Текст книги "В класс пришел приемный ребенок"

• Сумеете показать ребенку, что он нужен в классе. Придумывайте для него мелкие поручения и не забывайте поблагодарить за помощь. Расскажите про классные и школьные традиции, предложите принять участие в ближайшем соревновании, празднике, но не настаивайте. Любые разговоры про его будущее в этой школе, в этом классе укрепляют в нем уверенность, что это будущее – будет, что его новая жизнь состоится и все наладится.

• Будете гасить «взрывы» на корню. Если вы чувствуете, что «сейчас начнется», попробуйте неожиданно сменить тему, пошутить, обратиться к другому ученику. Можно просто подойти к нему и успокаивающе похлопать по руке, не привлекая при этом излишнего внимания к его персоне и продолжая вести урок.

• Будете выдвигать требования без критики и подсказывать выход из положения. Когда ребенок ведет себя неподобающим образом, апеллируйте к объективным правилам и формулируйте свои требования позитивно. То есть вместо «Не кричи» скажите: «У нас в классе есть правило: мы говорим друг с другом вежливо и спокойно. И ты попробуй», или «Говори тише, я лучше тебя пойму».

• Постараетесь снизить напряжение в классе. На самом деле ваша спокойная реакция на необычное поведение новенького и проявленная к нему симпатия зададут вектор поведения ребят. Если вы чувствуете, что класс нуждается в объяснении происходящего, просто скажите: «Севе сейчас трудно, новая школа, много изменений в жизни. Скоро он привыкнет и все наладится». Ни в коем случае не обсуждайте в классе то, что ребенок – приемный, именно сейчас это совершенно некстати.

• Поддержите приемных родителей. Постарайтесь не добавлять им головной боли претензиями и упреками. Им и так сейчас трудно. Рассказывайте даже о небольших успехах ребенка, делитесь своими педагогическими находками, если вам удалось, например, прекратить истерику или вовлечь ребенка в работу, им это тоже может пригодиться.

Оксане и Андрею важно было понять истинные мотивы поведения Севы. Ведь за эти несколько недель их вера в свои родительские возможности пошатнулась. Мы еще несколько раз встречались с ними, обсуждая, как им вести себя с Севой, как самим не «дойти до ручки». В течение следующих недель и месяцев жизнь семьи постепенно налаживалась. Патронатные воспитатели стали избегать длинных объяснений с Севой, они кратко, но твердо требовали выполнения правил, а иногда просто брали за руку и отводили, например, в ванную, как маленького. Пару раз Андрею пришлось взять его за шиворот и потребовать, чтобы тот говорил с Оксаной вежливо. Зато если вопрос был пустяковый, они к нему не «цеплялись», переводили все в игру, в шутку. Они проводили с Севой много времени, охотно общались с ним и разговаривали. А главное – больше не обижались, если Сева вновь срывался на крик и обвинения. Просто говорили: «Так я не буду с тобой ничего обсуждать, когда сможешь говорить нормально – приходи» – и занимались своими делами.

Один из старших братьев записал Севу в спортивную секцию, где наконец нашла выход его неуемная энергия. Приходя вечером с тренировки «с языком на плече», парень уже был неспособен устраивать сцены. У него, кстати, оказались явные способности к акробатике. Тренер категорически запретил ему курить, а поскольку кричать на тренера Сева не решился, то проблема рассосалась сама собой.

В школе учительница нашла хороший ход – стала часто просить Севу помочь ей что-нибудь принести, убрать, передвинуть. Как раз лень в число Севиных качеств никогда не входила – помогать ему очень нравилось. Он чувствовал свою нужность и всегда был рад размяться во время урока. По мере того, как Сева успокаивался насчет своего будущего в семье, он стал спокойнее и в школе, втянулся в учебу. Конечно, отличником не стал – многое ему давалось с большим трудом, сказывались годы жизни, проведенные без семьи. Но зато начал с удовольствием читать, освоил компьютер, а умение делать сальто очень повысило его рейтинг среди мальчишек (этому же способствовала и его неистощимая фантазия на всякие шалости).

