Текст книги "Бабочки и хамелеоны"

– Я ничего не могу с собой поделать, мне скучно без мужа, я – чахну…

– Ирочка, не пугай меня. Представляешь реакцию мужа? Он приехал, а тебя нету, ты зачахла. Ау, где Ирочка? Нет Ирочки! Пойдем – ка лучше покружимся вокруг елки среди ликующей молодежи. Помнишь, в старом фильме?

 
Когда кругом ликует молодежь, то я уж сам уж делаюсь молож!
 

Кружевница рассмеялась и спросила:

– Что вы, в самом деле, на себя наговариваете? Только – только, наверно, возраст Лермонтова пережили?

– Я польщен, поскольку нахожусь в критическом возрасте Пушкина. Рекомендую заниматься спортом. Да, мы же договорились на «ты»! Надо, Ирочка, исправляться! – напомнил ей Сибирцев и повел Кружевницу в круг танцующих.

Люба непроизвольно зафиксировала ухищрения Семена. «По – моему, он уже стекает в ботинки от счастья» – подумала она.

В вестибюле школы Каржавин охранял вход от нежелательных «элементов» с таким же упорством, как Красная армия – Брестскую крепость. На дискотеку с пьяной настойчивостью рвался бывший выпускник школы Олег Черепнин, старший брат шестиклассника Сашки Черепнина – грозы местных окон и непревзойденного рисовальщика на стенах школьных туалетов. Однажды Сашку застали во время урока за исправлением надписи, весьма любимой начальниками жилконтор. Надпись гласила: БЕРЕГИ ТЕПЛО. Сашка уже счистил со стены первую букву в слове ТЕПЛО, отчего слово утратило ясный смысл, и вдохновенно принялся за исправление глухого «П» на звонкую букву «Б». Тут-то его и застукал сантехник, проверявший температурный режим батарей. Сантехника почему-то не обрадовал новый вариант текста. Он взял Сашку за ухо и отвел к директору. Директор был либералом, он слегка пожурил хулигана за порчу школьных стен и отпустил с миром.

Старший брат Сашки – Олег пытался выжить в трудных условиях любым способом. С работы его выгнали, когда он попался на продаже наркотиков. В школе знали о его подвигах, поэтому строго следили, чтобы между ним и учащимися никаких контактов не было. – «Береженого – Бог бережет», – говорил директор.

– Пустите меня всего на пять минут, – просил Черепнин, – мне кое с кем поговорить надо.

– Вы, кажется, пьяны, тут вам делать нечего, – отрезал Каржавин.

В это время из зала вышли Субботина и Дынин. Черепнин оживился и помахал Дынину рукой, чтобы тот подошел. Субботина, у которой разрядился мобильник, обратилась к Николаю Петровичу:

– Откройте, пожалуйста, канцелярию, мне нужно позвонить, чтобы меня встретили….

– Сейчас, только возьму ключи, – и строго сказал Черепнину: – стой тут, парень, не смей никуда ходить, если не хочешь неприятностей.

– Не бойтесь, я смирный!

Каржавин ушел. Черепнин осмотрел Субботину с головы до ног и ухмыльнулся:

– Красавица, у моего друга на рынке как раз по твоему размеру дешевые лифчики из ситчика есть, ты бы зашла примерить! Наладим психофизический контакт.

Лена одарила его уничтожающим взглядом:

– Имбецил, я похожа на девушку, которая носит лифчики из ситчика? – она сердито развернулась и пошла к канцелярии.

– Все лучшее детям! Шутка! – осклабился Черепнин, – ишь, топорщится, как будто фильдеперсовая, – кивнул он вслед Субботиной.

– Оставь ее, не примеривайся. Не по зубам кус. Могут быть неприятности.

– От кого?

– От высоких покровителей.

– Чихал я на них!

– Смотри, фуфел, я предупредил. Ты чего приперся?

– Тебе кайф не нужен? А то могу выручить…

– Иди, я завязал.

– Не тебе – так есть тут бакланы, кому позарез надо.

– Ты что, с головой не дружишь? Меня это не плющит.

– Мне срочно деньги нужны, елку хочу купить, – ухмыльнулся Олег, – дай тогда взаймы.

– Я тебе банк, что ли? У меня капусты нет, займи у Верхонцева.

