Текст книги "Злое счастье"

– Мир велик, – вздохнул Эйген.

– Воистину, вигил. Я привезла тебе маленький подарок.

– Вот как?

Кананга любила делать подарки, но непременно со смыслом. И, как правило, послание граничило с откровенным оскорблением.

– Я слышала, ты собираешь поделки Рыжего Мэя. Вот я и подумала, тебе понравится владеть шкатулкой, которую он вырезал из корня юнипера.

Хан’анх не знал: обидеться ему или порадоваться вниманию принцессы. Но она сама разрешила его сомнения:

– Мысль о том, что в нее можно будет насыпать горсточку пепла, которая останется от Рыжего, непременно придется тебе по вкусу.

«Пытаешься подольститься? – безмолвно спросили желтые зеницы Эйгена. – Не поздновато ли?»

«А если и пытаюсь? – лукаво улыбнулась женщина. – Накажи меня».

«Не сейчас», – отстранился воин.

Если бы не ожидавший его Повелитель… Эйгену потребовалось обуздать свое вспыхнувшее желание так же, как иной раз приходилось обуздывать необъезженного скакуна – жестко и грубо. Иначе он бы набросился на Канангу, чтоб изнасиловать или избить… или…

Оставалось только, скрипя зубами, смотреть, как принцесса уходит прочь, зазывно покачивая бедрами.

«Женщины есть зло», – напомнил себе вечную истину Эйген.

А может быть, правы надменные выскочки униэн, когда твердят о проклятье, лежащем на Людях Ночи? Эта невыносимая власть животных, переменчивых страстей над духом неестественна для разумного существа. Перемудрили Боги, заманили в ловушку доверчивых дэй’ном, а проклятые дары превратили Полуночных в живые игрушки Судьбы. Любовь, в любой момент готовая обратиться в ненависть, радость – в злобу, разве это не проклятье? Нет? Тогда, что же это такое? За что?

Господин Мангэ, терпеливо ждавший окончания беседы с принцессой, не решился напомнить о себе. Он очень убедительно сделал вид, будто обнаружил дырочку на занавесках.

По всей вероятности, Повелитель этой ночью тоже решил обуздать свои желания. Вдвойне подозрительно. Из жаркого сумрака приемной навстречу Эйгену проскользнули всего двое: юноша и девица. Обычно же из опочивальни Олаканна выскакивало, самое меньшее, четверо наложников. А чаще всего Повелитель не торопился отвлекаться от своих забав, обсуждая с хан’анхом государственные дела без отрыва, так сказать, от удовольствий.

– Пришел Верховный Вигил, о, Повелитель! – торжественно провозгласил Мангэ и распахнул двери перед Эйгеном.

Большинство подданных Олаканна не имели права поднять глаз выше, чем до колен властителя, но Верховный Вигил к таковым не относился. И он мог видеть, что Повелитель пребывает в крайнем беспокойстве. Так вот зачем дворец полон умиротворяющих запахов! Иначе воды озера вокруг дворца уже окрасились бы кровью придворных, попавших под горячую руку властелина Чардэйка. Дворцовый парфюмер не зря ел свой хлеб и пил свое вино.

Эйген хотел совершить положенную этикетом серию поклонов, но был остановлен решительным жестом Олаканна.

– Перестань! У тебя и без этих выкрутасов закружится голова, хан’анх, – бросил он. – Будешь пить?

– Если прикажите.

– Приказываю!

– Тогда буду, – улыбнулся Эйген.

Мальчишеская внешность Повелителя и его откровенное нетерпение могли ввести в заблуждение кого угодно, но только не Верховного Вигила. За 80 лет он успел изучить Олаканна вдоль и поперек, но все равно иногда побаивался перечить даже в сущих мелочах.

Если бы ничтожная наложница Хиннга смогла увидеть Повелителя, она бы удавилась от зависти. Водопад из черного шелка – его блестящие волосы, не у каждой женщины сыщется такое богатство. Бледное лицо разрумянилось, голубые глаза сверкали, атласный халат струился с узких плеч, подчеркивая стройность стана. Еще бы, самая чистая и здоровая кровь во всем Чардэйке. Даром, ох недаром без устали воспевали красоту Олаканна лучшие поэты современности. Жаль только, норов его воспеть некому! Считается, что его предки в начале времен делили Дары Богов между остальными дэй’ном. Вот и не обделили себя ни в чем.

