Текст книги "Код Гериона: Осиротевшая Земля"

Хотя Джек подобных тварей раньше и не встречал, он знал достаточно, чтоб осознавать угрозу. Люди Золотого Века создали их как помощников и наделили зачатками разума, но после Блэкаута они стали враждебными, словно в них вселились демоны. Ходили слухи, что некоторые Уцелевшие или, по-учёному, десмодусы, питаются человеческой кровью, когда солнечный свет – их главный источник питания – становится недоступен. Потому караванщики сообразили сходу: робота нужно валить.

Прицельный выстрел заставил Уцелевшего покачнуться, но заметного вреда ему не причинил. Оторвавшись от пещеры, тот послал в караванщиков ракету из небольшого горба на спине, уменьшив отряд на двух человек сразу. Джека и его уцелевшего товарища Хью спасло лишь то, что в тот момент они находились метрах в десяти от места, куда упала ракета, и вовремя рухнули наземь.

Даже увидев, что Уцелевший, низко гудя, приближается к ним, Джек не успел ощутить страха, а действовал бессознательно, как машина. Упал на землю (так с одной рукой удобней целиться), зарядил подствольник гранатой, выстрелил и сразу дал деру.

Летающая нечисть оказалась юркой, что рыба в море, и поразить её оказалось непросто: граната разорвалась, ударившись о скалу. «Глаз нет, значит, летит на звук, тепло или запах», – подумал Джек и помчался к ручью, намеренно проложив маршрут через чащу, сквозь которую твари было труднее двигаться. Он делал как можно больше шума, чтобы отвлечь чудовище от второго уцелевшего караванщика, которого ужас буквально сковал по рукам и ногам. Но тварь, как оказалось, выбирала не самую шумную жертву, а ту, что в данный момент находилась ближе. Очередь. Крик. Тишина.

Дрожащий, оглушённый пульсацией собственной крови, Джек вбежал в ледяную воду ручья и ушёл в неё с головой. Вылетев из леса, тварь заскользила над рекой. Преодолевая холод и потребность глотнуть ещё кислорода, Джек дожидался, когда смертоносная тень окажется прямо над ним, но невозможность удерживать в лёгких отработанный воздух заставила его поднять голову из воды – и тогда летучий убийца метнулся к нему. Крылатый больше не пускал ракет, но выпустил хвост, готовясь ударить иглой на его конце. Джек выстрелил снова. Граната взорвалась, отбросив хищного летуна на каменистый берег. Тот ещё минуту с противным шумом крутился на спине, как опрокинувшийся жук, пока не сдох.

Выбравшись из ручья, продрогший до мозга костей Джек бросился искать своего коллегу Зарифа, но нашёл его мёртвым: кожаный доспех не помешал крылатому роботу превратить человека в решето.

Проклиная забытого гения, придумавшего этих страшных роботов, опечаленный Джек избавился от своего мокрого тряпья, натянул на себя продырявленную одежду Зарифа, вернулся к пещере и увидел ещё одно существо. На сей раз оно было похоже на человека, но мужчина держал его на мушке, пока не убедился, что оно не опасно и само нуждается в помощи. Израненное и слабое, оно напоминало Джеку выпавшего из гнезда птенца, которого уже начали жрать муравьи; и, когда оно рухнуло без сил у его ног, караванщики не без труда распознали, что это женщина, а точнее – юная девушка.

Бедняжка дрожала крупной дрожью, разглядывая своих спасителей полубезумными глазами. Длинные тёмные волосы были спутаны и покрыты коркой засохшей крови. Они налипли на лицо так, что оно едва проглядывалось под ними. Чешуйчатый темно-серый комбинезон покрывала толстая пыль.

Обычно караванщики не брали с собой кого попало, тем более, людей, неспособных даже оплатить путешествие под их охраной; подойти к раненому в чистом поле решались тоже не все – это была излюбленная ловушка Потерянных Детей. Но бросать несчастную девчонку на голодную смерть Джек не захотел. К тому же, появись тут шайка бандитов – например, Потерянных Детей, они могли учинить над ней такое, что смерть от пуль стала бы актом милосердия.