– А где он?

– По – моему, на улицу вышел освежиться.

– Где ж я его искать буду? Может, девушка твоя «косячок» забьет?

– Не забьет. За ней сейчас покровитель заедет, так, что линяй отсюда, пока не схлопотал.

– А ты при ней кто?

– А я для отвода глаз…

– Стремно.

Они помолчали, думая каждый о своем.

Со стороны раздевалки раздались шаги, Лена Субботина в широкой песцовой шубке, в красивых вязаных рукавичках, в сапогах, обтягивающих тугие икры, шла на них, как сказочная принцесса. Черепнину смутно припомнилась детская сказка о Снежной королеве, недоступной, холодной и прекрасной, и поэтому обреченной на вечное одиночество. Разве не от безысходности похитила королева чужого мальчика, заморозив его сердце? Олегу показалось, что он тоже немного замерз.

– Ты не дашь мне взаймы рублей сто пятьдесят? – обратился Черепнин навстречу идущему очарованию.

– Достал, обмылок, – исторгло из себя очарование, – я по воскресеньям на паперти, таким как ты, подаю.

– Олег, не приставай к девушке, видишь, она сердится, – пытался Дынин образумить Черепнина.

Каржавин возвратился на свой пост и распорядился:

– Давайте, ребята, заканчивайте свои дебаты. Кому на выход – не задерживайтесь, кому на танцы – прошу в зал.

….У подъезда противоположного дома, прислонившись к нише мусоропровода, стоял Славка Верхонцев. Он сбежал из школы в расстроенных чувствах. Мнение публики ему всегда было безразлично, но оскорбление от бывшей одноклассницы, унижение от той, которая волновала его, вызвало в нем глухую ярость. Он еще не знал, что двойственностью его зодиакального знака является любовь и смерть, бунт и индивидуализм…Он увидел, как к крыльцу школы подъехал серебристый «Мерседес», из школы вышла Лена Субботина и впорхнула в открывшуюся дверцу. Такой автомобиль был единственным в городе. Это был автомобиль его отца.

Глава 8

В городской больнице медперсонал трудился из последних сил, предвкушая скорую встречу Нового года. Дежурные врачи запаслись домашней снедью и шампанским. Медицинские сестры украдкой молились на неизвестно откуда взявшуюся репродукцию картины Тициана «Динарий кесаря», висевшую в углу сестринской. Молились, чтобы тяжелые больные впали поздно вечером в летаргический сон часиков на пять – шесть, и не беспокоили их. Последний день старого года проходил в обычной суете и мелких заботах.

– Ты здесь, мамочка? – спросил Мальчик, просунув голову в дверь палаты номер девять.

– Еще как здесь! – ответила Соломатина, страдальчески вздохнув.

– Как ты, мамочка? Тебе не лучше? – пробирался Мальчик между кроватями.

– Мне совсем хорошо… можешь со мной попрощаться…

– Я не понимаю тебя.

– Это твоя беда… ты никогда не понимал женщин…

– Не сердись, Парасечка, я тебе курочку принес.

– Иди ты со своей курочкой. Мне есть нельзя! Мог бы и сообразить…

– Я приготовил клюквенного морсу, от температуры помогает…

– Кто это тебя надоумил?..

– Никто. Сам. Я посижу рядом с тобой тихонечко?

– Лучше судно вынеси… вон там, под кроватью…

– Сейчас, сейчас, мамочка, все сделаю!

– Наконец-то затрепетал! Видно, мне умереть надо, чтобы ты зашевелился как прежде…

Мальчик нагнулся за судном и отправился в туалет. Когда он вернулся, Соломатина устало выдохнула:

– Иди домой, мне трудно разговаривать, а больше здесь делать нечего.

Мальчик тихо поцеловал ее в щеку и удалился.

– Надо же, какой у вас послушный и внимательный муж, – удивилась соседка справа, которую звали Надеждой.

– Как вам удалось его так выдрессировать? – спросила соседка слева по имени Тамара. Соломатина не сочла нужным отвечать на риторические вопросы.

