Текст книги "Код Гериона: Осиротевшая Земля"

– Нет… Лицо… Человеческое… Клянусь!

– Идем-ка со мной.

И вот они в маленькой, с неровными стенами, пристройке; плошку с жиром Аэлиус забрал из главного зала. По стенам развешаны не иконы, а связки сушеной рыбы. На топящейся углем печи булькает котелок с травами; сидящий за столом юноша, сосредоточенно поджав губы, выводит прямо на каменной столешнице углем очертания скелетообразного создания, стоящего на четырех конечностях у края расселины.

Наконец, седой мужчина снимает с печки котелок и разливает содержимое в истертые керамические кружки. Маркус принюхивается и делает небольшой глоток.

– Вкус сегодня другой. Это что, учитель?

– Огнецвет. Названия не бойся. Это для хорошего сна. Отдохнуть тебе сегодня всё-таки надо.

В полной тишине они потягивают чай, смакуя каждый глоток, и тревога, что держала обоих за горло, постепенно угасает; Апостол – снова оплот уверенности и силы. Но когда два десмодуса влетают в помещение и, махая крыльями, зависают над столом, мальчишка невольно сжимает кулаки и прижимается спиной к стене.

– Расслабься, хорошо? – говорит Аэлиус, водружая на голову Маркуса обруч, срощенный с непрозрачными очками и старательно подгоняя его по размеру. – А теперь я прошу: представь демона, словно ты только что его увидел. Во всех подробностях. Место, если можно, тоже.

– Да, учитель, – сдавленно шепчет светловолосый юноша.

Несколько секунд спустя на стену комнаты проецируется изображение, позволяющее пожилому мужчине узреть, что же так напугало гостя. Аэлиус хмурится: нет, не ошибка. Не игра света или буйного воображения. Вот он, монстр с человеческим лицом – большой, но на удивление маневренный и гибкий, строением тела похожий на крупную кошку. Вот он заметил присутствие Маркуса и нырнул в расселину, хотя мог бы убить парня одним ударом металлической лапы. И вряд ли его отправил сюда Пророк. У Пророка пунктик на летающих роботах.

Апостол медленно проводит над изображением ладонью в перчатке, после чего попеременно соединяет с большим пальцем указательный, средний и безымянный, затем поднимает большой палец вверх, словно в знак одобрения, а затем направляет правую руку в сторону выхода. Роботы одновременно мигают ему белыми огоньками и улетают восвояси. Аэлиус снимает обруч с юноши и кладёт на рядом стоящую тумбу.

– Что это было? – удивляется Маркус, вновь оглядывая комнату.

– Нашёл я твоего демона. Пророк разберётся с ним. А теперь спи.

Чаячий мор
Рэнди де ла Серна, 2 сентября 2192

Одноухий кот Рыжик грузно прыгнул на печь, где рядом со сводным братом Арсением спал Рэнди де ла Серна. Пушистый проныра обладал как минимум шестью чувствами и всегда точно знал, чья была очередь готовить завтрак. Рэнди спал на груди, обратившись в сторону маленького окошка, куда еще даже не начал сочиться утренний свет. Мягко ступая по постели, Рыжик подобрался к нему поближе и пощекотал длинными усами лицо. Не просыпаясь, Рэнди пробормотал что-то несвязное и сгреб животное в охапку, как мягкую игрушку.

Когда тебя что есть дури обнимает кузнец, пусть даже совсем молодой, – это не всегда приятно; стремясь вернуть свободу, кот от души цапнул Рэнди за руку. Громко шикнув, юноша стряхнул кота с печи и вскочил, как отпущенная пружина, каким-то чудом умудрившись не разбудить Арсения. Машинально убрав с лица каштановые волосы, он добрел до таза с водой, разбил на ней тонкую корочку льда и, морщась от холода, умыл лицо. Затем, смочив засушенную морскую губку, он прошелся по верхней части тела – худощавого, небольшого, но уже изрядно закалённого работой в кузнице.

