ждет опала?

– Я так не думаю, – улыбнулась одними глазами Джона. – Орик… э… лорд Джафит всегда немного преувеличивает.

– Или преуменьшает, – процедил Рамман сквозь зубы. – В тебе проснулась материнская заботливость и желание оградить дитя от неприятностей? Не поздновато ли? Сначала отправляешь меня к Аластару Эску, а потом…

Ах, как же он сейчас похож на своего отца! Тот же не терпящий возражения тон, ловчий взгляд из-под тяжелых надбровий. Через несколько лет мало кто осмелится солгать Рамману Никэйну, графу Янамари, не рискуя при этом здоровьем и жизнью.

Джона раздраженно швырнула салфетку на паркет, изображая недовольство.

– Тебе не надо знать больше, чем ты уже знаешь, сын мой. Это небезопасно, и это неразумно.

«И некому объяснить, что наследник Янамари не может позволить себе лезть в неудачный заговор, главный вдохновитель которого казнен совсем недавно».

Шесть лет назад Джона чуть было не поддалась соблазну удержать Бранда, оставить его рядом в виде призрака, в виде легкого духа. Сейчас бы он сидел на подоконнике, лицом к своей семье, спиной к окну, широко расставив локти и засунув ладони в карманы штанов, совсем как раньше.

«Дурацкая идея, Джой. Ты бы со мной никогда так не поступила».

Если настойчиво думать о мертвом, то он услышит. В последние дни Джона слишком часто вспоминала покойного мужа, чтобы это прошло безнаказанно и для него, и для нее.

– Чистая салфетка, миледи.

Бейл с видом мученика за веру подал на серебряном подносе причудливо сложенный лоскут льна.

«Эк я их выдрессировал», – сказал до озноба знакомый и самодовольный голос. От его обладателя осталась горсть пепла, развеянная над морскими волнами рукой безутешной вдовы.

Бранду Никэйну в приданое к невесте-шуриа досталась не только прекрасная земля, годовой доход, исчисляемый баснословной суммой, не только развалины замков, фермы и пастбища, но и целая армия ленивых бездельников-слуг, паразитирующих на графских милостях. Мор, выкосивший в одночасье половину провинции, отчего-то не коснулся именно той части обитателей Янамари-Тай, без которой можно было и обойтись. Во всяком случае, так высказался Бранд, когда увидел грязь и запустение, организованное прислугой по случаю отсутствия хозяйской руки. Бейла новобрачный, помнится, собственноручно лупцевал по хребту обломком метлы.

«За дело, Джой. Исключительно за дело».

И опять же трудно не согласиться, что воровать господское серебро – преступление, за которое иной раз вешают.

«Как это мило, что ты сейчас на моей стороне. Семнадцать лет назад ты бурно протестовала против моей «тирании», – хмыкнул призрачный супруг. – Да ты никак выросла, девочка моя?»

«Убирайся! Ты умер, Бранд Никэйн. И что тебе не сидится там, где… где там положено сидеть? Ты мертв, – сурово напомнила ему Джона и добавила: – Убирайся, а то оставлю стеречь дом, как цепного пса».

«Уж и пошутить нельзя… Такая нервная. Пора обзавестись любовником, – съязвил дрожащий от сдерживаемого хохота голос. – И по статусу положено, и по норову…»

«А вот я сейчас!..» – вспылила мысленно графиня, блефуя.

«Уже убрался. Люблю и целую!»

Это и в самом деле ужасное проклятие – чувствовать мир как шуриа. Попервоначалу даже вилку было в руки брать не слишком приятно. Держать ее, видя вместо собственных смуглых пальцев лапку бабки – женщины столь недалекого ума, что родне пришлось ее отравить, пока не навлекла на семью позор и гнев императора. Или того хуже – сухощавые персты одного из предков-ролфи по отцу. Вилкам-то почти пятьсот лет, они помнят еще Великий Раздор и Вилдайра Эмриса. Люди помнят долго, а вещи – еще дольше.

На десерт были фаршированные орехами моченые сливы вприглядку с кисло-унылым выражением на лицах обоих сыновей.

– Много сладкого есть – вредно, – спокойно сообщила она юным страдальцам, вынужденным вкушать блюдо слишком полезное, чтобы быть вкусным.

Уже вытерев губы и ополоснув пальцы в розовой воде, Джона передумала насчет беседы с Рамманом. Так случалось часто. И он просто ждал, когда в голове у его ненормальной во всех отношениях матери щелкнет некий тайный рычажок и недозволенное станет доступным.

– Пойдем в кабинет, поговорим об интересующих тебя вопросах, сын мой.