Гадкий утенок

В Тимуре очевидно есть южная кровь – у него огромные карие глаза с ресницами в полщеки, вьющиеся темные волосы и взрывной темперамент. Тимур остался без родителей в первые же часы после рождения – мама сбежала прямо из роддома. Мальчик попал в дом ребенка, потом в детский дом. Ему было уже семь лет, когда жизнь круто изменилась – он стал приемным сыном Натальи. Она давно мечтала о ребенке, своих детей не было, брак давно распался, и вот наконец мечта сбылась… Худенький смуглый мальчик, который сразу стал называть ее «мамой» и сказал, что «будет всегда помогать и защищать». Вспыльчивый, конечно, но что поделаешь – джигит! И нервный: энурез, тик, говорит плохо. Но кто не будет нервным, если растет без родительской любви. Наталья твердо верила, что все у них будет хорошо.

Первые месяцы в семье прошли как в сказке. Наталья заранее договорилась на работе о длительном отпуске, чтобы больше внимания уделять ребенку и подготовить его к школе. Отставание в развитии было сильным, и с речью проблемы. Трудно давались логические задачи, пересказать прочитанное вообще не мог. Но они с приемной мамой играли, гуляли, занимались, лучше узнавали друг друга, иногда ссорились, потом бурно мирились и жили дальше. Когда Тимур уставал, с ним становилось трудно, он делался раздражительным, плаксивым. Иногда на него «находило», и он в бешенстве пинал ногами мебель, швырял игрушки и книги, у него искажалось лицо, крик переходил в хриплый вопль, что было порой просто страшно. Но с каждым разом у Натальи все лучше получалось его успокоить, переключить внимание, и подобные срывы постепенно сходили на нет. В общем и целом они были счастливы.

Спустя полгода Тимур окреп, вырос, стал гораздо спокойнее, мягче, его речь была уже понятна не только приемной маме. Почти полностью прошел энурез, тик возвращался только изредка, в минуты сильной усталости и напряжения. Приемная мама могла гордиться – ребенок сделал огромный рывок в развитии, а главное – они стали по-настоящему близкими людьми. Наташа уже планировала вернуться на работу, да и парню исполнилось восемь лет – пора в школу. Неплохая школа была прямо во дворе дома, они еще весной в нее записались. Про то, что ребенок приемный, Наталья говорить не стала, как-то было неловко, да и зачем? Что не похож на маму – ну, может он в папу, а папа живет отдельно, так сплошь и рядом бывает. Наталья уже настолько сроднилась с мальчиком, почувствовала его своим, что ей хотелось, чтобы и окружающие были уверены: это ее родной сын. Радостно выбирая портфель, пенал и все прочее для школы, Тимур и Наташа даже предположить не могли, что сказка на этом как раз и заканчивается. Начинается какой-то совсем другой жанр.

Тимур пришел домой в слезах уже на второй неделе учебы. Дети назвали его «черно…пым» и смеялись над его фамилией. Наталья пошла в школу. Учительница объяснила, что дети нынче бывают разные, и в семьях разное слышат, она пока класса толком не знает, но обещала поговорить и объяснить ребятам, что так нельзя. Как она объясняла, неизвестно, но после этого Тимур пришел домой в полной ярости, швырнул в угол портфель и грубо сказал Наташе, чтобы она больше никогда не ходила в школу «стучать» и вообще не лезла не в свое дело. Наталья, конечно, обиделась – ведь она хотела ребенка защитить. Тимур сидел злой весь вечер, потом они помирились.

Больше мальчик не жаловался, зато начала жаловаться на него учительница. То Тимур во время урока ходил по классу, то не хотел идти на завтрак в строю и демонстративно шел отдельно. Тимур отказался фотографироваться вместе с классом, а фотографу, который его уговаривал встать рядом с ребятами, заявил: «Да пошел ты!». Тимур, отвечая в классе, сказал что-то неразборчиво, дети засмеялись. Тогда Тимур из всех сил ударил мальчика, сидящего перед ним, учебником по голове. Тимур, Тимур, Тимур… Его имя не сходило с уст учительницы и на первом, и на втором родительском собрании. На третьем встал чей-то представительный папа и сказал: «Послушайте, давайте решать этот вопрос. Я не понимаю, почему мой ребенок должен учиться рядом с этим, скажем так, неадекватным мальчиком. Для таких детей есть специальные учебные заведения. Он мешает работать учителю, он уже не раз дрался с детьми. Мы не можем это терпеть. Пусть его переведут куда-нибудь». Родители одобрительно загудели: «В самом деле, сколько можно? Абсолютно распустили ребенка, все, видно, дома ему позволяют… Раньше надо было воспитывать… Школа – не место для таких…». Наталья сидела, как оглушенная. Потом заплакала и выбежала из класса.