В остывшей за ночь комнате растереться на ощупь полотенцем и натянуть на себя колючий свитер было величайшим удовольствием. Совсем другое – попытка расчесать перепутанные за ночь волосы: костяной гребешок потерял в них два зубца. Бросив безнадежное занятие, Рэнди растопил печь и стал обшаривать кухонные ящики в поисках годной для завтрака пищи.

Был у доктора Осокина и холодильник – металлический сундук, который больше полувека назад сохранял продукты свежими, преобразуя электричество в холод. Но стоял он не в кухне, а в сарае, набитый наколотым льдом, в котором держали свежих моллюсков, рыбу и реже – мясо.

Топать за свежей рыбой в сарай, после того как только-только удалось согреться, не хотелось. От сушеной и копченой уже тошнило, ячьего cыра хватало лишь на четверых, и Рэнди уже подумал, что придется отправиться в кузницу голодным и получить выговор от Масако. Если ученик забывал позавтракать, это никогда не оставалось незамеченным. Но вот в корзине обнаружились целых восемь куриных яиц, принесенных Осокину-старшему кем-то из пациентов, и вскоре юноша приступил к приготовлению омлета, к которому добавились и сыр, и замоченные на ночь сушеные овощи. Когда еда была готова, он не стал дожидаться остальных, стремясь уйти в кузницу пораньше, и тому была причина. Но не успел он положить омлет на тарелку, как причина спустилась со второго этажа.

– Рэндольф? – окликнул юношу отец. – Что ты мне теперь скажешь?

– С добрым утром, – пробормотал застигнутый врасплох Рэнди и постарался улыбнуться.

– Та корзина с чучелом, которую ты вчера над городом летать пустил…

– Я выпустил её над морем, отец. Над морем! – сказал юноша как можно более низким голосом, словно это придавало его словам больше веса.

– Может, ты и направление ветра проверил?

– Был штиль, и сначала корзина пошла вертикально вверх…

– А о том, что выше может дуть, ты, конечно же, не подумал! – рявкнул Осокин. – И этому олуху без пяти минут восемнадцать…

«В январе. А сейчас только-только сентябрь наступил», – мысленно возразил юноша.

– Согласен с тобой, – коротко вымолвил он.

Осокин, ожидавший, что Рэнди будет спорить, и готовый уже разразиться громами и молниями, на пару секунд растерялся.

– У тебя словно отец не врач! – поднажал доктор. Он, по-видимому, решил, что Арсению пора просыпаться, и не сильно сдерживался. – Надо ж соображать, что эта дура, сверзившись даже с десятка метров, зашибёт человека насмерть! Ты для этого камни в чучело положил?

– Да не зашиб же никого! – выкрикнул, в свою очередь, Рэнди, начиная заводиться.

– Хм, не повезло! – саркастически бросил Осокин. – Или старался недостаточно!

– Камней внутри чучела было всего два – для достижения нужной массы. А в корзину я его посадил, чтоб не мучить кошек и кур, а то для плаванья сейчас холодновато. – И вообще, надо было взглянуть, как эта штука при отрицательной температуре летает, потому как сегодня, скорее всего, будет плюс…

– Может, тебе еще и нарваться на чаек захотелось?..

Здесь Рэнди поспорить с отцом не мог. В последние дни в городе стали часто находить дохлых птиц: чаек, поморников, альбатросов, прилетавших подкормиться рыбными отбросами да потиранить домашних животных. Хуже того, рыбак Свэн, два дня тому назад добывший на побережье буревестника – «супчик сварить» – теперь валялся у доктора Осокина в клинике вместе со всей семьей – в жару и в беспамятстве. И если раньше морские птицы избегали прямого столкновения с горожанами, опасаясь стать добычей, то сейчас они нередко пытались наброситься на людей, из-за чего маленьких детей в школу сопровождали родители. За чертой города, особенно на побережье, риск быть атакованным и подцепить заразу был еще выше.

– …В последний раз тебе говорю – не смей соваться за ворота. Иначе… – он задумался, изобретая кару пострашней. – Иначе будешь ночевать в сарае!