Рамман лукаво подмигнул младшему братишке. Мол, смотри и запоминай, еще пригодится наука. Идгард ответил понимающей ухмылочкой, став на миг откровенно похож на сытого совенка – круглые искристые глазенки, острый носик и тонкие губы.

– Итак, мой милый, что же ты хотел узнать о нынешнем положении дел при дворе? – спросила леди Янамари, занимая свое законное место в кабинете – за широким столом в высоком кресле. В том самом, в котором Рамман еще не отвык видеть Бранда.

Будь она на локоть выше ростом и чуть обильнее в плоти, Джойана выглядела бы исключительно величественно. Лиф нежно-зеленого атласного платья туго обтягивал единственную деталь облика, выдающую в ней женщину. Без высокой полной груди графиня смотрелась бы бесполым подростком. Не спасала даже грива, а иного слова и не подберешь, чтобы описать эти жесткие тяжелые космы, которые Джона собирала в большой пучок на затылке, размером чуть меньше ее собственной головы. Удивительно, как тонкая, вернее, тощая шея, беззащитно торчавшая из остреньких плечиков с выпуклыми дугами ключиц, выдерживала такую нагрузку, да плюс к тому еще массивные гроздья серег и платиновую диадему.

Рамман последовал приглашающему жесту, присел в кресло и даже закинул ногу за ногу.

Он – взрослый, он – взрослый, он – почти совсем взрослый. И не надо смотреть на собственную кровь и плоть так, словно видишь ее… его насквозь.

– Зачем тебе вообще понадобилось связываться с Гарби и его сворой? Что тебя лично не устраивает в нашем императоре?

В Атэлмаре Вайерде Ол-Асджере, в человеке, правившем остатками Великой Империи Синтаф, Джоне не нравилось все. Начиная от раздевающего взгляда и заканчивая манерой кушать яблоки (несколько ленивых укусов и – в урну). Но если говорить о том, каков он как владыка Великой Империи, то для оглашения краткого списка претензий потребовалось бы несколько часов. Он так азартно растранжиривал государство, что даже самому аполитичному обывателю становилось не по себе. Дело было не в грандиозных празднествах и не в экзотических прихотях, тут милашке Атэлмару по части дорогих причуд до предшественников еще расти и расти. Но то, как он каждый раз сдавал интересы своей страны, вызывало ропот недовольства даже у эсмондов.

А еще он был чересчур ролфи, не в обиду бешеным будет сказано. Ибо ролфи какие угодно бывают, только не трусливые, а император уродился редкостным трусом.

– Атэлмар ищет поддержки там, где не следует, а именно – у конфедератов, раз за разом делая им непозволительные уступки и тем самым ослабляя Синтаф.

Двести пятьдесят лет назад часть восточных провинций сумела вырваться из цепких объятий Великой Империи, точно так же, как это сделал Архипелаг Ролэнси. Точнее, они воспользовались удачным моментом и, пока диллайн и ролфи пытались утопить друг дружку и страну в крови, тихонечко объявили о независимости. Поодиночке они бы никогда не выстояли, но, объединившись в Конфедерацию Свободных Республик, одержали почти бескровную победу над тяжко раненным Синтафом, обессиленным затяжной гражданской войной. И вот теперь «усилиями» недальновидного самодержца Базил, Идбер, Фиртсвит, Хродвин и Эббо не только стали вровень с бывшей метрополией, но и начинали примериваться к ее богатствам.

– О небеса! – Рамман театрально воздел руки. – Патриотка из тебя никудышная, честное слово. Придумай что-нибудь еще.

Джона недобро прищурилась. Тонкие брови – в линию, губы закушены, без единого слова говорящие: «Здесь пока я хозяйка, а ты всего лишь очень дорогой моему сердцу наследник. Не забывай своего места, родной!»

– Тогда просто считай, что мне не хочется отдавать твои земли в загребущие лапы ролфи. Как только Вилдайр Эмрис сочтет, что Синтаф подгнил достаточно, он придет со своей бешеной сворой.

И тут сложно было что-то возразить. На Ролэнси спят и видят знамя с Бегущим Волком, победно вознесенное над Виннстанской цитаделью в Санниве.

– Не надейся, что тебе или твоим потомкам забудут родство с шуриа, – напомнила мать. – Они до сих пор не успокоились.

– Поэтому ты поддерживаешь повстанцев с Тэлэйт… – и осекся под яростным блеском глаз. – Прости. Конечно, Шанта. Я оговорился.

Назвать последнюю гавань шуриа ненавистным именем, данным врагами-ролфи, все равно что в лицо плюнуть. Не нужно так шутить, мальчик.

