Текст книги "Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика"

Глава пятая
Как Прантиш и его слуга немцами стали

Леонардо да Винчи в своем «Бестиарии» написал, что совы мстят тем, кто над ними насмехается – выклевывают глаза. Леонардо считал, что глазастые птицы только этой пищей и могут прокормиться.

Правда, сова, которую Прантиш увидел вчера вечером, питалась точно не человечьими глазами, а мышами. Подсмотрел немного ее охоту… Вот и они с Лёдником сейчас как мыши. Того и гляди, кто-то когти в бока запустит. Хотя лес для литвина – это же спасение, не так, как для некоторых, которые отождествляли его с первобытным хаосом, или с лабиринтом, где живет Минотавр… Достаточно, правда, и здешнего медведя, чтобы к Абраму на пиво отправиться. Но покуда ничего крупнее совы школяр с доктором не встретили. Не нашли и святое дерево Перидексион, плодами которого питаются голуби, а змеи даже от его тени убегают. Не росло здесь и дерево Иггдрасиль, по которому души умерших уходят на тот свет…. Наверху дерева Иггдрасиль живет орел, под корнями – дракон, а по стволу бегает туда-сюда белка Рататоск, воплощая суетливый человеческий мир. Это все Лёдник по дороге засорял вихрастую Прантишеву голову ненужными цитатами, очевидно, решив, что его священный долг – доучить своего хозяина вместо иезуитов. Ха! Те обломились, и сыну полоцкого скорняка ничего не светило на неурожайной ниве Прантишевого образования. Зато местный леший за последний день не однажды подбрасывал путникам под ноги поваленную ель или поливал неожиданным, как приступ старческого кашля, дождем. Да, имея в карманах золотые дукаты, на грибах да орехах жить грустно…

Лёдник вышагивал рядом, бормоча длиннющие фразы из «Опытов» философа-французика Монтеня, до которого Прантишу не было никакого дела, как и до глупой скандинавской белки Рататоск. Вдруг доктор схватил Вырвича за плечо и остановился. Прантиш прислушался… В их сторону с треском и воплями кто-то ломился через кусты. Лёдник оттащил Прантиша под разлапистую ель, хотя Вырвича так и подмывало рвануться вперед и испробовать саблю на неизвестной опасности. Но воспоминание об одном вчерашнем вытаскивании сабли из ножен было таким неприятным, что Вырвич, как советовал Лёдник, решил переждать. А тот, однако, достал из-за пояса пистолет. Прантиш не стал озвучивать, что Вырвич-старший, как и многие приверженцы сарматских обычаев, считал употребление пистолетов признаком упадка шляхетского боевого мастерства, хотя и соглашался, что шляхтич должен уметь из пистолета попасть белке в глаз. В конце-концов, Лёдник – не шляхтич, а мещанин, вот пусть и стреляет.

– Пресвятая Богородица, спаси!

Со стороны дороги бежали двое мужиков в обычных засаленных кафтанах и магерках, по всему видно, сильно перепуганные. Один на бегу пробовал молиться, второй выкрикивал, будто заикался:

– Цмок! Цмок! Дракон!

Навряд ли он таким образом намекал на поцелуи. Что же, простые люди, известно, и сову посчитают нечистой силой. Когда бедняги, спотыкаясь на влажных корнях и обдираясь о ветки, отбежали довольно далеко, Лёдник с Вырвичем достаточно осторожно двинулись дальше: то, что напугало мужиков, должно было находиться на дороге немного впереди.

Сначала они услышали немецкие ругательства. Кто-то от всего сердца выразительно описывал местные дороги, местных дикарей и местную погоду. Отдельные фразы содержали латинские слова, поэтому можно было понять, что ругается человек ученый.

Прантиш и его слуга выглянули из-за кустов, на которых победными флагами остались висеть редкие рыжие листья. Посреди дороги стояли две повозки. Одна – обычный дорожный экипаж, бричка с закрепленными позади сундуками. А вот второй представлял из себя небольшой сарай с колесами, тщательно накрытый просмоленными полотнами. В этот сарай были запряжены целых восемь коней, но и они не могли сдвинуть с места великанский воз, который двумя левыми колесами попал в огромную лужу так, что угрожающе наклонился. С одной стороны полотна, которыми был плотно закрыт таинственный груз, разошлись, и между ними поблескивал металл. Около воза суетился невысокий пузатый человечек в черном камзоле с простым белым воротником, из-под шляпы с высоким верхом свисали посыпанные пудрой букли. А на ногах, совсем нелепо для литвинских осенних дорог, были ботинки и когда-то белые чулки. Именно этот человечек и сыпал проклятиями. Высокая худая женщина в чепце, запахнутая в дорожный плащ, время от времени перекрывала его крики пронзительным:

– Якоб, возьми себя в руки!

