Текст книги "Спасатели. Репортаж в ретроспективе"

3

Эти два вертолета, зависшие в небе над Ткварчели, смотрелись так, как если бы малютке стрекозе вздумалось летать на пару с огромным майским жуком. Сходство усилилось на земле. Большой и грузный «Ми-26», до отказа забитый мукой, тяжело опустился на стадион. Садился с первого захода, чтобы не успели взять на прицел. Следом за ним стремительно пошел вниз «Ми-8», подпрыгивая и стрекоча по футбольному полю…

Тревожные, хмурые люди медленно потянулись к вертолетам. Почему такое отчуждение на лицах? Почему никто не разделяет радости прилетевших? Ведь это первый прилет, прорвали блокаду, впервые за два года прорвали!.. Почему остановились поодаль, смотрят и молчат? Почему?

Зашли в администрацию, там кивают: «Да, мука нужна, люди голодают, но мы от вас ничего не возьмем». И прячут глаза от пристального взгляда генерала Кудларова, от спрашивающих глаз единственной женщины в команде Риммы Шульман, от укоризненных глаз спасателя Андрея Раскова, от недоумевающих – ооновцев, шведа и поляка, от усталых – двух грузин, врача и мидовца… А в окно заметно, как на площади перед зданием администрации растет, ширится толпа. И уже не видно за спинами разгоряченных людей двух вертолетов на стадионе, до которых рукой подать, от силы метров триста, если напрямик. Двери от удара распахиваются. В зал заседаний хлынули всклоченные, плачущие женщины. Одна из них вырывается вперед и, скомкав на груди кофту, с треском ее рвет и, зажмурившись, надсадно кричит. Вопль подхватывают другие, слышится треск рвущейся материи, еще, еще…

– Не нужна нам ваша помощь!

– Пока не освободите наших, будем голодать!

Оказывается, пока команда спасателей летела в Ткварчели, грузины посадили абхазский вертолет, который шел со стороны России, и взяли в плен заместителя председателя Правительства Абхазии с двумя журналистами. Злые, обезумевшие глаза жадно выискивают среди прилетевших «кровных врагов». Есть! И уже десятки рук тянутся к грузинам.

– Вы, твари, останетесь у нас в заложниках! И вот эта, в завитушках, – тычут пальцами в Римму, – тоже!

Швед Пер Керстен русского языка не знает, но тут все понял. Аккуратно закрыл свою записную книжечку, на кнопочку застегнул и – к Римме на английском:

– Переведи им, что тогда и мы, представители Управления верховного комиссара по делам беженцев ООН, остаемся заложниками, – и книжечку в карман прячет.

Генерал услышал, плечами пожал:

– Да что уж там! Мы все остаемся…

Поджарый абхаз – как он только среди женщин затесался? – к генералу протиснулся, автомат с предохранителя снял, шепчет в самое ухо:

– Виктор Семенович, вы в Афгане были, да?

– Ну да, пять лет провоевал, а что?

– Я вас узнал. Меня Зураб зовут. Вы, конечно, меня не помните, я рядовым был. Уходить вам надо и быстрее. Толпу «завели» нарочно. Боевики уже и ситуацию не контролируют. Отходите…

Кудларов Раскова к себе за плечи притянул:

– Дуй на улицу с мегафоном, умиротворяй публику… – И уже боевикам, судорожно сжимавшим в руках автоматы: – Ну что, мужики, тушуетесь? Давайте я иностранцев черным ходом выведу, есть у вас здесь такой? Отлично, а вы грузин с остальными берите под свою охрану – и тоже в вертолет. Докажите, что вы – сила, которую здесь уважают.

Пер Керстен упирается, не уходит, теребит Римму за рукав:

– Я обращусь сейчас к людям, ты переведи…

Римма толком не слышала, что там в смятении говорил швед, не столько переводила, сколько находила свои слова, не из англо-русского словаря выученные, а душой подсказанные:

– Милые мои, бедные, опомнитесь! Мы хлеб вашим детям привезли. За что же вы набросились на нас? Мы – такие же люди, как вы, нам наплевать на политику, национальность, все это никогда не заменит человечности…

Римму подтолкнули к выходу. Оттеснили от неистовавшей толпы Пера Керстена, продолжавшего говорить что-то по-английски.

