Текст книги "Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика"

Глава шестая
Кощеи Слуцкого замка

Для людей слишком суетливых, которые хватаются, как младенец за погремушку, сразу за несколько дел, мыслители прошлого советовали разводить в доме траву ленец, или каменеломку, которая приводит жидкости тела в гармонию и успокаивает. Вокруг князя Александра Сапеги ленцу с его нежными белыми да лиловыми цветами следовало прорасти через все стены. Может быть, хоть тогда этот низкорослый щуплый человечек с большим носом и близко посаженными глазами, в несуразно большом парике и в парчовом жюстокоре с сугробами брабантских кружев, присел бы хоть на минуту да остановился бы на одном из многочисленных своих планов. На портретах Сапега выглядел как молодой античный бог с покровительственным взглядом. Но теперь Прантиш даже не ревновал очаровательную Полонейку, от которой передал князю письмо с идеально восстановленной печатью. Конечно, если нужно идти к алтарю, даже самый плюгавый магнат покажется практичным дамам красивей самого пригожего да сильного шляхтича-посконника, но тем же плюгавцам потом и рога охотно наставляют с пригожими да сильными. А вспомнить еще о Сапеговой женушке, которая ублажала сына королевского амарата…

Сапега раздраженно бросил письмо от Богинских на столик с серебряным прибором для кофе.

– Легко сказать – «с помощью Девы»! А как до той девы добраться, я что, должен штурмовать Слуцкий замок? Хватит, отец навоевался, едва половину имений не потеряли! – кричал Сапега, намекая на недавнюю внутреннюю войну, когда магнаты объединились против рода Сапегов, который слишком набирал мощи. – А эта лысая паскуда Радзивилл чихал даже на Трибунал!

По обоям с золотыми цветами скользили странные тени, порожденные пробежками князя перед канделябрами. Лёдник почтительно кашлянул, чтобы привлечь внимание хозяина.

– Могу я молвить слово к ясновельможному пану? Возможно стоит изменить тактику, per fas ac nefas? Можно попробовать проникнуть в замок тайно, в чужом облике.

Сапега злобно взглянул на Лёдника. Доктор выглядел, как должно: аккуратный белый парик, также выкупленный у Пфальцмана, немецкая одежда, шляпа, перевязанная чистой шелковой белой лентой, сабля… Даже лицо, согласно светским обычаям, доктор напудрил и румяна наложил, от чего вид у него был спесивый до невозможности. Знал бы князь, что этот важный ученый муж всего только пожизненный бесправный слуга молодого шляхтича Вырвича, на которого Сапега не обращал никакого внимания… От этой мысли Прантиш выше задрал подбородок и пожалел, что у него еще не растут усы.

Сапега остановил взгляд серых глаз на докторе.

– Вы что, герр Лотман, думаете, у меня в Слуцком замке шпиков нет? Да здесь вся земля нашпигована шпиками, как окорок – чесноком. Шпики здесь, шпики там, двойные, тройные… И наконец все упирается в то, кто кого первый продаст и купит. Мне донесли, что панна Соломея Ренич, которую, как вы утверждаете, хорошо знаете, жива. Но где ее держит князь – никто не догадывается.

Лёдник не сдержал вздоха облегчения, а Сапега только махнул рукой.

– Но можно ли этому верить? И в любом случае ее стерегут так, что подобраться невозможно.

Лёдник сжал губы.

– Но я смогу! Радзивилл мне поверит. Я теперь – немец, который приехал вместе с Пфальцманом демонстрировать новое мощное оружие, я – известный доктор, это подтвердит тот же Пфальцман… Мои услуги могут понадобиться всем, даже князю Герониму.

Сапега отбежал в другой угол комнаты и начал взлохмачивать свой парик, раздумывая. Вырвич воспользовался моментом, чтобы выяснить отношения со слугой.

– Что значит – «я смогу»? А я?

– Твоя миссия окончена! – Лёдник был суров, как ветер в феврале. – Письмо передал, дукаты получил… Все! Это мое личное дело! Нет никакой надобности рисковать жизнью благородного шляхтича ради бедной мещанки…

– А я не позволяю тебе отправляться без меня! – внятно шепнул Прантиш, достав на минуту из кармана сложенную бумагу о покупке алхимика.