Рэнди вздёрнул брови и глотнул из стакана воды, делая вид, что угроза его напугала. На самом деле в сарае для него была своя прелесть: можно хоть всю ночь что-нибудь собирать, пилить да сколачивать – и никто не будет жаловаться на шум.

– Хотя почему «иначе»?.. Cегодня же отправишься спать туда! Может быть, это пробудит твою сознательность!..

Рэнди с трудом сдерживал улыбку. Неужто доктор до сих пор держит его за ребёнка, которого можно наказывать?

– Что за шум? – послышался с лестницы голос проснувшейся Альды. – Я, кажется, слышала слово «сарай»?

Сердце юноши взволнованно застучало. Заступничество матери страшило его куда больше отцовского гнева, потому что низводило его до уровня неразумного малыша. Альда не спеша спустилась к ним. Двигалась она как всегда неспешно, можно сказать, величественно, словно входила в тронный зал. Рэнди эта материнская черта всегда завораживала.

– Это что – новая традиция – ругаться, даже не успев поесть? – спросила она с теми нотами в голосе, что напоминают ещё слабые, отдаленные раскаты грома перед тем, как гроза грянет во всю мощь.

– Предлагаешь притвориться, что ничего не было? Что наш оболтус не творит глупостей семь раз в неделю?

У Рэнди вспыхнуло лицо. Какие такие семь раз? Времени на развлечения у него на самом деле с гулькин нос, но отец, похоже, уверен, что кроме него самого в семье никто не работает…

– Бать, хорош бушевать, а? – флегматично бросил с печи Арсений, уже расставшийся с надеждой поспать лишних пять минут.

– Ты б умылся, лежебока, – огрызнулся доктор, в пылу спора забыв, что в этот день дежурство парня было вечером.

– Хорошо, Илья, сарай так сарай, – поддержала мужа Альда, украдкой подмигнув Рэнди: мысли сына были для неё как открытая книга, а его стремления дальше и выше она всячески поддерживала, особенно после того, как в гостях у них побывал Рахманов. – А ты, Рэндольф, угомонись с экспериментами хотя бы до лета.

Полную версию своего имени юноша терпеть не мог, считая его слишком помпезным, чем родители и пользовались, когда хотели его повоспитывать. Население Антарктиды, особенно белое, перемешалось между собой так, что редко соблюдало национальные традиции в присвоении имён. Исключением, пожалуй, были корейцы, японцы и русские, чаще других создававшие семьи со «своими». Но если первая жена Осокина, Нина, погубленная внезапным осложнением беременности, была русской, то предки Альды были из Аргентины. И теперь в семье выросли два совершенно разных парня, как день и ночь, а имена лишь подчеркивали контраст. Даже Илья Осокин называл их в шутку «лед и пламя»; подо «льдом» подразумевался молчаливый, флегматичный, неторопливый Арсений, а под «пламенем» – Рэнди, чей характер походил на мерцающий, неугомонный огонёк свечи.

После завтрака cемья разбрелась по делам: Рэнди – в кузницу, Альда – в школу, учить ребятишек всему, что некогда узнала от собственного отца, доктор Осокин – в клинику, продолжившую работать и после Блэкаута со всем тем инструментарием и запасом лекарств, которые удалось спасти. Арсений отправился нести еженедельную вахту в городской оранжерее: уход за растениями был обязанностью каждого горожанина. Так жители решили между собой вскоре после катастрофы, чтобы защититься от голода. Здесь выращивали репу, съедобные лишайники и грибы, холодостойкие сорта картофеля, а в более теплые месяцы – овощи. Здесь же стояли садки с улитками и cверчками, поедавшими растительные отходы. Беспозвоночными, в свою очередь, разнообразили рацион люди.

Садик имелся у каждой семьи – внутри дома или непосредственно рядом с ним, но именно здесь усилиями всего города температура поддерживалась выше нуля в любое время года. Благодаря материалам и конструкции Золотого века оранжерея, единожды прогревшись изнутри, долго не отдавала тепла. Отапливалась она благодаря подвижным зеркалам на крыше, ловившим мощный свет антарктического солнца и направлявших его в чан с водой, откуда, нагревшись, она поступала по трубам через всё здание. Эту систему придумали на станции Новолазаревской, и со временем она широко распространилась по континенту.