Словно в подтверждение мыслей Эйгена Повелитель жадно припал губами к большой чаше с вином. И пока не выдул половину, не остановился. Заодно бдительно проследил, чтобы его ночной гость не отставал.

– Пей, пей. Не отравлю. Сегодня ты мне нужен.

Вино оказалось крепленое, чрезмерно сладкое и густо приправленное пряностями. Непривычного человека оно валило с ног после трех хороших глотков. Но не Эйгена.

– У меня три новости, – молвил Олаканн, облизываясь.

– И все три – плохие?

– Нет, Эйген, ошибаешься, – ехидно оскалился Повелитель. – Одна другой хуже.

– Очаровательно.

– Начну с относительно приятной. Для тебя. Я приказал четвертовать Согана. Ты рад?

– Рад, – не покривил душой хан’анх. – Но это означает, что Водительница скончалась от ран.

– Верно. Умерла в первый час после заката. И как бы я ни относился к Согану, пришлось его казнить. Я разгневан.

В свое время покойный военачальник был любовником Повелителя, а нынче дочка Согана ходила у Олаканна в фаворитках. Еще неизвестно, чем для нее обернется казнь папаши. Либо Повелитель осыплет девицу золотом в порыве раскаяния, либо прикажет удавить потихоньку: тут все зависит от минутной прихоти. Эйген был рад, что ни разу даже не пытался познакомиться со своими кровными детьми. В его положении – они стали бы вечными заложниками воли Повелителя.

– Смерть Йагра’су – большая потеря для всех нас. Теперь придется искать новую Водительницу и ждать, пока она вырастет и войдет в полную силу. Брать в бой такую колдунью было непростительной ошибкой, – совершенно серьезно заметил хан’анх.

– Пей еще!

Эйген снова выпил. Оставалось только дивиться, как в Олаканна помещается столько жидкости. Повелитель хлестал вино, как воду.

– А какая же третья новость? – спросил Верховный Вигил.

– Ага! Ты заинтригован! – обрадовался Повелитель.

– Вы всегда чрезвычайно проницательны, Величайший.

Глаза Повелителя сияли голубыми алмазами. Он нервно облизнул губы.

– В предсмертном прозрении Водительнице открылось тайное. Она назвала имя того, кто станет Верховным Королем униэн.

– Кто же это?

– Наклонись, мой хан’анх, я скажу тебе это на ушко, – сладко пропел властелин дэй’ном.

Эйген перегнулся через стол, покорно выполняя желание Олаканна. Его горячие губы почти касались мочки уха, а дыхание обжигало. Говорил он медленно, смакуя каждое слово, точно запретную сладкую фай.[11]11
  Фай – наркотик-галлюциноген.


[Закрыть] Перекатывая на языке ненавистное имя кусочком пряной древесной смолы, дарующей покой и забвение.

И когда Эйген услышал это имя, то непроизвольно скомкал в кулаке тонкую золотую чашу с остатками вина. Точь-в-точь, как неаккуратный писец мнет испорченный кусок дешевой бумаги.

– Что?! – взревел он вепрем-подранком. – Этого не может быть! НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

Воистину, в припадке ослепляющей ярости он превзошел самого Повелителя и одновременно доставил тому невыразимое для каждого истинного дэй’ном удовольствие – понаблюдать, как сородич бесится от злости и не может выплеснуть ее на ближнего.

Восторгу Повелителя не было предела. Самое время направить стопы в квартал отверженных-дэй’о, чтобы утолить жажду крови и насилия. Будь она проклята!

Глава 6
Право Судии

Даэмли

Окончательно распогодилось после праздника Ито Перворожденной. Прижимистая северная весна неожиданно щедро одарила Приграничье теплыми ветрами и солнечными деньками, не поскупилась она на обильное цветение садов и бурные всходы на полях. Птицы вили гнезда, лесные опушки покрылись ковром из цветов. Небо, словно тщеславная юница, безотрывно гляделось в зеркала озер, и даже коварная Бэннол решила прикинуться скромной пограничной речушкой. Она серебристой ленточкой петляла меж рощ и холмов, одним своим видом напоминая Мэйтианну о его долге хранителя границ Тир-Луниэна.