Усатый кучер, тоже одетый в немецкий костюм, усердствовал около коней…

– Да будет проклят тот день, когда я получил письмо из Слуцка и возжелал княжеских дукатов! – орал человек в шляпе, во всяком случае, именно так Прантиш, успехи которого в немецком были довольно скромными, понял его жалобы. Но было ясно, что экипажи направляются в Слуцк! Лёдник прерывисто вздохнул, как охотник, который наконец увидел из засады вепря:

– Вот тебе и милость судьбы… Кажется, этот немчик мне знаком. Мой однокурсник по Лейпцигу… Когда-то мы неплохо проводили время. Но как он воспримет, когда узнает, что мы сбежали из-под ареста?

– А ты что, вот так собрался ему все о нас вывалить? – Прантиш едва не засмеялся – вот наивный чудачина этот доктор.

– А как объяснить, почему мы очутились здесь, да еще в таком виде?

Прантиш придирчиво осмотрел себя и Бутрима: да, не с бала паны… Обшарпанные, грязные… Хорошо, что вооруженные, но ведь – пешком идут! А что это за благородный пан без коня?

– Эх, только бы он по-нашему понимал… – с досадою промолвил Вырвич.

– Якоб Пфальцман? Да он языков двадцать знает, и литвинский понимает точно, – заверил доктор.

Школяр хищно улыбнулся:

– Тогда никаких проблем! Вперед! А ты только со всем соглашайся, что я скажу. Homo semper in ore aliud fert, aliud cogitat. Человек всегда одно говорит, а другое думает.

Семейство Пфальцманов встретило появление чужаков, если мягко сказать, настороженно: фрау спряталась за неизвестную конструкцию на возу, а герр Пфальцман просто направил на пришельцев из лесу два пистолета. Но когда приблизился Лёдник, немец растерянно опустил свое оружие и несмело заулыбался.

– Герр Лёдник? Не может быть! Майн Готт! Это вы, мой друг, или инкуб в вашем облике?

Бывший алхимик растянул губы в подобие улыбки.

– Приветствую пана Пфальцмана!

– Эльза! Это доктор Бутримус Лёдник, из Лейпцига, тот, который изобрел двадцать четыре способа трахеотомии! Сколько пива, друг мой! Сколько хорошего пива в корчме «Под карасем» мы перепили! Генрих, опусти оружие, все ладно!

Последние слова по-немецки Пфальцман адресовал кучеру, который все это время стоял за возом, направив на гостей широкий, с раструбом, ствол мушкета. Между тем Лёдник с чисто научной заинтересованностью приблизился к конструкции, прикрытой полотнами, и заглянул в дырку, чем герр Пфальцман был очень недоволен и, похоже, если бы мог, не подпустил бы туда старого приятеля. На возу громоздилось какое-то непонятное железное приспособление, видимая часть которого и вправду выглядела как ребра дракона

Лёдник хмыкнул и повернулся к Пфальцману, который попробовал спрятать свою тревогу:

– Машина-черепаха? Ты все-таки сделал ее, Якоб?

Пфальцман с покрасневшей физиономией бросился завешивать таинственную конструкцию.

– Прости, друг, но… В науке каждый сам за себя… Мне бы не хотелось раньше времени демонстрировать свое изобретение, которое далеко не каждый способен оценить.

Лёдник насмешливо покивал головой.

– Не бойся, Якоб. Я не собираюсь воровать твое изобретение. Тем более мы же с тобой вместе видели его чертежи в записках Леонардо да Винчи.

– Там был эскиз! Набросок! Ничего конкретного! – обиделся Пфальцман. – О моем водяном двигателе твой Леонардо даже помыслить не мог!

– И мы с тобою говорили, что такое беспощадное оружие было бы слишком большим соблазном для тиранов, – твердо промолвил Лёдник.

– И позволило бы за один день завершить любую войну и тем сберечь жизни! – раздраженно возразил Пфальцман, видимо, продолжая старый спор.

