Текст книги "Политическая коммуникация: опыт мультимодального и критического дискурс-анализа"

Здесь целесообразно объяснить использование в данном исследовании термина «национально-лингво-когнитивное сообщество». Целью выделения нами национального, языкового и когнитивного аспектов было как можно более четкое разграничение монокультурного и межкультурного пространств взаимодействия политических оппонентов. Принадлежность одной нации, владение одним языком и обладание единой когнитивной базой являются наиболее важными параметрами для анализа и интерпретации отношений чужеродности в политической коммуникации. Обратимся к первому аспекту. Анализируя монокультурное и межкультурное общение и говоря о лингвокультурах, мы имплицитно опираемся на понятия «этнос» и «нация». Для более четкой референции чужеродности к сферам монокультурного и межкультурного пространств, на наш взгляд, уместно разграничить термины «этнос» и «нация» и определить понятие, отвечающее нашей концепции исследования. В трактовке Ю. В. Бромлея этнос – это исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая совокупность людей, обладающих общими, относительно стабильными особенностями языка, культуры и психики, а также сознанием своего единства и отличия от других подобных образований (самосознанием), фиксированным в самоназвании [Бромлей, 1983]. Однако, как отмечает В. В. Красных, данное определение может быть применено и к отдельным социальным группам [Красных, 2003: 93] в рамках одной лингвокультуры, например группы пастухов или других профессиональных сообществ. Соответственно, понятие этноса не может очертить четкие границы сообществ, находящихся «внутри» страны и за ее пределами. Более приемлемым для целей нашего исследования мы считаем определение нации, которая рассматривается как социально-экономическая, культурно-политическая и духовная общность людей. Данное понятие представляется более институциональным и имеющим четкий разграничительный характер. Таким образом, в нашем исследовании при определении сообществ, участвующих в монокультурном или межкультурном общении, мы принимаем исходное понятие нации и соответствующее прилагательное «национальный» (национально-лингво-когнитивное сообщество). Интерпретация отношений чужеродности невозможна без осознания «себя», «своего места» относительно «чужого»: является ли «чужой» представителем того же самого национально-лингво-когнитивного сообщества или иного. И в плане порождения, и в плане интерпретации дискурса позиционирование «себя» влияет на понимание позиции «чужого». П. Чилтон и К. Шэффнер отмечают, что такое «фиксирование» (anchoring) зависит от когнитивной базы, которая включает общепринятые разделяемые понятия о структуре общества, социальных группах и отношениях с другими обществами [Chilton, Schäffner, 2002: 30–31]. Таким образом, при актуализации отношений чужеродности когнитивный аспект позволяет позиционировать «чужого» относительно «себя», а следовательно, детерминировать выбор языковых средств взаимодействия с ним. Принимая во внимание важность национального, языкового и когнитивного аспектов при разграничении монокультурного и межкультурного пространств репрезентации чужеродности, мы считаем возможным использование термина «национально-лингво-когнитивное сообщество» для определения участников политической коммуникации в монокультурной и межкультурной перспективах и понимаем под этим термином социально-экономическую, культурно-политическую и духовную общность людей, владеющих одним языком и обладающих единой когнитивной базой.

1.4. Мультимодальность как средство манифестации отношений чужеродности в политическом дискурсе

Коммуникативно-прагматический подход к пониманию языка и текста предполагает, что осмысление реальности может осуществляться через комбинацию речевых и неречевых аспектов. В российской научной традиции явление текстовой гетерогенности на уровне формы, достигаемое через соединение различных семиотических систем, например вербальной и визуальной, известно как «поликодовый текст» [Чернявская, 2009: 97]. А. А. Бернацкая отмечает, что термины «поли-кодовый» или «полисемический» текст представляются наиболее предпочтительными для обозначения родового понятия негомогенных, синкретических сообщений (текстов), образуемых комбинацией элементов разных знаковых систем при условии их взаимной синсемантии. Для обозначения степени и самого факта участия в создании текста элементов разных семиотик целесообразно использовать метафорический и динамический термин «креолизация» [Бернацкая, 2000: 106]. Термин «креолизованные тексты» был впервые применен Ю. А. Сорокиным и Е. Ф. Тарасовым [Сорокин, Тарасов, 1990], далее поддержан в работах Е. Е. Анисимовой [Анисимова, 2003], А. А. Бернацкой [Бернацкая, 2000], М. А. Бойко [Бойко, 2006], М. Б. Ворошиловой [Ворошилова, 2007] и других исследователей. Это «тексты, фактура которых состоит из двух негомогенных частей: вербальной (языковой/речевой) и невербальной (принадлежащей к другим знаковым системам, нежели естественный язык)» [Сорокин, Тарасов, 1990: 180–181]. Примером креолизованных текстов могут служить иллюстрации с сопровождающими их вербальными сообщениями или экстралингвистические особенности выступлений политических деятелей, такие как повышение тембра голоса, ускорение речи или четкое произнесение каждого слова и т. д.