Её умыли и накормили, но ещё два дня она не говорила ни слова, только кричала во сне да молча пускала слёзы днём, схоронившись за ящиками да бочками в глубине повозки. Джек всерьёз опасался, что от пережитого бедняжка повредилась умом.

На третью ночь он проснулся от неприятного сна и долго ворочался, пытаясь забыться снова. Вдруг, метрах в двадцати, он услышал сдавленные крики своей подопечной и, явившись на звук, обнаружил, что его спутник Гарри, с которым они ходили в походы уже как три года, затащил несчастную в кустарник и, придушив её одной рукой, второй пытается найти застежку комбинезона. Девушка кусалась и слабо дёргалась, пытаясь избежать насилия, но была слишком слаба, чтобы нанести серьезный урон. В диком приступе ярости Джек налетел на Гарри так, словно она была его родной дочерью, и, отшвырнув приятеля от жертвы, избил его до полусмерти – даром что рука уже тогда была одна. Когда Гарри, наконец, лишился чувств, Джек направился к девушке, которая до сей поры очумело наблюдала за расправой, а теперь испуганно поползла прочь.

– Тихо, – сказал Джек. – Не обижу! – И, остановившись метрах в полутора от неё, сел на корточки, словно беседуя с ребенком.

– Спасибо вам огромное, – с непривычным караванщику акцентом вымолвила она.

– Значит, разговаривать умеем?

Девушка кивнула.

– Ты откуда?

– С Огненной Земли.

В этом Джек засомневался сразу. Моряки с Огненной Земли (да хоть откуда!) никогда не забираются в такие дебри, передвигаются всегда группой и никогда не берут с собой женщин.

– Как звать?

– Катрина, – голос девушки прозвучал твёрже.

– Я Джек. Прости, что не углядел. Держись рядом, и с тобой ничего не случится.

– Мы же в Семь Ветров идём?

– Да. У нас есть электричество и кое-где работает водопровод. Приедем – отмоем тебя. Ты, наверное, красавица, только вот под грязью не разглядеть.

Правая рука Джека сама потянулась к её лицу, но девушка резко хлопнула по ней и отстранилась. Собственное убожество очень её угнетало. Весь оставшийся путь до Семи Ветров Гарри с его поломанными рёбрами везли в запряжённой овцебыками повозке. Остальные караванщики поглядывали на прибившуюся к ним девицу с досадой и ожесточением: в их глазах она совершенно не стоила того, чтобы так жестоко калечить своего. Но однорукого Джека уже тогда уважали и побаивались, и в отношении Катрины ему никто не смел перечить.

Дурные вести
Григорий Сафронов, 12 августа 2192

Бывший вертолётный ангар Порт-Амундсена полон людей. Внутреннее пространство цилиндрического, похожего на толстый маяк здания скупо освещено самодельными лампами с жиром морского зверя и вмещает в себя около сотни людей с задубелыми от ветра лицами. Кому двадцать восемь – тот выглядит на все сорок.

Безусые юнцы одеты во всё тёплое сразу, но люди зрелые носят старинную, пошитую еще до Блэкаута, военную форму, меняющую цвет в зависимости от температуры и усиленную щитками, отдаленно похожими на доспехи куда более далеких времен. Нижний слой обмундирования включает в себя тонкий капюшон и способен согревать владельца при температуре до минус пятнадцати без дополнительной защиты, но такая защита есть почти у всех – верхние куртки-парки и дополнительная пара штанов: этим людям приходится подолгу бывать под открытым небом. С левой стороны груди, у самого сердца, у них нарисовано красной краской по пять равносторонних восьмиконечных крестов – один большой в окружении четырёх поменьше.

Ангар не отапливается, но головы мужчин обнажены; вопреки антарктическому укладу, почти у всех юношей они обриты наголо или коротко стрижены, на висках у некоторых видны все те же пять крестов, наколотые или даже вырезанные на коже. Волосы мужчин постарше различаются длиной, которая указывает на положение в местном обществе. Их предки прибыли со всех континентов, у них разный разрез глаз и оттенок кожи, но с опущенными лицами и прикрытыми глазами они похожи друг на друга, как члены одной семьи. Немногочисленные женщины суровы и сосредоточенны, как и мужчины, да и одеты так же, если не считать шарфов и капюшонов, покрывающих волосы. Они застыли ближе к выходу, словно тени; свет ламп, и без того тусклый, почти не доходит до них, но, присмотревшись, можно заметить, что они вооружены.