Палата номер девять была веселая палата. Половина ее боролась со смертью, вторая половина – с недостатками телосложения. Соломатина принадлежала к первой половине, Надежда и Тамара – ко второй. Эти две дамы неблагоразумно замахнулись на исправление ошибок Божьего Промысла. Надежде не давали покоя лавры кинозвезд, и она решилась на удаление лишнего жира с живота. Тамара же мучилась оттого, что обладала огромной грудью, поэтому надумала уменьшить ее. Она не знала, что пройдёт немного времени и светские львицы будут искусственным путём увеличивать грудь. А тут такой подарок природы и не нужен! Четвертый член палаты – бабка Александра, которой на семьдесят пятом году жизни удалили воспаленный аппендикс, только вздыхала, когда просыпалась от бесконечных прогулок в садах Морфея:

– Ну и дуры вы, девки!

А «девки» перед операцией храбро подначивали друг друга:

– Тамарка, вот выйдешь из клиники, и муж тебя выгонит, он ведь привык на твоей левой груди спать, правой укрываться. Тут же – непредвиденные расходы на подушку и одеяло.

– Ты, Надежда, не смейся, самой несладко будет, придется от неимоверного количества жратвы отказаться, в форме себя держать. Строгий пост – круглый год, иначе повторная операция потребуется, а это накладно для семейного бюджета…

Но бравада их поутихла, когда доктор Мамин пришел в палату, чтобы согласовать с Тамарой размер ее будущего бюста. Он поставил пациентку в центре палаты, под единственной лампочкой, свисавшей с потолка, попросил ее снять рубашку и лифчик. Когда Тамара разделась, то обитатели палаты невольно ей посочувствовали: огромные и тяжелые груди, как полное молока коровье вымя, провисли до паховой впадины. На плечах Тамары от лямок лифчика были страшные углубления, как у бурлака, много лет тянущего баржи.

– М – м – да, – задумчиво протянул доктор Мамин и, достав из кармана халата фломастер, нарисовал на груди Тамары картинку:

– Вот это мы отсекаем… вырезаем сосок, оставшуюся грудь стягиваем нитками в узел, а сосок пришиваем сверху. Швы будут незаметны. Внешнюю красоту и очарование обеспечим. А вот самочувствие прекрасное не могу обещать!

– Я на все согласна, доктор, лишь бы летом, как все женщины, в купальнике по пляжу ходить!

Разговор этот был несколько дней назад, а теперь прооперированные дамы привыкали к своему новому состоянию. Надежда, с самого утра обуреваемая простой житейской проблемой, как дойти до туалета, насмешила женщин тем, что медленно сползала на краешек кровати, ритмично охая, широко раздвигая ноги и поправляя две маленькие резиновые груши, прикрепленные к низу живота. В эти груши из маленьких отверстий в животе стекала жидкость. Кое – как усевшись, она произнесла сакраментальную фразу:

– Ой, блин! Как же мужики на велосипеде ездят? Теперь я их понимаю, яйца – страшное неудобство!

Бабка Александра, очнувшись от спячки, язвительно прошамкала:

– Да они им скоро без надобности будут. Техника-то до чего дошла, людей в пробирке выращивают…

Тамара, потерявшая одну четверть веса, поправила окровавленную повязку на груди, и, несмотря на то, что очень плохо себя чувствовала, пошутила:

– Это танцорам яйца мешают, а нам, кто плохой танцор, тот и милее.

– Как иногда полезно оказаться в шкуре волка, чтобы посочувствовать ему, – продолжила Надежда. Она, медленно преодолевая трудности, встала с постели и, согнувшись в три погибели, как старушка, отправилась в санузел. Через минуту оттуда донеслось громкое пение: Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы сниматься в кино…

– Все – таки, – сказала Тамара, – нас природа больше мужчин обидела, придумав массу неудобств и кучу болезненных испытаний. Чего мужиков жалеть? Им сплошное удовольствие.

– Зато в нас Бог огромную силу духа вложил, – шествуя обратно, возразила повеселевшая Надежда, – разве мужчины на такие штуки способны, которые мы ради красоты терпим?