В зарубежных исследованиях для обозначения текстов, объединяющих разные семиотические компоненты, используется термин «мультимодальный текст», а анализ рисунков и других неречевых аспектов коммуникации известен как мультимодальный анализ. Эта относительно новая сфера изучения дискурса известна под разными терминами (multimodality, multimodal analysis, multimodal semiotics, multimodal studies, multimodal discourse analysis) [O’Halloran, 2011]. К. Л. O’Хэллоран и Б. A. Смит отмечают, что мультимодальный анализ предполагает анализ коммуникации во всех ее формах, но в особенности занимается текстами, которые содержат взаимодействие и внедрение двух или более семиотических ресурсов – или «модусов» коммуникации, – необходимых для того, чтобы реализовать коммуникативные функции текста [O’Halloran, Smith, 2010]. Под модусом понимается социально сформированный и культурно обусловленный ресурс для создания смыслов [Kress, 2009: 54]. Семиотические ресурсы включают такие аспекты речи, как интонация и другие характеристики звучания; семиотическое действие физических ресурсов (лицо, рука, тело) и проксемику; а также продукты человеческого производства, как, например, гравировка, рисунок, письмо, архитектура, изображение или звуковая запись; и в более современную эпоху – интерактивные компьютерные ресурсы [O’Halloran, Smith, 2010]. Для того чтобы избежать разногласий в терминологии, в своей работе мы будем использовать термины «мультимодальный текст» (понимая его как синоним понятию «креолизованный текст» и допуская его в ссылках на отечественных ученых) и «мультимодальный анализ».

Для обозначения невербальной части текста исследователи обращаются к таким понятиям, как «иконический компонент», «невербальный компонент», «паралингвистические средства», «мультимодальные средства», «визуальные средства», «семиотический ресурс». В своей работе мы принимаем термин «визуальные средства», ссылаясь на трактовку Н. Фэрклафа, согласно которой под визуальными средствами (visuals) подразумеваются все невербальные компоненты, которые либо сопровождают вербальную часть дискурса, либо выступают самостоятельно. Использование именно этого термина автор объясняет тем, что невербальные средства воспринимаются участниками общения визуально [Fairclough, 2001: 23].

Е. Е. Анисимова разделяет невербальные семиотические средства на те, которые имеют языковую основу и непосредственно «прилегают» к вербальным средствам (например, орфографические средства в своем ненормативном, ситуативно обусловленном значении), и средства, обладающие неязыковой основой и взаимодействующие с вербальными средствами текста опосредованно (например, пространственная, красочная аранжировка текста) [Анисимова, 2003: 7]. С точки зрения содержательности креолизованного текста, паралингвистические средства могут выступать в качестве самостоятельного носителя информации и являться самодостаточными для раскрытия содержания текста (например, рисунок, фотография, карикатура, схема), а могут использоваться как вспомогательные по отношению к вербальным средствам и вносить дополнительные семантические и экспрессивные оттенки в его содержание (например, шрифт, разрядка, написание слова прописными буквами) [Там же: 7]. Важным положением в исследовании креолизованных текстов является то, что информация, воспринимаемая посредством разных каналов (semioticmodes), интегрируется и перерабатывается реципиентом целостно [Leeuwen, Kress, 2011]. Вследствие этого креолизованный текст предстает сложным текстовым образованием, в котором вербальные и визуальные элементы образуют одно структурное, смысловое и функциональное целое, нацеленное на комплексное прагматическое воздействие на адресата [Анисимова, 2003: 17]. Рассматривая соотношение вербального и визуального компонентов мультимодального текста, можно сказать, что «слова дают факты, объяснения – то, что должно быть выражено ясно, недвусмысленно, в то время как изображения представляют разъяснения, идеологически окрашенные ракурсы, и они делают это не эксплицитно, а на основании намека, коннотации, апелляции к едва осознаваемым, почти забытым знаниям» [Berger, 1972], цит. по: [Leeuwen, 2008: 136].