– А если котел взорвется – а он наверняка взорвется, когда поработает минут двадцать, то первым сварится тот, кто будет сидеть в этом ящике.

– Я усовершенствовал двигатель! Он снаружи отделен от внутреннего помещения двойным стальным листом. Я сам ездил на этой машине, и ничего, жив! – рассвирепел Якоб.

– Но посреди лужи белорусского леса эта чудо-машина спасти своего создателя не может! – язвительно отметил Лёдник, и Прантиш едва не толкнул слугу ногой – нашел когда дискутировать. Лицо Пфальцмана пошло пятнами, так, что фрау Эльза, которая не понимала ни слова из разговора, начала очень неодобрительно посматривать на клювоносого пришельца, который обижал ее гениального мужа.

Пфальцман снова выдал порцию ругательств по поводу дрянных дорог и дикарей-мужиков… Как понял из его слов Прантиш, немецкий изобретатель вез свою конструкцию князю Герониму Радзивиллу, который пообещал немалые деньги. Такие, что фрау Эльза, женщина практичная и не боязливая, не решилась отпускать мужа в дорогу одного. И еще хотелось убежать из охваченной войной Саксонии. Однако путешествие с самого начала не заладилось. Приходилось проезжать кружными путями, обходя военные действия, а война – это же не панна, которую можно запереть в отдельной светлице. Громоздкий груз, который Пфальцман выдавал за декорации для театра пана Геронима Радзивилла, вызывал нездоровый интерес. В Варшаве один из помощников так заигрался в одном из известных игорных домов, что будто растворился в наполненном азартом и винными испарениями воздухе. У второго помощника от местной пищи заболел живот, пришлось оставить его в Берестье. Не успели отъехать от Берестья – карета упала с моста так, что напоминала те ископаемые останки, которые остались от Ноева ковчега на горе Арарат. Кучер покалечился, хорошо, что сами Пфальцманы, пока их экипаж проедет опасный мост, мудро пережидали на берегу. Железную черепаху перетаскивали через реку двое суток, деревья валили, как сумасшедшие бобры. В Каменце Пфальцман едва добыл новую повозку, вот эту неуклюжую бричку с сенником вместо обтянутых зеленым сукном мягких сидений. Нанял и несколько местных мужиков. Те, однако, к немцу отнеслись подозрительно, когда отворачивался, крестились, к грузу на повозке притрагиваться боялись. Пришлось повысить плату. Но попал aus dem Staub in die Muhle kommen – из пыли в мельницу. Когда случилось несчастье с лужей и покрывало распахнулось, необразованные наемники решили, что увидали самого дьявола в виде железного дракона и разбежались, бросив хозяина в самом бедственном положении.

– А каким образом рок послал сюда вас, и кто этот юноша? Не сын ли твой?

Прантиша даже передернуло. Какое сходство можно узреть между ним и алхимиком? Следовало брать дело в свои руки, пока Лёдник не начал сенсационную исповедь, а то еще в приступе самобичевания расскажет и о том, что его продали в рабство малообразованному школяру. Тогда не жди уважения, и, соответственно, помощи.

– Только прошу пана Пфальцмана хранить услышанное в тайне! – интригующе начал Прантиш.

А из его рассказа выходило, что Прантиш – младший сын богатого и родовитого шляхтича, только не стоит произносить его имя вслух, потому что Прантиш семью свою разозлил, ввязавшись в авантюры.

– Амурные дела, понимаете? – доверчиво поглядывая голубыми глазами, говорил Вырвич.

Те амурные дела наносили обиду другой, еще более родовитой семье, и юношу с разбитым от несчастливой любви сердцем пришлось отправить подальше от неприятностей, под присмотром его домашнего учителя, уважаемого доктора герра Лотмана – именно так теперь следовало называть Бутримуса Лёдника.

В этом месте рассказа Бутримус словно попытался проглотить что-то, застрявшее в горле. Но промолчал.

Естественно, отправили Прантиша («Можете называть меня Франц Магнус» – скромно предложил Вырвич, стараясь не смотреть на слугу) не голым-босым, были и гладкие кони, и сундуки с добром, и деньги… Вот только прошлым вечером на них с учителем коварно напали грабители, и все отобрали, даже раздели, пришлось жертвам воспользоваться теми обносками, которые проклятые лотриги, с себя сняв, им бросили. При этих словах Прантиш потряс перед своими глазами поеденной молью шапкой, будто не верил, что мог надеть такую неприглядную вещь.