– Ненормальные! К чему это? – завела свою песню бабка Александра, – молодые, здоровые, красивые и такое с собой сотворили! Если б у меня аппендицит не образовался, врачи бы меня калачом сюда не заманили. Чего их беспокоить понапрасну? А ведь есть такие глупцы, что к врачам как на работу ходят. Тут перед операцией я за направлением пришла в поликлинику. Смотрю, старый знакомый в очереди сидит, такой же ржавый пылесос, как я. Может, старше чуть, может, моложе, уже не помню. Сидит, ждет, что бодрость к нему вернется по щучьему велению, по его хотению, докторов мучит… Спрашиваю: «Сколько вам лет, любезный?» Он мне: – «А сколько дадите?» Посмотрела я на него, замшелого, и сказала: – «Ну, от силы еще год!» Так он на меня обиделся.

– И правильно! Вы, старики, достояние нации, а не умеете бережно относиться друг к другу, – вздохнула Тамара.

– Я достояние нации? – удивилась бабка Александра.

В палату, прервав беседу, вошла медсестра, Анна Ермолаевна Субботина.

– Ну, красавицы, – произнесла она, – приготовьтесь.

Соломатина очнулась от дремоты, с трудом перевернулась на живот, откинула одеяло и предстала перед соседками во всей прелести пышноцветения. Медсестра ловко ввела ей шприц в ягодицу. Прижала проспиртованной ваткой место укола, извлекла иглу. В это время в дверь робко постучали.

– Подождите минутку, мы пока заняты, – крикнула Анна Ермолаевна и подошла к бабке Александре. Надежда опять делала неловкие попытки сползти с кровати, так как на живот не могла лечь из – за резиновых груш. Наконец, ей это удалось, и она встала, согнувшись пополам. После укола она долго устраивалась на краешке кровати, потом, как аквалангист с лодки, резко опрокинулась в постель спиной.

– Ну, все. На сегодня уколы закончены, можете отдыхать, – объявила медсестра и обернулась из двери:

– К вам мужчина, впустить?

– Ой, девки, дайте зеркало, а то я не в форме, – открыла один глаз бабка Александра. Потом открыла второй, моргнула и произнесла отважно:

– Ну, входи уже, бесстыдник!

В дверях появился Сибирцев, оглядел болящих, увидел Соломатину и стал неловко пробираться к ней, лавируя между кроватями.

– Ты один, Сема? – слабым голосом прошелестела Прасковья Петровна.

– Один, – грустно ответил Семен, – от профсоюза Ирочка Короткова собиралась да почему-то не пришла. Я ждал ее на площади целый час…

– Профсоюз меня не интересует. Что с Николаем Петровичем?

– С ним все в порядке. Жив, здоров, чего и вам желает.

– Это издевательство с его стороны.

– В каком смысле?

– Во всех смыслах… У тебя есть его домашний телефон? Напиши мне вот здесь, – она постучала ногтем по листку, лежавшему на тумбочке. Семен чиркнул ручкой несколько цифр и спросил:

– Как долго вы пробудете здесь?

– Не имею понятия… анализы взяли, утром холецистографию сделали, операцию назначили на послезавтра… Сема, мне жить не хочется…

– Ну что вы, Прасковья Петровна, разве можно так говорить? Не вы первая, не вы последняя, люди болеют и поправляются.

– Я не о болезни… Ты, Семен, наивный, или роль такую играешь? Каржавин меня обидел, он пренебрег мною… – последние слова Соломатина произнесла совсем тихо, и Сибирцеву пришлось напрячься, чтобы расслышать их. Он сделал вид, что не понял ее откровения. От греха подальше! Потом люди обычно стесняются того, что сказали в состоянии аффекта, и ненавидят тех, кто явился свидетелем их слабости или позора.

– Я вот тут сок принес и фрукты, – повернулся он к стоявшей на полу сумке, – ешьте, пейте, поправляйтесь, а я пойду. Гости придут, жене надо помочь, а то уволит! Поздравляю вас всех с наступающим Новым годом! Будьте счастливы и здоровы, – обратился Семен к остальным обитательницам палаты, – не попадайте больше сюда. Желаю скорой выписки!

– Большое спасибо, – сказала Тамара.

– Большое пожалуйста, – ответил ей Семен.

– Вы знаете, что високосный год надо встречать в головном уборе? – кокетливо улыбнулась ему Надежда.

– Ладно, я каску надену, – отшутился Семен.

– Приходите еще, – попросила Надежда, – вы на нас положительно влияете, а лучше – не уходите совсем. Обещаю – потанцуем… Оторвемся на полную катушку!