– Не время, ребята, не время, – повторял Кудларов, подталкивая к черному ходу ооновцев. Леша Кашко и Юра Инюшин по бокам, а два грузина посередине, шли крепко обнявшись. Кольцо боевиков, превратившихся в охранников, под натиском толпы то сужалось, то расширялось, грозя вот-вот разорваться. Со всех сторон тянулись цепкие руки, пытавшиеся выхватить грузин. Но эти русские мертвой хваткой вцепились в них, не вырвать…

Вертолет стоит в трехстах метрах от администрации, но до него надо еще дойти… Кудларов кричит по рации: «Ну где же вы, вертолет уже на взлет готов!..» Надо бы ответить, но как до рации дотянуться? Если разжать руки, вырвут ведь тогда грузин… Шаг, еще шаг… Какие трудные, долгие триста метров! Что-то просвистело в воздухе, мягко и влажно ударило в щеку. Еще, уже больнее… Больно. Очень больно. Может быть, от обиды? Они шли, а в них летели комья грязи. Вот и площадка, где стоят вертолеты. Лопасти винтов перемалывают воздух, колеса вот-вот оторвутся от земли. Вокруг высокий металлический забор. Ворота закрыты. Рядом с Риммой оказывается Андрюша с мегафоном Она берет его за руку, крепко так сжимает, по-детски… Толпа напирает. Боевики потихоньку сдают позиции. Ну не жизни же им от давать за этих сумасшедших, что сюда со своей мукой прилетели, да еще так не кстати… Андрей подсадил Римму. С ее ростом ей этот высоченный за6ор не перепрыгнуть. Чуть ли не перебросил, а она, бестолковая, назад сползает, кричит:

– Андрей, я без тебя не пойду!

И тогда Расков на нее – матом. Единственный раз в жизни. Беги, мол… А из кабины вертолета выныривает Пер Керстен с выпученными глазами. Его назад заталкивают, а он наружу рвется:

– Не полечу! Мою записную книжку украли!

Все рядом со смеху прыснули: тоже потеря… И вдруг смотрят – Андрея Раскова нет. Кричат боевикам:

– Одного нашего нет!

В это время как раз Андрей с мегафоном через забор перемахнул. Летчик всех поторапливает:

– Давайте поднимайтесь, сейчас трап уберу!

Тут один из абхазов берет лимонку, выдергивает чеку и истошно кричит:

– Я вас сейчас к чертовой матери всех уничтожу!

Кандидаты в покойники стоят плотно, плечом к плечу. Кудларов замер. Он, как никто, знает: сейчас этот придурок руку разожмет, три секунды – и привет горячий. Тянутся секунды медленней часов… От толпы отделился Зураб, тот самый абхаз-афганец. Словно гуляючи, приблизился к парню с гранатой, которую тот держал в поднятой над головой руке. Посмотрел на него с укором:

– Это же наши, браток! Ты что делаешь?

У того рука и опустилась. Зураб перехватил гранату. Вертолет с открытым забралом поднялся в воздух… Пока летели ущельем, Римма про себя молилась, чтобы на аэродроме их встретили из ОРТ. Собкор говорил накануне вылета: мол, не сумасшедший, с вами я не полечу, а вот когда вернетесь, у генерала вашего интервью возьму, как вы в Ткварчели торжественно вручали гуманитарную помощь… И вот Римма сейчас летит, в кармане фигу держит, чтобы Аркашка на поле встречал. Аркашка – все ее счастье. Прилетают – стоит. Она сразу к нему:

– Аркашка, ты должен это дать! То, что я сейчас скажу…

Тот в недоумении:

– Риммка, а как же интервью с генералом о торжественном вручении гуманитарки? Я уж договорился…

– Будет тебе вручение, будет. Только не сейчас…

В представительстве грузины сочувственно разводят руками, широко улыбаются:

– Ну вот, видите, мы ваши вертолеты пропустили, а абхазы гуманитарную помощь не приняли… Странные люди, эти абхазы!

Через три часа Аркадий позвонил Римме в гостиницу:

– Ну везуха, руководства никого нет, сюжет выходит, смотри программу «Время».

В девять вечера Римма – как, впрочем, и вся страна – включила телевизор. И увидела себя на экране – не женщина, а нерв.