Был в Мак-Мёрдо ещё один примечательный объект – закрытый Зал Состязаний, с полукруглой крышей, светлой, как отполированная кость. В просторном светлом здании, когда-то предназначенном для спортивных игр, горожане держали яков – потомков экспериментальной популяции, которую лет восемьдесят тому назад завезли в Антарктиду из Бурятии.

Лечебница доктора Осокина стояла на холме и имела на крыше собственную вертолётную площадку, на которой остались два вертолёта (их впоследствии разобрали по частям для хозяйственных нужд). Больница возвышалась над остальными зданиями города; выше был лишь мусороперерабатывающий завод, вынесенный на отшиб.

По пути на работу Рэнди зашел с Арсением в оранжерею – купить пару сверчков для Масако, но не в качестве угощения, а ради развлечения: меланхоличный свист насекомых заменял ей музыку. Последнюю хозяйка кузницы очень любила и никогда не упускала возможности послушать, как играет на гитаре с потемневшими от времени струнами рыбак-латинос по прозвищу Мариачи.

– Дохлятины на улице многовато, – тревожно сказал молодой врач.

– А?.. Что?.. – переспросил застигнутый врасплох Рэнди. В который раз он так увлекся мыслями о перемещении предметов по воздуху, что не замечал происходящего вокруг и шел рядом со сводным братом «на автомате», точно ноги несли его сами.

Арсений вздохнул и махнул перед собой рукой. Только в пределах видимости лежало пять белых тушек и уличный сквозняк перебирал на них перья. Некоторые, оторвавшись, кружились по улице в траурном танце. Среди вишневых и ярко-синих модульных домиков Старого квартала, под безоблачным небом, залитом красками рассвета, эта картина выглядела особенно мрачной.

– Дело дрянь, – Арсений осторожно приблизился к одной из мертвых птиц и брезгливо поморщился: тушку успели сильно расклевать другие птицы. – Вчера они тоже умирали, только не в таком количестве.

– Сколько, говоришь, заболело людей?

– Четверо…

– Главное, чтоб не случилось «черной смерти», которой нас в детстве отец пугал, – прошептал Рэнди, борясь с накатившей тошнотой.

– Ну тебя в пень! Накаркаешь! – буркнул Арсений: младший брат только что озвучил его собственные мысли. – Сказать ему, что ли?

– Он мог увидеть не меньше нашего по пути…

– Кто знает. Только бы куры не заразились. Тогда как минимум яичница со стола пропадёт, – мрачно пошутил Арсений. – Ступай в оранжерею сам, а я сгоняю в клинику.

Пожав Рэнди руку, старший брат удалился подпрыгивающей походкой, ероша на ходу короткие, соломенного цвета волосы.

Рэнди, забравший в оранжерее сверчков и репу, наткнулся по пути на двух павших поморников, причем одну птицу сородичи пожирали посреди улицы, ничуть не боясь прохожих. Разогнав их, юноша поспешил в кузницу почти бегом: из трубы на домике уже тянулась струйка дыма.

До Блэкаута в кузнице Масако находилась ремонтная станция, принадлежавшая её родителям, Хидео и Акеми Мацубара. Здесь чинили электрокары, снегоходы, мебель и портативные приборы. После катастрофы на станции осталась уйма техники, которая без электричества казалась ни к чему не пригодной, однако энергичный Хидео, искушенный в физике, не отчаялся и со временем перестроил часть оборудования так, чтобы приводить его в действие с помощью рук, ножного привода или движения воды. Бак наполнялся дождями, а в их отсутствие – насосом, качавшим морскую воду, которая затем опреснялась микроорганизмами. У противоположной входу стены располагались станки для сверления и резки металла. Горн в глубине зала собирали с нуля из металлического баллона и камней; правда, реанимировать старую систему нагрева у мастера не вышло.