– Вот я, ужо, встану, так точно тангу – компарситу спляшу, – прошелестела с кровати бабка Александра. Семен испуганно заторопился, кивнул Соломатиной и вышел из палаты.

В 23 часа Прасковья Петровна, превозмогая боль, с трудом поднялась, обернула вокруг себя халат и отправилась на пост. У нее кружилась голова от слабости и жуткой боли, но она упорно шла вперед, придерживаясь рукой за шершавую, покрашенную жухло – зеленой краской стену. Вот бы эту настырность да в мирных целях! Дежурная сестра, как и предполагала Соломатина, отсутствовала. Набрав номер Каржавина, Прасковья Петровна приступила к выполнению своего злодейского плана. Трубку взяла жена Николая Петровича.

– Добрый вечер, – преодолев сбившееся дыхание, ласково произнесла Соломатина.

– Здравствуйте, – бодрым, праздничным тоном ответила Каржавина.

– Я звоню, чтобы открыть вам глаза. Ваш муж изменяет вам!

– Кто вы? – занервничала Каржавина.

– Я? – нежно спросила Соломатина и, насладившись растерянностью на другом конце провода, ответила: – я та, с кем он вам изменяет! – она повесила трубку, и победоносно выпрямилась.

Кружевница не случайно проигнорировала договоренность встретиться с Сибирцевым. На это у нее были особые обстоятельства. Вернувшись со школьной дискотеки домой, она с удивлением услышала доносящуюся из квартиры глухую, ритмичную музыку. Открывая дверь, она уже поняла, что вернулся муж. Это было так неожиданно и так приятно, что Ирочка, на ходу сбрасывая сапоги и пальто, стрелой помчалась в кухню, чтобы повиснуть у него на шее. Он был не один. На табуретке у стола сидел молоденький белокурый солдатик, очень приятной наружности. Муж Кружевницы, раздетый по пояс, с полотенцем, свисавшим на голую волосатую грудь, видимо, после душа, разливал по стопкам водку и пританцовывал ногами и корпусом в такт громким звукам.

– Привет, – сказал он Ирочке, когда та появилась в дверном проеме, – познакомься – это Дмитрий, мой сослуживец. Он пока поживет у нас.

– Здравствуйте, – застенчиво произнесла Ирочка, – что же ты не написал? Я бы тебя встретила с оркестром…

– Времени на письма не было.

– Позвонил бы.

– Откуда? С поезда? Сама понимаешь, мобильника у меня нет, а на пересадках ни минуты свободной, чтобы на телеграф забежать. Опять же, начальство знало, что часть возвращается.

– Неудобно им досаждать …

– Ну и хорошо! Приехал к Новому году сюрпризом! То-то радости тебе!

– Господи! Конечно, радость! – уткнулась она ему в волосатую грудь и затихла, беззвучно всхлипывая.

Солдатик зарделся, увидев Ирочкину любовь, и тихонечко пошел в туалет.

– Ну, ну, будет тебе, – встряхнул ее за плечи муж, – давай – ка лучше выпьем за встречу.

– Выпьем, – отчаянно мотнула головой Ирочка и хлопнула из рюмки, не закусывая.

– Отважная, ты меня не ждешь?

– Отчего же? Наливай! Я все жду, все жду тебя, а ты так долго не ехал, – лепетала она, опрокидывая следующую стопку.

Потом каждый из них, сбиваясь с ритма, говорил другому какие-то слова, пытаясь рассказать про самое главное. Вспоминали о событиях, которые произошли за время их разлуки, говорили о будущем, казавшемся прекрасным и безоблачным. Солдатик тихонечко вернулся и снова сел на табуретку, ковыряя в тарелке. Через два часа Ирочка изрядно опьянела и, постелив солдатику на раскладушке в кухне, отправилась спать. Она уснула, так и не дождавшись мужа. Часов в пять утра ей стало плохо. Ирочка встала, сдерживая рвотные позывы, босыми ногами побежала в туалет. На кухне горел ночник. Солдатик стоял, опираясь руками на стол, а муж, приспустив штаны, с наслаждением «оттягивался». Ирочку вырвало прямо на пол у двери туалета…

Глава 9

«Весь мир построен на триадах» – это аксиома», – считала Алла. Ей в третий раз придется менять свой образ жизни, свои привычки. Правду говорят – Бог троицу любит! Алле хотелось, чтобы расставание с прошлым было безболезненным, но прошлое не отпускало ее. Несколько недель назад ей позвонил некто Богданов, назвался бизнесменом и попросил о личной встрече.