– Я обращаюсь ко всей России… – В эфир пошло все слово в слово: и о требованиях абхазов, и о том, что только при условии их выполнения будет предоставлена возможность вести переговоры, выпустить больных и детей…

– Риммуся, ты молодец, – ребята смотрели на нее с нежностью.

– Да, – вздохнула Римма, – но вы заметили, конечно, на экране я выгляжу совершенно непристойно – бледная, продрогшая…

– Не-ет! Гордая! С нервной дрожью!

Посмеялись. А утром снова собрались лететь в Ткварчели. Летчики наблюдали за приготовлениями с неослабеваемым интересом.

– Так-так… Значит, в «броники» сами нарядились, муку под сиденья положили. А нам что делать прикажете?

Притащили бронежилеты и летчикам. Те их под сиденье положили и вниз на стеклянный колпак для душевного спокойствия парочку бросили. Долетели до ущелья, а там на уровне глаз видны точки зенитных установок, что кому в голову взбредет – неизвестно. Но обошлось… А вот и Ткварчели. Сели на знакомое футбольное поле. Переглянулись, вздохнули, словно нырнуть готовились. Встречают те же абхазы. Зрение выхватывает из толпы знакомые лица. А вдруг они не смотрели программу «Время» и сейчас опять полетят комья грязи? Но почему эти мужчины подошли и встали у трапа? Римма сделала шаг, второй… сразу и не поняла, почему такими мягкими кажутся ступеньки: она ступала по подставленным мужским ладоням…

– Извините за вчерашнее, – старейший из мужчин наклонил голову, – женщину и так обхамили…

Последним из вертолета вышел председатель Верховного Совета Абхазии. Два грузинских представителя, летевшие вместе со всеми, оттеснили его плечами назад, в кабину, и внушительно напомнили:

– Ты все помнишь? Скажешь хоть слово, будем считать, что ты даешь инструкции, понял?

Он кивнул и шагнул вперед. Там, в толпе, он увидел родное лицо. Жена узнала, что вертолеты прилетели снова, прибежала. И теперь, не замечая никого и ничего, пробивалась сквозь чужие спины. Выбежала и встала у него на пути. Сзади дышали в затылок грузинские представители. Он не произнес ни слова. Молча обнял и отстранил от себя. Зашагал дальше.

4

Вертолеты, разгрузив муку, поднялись ввысь и легли на обратный курс, в Адлер. А на футбольном поле, ставшем взлетным, остались стоять спасатели. Они стояли и смотрели из-под козырька ладоней на то, как удаляются вертолеты. А те, кто сидел в них, прижавшись лбами к иллюминаторам, смотрели, как уменьшаются, тают фигурки их друзей, и переговаривались, стараясь перекричать гул мотора.

– Слушай, а может, зря они там остались? Их там ждет такое невероятное, страшное житье. Если что-нибудь случится, им ведь никто не успеет помочь. Ну кто они? Просто горстка мальчишек, а с ними еще и Инга Миронова, жена Володи Егошина…

– Она врач и поэтому будет рисковать больше, чем они.

– Не накаркай. Я знаю, почему ты это все говоришь. Ты злишься, что не оставили тебя.

Когда вертолеты скрылись из виду, спасатели переглянулись: надо было как-то вживаться. Взвалили на спину тяжеленные рюкзаки – все свое ношу с собой – и зашагали вдоль улицы среди одичавшего, вооруженного люда.

– Ребята, а дома-то пустуют… Глядите, красивый какой! Поселимся?

Ребята замерли. В глубине двора стоял белоснежный домик, увитый виноградом. Ярко-желтые ставенки были закрыты. На резном крылечке толстым ковром лежали опавшие листья.

– Кто же бросил такую красотищу? – Егошин в восхищении покачал головой и сбросил с плеч рюкзак, взялся за калитку, закрытую на щеколду. – Пойду взгляну поближе…

– Художник здесь жил! – раздался за спиной гортанный голос.

Говоривший стоял, широко расставив ноги, лениво положив руки на автомат, висевший на шее. Разгрузочный жилет оттягивали запасные рожки, гранаты и всякие прочие «игрушки» для больших дядь, все еще не навоевавшихся.