Родившийся после катастрофы Масару, старший брат Масако, был хвор и не пережил своей первой зимы. Ещё шесть лет Акеми не беременела, поэтому мастер Хидео впоследствии радовался и дочери: ему было все равно, кому передавать ремесло. К тому же, характер у девочки оказался под стать отцу – упорным и боевым. Несколько лет Акеми безуспешно пыталась воспитывать её «как женщину», но, не встретив отклика, махнула рукой. Отца Масако потеряла уже взрослой; отправившись с друзьями на рыбалку в море, старый мастер попал в шторм и утонул, когда до берега оставалось примерно два десятка метров. Акеми переживая потерю супруга замкнулась в себе, ни с кем, кроме дочери, не общалась и крайне редко покидала дом. Поступив на обучение к Масако в двенадцать, Рэнди лишь с десяток раз встречал эту аккуратную, сухонькую и тихую, как мышка, пожилую женщину.

Музыкант Мариачи рассказывал, что Масако едва не вышла замуж за одного своего ученика, который был лет на пять её младше. Какое-то время они работали вместе, но затем парень ушел на поиски лучшей жизни – то ли в Рэйлтаун, а то и вовсе в Семь Ветров. После этого кузница больше недели стояла закрытой, и молодую женщину никто не видел; люди даже стали поговаривать, что покинутая возлюбленная утопилась в море. Но впоследствии Масако вернулась к работе, как ни в чем не бывало, и для брошенной невесты выглядела подозрительно довольной. Что бы там ни произошло, с тех пор она много лет не брала учеников, сделав исключение лишь для Рэнди – в благодарность Илье Осокину за хорошее лечение заболевшей матери.

Но не успел юноша дойти до двери, как слух ему резанул вопль на грани слышимого диапазона. Он успел заметить серое пятно, летящее на него с высоты, и за полсекунды до столкновения метнуться в сторону – так, что существо, не сбавив скорости и не свернув, с мерзким хрустом впечаталось в стену кузницы, оставив на побелке кровавую кляксу. Несколько секунд ошалевший Рэнди, забыв, как дышать, тупо смотрел на опадающие серые перья. Затем приблизился к комку мяса, в который превратился атаковавший его поморник.

Никогда раньше он не видал, чтоб хищная птица не успевала свернуть при неудачном броске… Только б Арсений на такую тварь не напоролся: ему, неуклюжему, точно не повезёт!..

Втянув в себя прохладный воздух и шумно выдохнув, Рэнди толкнул дверь и очутился в просторном зале кузницы, где его наставница раздувала самодельными мехами горн. Масако была маленькая – на полголовы ниже Рэнди, коренастая, с широким смуглым лицом и узкими темно-серыми глазами. Волосы надо лбом были подстрижены в короткую густую челку – чтобы не лезли в глаза при работе – а сзади заплетены в косу толщиной в ее собственную руку и длиной почти до колен. Но первое, что бросилось в глаза юноше, – её перевязанная шея.

– Доброе утро, госпожа Мацубара, – проговорил он, вручая узелок с подарком и все еще тяжело дыша. Женщина поблагодарила его коротким кивком. Она была вообще неразговорчива. – На улицу лучше не выходить, на меня только что поморник набросился…

– И на тебя, значит… – Масако показала на свою шею. – Говорят, у птиц бывает бешенство, как у собак.

– Не помню, чтобы от бешенства птицы дохли пачками. Лучше пойти к отцу: он скажет наверняка.

– У нас заказ, с которым лучше не затягивать.

– Если птица была бешеной, делать новые заказы будет некому, – продолжал настаивать Рэнди.

Масако метнула взгляд на разожженный горн, явно не желая его оставлять. Над кастрюлей, примостившейся на печи, поднимался тонкий пар.

– Чаю хочешь? – тем же тоном она могла бы предложить и хорошего пинка.

– Ага… – после внезапного нападения у Рэнди стыли конечности, и он до сих пор не снял толстое войлочное пальто с капюшоном, ранее принадлежавшее доктору Осокину.

Убедившись, что вода в кастрюле на плите закипела, Масако достала из тумбочки в дальнем от входа углу чайник и две крохотные, шероховатые на ощупь, матово-черные чашки. Хотя то, что они собирались пить, называлось чаем лишь формально, к приготовлению напитка она относилась серьёзно.