Но горстку денег сохранить от грабителей все-таки удалось, так что Прантиш и его учитель будут очень благодарны, если пан Пфальцман за разумную плату поделится с ними одеждой… А они охотно помогут пану в его бедственном положении, приложат все силы, чтобы вытянуть повозку из лужи и доставить в Слуцк, ибо две сабли и пистолет в руках людей боевитых и смелых в дороге не лишние, а в дальнейшем и в демонстрации чудо-машины поспособствуют.

– Ибо поскольку меня отправили в свет за обучением, то я рад буду познакомиться с таким многознающим паном, как вы, герр Пфальцман, и понаблюдать за чудо-машиной… Только держите в тайне, кто мы – а то могут быть неприятности и для нас, и для вас. Можете меня представлять как Франца, ассистента герра Лотмана.

Прантиш вложил в голос как можно больше проникновенности, и герр Пфальцман размяк. Он кратко перевел рассказ Прантиша жене, и фрау Эльза даже всхлипнула, расчувствовавшись, ласково посмотрев немного выпуклыми светлыми глазами на голубоглазого благородного юношу, который попал в беду из-за пылкости чувств, которым, как известно, женщины с большим сердцем не сочувствовать не могут.

Лёдник, простите, герр Лотман, мудро промолчал.

Местный леший явно пришел в хорошее настроение и прекратил чинить путникам гадости. Ветер Сутон продолжал нагонять тучи и плеваться холодной водой. Но Прантиш и Лёдник ехали в экипаже Пфальцманов. На обоих были немецкие костюмы, такие же, как на хозяине кареты. Двух дукатов, естественно, жаль, но торговаться не приходилось – Прантиш отлично чувствовал границу бережливости благодетелей, за которую переступать нельзя. По причине того, что все наемники сбежали, Лёднику пришлось быть за кучера – так как усатый Генрих управлял повозкой с устрашающей железной черепахой.

Между тем Пфальцман забыл о неприятном случае и приобрел вид до отвращения самодовольный. Он покровительственно посматривал на спину Лёдника, чья зависимость от его милости была ему, похоже, очень лестной, наконец пересел к бывшему приятелю и заговорил.

– И почему это, герр… Лотман, последние лет десять я о тебе ничего не слышал? – голос немца можно было мазать на булку вместо меда. – Ты же таким светилом был… Трактат о солях написал, статьи в Лейпцигском научном журнале печатал. Профессор Гофман считал тебя новым Парацельсом. А ты, оказывается, в домашние учителя пошел! Может, тоже что-то изобрел за это время, но скромничаешь?

Лёдник хмуро покосился на бывшего однокурсника.

– Хвастаться мне нечем. На моей мельнице мололись лишь камни, а из них хлеба не испечешь.

Коротышка Пфальцман от этих слов еще больше раздулся и умудрялся посматривать на высокого собеседника сверху вниз. Прантишу сделалось донельзя обидно – это же, собственно говоря, ставилась под сомнение ценность того, что принадлежало ему, Вырвичу! Чего этот Лёдник себя унижает! Он же, по мнению сведущих в алхимии, научный подвиг совершил, философский камень нашел, алхимическое золото добыл, здесь как раз оценили бы это!

– Бутрим, да покажи ему пузырек! – толкнул слугу под локоть Вырвич. Но Лёдник, не выпуская вожжи из рук, только пронзил юношу тяжелым взглядом и упрямо повторил:

– Мне нечем похвастаться.

Прантиш даже зашипел от разочарования. Сам он ни мгновения не промедлил бы покрасоваться, если бы было чем. Как можно допускать, чтобы кто-то глупее тебя над тобою возносился? Но Бутрима это, похоже, совсем не трогало. Так же спокойно он отказался составить звездный прогноз пути, который их ждет, чем несказанно Пфальцмана удивил – Прантиш понял, что Лёдник в молодости считался мастером такого дела и предсказывал охотно.

С неба снова лил мерзкий дождь, который барабанил о кожаный навес повозки. Лёдник и Пфальцман начали вспоминать события прусской войны, во время которой обоим пришлось зашить немало ран и отрезать горы раздробленных конечностей. Фрау Эльза время от времени пробовала остановить кровавую беседу, но мужчины раззадорились, и Вырвич задремал под вдохновенный рассказ об интересных прецедентах вроде доставания пули из седьмого позвонка.