Егошин подошел, протянул руку для приветствия. Поздоровались, закурили.

– Как думаешь, – простецки так спрашивает спасатель, – хозяин не будет в обиде, если мы у него погостим?

– Да живите, – разрешил собеседник, поигрывая автоматом. Однако уходить не спешил. Спятили они, что ли? В такое пекло – без охраны, без оружия… – Меня Саид зовут, Я чеченец. Мы тут… патрулируем. – подобрал он наконец после заминки подходящее слово. – А вы кого приехали подпереть?

– Да ты понимаешь, мы – спасатели, Я – Володя, – Егошин прикурил от догоравшей сигареты новую, посмотрел Саиду в глаза со спокойной решимостью. – Мы не вникаем в политическую возню, нас волнует Ткварчели с точки зрения человеческой беды. В городе ведь ничего нет – ни воды, ни еды, ни света. Нам надо организовать доставку и распределение гуманитарки, эвакуацию людей. И, знаешь, мы не отмороженная публика, нам очень хочется вернуться домой живыми…

– М-м, понял-понял, – Саид поклацал задумчиво затвором, глядя себе под ноги. – Трудно вам будет тут, ну о-очень трудно! Заходи, мы вон там живем, – кивнул на трехэтажный дом в конце улицы, развернулся и ушел.

На следующее утро Андрей Расков вышел на крыльцо и столкнулся лицом к лицу с молодой женщиной, державшей на руках худенького, большеглазого малыша. Ноздри ребенка зашевелились. Он не столько присматривался, сколько принюхивался к незнакомому человеку. Жадно, с каким-то странным чувством опьянения… Мать тихо тронула Андрея за рукав:

– Мне нужен представитель государства. Это вы?

Андрей опешил, медля с ответом. Женщина стояла, ждала, что он скажет, в измученных глазах светилась надежда. Метнулся в дом. Не отвечая на вопросы, схватил со стола начатую банку тушенки, сгреб куски хлеба, выбежал и протянул женщине:

– На, покорми его…

Женщина побледнела так, что Андрей испугался.

– Можно, мы тут присядем? – спросила тихим, слабым голосом.

И, не дожидаясь разрешения, обессиленно опустилась на ступеньки, отломила кусочек хлеба, зачерпнула им тушенку. Ребенок, как птенец, открыл ротик… Опустела банка. Женщина стоит, одной рукой засыпающего малыша прижимает, другой банку держит.

– Мусор мы тут в мешок складываем, – сказал Андрей и осекся.

– Что вы, – женщина повернула к нему обескровленное голодом лицо, – я ее с собой заберу, банка ведь жирная, вымою горячей водичкой и супчик из нее сварю…

Спустя двое суток прилетели вертолеты, разгрузили муку и стали брать на борт первоочередников – стариков, женщин с маленькими детьми… Егошин сидел над рацией, когда к нему ворвался парень с гранатой и заорал срывающимся голосом:

– Не посадишь на вертолет, взорву все к чертовой матери, ты понял?!

Володя не торопясь повернулся, посмотрел. Глаза у человека шальные, граната в дрожащих руках пляшет, указательный палец вдет в колечко, того и гляди выдернет чеку. Егошин зевнул, потянулся и нарочито безразлично отозвался:

– Да, понял, я понял. Чего по утрам орать-то?

Парень сначала опешил. Но после минутного раздумья крепко-накрепко прижал к животу гранату и повторил уже потише:

– Не посадишь, взорву!..

– Да ладно, вон иди на первую площадку, найдешь там спасателя, скажешь, чтоб посадил. Спокойненько… Понял? Иди…

Тот – за порог, Володя – к рации.

– Сейчас к вам чудик один с гранатой придет – вы его на вторую площадку отправьте. Только спокойненько… Футбольте его с площадки на площадку, пока вертолеты не взлетят. Как поняли? Ну и ладненько…

А сам сидел и прислушивался к вертолетному гулу. Вот один взлетел, второй… Исподволь подступила тишина. Минута, вторая… Встал и столкнулся лицом к лицу с «гранатометчиком». Серое лицо, пляшущие губы.

– Ты меня обманул, – палец в кольце. – Они меня не взяли!