Зачастили послы из сопредельных государств, стремясь заблаговременно заручиться поддержкой князя униэн. Шпионы в тайных депешах в один голос твердили об агрессивных намерениях Чардэйка. Дэй’ном серьезно готовились к вторжению, чуть ли не вдвое увеличив численность своей армии. Владыки Сатта и Бурмиэ жили в ожидании скорой войны и торопились обновить старые союзы. Все они знали: если кто и сумеет остановить орду захватчиков, то лишь Рыжий Мэй. Полнейшему взаимопониманию мешали старые распри и вековые обиды нэсс, переговоры быстро заходили в тупик. Поэтому в крепость Мартис, удачно расположенную на границе между тремя королевствами, Рыжему пришлось ездить раз пять, прежде чем высокие стороны сумели достичь некоторого компромисса. В последний раз Мэю удалось также выторговать беспошлинный провоз оружия из ангайских анклавов. Уже кое-что!

После круглосуточного столпотворения в Мартисе, где невозможно ни на мгновение остаться одному, сама возможность некоторое время помолчать казалась Рыжему восхитительной. Он ехал впереди отряда и думал о том, что отдал бы все оставшиеся годы жизни и посмертие в придачу за возможность хотя бы несколько чудесных погожих дней остаться в полном одиночестве. Будь у Мэя в запасе пара суток, он бы провел их на берегу неприметного лесного озера. Даже костра не стал бы разводить. Филины уже, должно быть, вывели пестрых, вечно голодных птенцов, а в лисьих логовах возятся пушистые детеныши. На солнечном склоне ветер колышет мохнатые колокольчики сонника изумительного лилового оттенка. Напиться вдосталь покоя и тишины, рассыпать душу невесомым пеплом в траву. И забыть. Как Хелит.

Мэй и сам не отказался бы узнать, что с ней приключилось на самом деле. Почему-то ему казалось, что жизнь той, другой Хелит, была удивительной и необыкновенной. Нездешней. Однажды увидав, с какой отчаянной тоской девушка выглядывает через амбразуру на крепостной стене, рассматривая окрестности, Мэй понял, что она, в отличие от большинства мужчин и женщин, точно знает, что такое быть свободной. Выдайся хоть малейшая возможность, одна с радостью вырвалась бы из тесного мирка приграничного замка. Другая Хелит привыкла быть независимой. И тут как раз Рыжий ее понимал лучше, чем кто-либо другой. На том, собственно, они и поладили меж собой, словно заключив безмолвный договор, суть которого сводилась к незамысловатому взаимному дополнению друг друга. Мэй помнил, но не чувствовал, а Хелит чувствовала, но не помнила. Во всяком случае, вместе они оба стали сильнее, чем поодиночке.

Мэй улыбнулся своим мыслям. Сейчас дорога снова повернет, и откроется потрясающий вид на Эр’Иррин. Тот самый, который пленил сердце Рыжего с первого мига, едва он увидел, где ему предстоит провести остаток дней. Тогда на месте красавца замка черным зубом торчала выгоревшая дотла черная башня в окружении обрушенных стен, и все равно Мэй разглядел скрытую красоту каменистого холма, поверил в то, что правильно распорядился своей судьбой.

Рыжий натянул поводья, останавливая Сванни, залюбовавшись творением рук своих, а заодно и дождался, когда подтянутся сопровождающие его воины.

Он прикрыл от слепящего солнца глаза ладонью, словно пытался разглядеть крошечную девичью фигурку на одной из стен. Дайнар понимающе усмехнулся. Рыжий не скрывал, как ему приятно это ненавязчивое внимание.

«Ничего ты не понимаешь, – мысленно откликнулся Мэй на многозначительную ухмылку друга, не в силах сдержать досаду. – И не поймешь, даже если я начну объяснять. Она – не одно лишь смазливое личико и стройная фигурка, она не жалеет, не сочувствует, и если верит, то не слепо… Она знает. Она видит незримое».