Интерес для нашего исследования представляют изобразительные визуальные компоненты, а именно рисунки в газетах и журналах, отражающие политическую тематику и актуализирующие интенцию репрезентации чужеродности.

П. Чилтон отмечает, что лингвистические значения и визуальные значения основываются на одинаковых когнитивных механизмах: «где» и «что», то есть расположение объектов относительно предполагаемых реципиентов и идентификация объектов. Компонент «где» соотносится с дейксисом и идеей о «положении субъекта»; а компонент «что» представляет собой обозначение объектов, связанное с когнитивными фрей-мами и социокультурными знаниями; описание изображенных действий (процессов), соотносимых с когнитивными скриптами, что является культурно опосредованным параметром.

При анализе изображения П. Чилтон предлагает учитывать следующее:

_• значение изображения: положение реципиента и виды объектов, которые имеют «значение» для реципиента;

_• «идеологическое» значение объектов для наблюдателя анализируется не через структуру и содержание, а посредством логических умозаключений и объяснений;

_• точка зрения наблюдателя определяется с помощью пространственной перспективы изображения и объясняется зрительной системой человеческого мозга;

_• положение реципиента может быть интерпретировано с точки зрения социальной значимости, иногда на основе метафоры, например «смотреть свысока» (взгляд сверху вниз), «смотреть почтительно» (взгляд снизу вверх), «быть на одном уровне», «сходиться во взглядах», «конфронтация лицом к лицу» и т. д.;

_• объекты и люди идентифицируются на основании социальных знаний, включая социальные и расовые стереотипы;

_• когнитивные операции: метонимия (например, сумка для покупок), блендинг разных областей социальных знаний;

_• эмоции, возникающие у наблюдателя: страх, сожаление, солидарность и т. д.

В качестве примера П. Чилтон предлагает фотографию, сопровождающую статью Fears ofan Islamic revolt in Europe begin to fade, опубликованную в британской газете The Observer 26 июля 2009 года.

Fears of an Islamic revolt in Europe begin to fade

Five years ago bombings and riots fuelled anxiety that Europe's Muslims were on the verge of mass radicalisation. Those predictions have not been borne out.

Muslim women go shopping in Marseille. Photograph: Michel Gangne / AFP / Getty Images

Jason Burke in Paris and Ian Traynor in Brussels

The Observer, Sunday 26 July 2009

Где: объекты на фотографии расположены на одном уровне глаз с реципиентом, однако взгляд на реципиента не направлен; люди изображены не в полный рост, поэтому почти полностью находятся в зрительном пространстве реципиента; объекты представлены реципиенту с левой стороны. П. Чилтон предполагает, что такое положение фигур на фотографии может свидетельствовать о все еще сохранившейся в Европе дистанции по отношению к женщинам в чадре. С другой стороны, это может быть сделано автором фотографии для того, чтобы представить более широкую панораму места действия и показать женщин как часть «нормального (обычного)» общественного пространства. Возможно, относительно высокий уровень глаз, вровень с реципиентом, также имеет целью показать более обширное пространство с разнообразными видами деятельности.

Что: на фотографии представлены фигуры людей, которых социальные стереотипы идентифицируют как мусульманок; сумка для покупок метонимически ассоциирует их с покупателями, а значит «обычными», «как все». П. Чилтон делает логический вывод, что реципиент, глядя на изображение, ощущает себя таким же потребителем, как и эти женщины.

Существенный вклад в развитие методики анализа мультимодальных текстов внесли такие исследователи, как Т. ван Ливен [Leeuwen, 2005, 2008], Г. Кресс [Kress, 2009, 2010], [Kress, Leeuwen, 2006; Leeuwen, Kress, 2011], Р. Ходж [Hodge, Kress, 1995], Д. Махин [Machin, Leeuwen, 2007], К. Л. О’Хэллоран [O’Halloran, 2004] и др.

Т. ван Ливен совместно с Г. Крессом выделили ряд закономерностей репрезентации и интерпретации отношений чужеродности посредством изображения. В основе подхода лежат два вопроса: «Как изображенные люди соотносятся с тем, кто смотрит на изображение (с наблюдателем)?» и «Как изображены люди?». При ответе на первый вопрос исследователи предлагают рассматривать изображение в трех измерениях:

_• социальная дистанция между изображенными людьми и наблюдателем;

_• социальные отношения между изображенными людьми и наблюдателем;

_• социальное взаимодействие между изображенными людьми и наблюдателем.