– Глупый мальчишка! – прошипел Лёдник, его лицо даже пятнами пошло. – Останешься здесь!

– А не тебе приказывать! Вот я захочу – и совсем никуда тебя не отпущу! – с удовольствием прошипел в ответ Прантиш, который ни за что не хотел упускать возможности поучаствовать в опасном и интересном приключении. – Тебе же нельзя соваться в замок, кто-нибудь может узнать даже в немецком костюме.

– Моя жизнь ничего не стоит! – доктор от злобы едва не плевался желчью.

– Ну как же, стоит! – многозначно промолвил Прантиш, намекая на свой шелег. Алхимик наконец заткнулся, злобно посматривая на школяра. Сапега вернулся к столу, не обратив внимания на разъяренное перешептывание гостей.

– Может быть, попробовать взяться за сковородник, если меч сломан… Но тогда я должен отпустить к Радзивиллу машину, которую вы называете смертоносным оружием! А он неизвестно, что с ней наделает! – Сапега отхлебнул из серебряного кубка кофе. Тот, очевидно, совсем остыл, потому что князь скривился и выплюнул его назад, но слугу звать не стал, не желая лишних ушей.

– Ваша княжеская милость, насколько я смог рассмотреть, эта машина слишком медленная и неповоротливая, – напряженным голосом заговорил Лёдник. – Эффектности в ней больше, чем реальной пользы. Новый водяной двигатель – вещь ненадежная, такие во время экспериментов часто взрывались. Скорость такой машины будет не быстрее чем три версты в час, человека не обгонит. К тому же на своем топливе проедет не более полверсты. Она будет пугать, но не убивать армии.

– Что же… – Сапега снова забегал туда-сюда, трогая руками то посуду на столе, то канделябры, то собственный нос. – На такой риск можно было бы пойти, если бы я был уверен, что вам удастся привести ко мне дочь полоцкого книжника живой…

– Я освобожу ее, или умру сам! – заверил Лёдник таким тоном, что сомнений возникало не больше, чем в намерениях пули, которая летит к твоему лбу.

– И приведешь сюда!

– Но только при одном условии, простите мою дерзость, ваша мость…

– Каком условии? – нахмурился Сапега.

– Если вы дадите свое шляхетское слово, что в ваших руках панне Соломее ничего не угрожает, что она не станет пленницей и вы не вынудите ее ни к чему против ее воли!

Лёдник почтительно склонился, но было понятно, что не отступит.

– Слово Александра Сапеги – я ничем не обижу девицу.

Прантиш заметил, что князь немного скривился, что означало – давать слово ему не с руки, и задал вопрос, который возник сам собой:

– Ваша княжеская милость, но мы лучшим образом выполним свою миссию, если будем знать: что в действительности нужно высоким панам от Соломеи Ренич? Ну не защитить же права полоцкой мещанки? Ваша мость, вы можете нам доверять, ибо мы уже рисковали своей жизнью, вызвав гнев Радзивилла, и в дальнейшем нас ждет смертельная игра.

Прантиш знал, что против его доверчивого тона и умоляющего взгляда честных голубых глаз не устоит никто. Сапега скользнул глазами по гостям, обежал помещение, заглянув под портьеры, даже выглянул за дверь… Приблизился к Лёднику и Вырвичу вплотную – у Прантиша от резкого запаха модных духов с мускусом и лавандой защекотало в носу – заговорил шепотом.

– Когда я стал полоцким воеводой и впервые приехал в город, мне рассказали о его чудесах… И о подземельях. Многие пробовали там искать – библиотеку Софийского собора, клады… Папа римский Георгий, Иван Грозный, иезуиты обшарили все, что могли. Признаюсь, пробовал и я посылать людей в подземелья. Но далеко ни разу не прошли, то вода, то завалы. А однажды полезли в ход да четверо от плохого воздуха задохнулись. И мне посоветовали обратиться к местному купцу Ивану Реничу, который любит по этим подземельям лазать. Но этот мошенник не признался, нашел ли что-нибудь.

Лёдник шумно выдохнул, но сдержал гнев за такой неуважительный отзыв о его наставнике.