Монотонный гул их голосов соединяется с шумом непогоды снаружи. Круглый потолок растворён в темноте; кажется, что и нет его вовсе, а над головами собравшихся – предвечный мрак космоса. Будь в ангаре больше света, они бы увидели, как ползают под крышей странные крылатые существа величиной с котёнка.

На стене, что лучше всех освещена, висит, поддерживаемый двумя цепями, тяжёлый металлический крест – два куска железнодорожных рельс, сваренных между собой. На его серой, испещренной мелкими царапинами поверхности дрожат золотистые блики огня. Грубо, хоть и старательно вырезанная из китовой кости фигура Христа напоминает скорее какого-то титана с тяжёлыми чертами изможденного лица. Не смирение написано на его лице, и даже не столько невыносимое страдание, сколько первобытная ярость. Он привязан к своему кресту за руки и за ноги ржавой колючей проволокой; терновый венец, понятное дело, сделан из нее же. Потёки краски из-под шипов похожи на засохшую кровь.

Люди в Антарктиде говорят на многих языках, но молятся на одном, никому не дающем привилегий – на латыни, как в те времена, когда люди воспринимали Слово всерьёз и в меру сил старались придать значение своей скоротечной жизни. Старшим повезло услышать перевод и объяснение молитвы от Апостола Аэлиуса, новичкам приходилось получать краткое, иногда исковерканное изложение текста от своих товарищей и зазубривать его наизусть, и это было для них настоящим испытанием, ведь на протяжении полутора веков, а то и больше, простые люди разучились пользоваться памятью. Стоит ли удивляться, что эти калеки, эти несчастные безбожники, с трудом помнившие, как их зовут, забыли истинное Слово и то, как выживать один на один с равнодушной и жесткой природой Крайнего Юга?

Сам Аэлиус сегодня тоже здесь; он полушепотом молится со своей паствой, со своим воинством. Даже сейчас, стоя на коленях с преклоненной головой, он так могуч и высок, что выглядит посланцем иного мира. Его седые, почти белые волосы свободно падают на широченные плечи, грудь и спину. Ярко-голубые глаза блестят на дне глубоких тёмных глазниц, обрамлённых сверху серебристыми бровями. Тяжёлые скулы выглядят словно вырубленными из камня. Нижняя часть неулыбчивого лица спрятана в гладкой бороде, что спускается до груди. Руки сложены, длинные пальцы переплетены между собой. Запястье левой руки обвито браслетом – широкой металлической полосой явно не современной работы: ни царапинки на нем, ни пятнышка ржавчины.

Но вот голос Аэлиуса становится громче. Он поворачивается к притихшему залу и говорит новую молитву, только что родившуюся у него в голове. Люди становятся его эхом: они ловят его слова и вполголоса повторяют за ним по одному предложению. Их глаза прикованы к его статной фигуре, лица выражают жажду единения и большую мечту. Они ничего не просят для себя, не взывают к милосердию безликую силу с неба, словно зная – бесполезно. Они уяснили с рождения, что пришли в этот мир страдать, голодать и мёрзнуть, но верят до боли, до исступления, что это будет не напрасно.

– …Вырву грех из сердца своего. Буду славить имя Твоё сейчас и во веки веков… – гудит голос Апостола, пробирая до костей, проникая в душу. – Развею тьму заблуждений над живущими на Земле. Обращу в пыль ложных богов – ради детей, которым обещано царствие Твоё, – вторят ему люди, гипнотизируя сами себя.

– Аминь! – гремит голос Аэлиуса, отражаясь от неровных каменных стен.

– Аминь! – выстреливает толпа, и в наэлектризованном воздухе повисает молчание. Все глаза прикованы к высоченному, прямому, как мачта, Аэлиусу, на чьих волосах мягкими отблесками играет огонь. Тому человеку, что привёл их сюда, на край света, помогать тогда еще немногочисленным братьям в борьбе с неверными.