Социальная дистанция на изображении, так же как и в реальной жизни, маркирует межличностные отношения: мы держимся на расстоянии от незнакомцев и близки с родными. На изображении дистанция становится символичной. Люди, показанные на дальнем плане, представлены незнакомыми, «чужими», в то время как люди, показанные крупным планом, представлены «одними из нас».

Второй параметр – это положение, из которого мы видим человека на изображении. Положение может быть вертикальным, то есть мы смотрим на человека сверху вниз, на одном уровне или снизу вверх;

и горизонтальным, когда мы смотрим на человека «в лицо» или со стороны. Эти положения выражают два аспекта социальных отношений между наблюдателем и людьми на изображении: власть и вовлечение. Вертикальное положение соотносится с властью: смотреть сверху вниз – значит проявлять символическую власть над человеком, занимать относительно этого человека своего рода «более высокое» положение. Смотреть снизу вверх на кого-то означает, что некто на изображении обладает символической властью над наблюдателем (авторитетная личность, образец для подражания и т. п.). Смотреть на кого-то на одном уровне означает равенство. Горизонтальное положение демонстрирует символическую вовлеченность или отчужденность. Эквивалентом такого положения в реальной жизни может быть общение «лицом к лицу», буквальное или образное столкновение людей друг с другом, а также позиция «в стороне».

При социальном взаимодействии ключевым фактором является то, направлен ли взгляд изображенных субъектов на наблюдателя или нет. Если они «не смотрят» на нас (наблюдателей), мы выступаем в роли пассивных зрителей, не участников взаимодействия. При этом люди на изображении как будто не осознают, что на них смотрят. Если же взгляд изображенных людей обращен непосредственно к нам, это можно интерпретировать как символическое требование. Люди на изображении хотят чего-то от нас, а что именно, часто актуализировано другими элементами изображения: выражением лица, жестами, положением тела и т. п.

Таким образом, все три параметра должны присутствовать на изображении – дистанция, положение и взгляд. Градация и многочисленные комбинации, допустимые этими тремя измерениями, могут актуализировать разные способы представления людей как «чужих».

С точки зрения второго вопроса «Как изображены люди?» Т. ван Ливен приводит пять способов визуальной репрезентации людей в качестве «чужих»:

_• намеренное исключение людей из контекстов, которые в реальности предполагают их присутствие;

_• изображение людей как действующих лиц в ситуациях, оцениваемых с позиции понижения самооценки, подчинения, отклонения от нормы, криминала, порочности;

_• изображение людей в виде гомогенных групп, тем самым отрицая их индивидуальные характеристики и различия;

_• негативные культурные коннотации, связанные с образом человека на изображении (прическа, одежда и т. п.);

_• негативные расовые стереотипы, ассоциируемые с объектом изображения [Leeuwen, 2008: 137–147].

Попытаемся проанализировать мультимодальные тексты, актуализирующие отношение к «чужим» в монокультурной и межкультурной перспективах британской политической коммуникации.

Рис. 4. A united Europe is the most effective way to deal with Russia // New Statesman. – 14.08.08

В качестве примера репрезентации чужеродности в межкультурной перспективе представим иллюстрацию в британской газете New Statesman от 14 августа 2008 года (рис. 4). Передаваемая через изображение и вербальный компонент информация коннотативна, то есть «основывается на различных ассоциативных связях, ее понимание предполагает наличие у адресата знания культурного кода, социальных связей, национальной специфики, при этом информация коннотативного типа допускает многовариантность своего толкования» [Анисимова, 2003: 11].

Статья, к которой относится данное изображение, опубликована после боевых действий в Осетии в августе 2008 года. Метафорически Россия представлена через образ огромного (около 2/3 рисунка) косматого медведя с суровым насупленным видом; когтистые лапы попирают флаг Грузии, из-под лап вырываются клубы дыма от разорвавшихся бомб, на которые медведь не обращает внимания. Угрожающий взгляд животного исподлобья направлен прямо на реципиента. Композиция рисунка построена таким образом, что солдаты, сидящие на голове или спине медведя, ружьями образуют своеобразную корону, намекая на главенствующее место, которое Россия якобы определила для себя в грузино-осетинском конфликте. Реплика медведя построена на игре слов: неграмотный мишка путает фразы in pieces («на куски») и peace plan («мирный план»). Итак, мы полагаем, что общая интенция текста и изображения заключается в стремлении негативно представить образ России в грузино-осетинском конфликте в августе 2008 года.