Долго бродила под дождем, чтобы как-то успокоиться, и все думала, думала. Вспоминала последние месяцы, и разнообразные мелкие детали стали складываться в одну картину. Вот она приходит за Тимуром в школу, а у него на рубашке ни одной пуговицы. «Что случилось?» – «Ничего, за перила зацепился». Вот она предлагает: «Давай пригласим к нам домой ребят из класса, поиграете вместе» – «Нет, не хочу, я лучше побуду с тобой». Она с умилением думала: «Какой домашний мальчик, соскучился по маме». Один раз он спросил: «Мама, а как ты делаешь волосы светлее? (Наташа как раз сделала мелирование в парикмахерской) А мне можно?» – ей это показалось забавным. В другой раз: «А можно, чтобы у меня была фамилия, как у тебя?». Она-то думала, что Тимур хочет стать по-настоящему ее родным сыном, радовалась потихоньку этому вопросу, обдумывала, когда начнет оформлять усыновление (Тимур был взят под опеку). А Тимур, видимо, просто хотел нормальную фамилию, как у нее – Никитина. И волосы светлые, «нормальные». И ни одного приятеля у него не появилось за полгода в первом классе. И обижали, а может, и били его регулярно. И сменная обувь постоянно терялась тоже неспроста. Она вспомнила поведение учительницы на собрании. Та не сделала ни единой попытки заступиться за ребенка и даже, казалось, была рада услышать «голос общественности». Значит, невзлюбила Тимура сразу, с первых дней, и, похоже, ничего не сделала, чтобы его не травили.

Наталья решила пока ничего Тимуру не говорить, сначала узнать, куда можно перевести ребенка. До конца четверти оставалось две недели, а там – Новый год. Утром она немного поколебалась, не оставить ли Тимура дома, но ей нужно было на работу, на целый день оставлять ребенка одного не хотелось, да и не любил он один дома сидеть. Так что пошли, как обычно, в школу.

На работу ей позвонила учительница и срывающимся голосом велела «немедленно быть в школе». Наташа только успела спросить: «Что с Тимуром?» – в ответ услышала: «Приезжайте, сами все узнаете!». Когда она добралась до кабинета директора и увидела в углу Тимура, сжавшегося в комочек, подумала: «Слава Богу, жив». Потом директор рассказал, что произошло. С чего все началось, никто не знает. Охранник увидел, что в углу сцепились трое мальчишек – Тимур дрался сразу с двумя. Естественно, охранник подошел, чтобы их разнять, взял Тимура за шиворот, пытаясь оттащить. Тот был в такой ярости, что извернулся, прокусил охраннику руку до крови и разодрал ногтями лицо. Настолько сильно, что еле остановили кровотечение, чудом глаз не выцарапал. «А если бы он сделал это с ребенком? Ему-то ничего бы не было, он малолетний. А мне бы пришлось сидеть в тюрьме», – закончил свою речь директор. Он не кричал, не обвинял, просто говорил предельно усталым голосом. Наталья не знала, что отвечать и что делать. Пробормотав что-то невнятное, она взяла Тимура за плечо и вывела из школы. Ночью у него поднялась температура под 40, его рвало. Наталья вызвала «Скорую», и мальчика увезли в инфекционную больницу. Там он несколько дней провел в боксе, проверили все, что можно, но никакой инфекции не нашли. Температура спала, мальчик все время лежал, отвернувшись лицом к стене. У него с новой силой начался тик. «Видимо, сильное нервное потрясение, больше ничего не могу предположить» – пожал плечами врач и сказал, что мальчика можно выписывать.

За день до выписки Наталья пришла ко мне, и мы познакомились. Она брала Тимура не в нашем детском доме и раньше к психологам не обращалась – не было повода. Она не знала, что делать дальше, что говорить Тимуру, как быть со школой. Только плакала и спрашивала: «За что они его так? Он же был хороший! Ну, что он им сделал? А если бы он и правда кого-нибудь покалечил? А если бы убил? Как же нам теперь?». Я понимала, что ей нужно выговориться, чтобы завтра быть в состоянии нормально общаться с ребенком. Лишь через два часа поток слез иссяк, и мы стали вместе думать, как быть дальше.