К вечеру пришлось снова вытаскивать повозку из колдобины. Потом фрау Эльза выделила всем по ломтю белого хлеба, куску ветчины и луковице, а Прантишу достался даже кусочек саксонского пряника на меду, который фрау берегла, чтобы время от времени вспоминать сладкий вкус родного дома. До ближайшей корчмы было еще часа два, так как двигались они из-за железной черепахи очень медленно, дорога была больше похожа на стиральную доску, и кони уставали. Вот и снова – очередной отдых.

Зато появилась возможность немного походить по лесу, размяться. Прантиш отошел к молодым сосенкам и выхватил саблю: нельзя забрасывать благородное искусство фехтования! Выпад, выпад, взмах, отбить, проткнуть… Вырвич забыл про все на свете, представляя на месте сосенок, с которых так и летели срубленные веточки, бессильных против вырвичевской ловкости и силы вражеских рыцарей. Вдруг при выпаде с разворотом сабля Прантиша стукнулась о металл… Лёдник влез со своею саблей! Покачал разочарованно головою, отступил на шаг, отсалютовал оружием, как делается перед каждым поединком, и по-учительски скомандовал:

– В позицию!

Этот докторишка что – решил испытать боевые навыки шляхтича? Ну, сейчас получишь!

Прантиш бросился на Лёдника, надеясь сбить с него спесь… Но как-то быстро остался без сабли. Выбитая из руки каким-то неизвестным образом, она воткнулась во влажную почву рядом с норкой лесной мыши.

Лёдник занудным голосом объяснял Прантишу его ошибки, и насчет позиции, и насчет внимания, и как правильно отбивать удар… Вырвич уже ничего не слышал, только шум собственной крови… Схватил саблю – и на доктора…

Да что же это такое!

Запыхавшийся Вырвич, с потными кудрями, прилипшими ко лбу, хрипло дышал и смотрел на свою саблю, которая снова лежала на земле. Лёдник спрятал оружие в ножны, подошел к юноше и взял за плечи:

– Посмотри на меня. Слышишь? Вдохни и задержи дыхание! Так! Теперь выдохни… Еще раз… Постарайся успокоиться. Cave canem – бойся собаки, как говорили римляне, и особенно собственного гнева.

Прантиш с досадой стряхнул с себя руки слуги. Хотелось плакать, но слезы были бы срамом. Еще хотелось отлупить паршивого доктора так, чтобы в ногах валялся, падаль. А тот стоял перед паном, скрестив руки на груди, серьезный профессор на экзамене.

– Я вижу в тебе два разных темперамента, которые, видимо, достались в наследство по родовым линиям и вступают между собой в конфликт. С одной стороны, ты – жизнерадостный, способный к сочувствию, прозрачный и быстрый, как вода в ручье. С другой – в твоей крови слишком много огня, когда ты взволнован, оскорблен, огонь вспыхивает, кровь бежит быстрее, и ты теряешь над собой власть, делаешься жестоким. Это качество усилится, если начнешь употреблять алкоголь. Плохо, что в моменты преимущества второго, холерического темперамента ты ничего не слышишь, не воспринимаешь… Когда размахивал саблей, я легко подошел к тебе со спины. Ты должен учиться владеть собой!

– А ты меня и научишь, значит? – раздраженно промолвил Прантиш. – А я, между прочим, не позволял тебе скрестить со мной оружие! Это ты что, отомстить захотел за прошлое, когда я саблю тебе к горлу приставил?

Лёдник растерялся, даже покраснел.

– Как тебе в голову такое пришло? – сердито сказал он. – Я сам всю жизнь руководствовался тем, что если есть чему и у кого научиться, нужно не упускать такую возможность! И если можешь поделиться знаниями, нужно это делать. Но, видимо, некоторые благородные лица имеют устойчивое отвращение к науке…

Лёдник обиженно отвернулся. Прантиш несколько раз в соответствии с советом доктора глубоко вдохнул. Два темперамента… Огонь и вода… Что же, все же лучше, чем черная желчь или флегма.

– А где ты так фехтовать научился?