Рис. 5. Steve Bell on David Cameron’s privilege pledge – cartoon // The Guardian. – 11.10.12

Для иллюстрации реализации чужеродности в монокультурной перспективе британской политической коммуникации мы используем изображение в газете The Guardian, опубликованное 11 октября 2012 года (рис. 5).

Данное изображение является реакцией на реплику премьер-министра Великобритании Дэвида Кэмерона, сделанную им в выступлении на ежегодной конференции партии консерваторов 10 октября 2012 года. Рисунок вызвал большой ажиотаж среди читателей издания и собрал более 200 комментариев. В своей речи Д. Кэмерон говорит о системе образования в стране:

And to all those people who say: he wants children to have the kind of education he had at his posh school…

…I say: yes – you're absolutely right.

I went to a great school and I want every child to have a great education.

I'm not here to defend privilege, I'm here to spread it.

Ссылаясь на то, что сам премьер-министр получил прекрасное образование, Д. Кэмерон подчеркивает, что хотел бы того же для каждого ребенка, завершая свою мысль словами I'm not here to defend privilege, I'm here to spread it (дословно: «Я здесь не для того, чтобы защищать привилегию, я здесь, чтобы распространять ее»). Именно последняя реплика вызвала широкий резонанс, поскольку английское слово spread имеет значение to become or cause sb/sth to be distributed over a large area (мы выбрали значение, наиболее приемлемое в данном контексте) [Oxford Advanced Learner’s Dictionary, 1997]; слово privilege в Оксфордском толковом словаре имеет значение a special right or advantage available only to a particular person or group ofpeople [Там же]. Едва ли привилегию (по сути, право на что-то) можно распространить; кроме того, в контексте сказанного Д. Кэмерон представляется неким благодетелем, «раздающим» привилегию (то есть право). На изображении Стива Белла мы видим улыбающегося Д. Кэмерона, стоящего на пороге дома и раздающего синие ленточки, символ «привилегии», серой безликой толпе, которая безропотно стоит под дождем и ждет «милости». Очевидно, что премьер-министр уверен, что он выполняет благое дело, «одаривая» людей знаками отличия. Только премьер-министр и раздаваемая (распространяемая) им «привилегия» окрашены в различные цвета, толпа людей и сама улица – серые, унылые, лиц людей практически не видно, что является ярким признаком репрезентации «чужих». В таком противопоставлении яркого и серого усматривается ирония создавшейся ситуации. Д. Кэмерон значительно выше ожидающих на улице людей, некоторые из которых стоят с опущенными головами или сутулятся. Таким образом чужеродность манифестируется через социальное положение людей: премьер-министр смотрит на них сверху вниз.

Вербальный компонент, представленный непосредственно на изображении, демонстрирует попытку привлечь внимание к ироничной несовместимости двух лексических единиц: spread и privilege: Spread a little privilege as you go by; pleasе try…, к тому же усиленное наречием a little, которое также семантически неуместно в данном контексте.

Рис. 6. Doré, G. «Refuge – Applying for Admittance»

Приведенный пример демонстрирует интердискурсивные связи с оригинальным произведением, на основании которого был сделан рисунок. На вербальном уровне об этом свидетельствует надпись на изображении Apologies to Gustave Doré, которая отсылает нас к работе французского художника XIX века Гюстава Доре «Приют – разрешение на вход» (Refuge – Applying for Admittance) (рис. 6).

Картина связана с актами 1834 и 1849 годов, направленными на борьбу с бродяжничеством в Великобритании. Хозяин приюта решал, кто может остаться на ночлег, поскольку существовали жесткие правила, что только больные или совершенно немощные люди, которые были не в состоянии продолжать путь, могли остаться на одну ночь и получить скудную пищу и место для сна. Остальные же должны были быть переданы полиции за попрошайничество. Таким образом, на картине Г. Доре люди действительно получали привилегию. Интердискурсивные связи карикатуры С. Белла с картиной Г. Доре позволяют более полно представить контекст ситуации, в которой было создано современное изображение, и тем самым акцентировать внимание реципиентов на парадоксальности произнесенной Д. Кэмероном реплики и того смысла, который эта реплика имеет при ее восприятии реципиентами.