– Ваша борьба да не будет напрасна! – почти рычит седовласый гигант, и люди воздевают в воздух сжатые в кулаки руки, ибо их Апостол явился, чтобы дать им не мир, но меч.

Но вот куполообразная крыша импровизированного храма разламывается пополам, створки её плавно расходятся в стороны, впуская в ангар холодный лунный свет, который жестко очерчивает лица собравшихся. Зал замирает в ожидании; минуту спустя в серебристом потоке формируется сама собой осанистая человеческая фигура – того, кого они называют Пророком. Больше полувека назад он позволил истинно верующим пережить Блэкаут, а затем – построить империю от Великих Озер до Огненной Земли. Пророк уступает Аэлиусу в росте, будучи притом выше большинства собравшихся и намного старше самого старого человека в этом ангаре. У него крупные черты лица, большие серые глаза под плавно изогнутыми темными бровями выглядят молодыми, несмотря на сеть морщин вокруг них. Тяжёлые волосы насыщенного каштанового цвета тронуты сединой, словно инеем, сквозь усы и бороду проблескивает уверенная улыбка победителя.

– Мои братья и сестры! Я давно не появлялся перед вашими глазами, и тому было немало причин. Положение дел на Северном фронте осложнилось, и свое внимание я сосредоточил на ваших братьях, воюющих там. Но я о вас не забываю и помню о нашей главной цели здесь – подчинить Гелиополис до зимы и разобраться, наконец, с Семью Ветрами, этим гнездом разврата и похоти. Готовиться к этому я продолжаю и сейчас…

Голос его эхом резонирует от стен; им заполнено все пространство.

– Близится безумная и решающая битва, и когда бы вы ни умерли, последним воспоминанием будет стирание с лица Земли остатков мира, что сам себя довел до гибели… Вы умрете счастливыми людьми и увидитесь со мной в раю… Толпа взволнованно гудит, восклицая: «Веди нас в бой!»

– Многие задаются вопросом, – продолжает Пророк, – хватит ли у нас ресурсов на войну с этими двумя твердынями греха? И я обещаю: у вас будет оружие и снаряжение, которым позавидует любая из существующих армий. Эти дары вы получите… – он выдерживает волнующую паузу, – с самого неба…

Он обращает взгляд на россыпь звезд, мерцающих сквозь распахнутую крышу. Среди них быстро двигается пульсирующая точка – один из оставшихся спутников.

– Божьей волей мне подвластны блуждающие звезды. С них я буду наблюдать за борьбой, когда пробьет ваш час. А сейчас я от всей души благодарю вас за отвагу и преданность, бесстрашные Божии воины, потому что вижу, как неустанно вы приближаете конец Тёмного столетия, побеждая смертью смерть. Проливая кровь за то, чтобы в будущем кровь не лилась никогда…

Аэлиус почтительно опускается на одно колено, склоняя серебристую голову. Вслед за ним на шершавый пол обрушивается и весь зал. Двумя широкими взмахами руки Пророк изображает в воздухе крест. На секунду он повисает в воздухе белым сиянием, словно мужчина рисовал лунным светом.

– Те, кого я в ближайшие дни назову Аэлиусу, смогут поговорить со мной наедине. Напоминаю: помогайте ему во всем, слушайтесь его приказов – и спасетесь от любой напасти, как уже спаслись во время Блэкаута.

Застывшее воинство и не думает подниматься. Оно словно разучилось дышать; слышно только, как могучий ветер бесится снаружи, гоняя волны.

– Благословляю вас на грядущую битву, братья и сёстры; Аэлиус призовет вас в ближайшие дни. Помните: стоны и плач безбожников – лучший дар для вашего старшего брата и лучшая хвала Господу.

Несколько воинов поднимают лица, встречая широкую улыбку Пророка. Но не проходит и двух секунд, как его тело взрывается в воздухе миллиардом пылинок снега. Несколько секунд они с мерцанием кружатся и, наконец, тают. Только тогда Аэлиус и все остальные поднимаются на ноги.