– По какому вопросу? – спросила Алла.

– Вы нужны, как переводчик. Есть небольшая работа для вас, я хорошо заплачу.

– Могу подъехать через часик, назовите адрес вашего офиса.

– Заозерная, 20. Это территория складов. Слева от въезда находится небольшое кирпичное здание. Это и есть контора, или, если хотите – офис.

Богданов оказался совсем молодым человеком без особых примет. Он усадил Аллу в кресло и сразу приступил к делу.

– Вы владеете шведским? – спросил он.

– Норвежским, шведским, английским.

– Отлично. Мне нужно составить небольшую рекламацию на шведском языке: фирма, качество товара и все прочее…

– Перевести на шведский язык?

– Нет, вы не совсем меня поняли. Не перевести, а составить.

– Сочинить, что ли?

– Ну, что-то вроде этого.

Алла Сергеевна поняла – бизнесмен «лохматит бабушку». Товар был паленый. Ему хотелось его «за дорого» продать.

– Извините, – сказала она, – я не занимаюсь такими делами.

– Вы зря нервничаете. Мне вас порекомендовал Герман Андреевич Чижов.

Алла удивленно взглянула на него. Фамилия, которую он назвал, была слишком хорошо известна ей. История эта была давняя…

Ее родители жили в Ленинграде в районе Новой деревни. Сейчас это станция метро «Черная речка». Недалеко – место дуэли Пушкина. Дом Чижова стоял напротив ее дома. Естественно, все дети в микрорайоне знали друг друга. Во – первых, летом играли во дворе в волейбол; во-вторых, зимой встречались на катке ЦПКиО. Герман был старше Аллы на три года, смотрел на нее сверху вниз. На катке Гера был лучшим, никто не мог превзойти его в скорости на «бегашах». Постепенно он стал самым знаменитым человеком в школе, где училась соседка и подруга Аллы – Катерина. Победы на городских и региональных соревнованиях, участие в сборной города, тренировки на высокогорном катке «Медео», поездки по городам Советского Союза, придавали Герману вес. Аттестат зрелости его был на удивление однообразен, кроме физкультуры по всем предметам стояла оценка «удовлетворительно». Но звание мастера спорта помогло ему поступить в Институт Советской Торговли. По окончании института его распределили в город Мурманск. Благодаря дяде, который сидел в городском совете, Герман по блату попал на базу торгового флота. Место было доходное: ковры, хрусталь, дубленки и прочие прелести «застойного» времени. Со спортом было покончено. Гера с удовольствием позволил себе не ограничивать желаний, ел, много пил, растолстел, как Пантагрюэль. Вскоре купил машину и всюду ездил на ней, даже в кинотеатр «Мурманск», хотя кинотеатр был рядом с его домом.

Отъезду Германа в Мурманск предшествовала одна их встреча. Алле было девятнадцать, она только что вернулась из Югославии, куда впервые съездила по комсомольской путевке. На ней была мини – юбка, купленная в Белграде, белые босоножки с «золотым» каблуком в форме рюмочки и трикотажная футболка с сочетанием черно – бело – зеленых полос, какую днем с огнем не отыщешь ни в одном «совдеповском» магазине. Они встретились на улице, и он с интересом посмотрел на нее, смутно припоминая, что они, кажется, знакомы.

– Привет, – неуверенно произнес он, притормаживая.

– Привет, – весело ответила она.

– Ты так изменилась! – восхищенно отметил он.

– Просто я выросла, – улыбнулась она.

– Это пошло тебе на пользу, – он наморщил лоб, соображая, о чем говорить с ней дальше. Уходить не хотелось.

– Ты далеко? Можно я провожу тебя? – наконец произнес он.

– Я в кинотеатр на премьеру. Фильм с синхронным переводом. Профессиональный интерес, присоединяйся, если хочешь.

– А что? – он взглянул на часы, – пожалуй, можно.

Они сидели в темном зале, Гера гладил ее руку, лежащую на подлокотнике стула. Алла с удивлением заметила, что ей это приятно. А когда вышли из кинотеатра и обменялись впечатлениями, ей стало интересно. Подружились.