– Ну я в чем виноват? – Егошин развел руками и вместо того, чтобы отступить, приблизился вплотную, в глаза парню заглянул: на самом донышке такая обида и боль плещутся. – Ты пойми, мы сейчас вывозим только детей, стариков, больных, раненых. Тебе невмоготу, а каково им? Уехать хотят очень многие. Добывают справки, что больны туберкулезом или вообще при смерти, пытаются залезть в вертолет, растолкав женщин и детей. Но мы с тобой ведь можем подождать? Ты и я. Как считаешь, брат?..

Утро едва наступило, а Рустик, двенадцатилетний мальчишка, уже на своем посту.

– Зовите Андрея, его проводник пришел…

Они отправились разыскивать осколки снарядов, чтобы узнать по маркировкам, кто обстреливал мирный город. Вернулся Андрей непривычно замкнутым, сосредоточенным. Сколько с расспросами ни приставали, отмалчивался. Потом не выдержал. Рассказывал, глядя прямо перед собой, словно видел все сызнова.

– Мы исследовали груду кирпичей и рядом с проломом в стене, через который было видно копошащуюся внизу малышню, обнаружили пианино, целехонькое. Я видел, как Рустик бережно протер крышку от пыли, открыл ее… У него пальцы грязные такие, в ссадинах и заусеницах… А тут как легли на клавиши, так и поплыла мелодия «Лунной сонаты». Внезапно так, а потом вдруг замерла… Поднялся к Рустику наверх, выглянул из-за простенка: голова на крышку пианино, плачет беззвучно… Охранник – тот, что сопровождал нас, в башлыке, весь увешанный запасными магазинами от автомата и гранатами – шепчет в самое ухо: «Не трогай его, неделю назад мы поймали снайпершу с той стороны, связали и отдали ее Рустику, чтобы он отомстил за отца». – «И что он сделал?» – «Зарубил лопатой, как настоящий мужчина, джигит».

Андрей встал, заходил, не находя себе места, снова сел.

– Господи, – вырвалось у него, – нет на этой братоубийственной войне места детям, нет места Бетховену. Что же происходит с миром, с людьми, откуда такая жестокость?

…Груженный мукой шеститонный вертолет нырнул вниз и исчез среди пятиэтажек.

– Ну, вертолетчики, удивительные вы ребята! – покачал головой прилетевший с ними Кубарев. – Я пару раз думал, что мы летим прямо в гору и сейчас шлепнемся. Как вы тут садитесь, как взлетаете – кругом дома!..

Не успел пот под фуражкой вытереть, как уже толпа теснит. Стрельба, крики…

– Вы за русскими прилетели? Не отдадим!

– Чего это они? – Спасатели переглядываются. – Мы ведь строго соблюдаем пропорции: треть грузин, треть абхазов, треть русских, и не дай бог на одного русского больше.

– А ты телевизор вчера смотрел? Там очень живописно рассказывали, как российские спасатели спасают русских в Ткварчели!

– Ну вот! Им бы паблисити сделать на весь мир, а там трава не расти!

…Вертолет, оторвавшись от земли, поднимался над пятиэтажками. По нему со всех сторон лупили, входя в азарт. Дырка, еще дырка… Спасатель сплюнул и ринулся в толпу:

– Да не стреляйте же вы! Там ваши матери, жены, дети!

– Не стреляйте, – несмело подхватила толпа, – не стреляйте, дайте хоть им уйти отсюда живыми…

5

Вертолеты возили в Ткварчели муку, а на обратном пути вывозили людей. Но это была капля в море человеческого горя. Уже месяц, как Комитет по чрезвычайным ситуациям и Министерство обороны готовили многоходовую операция по эвакуации из блокадного города пяти тысяч человек. Если бы не военные, о проведении такой операции и нечего было бы думать. Основная нагрузка легла на Главное разведывательное управление генерального штаба. Прорабатывались последние детали. Офицер ГРУ Володя Джигов, пожалуй, больше других прикипел душой к этой операции. И сейчас, развешивая по стенам схемы, карты, фотографии аэросъемок, раздумывал, как бы повернуть дело так, чтобы начальство снарядило его в эту спасательную экспедицию в качестве какого-нибудь военного консультанта.