– В Лейпциге, – неохотно ответил доктор. – В университете каждый бурш должен участвовать в студенческих дуэлях – на саблях, с морем крови… Специально ставят новичка против самых сильных – чтобы испытать, сможет ли стерпеть раны, не оплошает ли. Хочешь выжить – учись драться и терпеть. А я в каждой науке жаждал дойти до вершин. А потом… всякие школы были. На войне и доктор должен уметь защититься.

Прантиш помолчал, еще раз вздохнул:

– Эй, доктор, покажи приемчик… Когда ты последний раз у меня саблю выбил.

Лёдник, выдержав мгновение гордости, молча повернулся. Испытующе посмотрел на хозяина, молниеносно выхватил саблю.

– В позицию!

Теперь Прантиш был уверен, что каждую свободную минуту нахождения рядом с доктором тот будет использовать, чтобы напрягать или мозги молодого хозяина, или его физическое тело…

Единственная спасительная мысль – зато этот учитель при всей своей суровости ни дисциплиной не отхлещет, ни в карцер не посадит. А вот Прантиш его может отлупить! И тот ничего не сделает и не убежит, мураш бескрылый.

Путь тянулся страшно медленно – пешком, возможно, дошли бы быстрее. Зато хватало времени на размышления. Помогать Пфальцманам – это очень хороший и, возможно, единственный шанс попасть в Слуцкий замок. Но нужно же и найти Александра Сапегу! А тот, как утверждали слухи, остановился со своим войском на подходе к городу, в здании кавалергардии. В город его не пускают, но и прогнать не могут: вооруженное перемирие, он с Радзивиллом все равно как две щуки, застыли над маленькой полуживой рыбкой, зная, что когда начнут драться за добычу, друг друга сожрут, все озеро взбаламутят, а рыбка, глядишь – и выскользнет.

Прантиш сидел рядом со своим слугой на козлах брички, весело болтая ногами в немецких ботинках и неуместных белых чулках, которые сделались пятнистыми, как лемпард. Пфальцманы дремали сзади на сеннике, воз с железной черепахой тащился за бричкой, как грехи за грешником. Лёдник уверенно управлял лошадьми и учил Прантиша произносить без акцента немецкие фразы.

Последние елочки растворились в сумерках, замелькали хаты… Впереди горели тусклые огни в окнах каменных домов…

– Стой! Кто такие?

Дорогу перегородили люди в амарантовых жупанах королевских войск, освещая путников факелами. Прантиш надвинул шляпу как можно ниже, замутило, как перед экзаменами. Неужели снова? Лёдник тоже опустил голову.

Якоб Пфальцман вылез вперед.

– Я доктор Якоб Пфальцман из Лейпцига! Везу декорации и пиротехнические устройства для театра светлейшего князя Геронима Радзивилла!

– А, Геронима Радзивилла? А не являются ли эти декорации только, так сказать, декорациями? – язвительно отозвался высокий улан. – Может, вы помогаете пану Радзивиллу готовить восстание против нашего законного короля? Покажите, что везете!

– По какому праву? – возмутился герр Пфальцман, который привык, что имя Радзивиллов вызывает у встречных обычно благоговейный ужас.

– По приказу генерал-майора Александра Сапеги! – ответил улан, и Прантиш вскинулся: вот так шанс!

– А где сейчас светлейший пан Сапега?

– А тебе что за дело, немчик? – презрительно бросил улан, и палаш из ножен немного выдвинул, чтобы попугать сорванца. Прантиш же забыл, в каком он сейчас виде. Но лишаться шанса встретиться с Сапегой было нельзя. Вырвич соскочил с брички, приблизился к улану и начал объяснять о тайном и срочном послании.

– Недавно к пану Сапеге приехал молодой казак, весь оброслый… Пришлось его побрить, чтобы прочитать на его черепушке написанное квасцами послание. У тебя тоже нечто подобное? – насмешливо поинтересовался улан. – Ты же понимаешь, что если ветром торгуешь, наши сабли быстро проветрят твои внутренности.

Прантиш положил руку на свое оружие:

– Слово шляхтича! Если немедленно проводите меня и моего доктора к князю Сапеге, генерал только рад будет.

А за его спиной уже дышал Лёдник, готовый защищать молодого хозяина. Пфальцман утирал носовым платком взмокший лоб, сообразив, что попал в руки врагов своего клиента, не менее влиятельных, чем тот, а рядом громоздилась закутанная полотнами железная черепаха.