Но ничего такого говорить Дайнару Рыжий не стал, а высказался совершенно в ином духе:

– До чего же мне охота жрать.

– Еще бы, – фыркнул тот. – Ты ничего не ел почти два дня. Только пил и пил воду. Я уж было решил, что ты болен.

– Да? – удивился Мэй. – И верно! Не хотелось. Зато теперь я готов съесть быка.

– До быка придется еще несколько дней потерпеть, но у Лэйвы обязательно найдется что-нибудь вкусненькое.

Традиция требовала в Сайгэллов день закалывать черного бычка, жарить его на вертеле, чтобы досыта накормить всех, кто пожелает разделить радость окончательного воцарения на земле времени Даэмли – Возрождения. Дети, родившиеся после Зимника, получат имена, влюбленные соединятся брачными узами, а обиженные обретут защиту и справедливость.

– Если ты и в этом году попытаешься избежать Права Судии, то поползут нехорошие слухи, – негромко напомнил Дайнар. – В канун большой войны лучше избежать народного недовольства.

– Я помню, – бросил Мэй.

Солнечный свет в одночасье померк для него, будто светило закрыла черная грозовая туча.

Хелит проснулась от шума на внутреннем дворе под окнами ее опочивальни. Какое-то время она лежала без движения, свернувшись калачиком, с головой накрывшись одеялом. Лежала и боялась не только шевельнуться, но даже раскрыть глаза, чтобы не спугнуть призрачные лоскутки сновидений, которые с таким трудом сумела удержать в памяти.

Каждый вечер, укладываясь в кровать, Хелит засыпала с четким заданием – вернуться с добычей. И каждую ночь она видела что-то восхитительно родное и утраченное, в снах Хелит была у себя дома, среди своих, и все вокруг было знакомо, понятно и объяснимо. Но утром девушка просыпалась без единого воспоминания об увиденном, со звенящей пустотой в голове, хотя во сне каждый раз клялась себе, что вот теперь-то точно ничего не забудет. А рассвет, подобно наглому карманному воришке, умудрялся похитить ее бесценное сокровище в последний миг перед пробуждением.

Но Хелит не сдавалась. Она пробовала снова и снова. Память же упорно пряталась в мире снов, как партизан в лесу, и не поддавалась ни на угрозы, ни на сладкие увещевания.

А без воспоминаний Хелит сама себе казалась призраком, кем-то, не принадлежащим миру живых. Иногда ей чудилось, что все наоборот. По-настоящему она живет где-то в другом месте, а Эр’Иррин со всеми его обитателями – бесконечный, мучительный сон. Разве сны помнят о яви?

«Ну пожалуйста! Пусть сегодня я вспомню!» – молила она непонятно кого и засыпала в слезах.

Но, видимо, кто-то злокозненный выбил из рук хрупкую посудину прошлой жизни, и она разбилась на миллионы крохотных осколочков, которые не собрать и не склеить заново.

Наконец Хелит сбросила одеяло и открыла глаза, упершись взглядом в высокий сводчатый потолок теплого песочного цвета. Осторожно прислушалась к собственным мыслям и вынуждена была признать очередное позорное поражение. Ничего. Ничегошеньки. Пусто.