– Итак, нам нужно будет, – он нарочно сказал «нам», – мобильной колонной пройти через две линии фронта, разминировать проходы и войти в город. Нашу колонну доставят в район Сухуми из Сочи на больших десантных кораблях. До Ткварчели нас будет сопровождать боевая техника…

На безлюдном пляже в Сухуми, кроме альпинистов, спустившихся с гор и вторую неделю подряд дожидающихся хоть какого-нибудь самолета, ни души. Спят тут же, на лежаках. А куда идти, если аэропорт закрыт? Лохматый и хмурый спросонья парень поднимает голову и, как ребенок, трет кулаками глаза: в сизой дымке вырисовываются силуэты трех военных кораблей. Парень соскакивает с лежака и начинает тормошить всех подряд:

– Проснитесь, ребята, наши пришли!

И с разгону – в воду по пояс, всматривается вдаль. Действительно, не померещилось: судна маячат на горизонте, как вкопанные. Видно, встали на якорь.

…Грузинский народный генерал Адария приник к окулярам бинокля, тоже рассматривает корабли. Определил безошибочно: два десантных и один транспортный. Адария не был кадровым военным. Просто став ополченцем, он присвоил сам себе звание «народного генерала» и считал это справедливым и заслуженным. Несмотря на свое криминальное прошлое, Адария имел армейские навыки и уже на второй месяц, сформировав из ополченцев военное подразделение, почувствовал себя прирожденным командиром. Он не сердился, когда за его спиной подчиненные шептались, что был он-де разбойником с большой дороги, а стал патриотом и заложником судьбы… Но сейчас он был не то что зол, а просто взбешен. Неужели Россия решила вмешаться в конфликт между Грузией и Абхазией? Ну что ж, встретим, как полагается мужчинам…

Выгрузившись на берег, спасатели на тридцати КамАЗах, груженных мукой, и рота десантников на боевых машинах выстроились в колонну. Включили двигатели. Еще раз проверили, надежно ли прикреплены над кабинами флаги: трехцветный российский и белый – Красного Креста. Головная машина вздрогнула и тронулась с места, за ней – вся колонна… Безлюдная улица наполнилась густым гулом, тяжелая техника шла на подъем. Народный ополченец, наблюдавший за движением колонны, с мрачной решимостью нажал на спусковой крючок… Выстрелы потонули в общем шуме, одна из пуль просвистела над лобовым стеклом и засела в стойке переднего КамАЗа. Колонна прибавила скорость.

– Да брось ты, – попробовал урезонить стрелка приятель: – Адария приказал пропустить. Эти русские – нейтралы.

– Раз нейтральную, – отозвался ополченец, перезаряжая карабин, – значит, они не за нас!

Колонна врезалась в глубь линии фронта как нож в слоеный пирог. И невольно вспоминалось, как офицеры из ГРУ, неодобрительно качая головами, дескать, куда этих штатских несет, чертили на карте путь, который предстояло пройти. «В Сухуми грузинские танки, – карандаш нарисовал жирную стрелку до Очамчири, – здесь уже абхазская армия. Дальше – окруженный грузинами Ткварчели, – карандаш описал кружок, – а потом, когда вы будете выбираться из Ткварчели, имейте в виду, что вдоль всей реки Ингури – грузинский десант, он базируется в Гаграх. Потом в Гудауты, там опять абхазы…» Вошли в Очамчири. Колонна остановилась. Спасатели полезли проверять двигатели, мыть лобовые стекла, поправлять флаги…

– Давай-давай, – поучал седой водитель молодого, – проволокой получше прикручивай, а то, знаешь, при падении флага войсковую часть расформировывают, а КамАЗ, обронивший флаг, на запчасти разбирают, понял? Я не шучу…

Из дома напротив вышел старый грузин, грузный, печальный, седой. Постоял, задумчиво наблюдая, а потом подошел к распоряжавшемуся Кубареву:

– Ты все знаешь, раз тебя все спрашивают. Скажи, где мне флаг поставить, чтобы мир был, чтобы кровопролитие прекратилось?

Голос старика предательски дрогнул. Кубарев всмотрелся: «Господи, да это же Кантария! Тот самый Кантария, который водрузил Знамя Победы над рейхстагом!» Отвернулся, пряча глаза. «Да разве есть у нас на этой войне такой рейхстаг…» Подозвал спасателей, выгрузили муку, с десятка два мешков.