Люди начинают подходить к нему и по очереди прикладываться лбом к его руке – жест, исполненный не столько подобострастия, сколько исключительного доверия и любви. Губы Аэлиуса слегка расходятся в улыбке, но улыбаются только они. Глаза остаются холодными, редкий человек смог бы что-то в них прочитать.

– Учитель! У меня было видение! Позволите рассказать? – горячо шепчет, оказавшись перед ним, мальчишка лет шестнадцати. У него коротко стриженная белобрысая голова и светлые, словно схваченные инеем ресницы.

– Это был не сон, Маркус?

– Нет, учитель, я кое-что видел этими самыми глазами, – говорит юноша полушепотом. – Или мне показалось, что видел. Оно было живое, но не из нашего мира. Словно пришло из старого…

– Утром, как проснешься, приходи. Не задерживай остальных, – мягко говорит Аэлиус и чертит перед лицом парня крест. Взгляд мальчишки не оставляет сомнений: он действительно видел что-то необычное и требующее самого пристального внимания. Апостол ведь и сам учил молодых подмечать любую, самую мелкую странность и немедленно докладывать о ней старшим.

Окончив церемонию и оставшись, наконец, один, высокий мужчина шагает к двери и задвигает засов. Конечно, ему положено быть доступным для Божьего воинства в любое время дня и ночи, но бывают времена, когда остаться наедине с собой жизненно необходимо. Сидеть здесь негде, и Аэлиус, вернувшись к распятию, оседает прямо на каменный пол, словно сила, державшая его на ногах всё это время, внезапно перестала действовать. Он сутулится, складывает на коленях руки и роняет на них седовласую голову, как будто ему на плечи положили тяжелый камень.

Одна из мелких тварей, раскинув прозрачные перепончатые крылья, планирует с потолка к мужчине и опускается к нему на плечо, цепляясь за одежду металлическими коготками. У существа много глаз, как у паука; маленькое туловище сделано из упругого силикона, костей из гибкого металла и многочисленных шарниров, позволяющих проделывать множество сложных движений.

Аэлиус морщится, словно в приступе отвращения, однако даже не пытается стряхнуть робота со своего плеча и вполголоса говорит:

– Слушаю тебя.

– Мойру рассекретили и расстреляли, – говорит ему робот голосом Пророка. Мужчина больно кусает костяшку пальца.

– Её пытали?

– Нет, обкололи препаратами и сняли отпечаток мыслей уцелевшим прибором. Вряд ли она даже понимала, что умрёт. Теперь они вдвое усилят охрану, но долго им все равно не продержаться. Самое время бросить туда рой: против него никакая живая сила не устоит, и электростанция достанется мне почти целой… Представляю, в какой они сейчас панике, если знают, что я могу достать их повсюду, а они меня – нет…

Аэлиус молча качает головой. Смерть, всюду смерть, и ей не видно конца. Из десяти его друзей не стало уже троих, а война по периметру СССР по-прежнему идёт, пушки и снаряды всё ещё производятся, сбивая «птичек» Пророка, электромагнитная граната, похоже, есть в каждой избе. Промышленность хоть и фрагментарно, да уцелела. Большинство АЭС и ГЭС тоже удалось сохранить на плаву, и дожать их Пророку не удавалось до сих пор. В этот сложнейший регион была направлена Мойра – разведчик, миссионер, и диверсант. Но к этому дню она была уже весьма немолода, как и все Апостолы, разбросанные по белу свету.

– Аэлиус…

– Прошу, зови меня настоящим именем…

– Сочувствую твоей потере, Григорий, но сопли развешивать некогда. До конца недели готовься выступать, – говорит ему крылатый робот мягким, вкрадчивым мужским голосом. – Отряд повёдешь ты.

– Куда на этот раз?

– Мак-Мёрдо, мой друг. Уголь и серебро для твоих людей, новая кровь для моих заповедников. Но сейчас даже это не главное. Нужно кое-что ещё. В этом месте засветился твой бывший коллега, которого мы оба считали мёртвым. Жаль не знаю, насколько давно.