Делать было нечего, в Эр’Иррине никто не мог себе позволить роскошь нежиться в теплой постели. Замок ожил: после звонкой переклички сменилась стража на стенах, без остановки скрипел ворот колодца – конюхи торопились наполнить поилки для лошадей, хлопали двери, ругались прачки, размеренно бил молотом по наковальне кузнец. Здесь у всех и у каждого были свои занятия и обязанности, не исключая самого князя Мэйтианна. Если он не объезжал отдаленные гарнизоны, то погружался в отчеты и донесения; если не гонял на плацу своих воинов, то сам упражнялся в боевых искусствах. А еще он находил время для разбора жалоб подданных друг на друга, а для этого изучал законы и уложения, которые зачастую противоречили друг другу. От зари до заката не знал князь отдыха и покоя, а если бы мог, то заполнил бы делами даже ночные часы. К превеликому счастью обитателей Эр’Иррина, здесь по ночам принято было спать. Причем не мудрствуя лукаво на боковую народ отправлялся, едва лишь солнце опускалось за горизонт, тем более что подъем на заре ожидал абсолютно всех, вне зависимости от положения и титула. Иначе в Приграничье не выжить. В столицах, там – да, некоторые и до полудня спят. Тайгерн не скупился на рассказы о нравах, царивших в Лот-Алхави. Благо нашлось для его повествований немало заинтересованных слушателей. И пока хорошенькие ушки были заняты, не менее хорошенькие ручки трудились над прялкой, ткацким станком или шитьем. Девушки-униэн, хотя и считались придворными дамами эр’ирринского князя, работали наравне со всеми остальными. Им вменялось в прямую обязанность всячески обихаживать благородных воинов: чинить их одежду, следить за ее сохранностью, лечить раненых и даже развлекать в меру сил.

Хелит же была на почетном положении гостьи и могла спокойно бездельничать, но сидеть сложа руки в то время, как ее новые подруги гнут шеи, и к тому же слушать бесконечные байки лорда Тайго ей не хотелось.

Мадд Хефейд, пока не уехал в Далатт, успел от души замордовать девушку пересказами былых подвигов ее предков. Вернее сказать, подвигов представителей семьи Гвварин. Поначалу Хелит честно пыталась запомнить, кто, кому, когда и почему отрубил голову или перерезал горло, но быстро сбилась со счета своим безвременно почившим предкам мужского пола. Предки женского пола занимались исключительно домашним хозяйством. Они честно воспитывали детей и не мешались у мужчин под ногами, когда те в свое удовольствие кромсали врагов на куски разной величины. Судя по всему, жизнь униэн, впрочем, как и остальных народов, особым разнообразием не отличалась. Можно даже сказать, что у сородичей Хелит имелись некоторые преимущества по сравнению с остальными. Беседуя с Гвифином, она выяснила, что женщинам дэй’ном вменялось в обязанность лишь деторождение, а сестры по полу из народа ангай вообще не считались свободными людьми, от рождения и до смерти пребывая в собственности мужчин. Сначала – отцов, потом – мужей, а затем – сыновей и внуков. От этих открытий Хелит становилось как-то совсем не по себе. Где бы она ни была раньше, но Там все было несколько иначе. Кажется…

От полного саморазрушения ее спас Рыжий. Его угрюмые посулы относительно своего общества оказались не такими уж и страшными. Хелит очень быстро уверилась, что более молчаливого и погруженного в себя мужчины она никогда раньше не встречала. По большому счету, Мэй не нуждался ни в компании, ни в собеседниках. Но ему срочно требовался живой свидетель реальности собственного существования. Своего рода зеркало, заглянув в которое, он мог сказать себе: «Я есть!» Таким свидетелем и стала для него Хелит. Она была допущена в святая святых – в огромный княжий кабинет, похожий одновременно на книжный склад, оружейную комнату и архив. Рыжий разрешил ей брать и читать любую книгу, разворачивать любой свиток из тех, что хранились в ящиках громоздких резных шкафов. В отличие от Гвифина, который, точно дракон над кучей злата, чах над своей чародейской библиотекой и пресекал любые попытки Хелит приблизиться к ней хоть на шаг. Чокнутый колдун, что с него возьмешь! Мэй посмеялся над чудачествами ведуна, но посоветовал явить великодушие и не обижаться.

– Тебе мало моего кабинета? – спросил он.

– В твоем хранилище нет никакого порядка. Все книги стоят вперемешку.

– Почему? – удивился Рыжий. – Толстые стоят рядом с толстыми, а тоненькие на одной полке с тонкими. Тяжелые внизу, а легкие наверху.

– А разве не проще рассортировать по темам? Чтобы исторические хроники – отдельно, стихи – отдельно, а учетные книги лучше попрятать в сундуки.

Мэй удивленно приподнял левую бровь, оценив по достоинству дельное предложение.

– Ну так сделай, как считаешь нужным. Ты у нас ученая – тебе и порядок наводить.

– Ученая?! – растерялась Хелит. – Гвифин сказал?