– Вот, отец, все что могу. Это для вашей ветеранской организации…

Колонна двинулись по мосту, оставив на «грузинском» берегу десантников. Их не пропустили. Мост переехали и встали на «абхазской» стороне как вкопанные.

– Нет в Ткварчели дороги, – говорят ополченцы, – все кругом заминировано…

Водители снова кто под капот, кто лобовые стекла и фары протирать, кто флаги ветром побитые чинить… Встали все КамАЗы, кроме одного. Андрей Расков на нем «восьмерки» выписывать начал, а потом, когда все уж и следить за ним устали, исчез. Въехал в селение, машину на ручник поставил и начал вдоль закрытого сельмага прохаживаться. Любопытство взяло вверх. Сначала ребятня с расспросами пристала, потом и женщины подтянулись, а следом – и мужики. Те с расспросами не лезли, больше слушали. Потом один, наконец, кепку снял, лоб вытер, опять надел почти на самые глаза, откашлялся:

– Есть дорога! Население, что бы вояки тут не творили, все равно ведь между собой общается. – Он кивнул на своего приятеля: – Виссарион мне уже двадцать четыре года как друг, что ж мне теперь с ним и чачу выпить нельзя?

Андрей присмотрелся и понял: действительно, у закрытого магазина по старинной привычке покалякать, как на российской завалинке, собрались и грузины, и абхазы. Виссарион похлопал друга по плечу и пояснил приезжему:

– Сделали мы тут, паря, свою Дорогу жизни. И тебе покажем. Покажем ведь, Георгий?

Вокруг согласно загудели, закивали. Два старых друга залезли к Андрею в кабину. КамАЗ, подняв столб пыли, вырулил на тайную тропу… Вернулся Андрей едва ли не в сумерках, улыбкой светится:

– Есть дорога! Не надо ничего разминировать! Правда, не дорога, а тропа, но есть… Меня этой тропой мужики мимо всех фронтов провели, точнехонько к самому Ткварчели…

В темноте жалобно заблеяла коза.

– Да, понимаешь, – ответил Кубарев на безмолвный вопрос Андрея, – с абхазской, и с грузинской стороны афганцы стоят. Свои ребята! Ну, вот мы и решили на мосту их собрать, водки попить и договориться по-хорошему. Свинью резать нельзя, вроде бы как и мусульмане есть. Корову жалко. Пришлось принести в жертву козу…

Вчерашние братья по оружию, а сегодняшние враги нехотя сближались, но, дойдя до какой-то невидимой черты, вдруг остановились.

– Мужики, мы же вместе воевали в Афганистане, – словно подталкивая их навстречу друг другу, проговорил Кубарев.

Спасатели без лишних слов кромсали сочными ломтями жареную козлятину, разливали по кружкам водку… Выпили, закусили. Один из абхазов промокнул усы и спросил в лоб:

– А если мы откроем границу и грузинские танки прорвутся?

– Да, – подхватили грузины, – или абхазы прорвутся?

Разговор ходил по кругу, пока спасатели не развернули карту:

– Ребята, а ведь есть другой путь! – и противоборствующие стороны в изумлении склонились над картой.

На утро колонна уходила в глубь линии фронта по тому самому заминированному пути. КамАЗы поднимались по горному серпантину, а сзади них громыхали взрывы. Это побратавшиеся на одну ночь враги взорвали дорогу… На одном из особенно крутых поворотов один из КамАЗов на мгновение завис над ущельем, колеса с бешеной скоростью вращались в воздухе, потом машина, как подстреленный лось, завалилась в бок. Бурелом жадно вцепился в добычу и не дал ей упасть в пропасть. Подцепили тросами, вытащили, отремонтировали. Начальник колонны Володя Большаков крикнул: «По машинам!..»