– Что сегодня ковать-то нужно? – спросил ученик.

– Сдохнешь от смеха! Боевой топор! – сказала женщина, ставя посуду на низкий столик у противоположной горну стены. Здесь же, прямо под металлической лестницей, что вела к жилым комнатам, стояли несколько потрепанных пуфов, из которых можно было сложить себе диван, кровать или два кресла. Услыхав про топор, Рэнди на мгновение позабыл о ранении Масако и ухмыльнулся во все тридцать два.

– Кто ж это у нас такой грозный?

– Догадайся с трех раз!

– Князь?.. Серьёзно?.. Для чего?

– Для пущей важности, – фыркнула Масако, заливая кипятком смесь трав. – Но как ни крути, задаток он прислал хороший, – она кивнула на пузатый мешок с углём, примостившийся у стены.

Щёки у Рэнди запылали, как случалось уже не раз – и не только от шумящего в горне огня. С каким бы удовольствием он съездил бы молотом прямо в лоб этому разбойнику, когда-то ограбившему город и теперь продававшему жителям их же уголь!

– Госпожа Мацубара, ступайте в больницу, а я поработаю за вас, – глухо вымолвил юноша. – Отец говорил, что при бешенстве счет может идти на минуты. Но будьте осторожны по пути.

Женщина смерила его недоверчивым взглядом. Она уже давно позволяла ученику выполнять заказы самостоятельно, но цена ошибки, по её разумению, была велика.

– Для топора у меня заготовка одна, – сухо вымолвила женщина. Там, где традиция велела беречь каждое живое дерево, а китовые кости распиливали, а не рубили, спрос на топоры был невелик.

– Назовите хотя бы один заказ, который я в течение года запорол, – c вызовом сказал ученик.

– Ни одного, но ты всегда был под моим контролем. Ладно, грей пока заготовку, да не передержи, – с некоторой тревогой сказала Масако, которая трепетно относилась к любой работе, для кого бы та ни делалась. – Вряд ли визит к доктору отнимет много времени.

Чай они выпили непривычно быстро. Обычно этот ритуал помогал им настроиться на предстоящую работу, но сегодня был не тот случай. Затем Масако надела шубу из собачьего меха, зимний респиратор, шарф и снежные очки, взяла с собой длинный железный прут для защиты от тронувшихся птиц и покинула кузницу, не прощаясь. Рэнди задумчиво взглянул на прямоугольную заготовку с приваренной ручкой, которую оставила ему наставница. Соблазн внести дефект уже на стадии нагрева, чтобы в решающий момент оружие раскололось в руках хозяина, был огромен, и лишь уважение к Масако да риск, что порча проявится при первом же испытании, не позволяли юноше пойти на такой шаг.

К тому же, если этот топор получится хорошим, он попробует сделать уменьшенную копию для себя; юношу не покидала идея наведаться с Арсением в Рэйлтаун, но без оружия лучше носу не высовывать на дорогу. Арбалет, конечно, лучше, потому что держит противника далеко, но свои ограничения имеет: фабричный – большая редкость, самодельный – громоздок и часто ломается. Топор же – штука простая, универсальная и легко вешается на пояс.

«Потренируюсь на твоём оружии для себя, старый бес», – подумал Рэнди, завязал кожаным шнурком волосы и принялся за работу.

Князь и его люди, как, впрочем, и значительная часть Братства Святого Креста (та, что покорила самые крупные общины в Южной Америке и впоследствии высадилась на Антарктическом полуострове во главе с Кровавым Апостолом), принадлежали к потомкам военных. Впрочем, заявившись однажды с оружием на склад с углём и прибрав к рукам Свалку, они вовсе не стремились к дальнейшим завоеваниям. Всё, чего они хотели – это жить в тепле, плотно есть за чужой счет и держать кого-то в подчинении. Им оказалось ни к чему штурмовать город и тратить на жителей патроны: в холодном краю достаточно завладеть главным источником тепла и поставить под контроль торговлю с другими городами, чтобы те стали шёлковыми.