В октябре месяце родители с ее старшим братом уехали в отпуск на юг. Алла осталась за хозяйку. Гера вернулся со сборов и остался у нее. Они целовались, лежа на диване и Алла впервые почувствовала на своем бедре тугую мужскую плоть. Размеры плоти ее испугали, она не решилась отдаться ему. Гера ушел сердитый. Ближе к весне встречи их случались все реже и реже, а потом и совсем прекратились. Она узнала, что Герман женится, так как невеста ждала ребенка. Прошел год. Алла тоже вышла замуж, без особых сожалений покинула Ленинград, уехав с мужем в Мурманскую область. Было ли это происками судьбы, не задумывалась. О предсказании вспомнила позже. В те годы северяне спокойно могли заработать на кооперативную квартиру, а с ленинградскими зарплатами собрать такие деньги было невозможно. Именно это послужило реальным поводом для отъезда. Через год Алла родила дочь, потом боролась, как могла, за свое семейное счастье, не посвящая, уже овдовевшую к тому времени мать, в свои проблемы. Приехав с маленькой дочкой в отпуск, она в скверике около кинотеатра «Юность» встретила Чижова, гуляющего с сынишкой. Между ними снова вспыхнули какие-то чувства. То, что они задолжали друг другу в юности, теперь с неодолимой силой влекло их обоих: он хотел ее как женщину, а ее уже не пугала тугая мужская плоть нескромных размеров. С тех пор они регулярно поддерживали отношения, встречаясь не только в отпуске. Иногда на его территории, когда она приезжала на семинары и курсы в Мурманск, иногда на ее, в Синегорске, когда он для сведения жены уезжал в очередную командировку. До Синегорска из областного центра на машине было полтора часа езды. Временами ей казалось, что она очень привязана к Чижову. Но годы шли…Его мужские достоинства стали угасать, а интересные беседы, очаровавшие ее в молодости, стали обычным самодовольным бредом пьющего мужика. Это утомляло. За это время Чижов так привык считать ее «своей вещью», что не удосуживался предупреждать заранее о своем приезде. С женой у него было «Шенгенское соглашение» – внутри семьи все формальности устранили, а на внешних границах режим ужесточился, чтобы не проникли всякие там «незаконные элементы» со стороны. Выезды Чижова в область супруга контролировала особенно тщательно, но он раскрутил свой бизнес в регионе, и ей ничего не оставалось, как смириться с этим. Чижов и был тем «надоевшим» любовником, от которого освободил ее Павел.

– Мне очень жаль, – сказала Богданову Алла, – но с некоторых пор мы с Германом в разных политических партиях, поскольку по – разному смотрим на многие вещи. Надеюсь, я свободна?

Она села на остановке в микроавтобус. За окном – безрадостный пейзаж, результат многолетней деятельности металлургического комбината. Если бы «Гринпис» из самых лучших побуждений, решил закрыть губительное для природы производство, то встретил бы могучее сопротивление жителей города. Благодаря комбинату, люди жили, может, и недолго, но вполне прилично! У каждого плюса есть свой минус.

Разговор с Богдановым расстроил Аллу. Чижов хотел напомнить, кто в доме хозяин. Конечно, он очень помог ей на первых порах, когда Глеб укатил от нее, ведь, бывали такие дни, когда в доме не было ни копеечки. Дочка росла, ей нужна была то новая форма, то лыжи, то туфли, то колготки, да и себя забывать нельзя, стыдно было перед учениками. Ее маленькой зарплаты на все не хватало, а работа по совместительству не приветствовалась в те времена. Тех, кто пытался вырваться из порочного круга, называли «хапугами». В учительской среде работали «за идею». Согласно главной идее страны – все должны были быть равны. Встречались, конечно, единицы, которые чувствовали себя «равнее» всех равных, но о них на собраниях не говорили. Начальство – вне подозрений, как жена Цезаря.