Открыли борта, разгрузили муку, приладили самодельные трапы. Спасатели стали по краям, чтобы поднимать в кузов стариков, детей. Те забирались туда и садились на пол. А люди все прибывали. Сначала те, кто сидел, стали поджимать под себя ноги. Потом встали. А потом пришлось потесниться еще – стали рассовывать старух на носилках, по пять-шесть на каждую машину. Чтобы не потерять равновесие, те, кто стоял над носилками, стали поддерживать друг друга плечами, спинами…

Двинулись по горам в обратный путь – из поднебесья к морю. Тридцать КамАЗов с включенными фарами петляют по серпантину над пропастью со скоростью в шестьдесят, а то и восемьдесят километров в час. Днем. Ночью. Им надо спешить. Но им нужно быть и осторожными. У них на борту пять тысяч душ!.. Когда совсем нет сил – водители обматывают вокруг шеи, как кашне, мокрое полотенце. Мокрая ткань холодит кожу, струйки стекают по спине, бодрят, не дают уснуть за рулем…

– Мужички, держитесь, осталось совсем немного, – просит по рации командир.

Подъехали к линии фронта – обстановка будоражащая, грузинская сторона ракеты пускает, постреливает, но все же договорились, согласовали время перехода, участники пикника на мосту посмеиваются:

– Только яму – дорога-то была взорвана – сами засыпать будете. А проедете, мы опять взорвем…

Спасатели поплевали на ладони, взялись за лопаты.

– Эх, лучше бы козу зарезали…

– Смотрите, «мерседес»! Я думал, тут только на танках ездят…

Среди абхазских ополченцев началось оживление. К Кубареву подошел военный – в плечах пошире других и выправкой получше, вытянулся в струнку:

– Товарищ генерал, вас господин генерал командующий восточной абхазской группировкой к себе в машину приглашает.

Кубарев про себя повеселился над этой градацией: раз российский генерал – значит, товарищ, а если кавказский – значит, господин… Ну что ж, сел в «мерседес», руки друг другу пожали, хозяин предложил выпить за знакомство. А почему бы и нет? Осанистый ординарец стаканчики протер, водку налил и газетный сверток с закуской достал. Развернул – а там сухари… Чокнулись, опрокинули по стопке, загрызли сухариком. Кубарев жевал и думал: «Раз командующий ест сухари, значит, дела плохи. Держатся на последнем…»

Мост восстановили, колонна прошла. Минуты через две раздался взрыв. Перешеек опять был взорван. Спасатели, прижатые к борту, тряслись вместе со всеми в кузове и переговаривались, а большей частью из-за гула кричали друг другу на ухо:

– Уже по грузинской стороне идем!

– Скоро люди хоть сядут, грузин в Очамчири высадим!

– Слушай, как бы там абхазов не растерзали бы! Нет, наши десантники нас прикроют…

Двинулись дальше на Сухуми. И сотню километров не прошли, как в кабину переднего КамАЗа забарабанили десятки старческих и детских кулачков. Начали сбрасывать скорость. Тормозить нельзя – можно «сложить» колонну «в елочку». Дистанцию менять и то опасно – колонна будет «играть в гармошку». Наконец остановились. Бегом к кузову.

– Бабулька тут у нас померла…

Спасатели осторожно сняли носилки с невесомы телом. Лопата легко входила в мягкую, плодородную землю. Думали, ни одного человека в дороге не потеряли, но нет… К спасателям просеменила старушка, за рукав крайнего тронула:

– Она сестра моя, у нее последняя стадия рака была, ничего уже нельзя было сделать… А остальных спасли, родные вы наши…

В Сухуми народные генералы смотрят на колонну словно сквозь нее – людей не видят.

– Подождите, успеете еще на свои корабли… Ну и что, что у вас люди? А у нас – война…

– Тут прошлый раз друг у нас появился Адария Гена, генерал, когда мы еще только собирались в Ткварчели, он здесь, в Сухуми, был, где он сейчас?

– Нет его, – суровые лица народных генералов построжели и того больше. – Убил на дороге абхазский патруль. Тому, кто стрелял, наплевать было, что Адария вашу колонну к абхазам в Ткварчели пропустил. Они за это из него решето сделали…

Корабли подняли якоря. С берега выстрелили из пушек. Раз, еще… К народному генералу «от артиллерии» подбежал связист.

– Господин генерал, командующий звонил. С ним только что соединился московский этот председатель их чрезвычайного комитета. Они в Сочи распорядились поднять авиацию. Кужугетов этот звонил, чтобы предупредить. Сказал: раздолбим все, если еще один выстрел будет. Командующий сказал, что этот раздолбит, так что огонь надо прекратить. Это приказ…