Что происходит. Мы уже говорили о древней, на биологическом уровне заложенной в нас программе опасаться и не любить чужого. Чужого по крови, по внешнему виду, по манере поведения, по происхождению. Программа эта есть у каждого, но то, в какой степени она влияет на поведение человека, зависит от уровня его развития и от убеждений. Конечно, дети в этом отношении копируют взрослых. Причем копируют даже не их поведение – они, как маленькие антенны, улавливают мысли, чувства, отношение и «переводят» их в действия. Папа, который дома на кухне любит порассуждать о засилье «черно. пых», вряд ли станет говорить нечто подобное публично, на собрании. А его семилетний сын этих тонкостей не понимает и повторяет папины слова вслух где и когда угодно – это же папа сказал!

Конечно, дело не только в национальности. «Инакость», раненность, глубинное внутреннее неблагополучие ребенка с тяжелым началом жизни чувствуется еще очень долго после его попадания в новую семью. Даже если у этого неблагополучия нет ярких внешних проявлений вроде тиков, невнятной речи и вспышек агрессии, оно сквозит во всем облике и поведении ребенка и безошибочно считывается детьми и взрослыми. У окружающих срабатывает элементарная психологическая защита: этому мальчику плохо, с ним что-то не так, я это чувствую и не хочу быть с ним. Потому что если быть с ним, надо что-то с этим делать, как-то к этому относиться, а я не знаю, не могу, не хочу, своих проблем полно. Пусть он уйдет куда-нибудь. Люди словно боятся заразиться несчастьем и шарахаются от такого ребенка, как от прокаженного. Сам по себе этот импульс нормален. У нас у всех есть инстинкт самосохранения, в том числе и душевного. Мы все хотим покоя и комфорта, а вовсе не лишних переживаний и лишней ответственности. Важно, как мы себя при этом ведем.

Все осложняется тем, что ребенок и сам дает все основания для нелюбви. Он действительно проблемный, а в ситуации отвержения даже те трудности в его поведении, которые сгладились было в семейной жизни, проявляются с новой силой. Он – «гадкий утенок», да еще какой гадкий, и совсем не отвечает нашим представлениям о «мальчике из хорошей семьи». Вопрос в том, кто тут принимает решения: наш разум, наша человечность или программы-импульсы?

Конечно, Наталья совершила большую ошибку, не рассказав учительнице о том, что ребенок всего полгода как из детского дома. Ведь у той действительно сложилось впечатление, что мать избаловала сына, не научила его нормально себя вести, не озаботилась даже развитием его речи, а теперь сдала с рук на руки учителю – как хотите, так и учите! В этом своем праведном гневе педагог, конечно, могла преувеличенно болезненно воспринимать все Тимуровы фокусы. Возможно, знай она подлинную историю мальчика, многое бы виделось ей по-другому, а главное, к приемной маме она бы не относилась враждебно.

Хотя возможен и иной сценарий. Наталья в ответ на свой рассказ услышала бы что-нибудь вроде: «Зачем вам это было нужно? Вы что, не знаете, что это за дети?», и детдомовское прошлое Тимура могло стать еще одним аргументом в пользу того, что ребенок «неадекватный» и «ему здесь не место». Такое тоже встречается, хотя, надо сказать, с каждым годом все реже. На самом деле и это было бы полезно – ведь если бы при первой встрече учительница проявила неприязнь к «детдомовским» или «понаехавшим», это стало бы для Натальи сигналом к тому, чтобы поискать другого педагога, другой класс.

Усугубило ситуацию и отношение Натальи к школе и учителю. По сути, она с самого начала не доверяла ей и опасалась, что Тимура обидят, никогда не пробовала наладить сотрудничество, а только оборонялась или – в крайней ситуации – нападала сама. Наверное, это связано с ее собственным травматичным детским опытом – недобрых учителей, к сожалению, всегда хватало.