– И поэтому тоже, – неласково огрызнулась Джона. – Во всяком случае, мы с Лерденом попытались хоть что-то сделать там, где хваленые эсмонды только зубами скрипят от бессилия.

– И кого же вы с Гарби собирались посадить на трон?

– Во-первых, не стоит говорить так, будто только мы вдвоем заварили эту кашу. Многие принесли свою горсточку в общий котел. Во-вторых, попытка не удалась, и теперь бесполезно обсуждать кандидатуру возможного претендента. В любом случае, это должна была стать компромиссная фигура.

– Как в свое время Атэлмар Вайерд?

– Именно. Он устраивал почти всех эсмондов, высокие диллайн тоже не возражали, и то, что Атэлмар по матери – чистокровный ролфи, склонило в его пользу чашу весов старой аристократии. Идеальный карманный император. Был.

– Так почему он теперь лижет зад конфедератам?

«Фи! Как грубо! Но очень верно по сути».

– Слишком боится за свою власть, – отрезала Джона. – Что тут непонятного? Заводит независимых союзников, играет в поддавки, чтобы потом расплатиться по всем счетам единым махом.

«Вот только эсмондов ему не победить, и поэтому игра не стоит свеч».

Сын озвучил невысказанную мысль более чем прямолинейно. Почти как Бранд, только без крепких выражений:

– Тив Херевард его самого… хм… куда захочет. Прости, мама. Но на что Атэлмар рассчитывает? И на что рассчитывали вы с покойным Лерденом, не заручившись поддержкой эсмондов? Положим, в Совете аннис закрыли бы глаза, но тив Херевард тебя на дух не выносит.

«А вот этого тебе знать не нужно, дорогой мой».

Вместо ответа Джона улыбнулась, демонстрируя ровные мелкие зубки.

– А почему, как ты считаешь, его настолько спешно предали казни?

Откровенно говоря, Раммана больше всего волновал другой вопрос:

– Почему тебя отпустили? Только потому, что ты все время пряталась в тени, или благодаря молчанию героического Гарби?

О! Интонации прирожденного собственника прорезались?! Юному графу было невыносимо думать, что его мать и этот плюгавый недоросток могут… Тьфу!

– Со мной не так просто справиться, уверяю. И твой отец оказался прекрасным наставником по части интриг и заметания следов.

«Какой из двоих?» – просилось на язык. Аж чесалось. Так нестерпимо, что Рамману пришлось прикусить дерзкий орган зубами, до крови.

– То-то он уже шесть лет как убитый, – буркнул юноша недовольно и краем глаза отметил моментальную смену выражений на лице сиятельной графини Янамари. Словно мелкая рябь по зеркальной поверхности озера, какая бывает от легчайшего ветерка. Было или не было, а если и было, то прошло.

Джона ничего не сказала, но бойкий мальчик Рамман побледнел и заерзал на шелковом сиденье кресла. Такого цвета тучи над бушующим морем. Вот уже вокруг черного узкого колодца зрачка мерцают переливы серо-синего тумана.

– Я отомстила. Счет закрыт.

Разговор тоже окончен. И Рамману вовсе не обязательно было слышать «Вон!», чтобы убраться из кабинета как можно скорее. Нужно всего лишь дождаться, когда переменится ветер и закончится буря.

Шуриа не ведают жалости, и нет у них уважения к мертвым. Наверное, потому что они точно знают, что смерть – это еще не конец всему. Они веками жили на равнинах Джезима, который потом станет Сэдренси, а еще чуть позже – Великой Империей Синтаф, жили наполовину в простых человеческих делах и заботах, наполовину в мире духов. Как водится – рождались, любили, сражались и умирали, а после смерти становились духами – свободными духами этой земли. А как же иначе, если шуриа были людьми свободными…

В груди у мужа была смертельная рана, его глаза остекленели. Мертв, бесповоротно мертв, мертвее не бывает. Молодая вдова опустилась на колени, в почти черную лужу крови, не замечая, что безнадежно портит роскошное бальное платье. Убить на балу, заколоть за портьерой в самый неподходящий момент – как это пóшло.

А с другой стороны, их с Брандом история просто не могла закончиться хорошо. Так и случилось.

– О, нет! Бранд! Бранд! Бранд! Где бы ты ни был, вернись немедля! Вернись!

Она сама не заметила, как отворила несуществующую дверь и шагнула туда, куда, по мнению благочестивых эсмондов, смертный ходить не должен, если он не еретик и не богоотступник. Они всегда так говорят, стоит сделать хоть шаг в сторону от догм, смысл которых до конца понимают всего несколько посвященных. В конце концов, это всего лишь точка зрения земных служителей Предвечного.