– Сам вижу, – хмыкнул князь и вернулся к своим депешам.

А Хелит принялась за новую работу с неожиданным для себя энтузиазмом, категорически отказавшись от помощников из числа прислуги. По крайней мере, ее дни теперь были заполнены делом, требующим внимания и сосредоточенности, чтобы поменьше думать о собственном духовном увечье. Пока Мэй был в отъезде, она упорядочила бумажный хаос до состояния близкого к идеальному, добравшись наконец до учетных книг.

Рыжий осторожно заглянул в приоткрытую дверь и застыл на месте. Князь не знал, что и сказать, когда увидел свой преобразившийся кабинет, подивившись упорству девушки. Он все стоял и стоял в дверях, любуясь аккуратными табличками, приклеенными к каждому ящичку и на все полки. Пусть только теперь Хельх или Дайнар посмеют бросить свиток где попало!

Хелит его не замечала, полностью погруженная в какие-то сложные расчеты, вооружившись вощеной дощечкой, абаком и стилом. И, судя по глубокой морщинке, которая залегла у нее между бровями, полученный результат ее совсем не радовал.

– Доброго тебе утра! – сказал Мэй, входя в кабинет.

Девушка приветливо улыбнулась, но выйти из-за хозяйского стола не торопилась. Мэй заглянул в ее работу и удивился еще сильнее:

– Если бы мне кто сказал, то ни за что бы не поверил, что молодую девицу может заинтересовать такая проза, как учет урожая.

– Тебя дурит управляющий, – заявила Хелит глазом не моргнув.

Мэй открыл рот и тут же его закрыл, не зная, что ответить.

– Это довольно серьезное обвинение, леди Хелит, – сообщил он.

– Я могу доказать обман.

– Вот как?

Ему ничего иного не оставалось, как расположиться в кресле напротив. Есть Мэю уже не хотелось.

– Излагай, – приказал он.

Как владетель обширных земель, он обязан был следить за правильностью сбора налогов в королевскую казну. Приграничье платило не так уж и много, в сравнении с фианни Исконного Тир-Луниэна, исполняя свой долг перед короной иным путем – защищая рубежи королевства. И все же хозяйства облагались небольшими податями. Те, кто просто растил урожай, платили натурой, и даже не обычную десятину, а всего лишь двадцатую часть. Такое послабление привлекало новых поселенцев, искавших в Приграничье больших, чем везде, вольностей. А вот с перепродажи товара нужно было платить налог деньгами. Королевские мытари строго за этим порядком следили и наказывали ослушника плетьми. Мэю, разумеется, никакие плети не грозили, но опозориться перед Короной он все же не хотел.

– Вот смотри. На третьей странице написано, что закуплено зерно по три цана за мешок. А на странице семнадцать, где ведется учет продаж, через десять дней продается точно такое же количество зерна, но уже по четыре с четвертью цана. И с разницы налоги не платились, я проверяла. А двадцатую часть оброка с этого зерна отдали как положено. Вроде бы за десять дней зерно посеяли, оно успело взойти, его собрали, а урожай продали. И все за твой счет, князь, – доверительно поведала Хелит.

Рыжий полистал учетную книгу, сверился с записями. Все правильно, все сходится.

– Ты знакома с основами рунного счета?

– Выходит, знакома, – усмехнулась невесело девушка. – Не удивлюсь, если окажется, что я так же мастерски владею топором палача.

Мэй возмущенно фыркнул, но ничего не сказал. Чем Лойс не шутит? Все может быть.

– Много еще нашла… м-м-м… нарушений?

– Интересная картина получается. Вроде бы сеют рожь и ячмень, а время от времени вырастает гречка. По цифрам это почти не видно.

– Под носом воруют, – нахмурился Рыжий.

– Понемножку, – согласилась Хелит. – Чтобы не так заметно.

– А куда Фельс смотрит?

– Эконом твой? – уточнила девушка. – Скорее всего, он про такие тонкости и знать не знает. Его как научили складывать между собой пять рунных знаков в два столбика, так он и складывает…

– А думать – не думает.