До Рахманова редкий горожанин осмеливался поднять руку на кого-либо из банды Князя, а если осмеливался, то жил потом недолго. Но, узрев расправу пришельца над зарвавшимся подонком на Свалке, Рэнди спустя годы решил для себя: он придумает, как справиться с постигшей город бедой. Худо было то, что городская стража, хоть и набранная из местных, была покорна «хозяевам», а большей части населения, чьи предки занимались исключительно мирными профессиями, претила даже мысль о насилии. И как поднять таких людей на бунт, юноша не представлял.

Он уже вовсю работал молотом по красно-оранжевому металлу, вытягивая заготовку и формируя проушину, когда под звук ударов в кузницу вошла Масако. О ёе возвращении Рэнди известил поток холодного воздуха из открывшейся двери.

– Ну, что? – спросил юноша, опустив молот. Биение его сердце ускорилось вдвое.

– Работай, раз вызвался, – угрюмо проговорила Масако, сняв респиратор. – Мне сегодня «повезло» быть первой. После меня нагрянули двое с той же бедой. Как бы к вечеру не стало больше.

Женщина стала заваривать ещё одну порцию чая. Продолжая заниматься топором, Рэнди краем глаза следил за ней: на шее у Масако была свежая повязка, но сама она совсем не походила на человека, получившего помощь, а напротив, заметно осунулась. Допив чай, она резко встала с места.

– А впрочем, нет. Топор доделаю я. Ты займись крепежами для своей леталки и выкуй побольше запасных.

Рэнди не верил ушам. Наставница разрешала ему пользоваться кузницей для собственных нужд, но только после выполнения их общей работы. Ничего не говоря, он пошел к полке с ящиками, протянувшейся вдоль стены на уровне глаз, и взял оттуда коробку с мелкими заготовками из добытого на Свалке металла: несмотря на инцидент с Рахмановым, юноша продолжал выбираться туда, добывая материалы для собственной работы.

Солнце уже давно миновало полуденную точку, когда Масако погрузила готовый топор в чан с подсоленной водой, из которого немедленно пошел пар. Будучи не отшлифованным и не отточенным, оружие смотрелось неприглядно, однако уже сейчас его форма, с округлым лезвием и хищно выгнутым нижним краем, завораживала Рэнди.

– У доктора была вакцина, – сказала женщина, вытащив топор из чана и передавая в щипцах ученику, – но срок годности у неё пятнадцать лет. Говорит, толку от неё сейчас – что от воды в луже.

– И всё?.. – брови Рэнди сами собой сошлись в одну линию.

– Ты будто отца не знаешь! Нет, конечно! Он сделал мне укол этого самого паци… пинце…

– Пенициллина… Штука хорошая, – Рэнди был рад, что сумел чему-то научиться у отца. – Спасает что от пневмонии, что от родильной горячки, если случай не очень запущенный.

– Только мне всё равно не очень, – пробормотала Масако. – С нас обоих пот градом, только вот тебе жарко, а я – как в мешке со льдом.

– Так это тебя лихорадит! – заволновался ученик.

– Ясное дело. Мне твой папа выдал шприц, велел повторить укол завтра…

– А сейчас?

– Согрей мне бочку для купания, – велела женщина и ушла по лестнице наверх – проведать мать.

Бочка стояла в центре соседней, совсем маленькой комнаты, на решетке, накрывавшей квадратное углубление в полу, в котором разводился огонь. Накачав насосом воды и оставив её греться, юноша невесело принялся за поздний обед.

Доктор Осокин добрался домой лишь к полуночи; не скрывая волнения и страха, он объявил родным, что в городе настоящая эпидемия. В течение дня к нему пришло двенадцать больных с одними и теми же симптомами: сильный жар, кашель и удушье. На ночь с ними остался Арсений. Заразу доктор, как и его домашние, связал с мором чаек; среди домашних птиц тоже начался падеж, а возятся с ними чаще женщины – три четверти среди заболевших. В школе у Альды, как оказалось, отсутствовали двое ребятишек, которые обычно не прогуливали занятий.