Человек вскидывает голову, резко вбирая в себя воздух.

– Быть не может, – он берёт кувшин с водой, чтобы утолить внезапную жажду. – Он не мог уцелеть.

– То ли кто-то не удосужился удостовериться в его смерти, то ли просто меня обманул. Кто знает, не связана ли поимка Мойры с ним…

Григорий поднимается и начинает взволнованно мерить огромными шагами мрачный храмовый зал.

– Наш рэйлтаунский разведчик… Что если отправить в Мак-Мёрдо его? В доверие к людям он втирается быстро, самое важное выуживает без труда.

– Прости, но если механик там, твоего парня он вычислит на раз-два.

– По крайней мере, отправить сигнал о его нахождении в городе он сможет. А узнать, что он там когда-то побывал – и подавно. И вообще, сейчас-то убивать его зачем? Чем он так опасен?

– А кто говорил про убийство? – возражает ему робот. – Скажем так: нужно его выследить и заполучить, а живым или мертвым – это как получится. Про то, чем он опасен, сам подумай: хочешь, чтобы здесь в один прекрасный момент оказалась эскадрилья с Марса? Или чтобы она разнесла Хранилище Душ на Сольвейг?

– Ты держишь Землю под колпаком. Чего нам бояться?

– Самое опасное заблуждение людей – верить в свое всемогущество. Я его перерос, чего и тебе желаю.

– Что ж ты столько времени делал раньше?

– Я, как и ты, совершил ошибку, не восприняв его всерьёз, и уже успел о нём позабыть, дел много, понимаешь ли. Пока не поймал весьма нехороший сигнал отсюда, из Антарктиды.

– Откуда?! – хрипит Григорий.

– Кто-то водрузил на Центральный ледник радиомаяк с генератором. Маяк без остановки посылал одно и то же зашифрованное сообщение, обращенное к марсианам – с призывом уничтожить Сольвейг… Тот, кто его оставил, был с нами… Всё знал… И кто это, по-твоему – дух святой?

– А Мак-Мёрдо здесь причём?

– Я послал десмодусов сканировать акваторию и наткнулся на затопленный у побережья шаттл. Машина принадлежала «Наутилусу» и оказалась почти целой. А Мак-Мёрдо в том краю – единственный на десятки километров населённый пункт. Нормальный человек, зная, куда попал, не пройдет мимо даже самой завалящей деревеньки, не пополнив запасы. Сам понимаешь, когда бежишь с охраняемой подводной базы, много с собой не унесёшь. Подозреваю, что механик явился туда гол как сокол.

– А дальше? Я бы не стал торчать в такой дыре. Я бы пошел искать Гелиополис или… или Мирный. А Гелиополис мы так и так захватим – разве нет?

– В том, что этот парень туда добрался или передал послание, сомнений нет: передача шла от имени «Крылатого Солнца».

– Зачем тебе тогда нищий городишко?

– Так надо, дружище… Все равно Мак-Мёрдо вам на один зуб. Сторожат его увальни с арбалетами, привыкшие кошмарить собственных сограждан. Местный князь со своей непутевой бандой на мусороперерабатывающем заводе окопался. Весь уголь, что хранился на складах, свалили туда, чтобы народ по домам всё не растащил. А эти олухи оказались настолько беззубыми, что даже не осмелились помешать, и теперь покупают у этого проныры своё же добро. Кстати, князёк тоже нужен живым: твой бывший механик наверняка что-то ему разболтал.

– Мог и не разболтать. Вряд ли ему симпатичны здешние представители власти, – последние слова человек произносит с неподдельным презрением.

– Разболтать можно и не по доброй воле. Не первый день живешь на Земле! – возражает робот. – Задача ясна?

– Уголь, серебро и механик, – язык Григория упорно сопротивляется тому, чтобы называть имя человека, которого он слишком хорошо знал раньше.

– Всё так. Но механик на первом месте. Сколько времени нужно на сборы, брат?

– А сколько, по твоим оценкам, нужно воинов?

– Сотни три.

– Через два дня отправимся. Чем быстрее с этим покончим, тем лучше.