– Только ты не ругай его сильно. Он мне все время помогал чем мог, – вступилась за провинившегося эконома Хелит.

Князь молчал, отстукивая пальцами на столешнице затейливый ритм и пытливо вглядываясь в далаттку. Не иначе замыслил что-то. А взгляд у Мэя тяжелый, жесткий, как плеть, – порой зыркнет и припечатает к стене намертво.

– Покажи-ка мне, как ты здесь складывала, – попросил он, указывая на колонку счетных знаков.

Девушка выполнила задачу. Не слишком быстро, но вполне уверенно.

– Как ты догадалась, что при письменном счете, в отличие от устного, принято считать дюжинами? – изумился Рыжий.

– Сначала я, конечно, запуталась, – призналась Хелит. – Все ведь считают до десяти, а тут совсем иной принцип.

О том, как Хелит вычисляла закономерности, Мэй слушал вполуха. Девушка снова преподнесла ему сюрприз, и немалый.

– Я вот тут подумал… – прервал он рассказчицу. – Вдруг ты еще сможешь мне кое в чем помочь? Мне пригодится твой образ мыслей, логика и рассудительность. Раз уж ты сумела разобраться в том, в чем не каждый ученый муж силен, то, может, тебе еще и не такие высоты по плечу, – объяснил Рыжий и добавил: – Помоги мне, Хелит. Больше мне некого просить.

И если бы на колени бросился и молил униженно, не произвел бы на девушку большего впечатления. Запавшие глаза, от усталости сменившие цвет с ярко-зеленого на блекло-серый, глядели прямо и честно.

– Конечно, я тебе помогу, – твердо пообещала она, осторожно касаясь его прохладной руки. – Все, что будет в моих силах. А что случилось-то?

С возвращением властителя Мэйтианна в Эр’Иррин подготовка к большому празднику перешла в бурную фазу на грани истерики. Со всего Приграничья под стены крепости съезжались вассалы Рыжего, заставив шатрами подножие холма. Красные, желтые и синие, они издали казались исполинскими цветами, которые в одночасье выросли на единственном пологом склоне. В самом замке вовсю кипели бурные приготовления. Круглые сутки пылал огонь в кухонных печах, ароматы кушаний пропитали насквозь каждый камень. Эр’ирринцы поголовно исходили слюной и желудочным соком, а за урчанием подтянутых животов иногда не было слышно голосов. В неимоверно торжественной обстановке из стада был выбран бычок черной масти без единого белого волоска. Его рога покрасили в красный цвет и напоили пивом, но бычок грядущей участи отнюдь не возрадовался, а скорее наоборот – попытался сбежать, едва не перетоптав кучу праздношатающегося народа. К слову, безуспешно, ибо побег жертвенного животного почитался дурной приметой.

Парадный Зал украсили на славу, словно вознамерившись переплюнуть роскошь столичных приемов нарочитой, но изысканной простотой. В обычные дни он стоял закрытый и пустой на радость и раздолье паукам, особенно в зимние месяцы, когда протопить его становилось делом безнадежным. Поэтому от Зимника до торжеств Сайгэллова дня здесь воцарялся стылый полумрак и неживая тишина. Когда же высокие витражные окна отмыли от грязи, смели всю паутину, вычистили очаг, украсили колонны хвойными гирляндами и лентами и до блеска натерли древние медные щиты на стенах, пространство чудесным образом преобразилось. Теперь в парадном зале можно было принимать самого Верховного Короля униэн, если бы он вдруг изъявил желание почтить своим вниманием владения Мэйтианна’илли. Впрочем, в праздничный день здесь и без короля было не протолкнуться. Разнаряженные в лучшие одежды гости собрались под сводами главного зала Эр’Иррина, чтобы приветствовать огневолосого князя. Не только бароны и рыцари, но и большинство землевладельцев, достаточно зажиточных, чтобы позволить себе роскошь путешествовать и веселиться в разгар полевых работ. Униэн, нэсс и ангай без всяких препон смешались в одну большую яркую разноголосую толпу. Кое-кто уже успел опрокинуть один-два кубка домашнего вина из замковых кладовых. Поэтому радость от созерцания поднявшегося на возвышение Рыжего Мэя была самой что ни на есть неподдельной и искренней.