Что касается учительницы, вовсе не факт, что она убежденный ксенофоб и вообще злой человек. Вполне возможно, она была не очень опытна, не обладала умением управлять детским коллективом и просто не справилась с ситуацией. А когда дело зашло далеко и Тимура по-настоящему невзлюбили, ей стало казаться, что единственный выход – удалить из класса источник раздражения. Тут, кстати, она ошибалась. Если в коллективе уже есть опыт травли, если в нем создалась и закрепилась роль «козла отпущения», после изгнания первого исполнителя этой роли она перейдет к другому ребенку. И пару собраний спустя, возможно, как раз сын этого представительного папы (наверняка мальчик несколько избалованный, импульсивный, склонный к агрессии) окажется в фокусе возмущенного обсуждения «общественности». Хотя на самом деле это связано не с особенностями конкретного ребенка, а с тем, какие отношения (с подачи или при невмешательстве учителя) сложились между детьми.

Что можно сделать. Я посоветовала Наталье прочитать мальчику вслух сказку «Гадкий утенок» и посмотреть вместе замечательный мультик «Лило и Стич» – кстати, посмотреть его я советую всем, кто хочет разобраться в проблеме «других детей». Это потрясающе добрый, при этом совсем не слащавый и очень психологически точно сделанный мультфильм. Там девочка-сирота Лило встречает злобного монстра, специально созданного, чтобы разрушать все вокруг. Но Лило очень одиноко, ей нужен друг, и она не задумываясь объявляет чудище своим песиком. Любит его, заботится о нем, относится к нему как к члену семьи. И тому ничего другого не остается, как стать этим членом семьи, поскольку он тоже был очень одинок. К тому же у девочки такой характер, что раз уж она решила, что ты славный песик, лучше сразу соглашаться – спорить бесполезно.

Что можно было бы порекомендовать в этой ситуации учителю?

• Самое главное – помнить: положение ребенка в классе вплоть до подросткового возраста на 90 % зависит от того, как к нему относится учитель. А у первоклашек – на все 100. Поэтому решить проблему было на самом деле совсем несложно, стоило только подать ребятам знак, что Тимур нравится учительнице, что у него что-то (неважно что, хоть с доски вытирать) получается лучше всех, что он важен и нужен в классе. Один, два, три таких сигнала, и ребята очень быстро бы забыли, какая там у него фамилия, а Тимур стал бы намного более терпеливым. В этом возрасте авторитет учителя несоизмеримо выше авторитета сверстников и даже авторитета родителей, и именно сейчас важно уловить момент и не допустить формирования в детском коллективе роли «козла отпущения», «гадкого утенка». Классу к шестому это будет сделать намного труднее, ведь для подростков голос учителя – совещательный. А пока дети, как маленькие локаторы, считывают реакцию педагога и автоматически перенимают его отношение к одноклассникам. Ваша задача – просто подать правильный сигнал.

• Если в классе есть ребенок, рядом с которым действительно опасно находиться другим детям (необязательно приемный), решение о его судьбе следует принимать вместе с коллегами и администрацией школы, не привлекая для этого «общественность». Не превращайте тяжелое, но необходимое административное решение в акт коллективного осуждения и изгнания «паршивой овцы». Отверженность и озлобленность сцеплены друг с другом, одно непременно вызывает другое. Надеюсь, ни вы, ни возмущенные родители не хотите, чтобы впоследствии подросший и доведенный до крайней степени озлобления ребенок встретил их собственных «нормальных» детей где-нибудь в темном углу.

• Постарайтесь не оттолкнуть от себя родителей проблемного ребенка, вовлеките их в сотрудничество, вместе разработайте варианты выхода из ситуации, помогите ему информацией, посоветуйте обратиться к специалистам. Иногда немотивированная агрессия у детей бывает связана с органическими заболеваниями мозга, и чем раньше проведено обследование и начато лечение, тем лучше результат.

• В случае с Тимуром агрессия была вполне мотивированная, и тут важно не совершить еще одной распространенной ошибки. Многие педагоги, застав детей дерущимися, говорят: «Мне не важно, кто первый начал, от перемены мест слагаемых сумма не меняется, оба виноваты». Это здравый подход, когда речь идет о стычке на равных. Но если в классе систематически обижают кого-то, а он вынужден обороняться, нельзя приравнивать вину преследователя и жертвы: это еще больше ранит ребенка-жертву, который чувствует себя абсолютно незащищенным даже в присутствии взрослых. Такой подход развращает ребенка-преследователя, и он очень скоро научится доводить исподтишка, так, чтобы самому оставаться в глазах педагога «белым и пушистым». Если при этом у жертвы сильный характер, она сделает свои выводы и в следующий раз будет драться уже не на жизнь, а на смерть – ведь поймет, что рассчитывать может только на себя.