Чижов приезжал по субботам на машине, вытаскивал из багажника рыбу, яйца, колбасу, сыр, овощи, забивая ее холодильник до следующего своего приезда, иногда оставлял деньги. Правда, были периоды, когда Алла не знала, где он и что с ним. Новая интрижка отвлекала его на время от подруги детства. В отношениях с дамами он был истинным художником, часто применял живописный прием «сфумато», исчезая как дым. Но, если он исчезал в одном месте, то появлялся в другом. Дыма без огня не бывает. Когда новая интрижка утомляла его, он снова возвращался к Алле, «ничтоже сумняшеся», что она его ждет. Алла не пыталась понять мотивы его странной привязанности к ней. Может быть, все дело в том, что незрелый ананас всегда хуже зрелой смородины? Может быть. Во всяком случае, ее, до недавних пор, устраивала их ни к чему не обязывающая связь. Она тоже не была монашкой. На ее жизненном пути время от времени также возникали соблазны. А лучший способ избавиться от соблазна, поддаться ему.

Телефонный звонок отвлек Аллу от воспоминаний, – «Обед готов, я жду тебя», – сказал Павел. «Что ж, – подумала она, – пора ОТКРЫТЬ ДВЕРЬ, КОТОРАЯ РЯДОМ».

Она впервые перешагнула порог Пашиного жилища. С интересом исследователя приступила к изучению квартиры, где он жил. Точно такая же «двушка», как у нее. Кухня расположена между гостиной и спальней. В гостиной справа от окна – компьютерный стол, с рассыпанными около принтера листами; кресло – вертушка, помогающее дотянуться до справочников в книжном шкафу. В том же книжном шкафу, на верхней полке расположился целый музей камня, пристрастие хозяина. У противоположной стены красовался диван на гнутых ножках, рядом журнальный столик, в углу – телевизор. Все свободное пространство было застелено ковром и служило хозяину местом для гимнастических упражнений. Но Алле хотелось увидеть спальню, которая много могла рассказать о человеке. Спальня не разочаровала ее. Чистенько, уютненько. На окнах – мягкие драпировки. Вдоль стены – полуторная тахта, над тахтой – большая картина в стиле «синтетического кубизма», похожая гаммой оливково – охристо – серых тонов на лучшие работы Жоржа Брака. Угол занимали необыкновенные старинные напольные часы, за их стеклом мерно раскачивался латунный маятник. Эти часы напомнили ей уют материнского дома. Старинные часы еще идут.

«Господи! – больно забилось в груди ее сердце, – ведь могло случиться, что я никогда и не открыла бы эту дверь. Теперь надо научиться жить в этом мире. В его мире. Парадокс судьбы объяснить невозможно. Я должна верить тому, что люблю».

Павел не мешал ей смотреть. Он перемещался следом за ней и молчал.

– Кто автор? – кивнула она на авангардное полотно.

– Отец баловался в молодости, семейная реликвия. Он был тогда студентом Академии Художеств. В декабре 1962 года, когда меня еще на свете не было, эта работа была выставлена в Манеже в числе других. После скандала с Н. Хрущевым – отцу был закрыт путь в художники, и он переквалифицировался в управдомы.

– Драпировочки оконные в чьем исполнении? – спросила она, не обращая внимания на ерничество Павла насчет «управдома».

– Это все мама.

– У тебя хорошо, – подвела она итог.

– Рад, что тебе понравилось.

– Я люблю традиции, порядок, прилежание, как все учительницы.

– Зато на кухне у меня беспримерное разгильдяйство.

– Сейчас проверим.

Они прошли на кухню, где ждал приготовленный Павлом обед.

– Что-то ты подозрительно благополучен, – покачала головой Алла, оглядывая кухню, – и, сообразив, что она до сих пор не в курсе на какие средства живет Павел, спросила: – Прости, пожалуйста, за любопытство, чем окормляешься?

– Естественный вопрос, подруга должна знать обо мне все. Правда, ты опоздала с этим! Надо было вчера моим социальным статусом интересоваться! Перед первым поцелуем, – он засмеялся. – А вдруг я – БИЧ? Бывший интеллигентный человек! Без работы. Хотя, ты так обо мне и думала. Ладно, открою секрет. Про хобби тебе известно, графоманю по ночам, работаю же – в Горнометаллургической Компании начальником геологического отдела. Плохо, что мой отдел наполовину состоит из женщин. От невест – отбою нет. Спасает только то, что сейчас я – в отпуске и «невесты» думают, что я в отъезде. Пришлось распространить о себе такие слухи. Да я и правда уезжаю третьего числа. Родители вызывают срочно, там что-то случилось.