– Хороший настрой. Ведь следующим будет…

– Гелиополис, – медленно произносит мужчина. – С трудом верится, что мы подобрались так близко. За столько лет…

– К большим целям – малыми шагами! Как ты понимаешь, я вас не брошу. Оружие, броня, роботы: только представь, как твои рыцари будут тебя обожать! – горячо говорит через десмодуса Пророк.

– Их бы сперва научить со всем этим добром управляться, – скептически тянет седовласый.

– Всё устроено максимально просто: парням хватит меньше месяца. – многоглазый робот мерцает попеременно белым и красным светом, что должно, наверное, передавать торжество. – Падёт Гелиополис – считай, вся Антарктида у нас в кармане. Они считали, что смогут отсиживаться в своей пещере вечно. Полвека потерять вместо того, чтобы прибрать к рукам весь материк… Ну не глупцы ли?

– Нет. – говорит вдруг Аэлиус с раздражением, неожиданным даже для него самого. – Просто они не хотели насилия и порабощения. Я, кстати, тоже не вижу в нем необходимости. Лучше сначала поговорить.

– С этими пещерными коммунистами?..

– Они не в том положении, чтобы качать права, – задумчиво произносит «апостол». – Понимаю, ты хочешь испытать свои боевые машины и все такое. Но мне бы не хотелось начинать новый мир с истребления умнейших людей планеты. «Крылатое Солнце» будет для нас полезней живым. Я уверен: великодушие окупится.

– Умнейших людей планеты. Вот значит как! К остальным ты так великодушен не был, – говорит собеседник Аэлиуса. – Смотрю, элитарность прошита у вас в мозгах на уровне инстинкта. Предложить им сотрудничество, пожалуй, стоит, но лучшее предложение – то, что подкреплено хорошей пушкой.

– Как скоро свое обещание выполнишь ты?

– Что за спешка? Ты умён, силён, здоров и очень нужен мне здесь. Я не пропущу момента, когда ты начнешь дряхлеть, но тебе жить до него и жить. Скажи, о чём ты мечтаешь? Неужели только о Переходе?

– Увидеть своими глазами обновлённую Землю. Когда это случится, я даже не побоюсь умереть навсегда…

– Это я знаю и так. Что ты хочешь лично для себя?.. Как для пока ещё смертного человека?

– Повидаться с экипажем.. Нас так разбросало по всей планете… Я начал забывать их лица, они выцветают из памяти, словно краска… Зато во сне я вижу их каждую ночь. Мы говорим, смеемся, как в лучшие времена, встречаем рассвет на скале у океана, как тогда, после прилета. Когда я просыпаюсь, то знаю, что происходило и кто там был, но уже не могу вспомнить ни лиц, ни деталей, слышу голоса как сквозь стекло. Они стали тенями. И порой мне кажется – уж не придумал ли я их и всё, что было раньше?..

Голос мужчины дрожит. Воздух шумно, в рваном ритме вырывается из лёгких.

– Я отправлю тебя повидать тех, кто жив, – обещает крылатый робот.

– Когда?

– Когда судьба Рахманова будет нам известна.

– Это как искать чёрную кошку в тёмной комнате. С ним могло приключиться все, что угодно.

– В Антарктиде не так много мест, куда можно пойти, и еще меньше – где можно остаться. И да. Я понимаю, что тебе тяжело из-за Мойры, ведь ее разум не сохранили. Но представь, каково мне… Ведь у меня, кроме твоей команды, никого нет…

Человек не отвечает. Одиночество своего собеседника он пытался вообразить не единожды, и всякий раз немой холодный ужас прерывал ход его мысли; это страшней, чем осознать бесконечность Вселенной, но не страшнее, чем сейчас – представлять Мойру горсткой пепла. Он бьёт огромными кулаками в пол и тяжко рыдает, словно гигантская плотина прорвалась у него внутри.

– Я тебя не узнаю, – удивляется робот. – Люди вокруг тебя почти каждый день умирают…

– Это не те люди, – рычит Аэлиус.

– Приехали! Не ты ли мне говорил, как счастлив иметь такую огромную семью и получать от нее эмоции, которых днём с огнем не сыскать на твоей стерильной родине?.. Что здесь это люди, а там – какие-то андроиды. Было такое?