• Если травля в классе уже началась, прямо объявите детям, как вы к этому относитесь. Не бейте на жалость (возможно, именно это пыталась сделать учительница Тимура в самый первый раз, чем и вызвала его ярость). Говорите не о жертве, а об обидчиках, фокусируйтесь на их качествах. Скажите, что вы будете очень огорчены, если узнаете, что в вашем классе есть дети, которым приятно кого-то обижать и мучить. Твердо объявите, что такое поведение недопустимо, и вы в своем классе этого терпеть не намерены. Обычно этого бывает достаточно, чтобы обидчики притихли (они всегда трусоваты). На фоне затишья можно принимать меры по повышению статуса ребенка-жертвы и найти для него комфортное место в классном коллективе.

• Поговорите с ребенком, выступающим в роли жертвы. Во-первых, объясните ему, что вы не сможете защищать его, если не будете твердо уверены, что сам он никогда драку не начинает. Скажите, что вам очень важно быть справедливым учителем и никого не наказывать напрасно; возьмите с него слово, что он не будет переходить к рукоприкладству, даже если его дразнят. Во-вторых, подскажите ему, как лучше себя вести, чтобы скорее отстали. Обидчики получают удовольствие не от самого процесса произнесения обидных слов, а от эффекта, которого достигают. Когда жертва плачет, злится, пытается возражать, убегает, они чувствуют свою власть над ней. Если же не обращать на них внимания, все удовольствие от повторения одних и тех же слов пропадает, это скоро становится скучным.

• Подскажите ребенку несколько «волшебных фраз», остужающих пыл дразнящих. Если они с хохотом скачут вокруг, показывая пальцем, можно спокойно сказать: «Я рад, что вам так весело». Если говорят оскорбительные вещи, можно ответить: «Ты можешь так думать, если тебе это нравится» или «Я уже заметил, что тебе нравится говорить гадости о людях». Принцип тот же: не надо обсуждать навязываемую обидчиками тему (свою внешность, национальность, качества и т. д.), спорить, оправдываться, сердиться. Надо кратко и спокойно охарактеризовать их поведение, их мотивы, переложив ответственность за происходящее на них: это не я такой, это ты такой, что тебе нравится меня дразнить. Конечно, сказать это должным тоном и вовремя непросто, но помогает практически всегда.

• Если вы столкнулись с родительским лобби, ополчившимся против ребенка, помните, что ваш профессиональный долг – защита прав каждого вашего ученика, в том числе и самого неудобного. Об этом можно прямо сказать родительским активистам, чтобы не создавать у них ложных ожиданий. Затем найдите возможность поговорить доверительно с теми родителями, которые кажутся вам людьми разумными и способными встать на точку зрения другого. Расскажите им о ребенке, о его трудностях и успехах или предложите приемным родителям выступить на родительском собрании (не оправдываться, а именно выступить первыми) и рассказать все, что они сочтут нужным, может быть, даже попросить поддержки.

Надо сказать, что в долгосрочной перспективе последствия травли могут больше сказаться не на жертве, а на коллективе в целом. Если помните, даже в сказке с самим утенком-то все в конце концов сложилось хорошо. А несчастные куры и утки так и остались в своем злом и неумном мире. Оттого, что оттуда ушел «инородный элемент», птичий двор не стал ни лучше, ни добрее, ни краше. Именно это стоит объяснить родительским активистам, проявляющим неумеренное рвение. Пусть осознают, какую именно перспективу для своих чад они защищают. И какую роль сами играют в этой сказке… На самом деле в интересах всех родителей класса, чтобы их дети получили опыт сочувствия, помощи и объединения, а не опыт травли и сомнительной победы в битве всех против одного.

Наталье было ясно, что из этого класса надо уходить. В любом случае ситуация была настолько запущенной, что возвращаться в эту школу Тимуру не стоило, даже если бы удалось объяснить директору причины его поведения и в будущем переломить отношение к мальчику в классе. У него просто не осталось сил, чтобы дотянуть до этого будущего. Мы договорились, что Наталья поищет вблизи подходящие школы, но не будет ничего решать, пока не поговорит с директором и с самой учительницей и не расскажет все как есть, предупредив об особенностях ребенка. Только если она встретит понимание и готовность помочь, можно будет начинать процесс перевода.