Итак, проанализировав эти и ряд других примеров мультимодальных текстов, в которых визуальный компонент имеет очевидную интенцию манифестации отношения к «чужим», мы пришли к выводу, что при реализации чужеродности через изображение в межкультурной перспективе авторы мультимодальных текстов используют более обобщенные визуальные образы, характеризующие ситуацию в целом, имеющие в большей степени коннотативную связь с текстом. Также в рисунках используются общеизвестные метафоры (Россия – медведь), символы (флаги, цвета), известные всем персоналии (президент США Барак Оба-ма, бывший президент Франции Николя Саркози) и др. В монокультурной перспективе акцент делается на детали, изображение «привязано» к конкретной реплике или поступку политического деятеля. Рисунок представляется более эмоционально насыщенным, что актуализируется в выражении лиц героев, их позах, действиях. В целом при проведении анализа мы заметили, что в межкультурной перспективе реализации чужеродности интенция автора очевиднее, по сравнению с рисунком, реализующим интенцию чужеродности в монокультурной перспективе.

Таким образом, политический дискурс актуализируется через непосредственный диалог политиков с народом или политиков друг с другом, а также через средства массовой информации, что способствует активному привлечению не только вербальных, но и визуальных средств манипулятивного воздействия. Коммуникация в современном обществе становится все более мультимодальной, поэтому применение мультимодального анализа представляется весьма эффективным и способствует более качественному учету экстралингвистических факторов, а также осмыслению комбинации вербальных и невербальных средств репрезентации чужеродности в политическом дискурсе.

Итак, подводя итоги первой главы, необходимо отметить следующее.

Чужеродность представляет собой компонент базовой социокультурной оппозиции «свой-чужой». В связи с этим конструирование образа «чужого» основано на процессах самоидентификации и идентификации «чужих». Субъект идентифицируется как «чужой» вследствие дискурсивного маркирования, опосредованного социальными, культурными, языковыми, когнитивными факторами, а также политическими и идеологическими установками.

Учитывая семантическую амбивалентность понятия «чужой» и субъективную соотнесенность его со «своей» позицией, отношения чужеродности характеризуются коннотативной неоднозначностью, выражающей негативную, нейтральную или позитивную идентификацию.

Конструирование чужеродности имеет дискурсивный характер. Дискурс в нашем исследовании понимается как упорядоченное и систематизированное использование языка (и других семиотических систем), ориентированное на определенную общественную практику и обусловленное социальными, идеологическими и когнитивными факторами. Соответственно, отношение к «чужим» актуализируется в дискурсе как форме социальной практики и конституируется дискурсом через набор семиотических систем.

В данной работе исследуется конструирование чужеродности в пространстве политического дискурса. Под политическим дискурсом мы понимаем структурированную совокупность вербальных и невербальных знаков, актуализирующихся в институциональной сфере, ориентированных на полемический характер общения и реализующихся в тесной взаимосвязи с национально-культурным и социально-политическим контекстом.

Для обозначения перспективы отношения к «чужим» в политическом дискурсе мы выделяем понятия «монокультурная перспектива», когда изучается дискурсивное взаимодействие представителей политических партий и политических агентов, принадлежащих одному национально-лингво-когнитивному сообществу; и «межкультурная перспектива», когда рассматривается отношение к политическим агентам – представителям других (по отношению к автору дискурса) национальнолингво-когнитивных сообществ. Национально-лингво-когнитивное сообщество определяется нами как социально-экономическая, культурно-политическая и духовная общность людей, владеющих одним языком и обладающих единой когнитивной базой.

Манифестация отношения к «чужим» мультимодальными средствами, а именно визуальными образами, носит разъясняющий характер, представляет идеологически окрашенные ракурсы, актуализируется имплицитно, основана на намеке, коннотации. Визуально чужеродность конструируется посредством «взаимоотношений» наблюдателя и изображения и реализуется в трех измерениях: дистанции, положении и взгляде. Отношения чужеродности актуализируются за счет намеренного исключения людей из ситуаций, предполагающих в реальности их присутствие; изображения личностей как действующих лиц в событиях, рассматриваемых с позиции понижения самооценки, подчинения, отклонения от нормы, криминала, порочности; визуализации людей в виде гомогенных групп, что отрицает их индивидуальные характеристики и различия; негативных культурных коннотаций, связанных с образом человека (прическа, одежда и т. п.); негативных расовых стереотипов, ассоциируемых с визуализированным объектом.