– Было. И я в это верил, пока меня не стали преследовать сны о наших лучших временах.

– Тебя ждут другие сны. Куда более приятные.

– Одного не пойму: почему десмодусы до сих его не отследили? У тебя их больше, чем на побережье поморников.

– Если человек очень хочет спрятаться, отыскать его под силу лишь другому человеку. Особенно если когда-то они были друзьями.

«Апостол» замирает, обрабатывая в голове, только что прозвучавшие слова. Его давний спутник, его учитель, его проклятие – перестаёт казаться ему безупречным. Он был уверен, что способен постичь всё. Но кое-что он понимать перестал, и скорее всего – уже навсегда. «Чистому духу» стал недоступен мир человеческих эмоций. Какая ирония!..

– Пророк… – он вновь обращается к тому, кто говорил с ним через робота. Но, кажется, тот уже покинул механическую оболочку и растворился в одному ему известных вселенных, обещанных тем, кто верует.

Безрезультатно позвав его еще несколько раз, Григорий бесцеремонно хватает робота, всё ещё сидящего на плече, и сжимает в руке, словно намереваясь раздавить, но вовремя берет себя в руки и просто с силой отшвыривает от себя. Прежде чем удариться о стену, механическая тварь успевает махнуть крыльями, взмывает под потолок и растворяется во мраке.

Воистину, ночь – очень странное время, когда из самых узких, самых потаённых извилин мозга вылезает то, чего в себе и не подозревал. Проламываются наружу чувства, похороненные на долгие годы. Напоминают о себе недостойные, подавленные, зачастую пугающие желания. Не зря фантазия суеверного, лишённого знаний человека, сотворила волков-оборотней, охочих до человеческой крови. Не зря книжные убийства так часто совершаются в это время суток. Ночь – это время, когда заглохшие инстинкты вдруг начинают ворочаться на вязком илистом дне сознания – и да, ты действительно обращаешься, но не в иное существо, а в самого себя – настоящего. Смотришь в лицо своим истинным переживаниям, острее ощущаешь добрые и злые желания, сильней переживаешь обиду и зачастую приходишь в ужас от мыслей, что пробуждаются в темноте.

В дверь осторожно стучатся. Сначала Григорий медлит, предпочитая игнорировать запоздалого гостя, но оставаться на всю ночь наедине с собой-настоящим ему страшно, и в несколько шагов он преодолевает расстояние до двери. На фоне усыпанного звездами неба, открывшегося снаружи, виднеется невысокий силуэт. Это Маркусу – парню с белыми ресницами – не спится. Нужно сходить в пристройку и чаю, что ли, заварить: несмотря на добротную одежду, Григорий, вынужденный снова стать Аэлиусом, продрог до мозга костей, а подросток, к тому же, с улицы…

– Учитель… – выдыхает юноша с порога. – Простите, но ждать до утра я не могу. Оно может все еще быть поблизости. Наши вестники все крылаты?

– Наши – да, – веско говорит мужчина, хотя на самом деле он не уверен, что знает обо всех изобретениях Пророка.

– Значит, я видел демона. Костлявого металлического зверя, – отрывисто сказал паренёк, словно чудовище повстречалось ему минуту назад.

– Каких размеров? – настороженно спросил Аэлиус, пропуская гостя внутрь.

– С человека или очень большую собаку. На четырёх ногах. И двигался он так, словно тёк по скалам.

– Так… Что-то ещё? Морда, глаза…

– Это самое страшное, – парень сглатывает ком в горле и, запинаясь, выдает: – У этого зверя… У него было… Человеческое лицо!.. Хотите верьте, хотите нет – но я должен это сказать… Господь всемогущий, я такую мерзость и представить не мог!

– Он тебя заметил?

– Наверное. Потому что сразу спрятался.

– Как давно это было?

– Перед закатом.

– А место?

– У расселины. Туда он и ускользнул.

– И ты до конца уверен, что зрение тебя не подвело? Что это не игра воображения?.. Теней и света? Что это в конце концов не собака?