Осокин подозревал, что возбудителями могли быть реликтовые микроорганизмы, чьи споры с тех времен, когда Антарктиду покрывал лес, миллионы лет ждали своего часа. Инфекция передавалась по-разному: как через рану, так и воздушно-капельным путем. Несмотря на предосторожности, принятые еще в больнице, и купание в бочке, которую заботливо согрела Альда, идти в спальню доктор отказался. Рэнди предложил отцу своё место на печи, но упрямый доктор постелил себе на полу.

– Может, известим Князя? – спросил его Рэнди, которому совершенно не хотелось спать. – Пусть обратится к «Крылатому Солнцу». Они должны знать, как с этим бороться.

– Держи карман шире! – буркнул Илья Осокин. – Даже если «Крылатое солнце» по-прежнему на плаву, в такую даль они не потащатся. Карту видел? Но к дармоеду я, конечно, схожу. Каждую птицу в городе нужно зарезать и сжечь. Вещать об этом с площади – толку никакого. Всякий верит, что у него всё точно будет в порядке.

– Думаешь, он что-то предпримет?

– Если не предпримет, его скоро станет некому кормить.

– А Масако? Что, по-твоему, будет с ней?

– Не знаю… Насчет остальных тоже… – вздохнул изнурённый Осокин. – Завтра, как закончишь работу в кузнице, принеси мне чего-нибудь погрызть. Я уйду надолго…

Через полчаса, когда доктор уже похрапывал, Рэнди соскользнул с печи и бесшумно пошел к матери. Юноша чувствовал, что та не спит – хотя бы потому, что cупруг находился в доме, но не рядом. И вдруг сердце юноши словно кольнули тупой иглой. Может ли статься, что доктор, чувствуя смертельный риск, неосознанно пытается «отучить» от себя близких?

Альда и вправду не спала. При свете крохотного люминофлора она разглядывала довольно большой лист бумаги со сложным рисунком, который, по-видимому, долго хранился свернутым в свиток.

– Что это? – полюбопытствовал юноша, присаживаясь рядом.

– Расширенная карта континента, – Альда отложила лист в сторону. – Тоже никак не уснёшь?

– Никак. Для чего тебе карта?

Рэнди видел, что говорить об этом Альде непросто. Но и деваться ей было некуда.

– Её нарисовал твой родной папа. В этих линиях и точках – движения его руки.

При этих словах глаза женщины просияли, и она словно помолодела лет на десять. Юноша никогда не видал, чтобы таким же лучистым взглядом Альда смотрела на Илью Осокина, хотя в их крепкой дружбе и взаимном уважении сомневаться не приходилось.

– Покажешь? – попросил парень, сгорая от любопытства.

– Осторожно с ней.

Рэнди чуть не ахнул от восхищения, когда карта раскинулась перед ним во всей красе. Изящный рисунок был даже не нанесен краской, а словно выжжен на плотной поверхности листа без повреждения. Очертания были знакомы юноше по школьной карте, неуклюже возпроизведённой кем-то по памяти на стене, но на этом сходство заканчивалось. Можно было представить, что автор карты смотрел на Антарктиду из космоса, зависнув над самым полюсом, и глядя в иллюминатор корабля, тщательно выводил береговую линию с острыми фьордами и мелкими островами, внутренние водоемы, сложный периметр Центрального ледника – отца всех рек и ручьев. Горные массивы и цепи были отрисованы так тщательно, что казались Рэнди выпуклыми.

– Какая тонкая работа! – завороженно промолвил парень, разглядывая выведенные бисерным почерком названия, принадлежавшие разным временам и народам. – А вот и Магистраль! – он провел пальцем вдоль змеящейся линии со множеством ответвлений.

– Теперь она вся разорвана на куски, – посетовала Альда.

Рэнди об этом, конечно, знал. Наводнения, селевые потоки, камнепады и, разумеется, люди, которых не всегда могла вовремя засечь и отогнать Гильдия Обходчиков…

– Море Космонавтов… Хребет Королевы Александры… Звучит-то как, аж смешно! Мир-ный… Отсюда же в космос летали? – парень показал на крохотную пиктограмму ракеты.