– Бранд!

Еще мгновение, и Джона бы непристойно, жалобно разрыдалась. Вот позору-то было бы!

«Как ты надоела мне, женщина. Почему ты все время орешь? Издевательство какое-то. Я даже после смерти не могу от тебя отделаться».

Он стоял рядом, положив невесомую ледяную руку на плечо своей… вдове. Почти такой же, как прежде, – те же непокорные темные кудри, впалые щеки, отливающие свежевыбритой синевой, насмешливый опытный рот, глубокие глаза, раньше темные, ныне же сапфирово-синие, исторгающие призрачный свет. Мужчина, одиннадцать лет бывший Джойане мужем, другом и соратником, в чьей груди теперь черная рана, а глаза навеки закрылись.

«Скажи мне – кто? И… и будь волен».

Бранд насмешливо улыбнулся, крепко-крепко сжал плечо, промораживая его до костей, и посмотрел куда-то сквозь Джону.

«Это скучно, дорогая, – промурлыкал он. – Ищи сама. Должна же ты чем-то заниматься, кроме как готовиться к погребению и тратиться на достойную тризну?»

Люди не меняются ни при жизни, ни после смерти, они либо начинают понимать что-то важное, либо нет. Бранд Никэйн всегда отличался сложным характером, он не уважал легких путей и простых решений, и он любил Джону, по-своему, как умел. Поэтому дал ей именно то, в чем она нуждалась, а именно – пищу для ума, огонь для сердца, повод жить дальше, по большому счету сделав любимой женщине последний подарок – возможность найти убийцу и утолить боль потери местью. Жестокой и вероломной, как это водится у шуриа. Саннива содрогнулась, видят Великие Духи, при дворе месяц пересказывали друг другу кровавые подробности. Из уст в уста, из уха в ухо, нервно подрагивая коленками, кусая губы от острейшего возбуждения. Вдова Никэйн показала высший класс – никаких свидетелей, никаких доказательств. О, Предвечный! Ее же даже в столице не было.

Домыслы все, недостойные высокородных и всемогущих сплетни и пустые наговоры! Ничего не знаю, никого не видела, отдыхала от света на модном курорте, лечила издерганные нервы целебными водами. Леди Янамари – несчастная вдова, забыли?

Но родня убиенных отчего-то же не стала искать справедливости, а дело тихо замяли. Как будто ничего не случилось.

И как это часто бывает, одно событие влечет за собой целую цепочку других, самых неожиданных, почти невозможных.

Лерден Гарби оценил решительность Джойаны Никэйн по достоинству. И она снова встретились с Аластаром, а потом…

Из жестких объятий памяти Джону выдернул осторожный стук в дверь.

– Мамочка?

Если судить по часовой стрелке, графиня просидела без движения полтора часа, созерцая поверхность столешницы. Тропы прошлого причудливы и запутанны. Никогда не знаешь, куда приведет следующий поворот – в сад блаженств или на пепелище ненависти.

Идгард, сам того не желая, появился в самый нужный момент.

– Господин Харрик остался доволен твоими успехами?

– Он сказал, что я молодец, но немного ленюсь, – прощебетал мальчик, вбегая в комнату со скоростью камушка, умелой рукой брошенного над поверхностью озера.

Так деревенские пареньки играют в «блинчики». Прыг, прыг, прыг, бульк! Прямо в объятия матери.

– Но ты же пообещал стараться и впредь слушать учителя внимательно?

– Конечно, мамочка.

«Это пока ты рассеянный и мечтательно-задумчивый, мой совенок, а пройдет совсем немного времени, каких-то пару-тройку лет, и ты станешь таким же одержимым, – с грустью подумалось Джоне. – Тебе будет мало и неба, и земли, и моря. И я даже не знаю, хорошо это или плохо, потому что я – Третья, мне не дано, а ты… ты все же Первый».

Нет, все-таки смерть определенно не последний предел. Если бы Бранд не умер, если бы не его загробное упрямство, если бы не остервенение, с которым графиня Янамари взялась за вендетту, то не сидел бы у нее на руках ясноглазый мальчик, пахнущий овсяным печеньем и чернилами. История закончилась не так уж и плохо, если разобраться.

Бранда она оплакивала, Идгарду радовалась, память о муже была такой нежной и счастливой, а будущее сына – столь опасным и непредсказуемым, что в целом получалась весьма жгучая смесь чувств. Даже для шуриа, чья жизнь в прямом смысле зависит от того, насколько ярко они воспринимают бытие. Во всяком случае, так принято считать.