По случаю торжества он облачился в котарди густого темно-зеленого цвета. На таком фоне огненно-красные волосы, распущенные по плечам, сияли чистой медью. Рядом с ним, благородным и царственным, Хелит чувствовала себя чужой и неуместной. Она бы с удовольствием постояла где-нибудь в сторонке и полюбовалась Мэем издалека. Но на нее была возложена почетная обязанность хозяйки праздника, как и следовало равной по статусу гостье неженатого князя. Даже платье, в котором показалась на люди Хелит, подобрали под стать наряду Рыжего – из серебристо-оливкового шелка. В длинных прорезных рукавах мудрено было не запутаться, но Хелит постаралась ни в чем не подвести князя. Когда они с Мэем церемонно шествовали к трону на возвышении, в напряженной тишине каждый шаг Хелит отзывался тихим шорохом ткани, напоминающим шелест листьев под ногами.

Против всех ожиданий, парадный трон князя не показался Хелит увеличенным подобием кресла в Малом Зале. Весьма скромно украшенный стул без спинки, с подлокотниками, предназначался для того, чтобы любой подданный мог убедиться, насколько прямо умеет держать спину вельможный властитель.

Опустившись на сиденье, застеленное черной волчьей шкурой, Мэй горделиво вскинул подбородок, скорее по неискоренимой привычке, нежели из потребности покрасоваться, оглядывая ликующую толпу гостей. Хелит расположилась по левую руку и чуть позади. Кресло по правую руку занял Тайгерн – по праву младшего брата и ближайшего родича. Средний сын Финигаса, как опытный царедворец, разумеется, был свидетелем гораздо более пышных церемоний, но все равно вел себя очень сдержанно и заметно волновался.

– Сегодня Великий Дух Сайгэлла глядит на нас от подножия Престола Того, Чье Имя Непостижимо, – сказал Мэйтианн после того, как смолкли голоса присутствующих. – В его силах даровать всем нам, смертным и недостойным, право быть судимыми, согласно нашей доблести, совести и чести самым справедливым Судией. В наших силах оказаться достойными этой великой чести. Да будет так!

Растекаться мыслию по древу у владык униэн было как-то не принято. Едва Мэй закончил короткую речь, к народу вышел Гвифин с бронзовой чашей, наполненной кровью жертвенного бычка, и явил чудо. Он пробормотал над сосудом что-то неразборчивое, к потолку, достигая черных балок, взметнулось изумрудное пламя, а содержимое чаши стало искристо-зеленым. Подданные Рыжего хором ахнули и отпрянули. Хелит, наоборот, подалась вперед, ей очень хотелось подробнее расспросить о произошедшем волшебном превращении у стоящего за спинкой ее кресла Дайнара. Но она не рискнула лишний раз проявлять неосведомленность. Накануне Мэй про колдовской обряд даже словом не обмолвился.

К трону стали по очереди подходить матери с младенцами. Рыжий макал палец в зеленое бурлящее содержимое чаши и ставил на лбу у ребенка точку, одновременно нарекая его именем. Гвифин как-то обмолвился, что еще две сотни лет назад князья действительно сами придумывали детям имена, порой не слишком красивые. Нынче же, в просвещенный век расцвета всяческих свобод, мать просто шепотом подсказывала желаемое имя, а владыка повторял за ней. Хелит искренне за Рыжего порадовалась. Ему для полного счастья осталось только придумывать имена детишкам.

Ритуал затянулся надолго. После Зимника особенно много детей родилось у нэсс, меньше – у ангай, а ребенок униэн был только один. Мэй натер себе мозоль на указательном пальце, но терпел. Такова обязанность князя и господина.

Когда дети были названы, ведун повторил свой колдовской фокус, только теперь пламя окрасилось во все оттенки желтого, а жидкость в чаше стала блекло-золотистой. Это означало, что настал черед заключения и освящения брачных союзов. И опять из нэсс оказалось много пар, желающих соединиться узами в столь знаменательный день и под присмотром Сайгэлла-Судии. Считалось, что это обстоятельство гарантировало обоюдную верность супругов.