Мне стоило большого труда убедить Наталью не относиться враждебно ко всем учителям – теперь ей казалось, что Тимура будут травить всегда и везде. Было важно, чтобы она разговаривала с возможным будущим учителем сына не как с врагом, которого нужно одолеть или задобрить, а как с партнером, с которым вместе предстоит делать общее дело – реабилитировать ребенка. А Тимур, к сожалению, теперь нуждался в реабилитации – не только после детского дома, но и после опыта учебы в «хорошей» школе. Вскоре Наталья позвонила и рассказала, что, кажется, нашла подходящего учителя. Пожилая, спокойная, строгая, но вроде бы не злая. Выслушала Наталью внимательно, задала пару вопросов, потом сказала: «Ну, что ж, давайте попробуем, приводите вашего Тимура».

Наталья опасалась, что мальчик вообще не захочет больше идти в школу, но Анна Сергеевна – так звали новую учительницу – поступила очень просто. Она в каникулы позвонила им домой, попросила к телефону Тимура, представилась и пригласила его с новой четверти учиться в ее классе. Парень был настолько поражен этим персональным приглашением, что в последний день каникул безропотно собрал портфель, а на следующий день отправился в новую школу.

Для Натальи наступил период мучительного страха: она ждала, что «сейчас начнется». Но то, что начиналось, как-то сразу и заканчивалось. Когда Тимур по своему обыкновению не захотел вставать в строй, Анна Сергеевна сама взяла его за руку, а потом незаметно вложила ее в руку какой-то девочки, а сама отошла. Тимур пошел в строю. Когда он вспылил и попробовал дать волю кулакам, она взяла его за плечи и твердо сказала: «Теперь ты в нашем классе, а у нас тут дети не дерутся. И ты тоже не будешь». Тимур возмущенно дернул плечом, но драку прекратил. Вдруг оказалось, что Тимур очень хорошо рисует лошадей – Анна Сергеевна увидела рисунок в альбоме и предложила повесить на стенд в классе, рядом с другими детскими работами. Наталья с трудом заставила себя пойти на первое родительское собрание, но оказалось, что там не обсуждали, кто из детей плохо себя вел, а планировали весенние экскурсии и решали, как починить шкафчики в раздевалке. Кажется, начиналась нормальная жизнь.

У Тимура появились друзья, он стал ходить в секцию ушу, где учился владеть своим телом и своими эмоциями. Пытался пойти еще в художественную школу, но оказалось, что ему нравится рисовать только лошадей, а кувшин с яблоком – не нравится, так что тут ничего не вышло. Зато к настоящим лошадям его иногда берут с собой студенческие друзья Натальи – они заядлые лошадники и не мыслят выходных без поездки верхом. Говорят, общение с лошадьми благотворно сказывается на здоровье, есть даже такой метод лечения – иппотерапия. Наверно, и правда помогает, по крайней мере у Тимура тик почти совсем прошел.

Наталья еще встречалась со мной пару раз, уже по конкретным вопросам – Тимур не очень-то любил делать уроки, боялся темноты. В общем, нормальные детские проблемы, такие и у родных детей встречаются сплошь и рядом. Тяжелых срывов больше не было, хотя, конечно, Тимур и дрался порой, и не слушался, и с мамой скандалил – но все это в пределах нормы.

Спустя два года, забирая сына из школы, Наталья вдруг увидела, как он бежит по коридору, а какой-то мальчишка постарше ставит ему подножку и кричит то самое слово, с которого когда-то все началось: «черно. пый». Она замерла. Но Тимур, хоть и споткнулся, удержал равновесие, повел своей красивой восточной бровью, бросил через плечо: «Придурок!» и радостно заулыбался навстречу маме.

Не скажу, что мне за них совсем спокойно. К сожалению, с нетерпимостью к непохожим, к другим в нашем обществе все обстоит довольно грустно. И у детей, и у взрослых. У Тимура впереди подростковый возраст, когда особо болезненно реагируют на отвержение. Анны Сергеевны на будущий год с ребятами не будет, к маме в 12–13 лет за помощью и подавно не обращаются. Но будем надеяться, он справится.