– Нужно было этого купчину не выпускать из-под надзора… – с досадой отметил Сапега. – Но он показался мне таким чудаком! А тут начался мор, и только после того, как ушла зараза, а Иван Ренич умер, мне доложили, что, похоже, он нашел вход в хранилище. А там не только библиотека Софийского собора, но и одна… реликвия… Иначе Мартин Радзивилл к нему лично не приезжал бы.

– А что за реликвия, ваша мость? – поинтересовался Вырвич. – И у кого она сейчас?

Сапега поколебался, но продолжил шептать, только еще более тихо.

– О подскарбии Александре Солтане слышали?

– Это который триста лет назад стал рыцарем Гроба Господня? – уточнил Лёдник.

– Да, он самый… – Сапега снова тронул себя за нос. – Солтан явился к Папе с жалобой, что в Великом княжестве Литовском угнетают православных. И папа дал ему поручение… взамен которого обещал поддержку. Привезти из Иерусалима одну святыню… Она попала туда из Чехии. Когда Сигизмунд Люксембург воевал с воинами Гуса, то, спасая самые великие реликвии Праги от еретиков, спрятал их на двух телегах с рыбой и отправил в Нюрнберг. Но по дороге телеги перехватили, и самая великая святыня была забрана. Говорят, это сделали пражские розенкрейцеры и передали забранное в Иерусалим, в Храм Гроба Господня.

– Розенкрейцерам, которых никто толком не видел, приписывают самые невероятные поступки, – заметил Лёдник. – Я бы не всему верил, ваша мость. Я жил в Праге, бывал в Нюрнберге, слышал о двух телегах с рыбой… Но о похищении реликвии – ничего.

– И не должен был слышать, – немного раздраженно объяснил Сапега. – Чтобы не делать шума, похищенное подменили подделкой. И теперь Папа хотел настоящую реликвию вернуть себе. Но Александр Солтан, побывав в Иерусалиме, в Рим не вернулся. Поехал в Португалию, Францию, Англию… А когда вернулся на родину, католики его с амвонов в Вильне собакой обзывали. И никакой грамоты от Папы у него не было о покровительстве. Зато в Полоцкой Софии за здоровье Солтана начали каждый день служить молебны. Значит, туда святыню передал, надеясь защитить братьев по вере, а монахи ее спрятали в подземельях.

– Так что это за святыня, ваша княжеская милость? – нетерпеливо прошептал Прантиш.

Сапега отвел глаза.

– Она долго переходила из рук в руки, являясь частью императорских регалий. Император Константин, Оттон Великий, Карл Великий, Барбаросса… Все с ней в руках короновались. Короче, владелец этой реликвии – властелин над властелинами! – голос Сапеги даже возвысился и сорвался на дискант от восхищения. – Если бы кто из Речи Посполитой ее заимел! Тогда и Богинские, и Чарторыйские, и Пацы – все соберутся под его стяг!

Сапега явно мнил на месте счастливца себя.

– Рамфея! – выдохнул пораженный Лёдник догадку, и Сапега бросил на слишком сведущего доктора предостерегающий взгляд.

– Не важно… Главное, Иван Ренич знал, где она находится. И себе ее точно не забрал. Но только избранный человек может пойти в подземелья, и такой человек может привести своего преемника только добровольно, после соответствующих испытаний. Потому Мартин Радзивилл и уговаривал Ренича по-хорошему… Но когда тот умер, хранительницей полоцкой тайны стала его дочь.

– Почему вы так в этом уверены? Она сама призналась? – напряженно спросил Лёдник. Сапега выпрямился, видимо, совсем заскучав от вынужденного пребывания в одной позе, и снова забегал по комнате, заговорив в полный голос.

– Призналась, не призналась – больше некому! Между хранителями должно быть либо кровное, либо духовное единство. Поэтому и панна пока живая, и, наверное, здоровая. Теперь Героним Радзивилл надеется стать хранителем… и властелином реликвии. А этого допустить нельзя!

Сапега наконец остановился, в своем взбитом тучкой парике похожий на ушастого краснолюдка-гнома.

– Решено – отправляетесь с Пфальцманами! Постарайтесь войти к Герониму в доверие, хоть это практически невозможно. В замке можете рассчитывать на директора театра Пуччини. Радзивилл его жену вынудил вместе с другими актрисами изображать мраморные статуи богинь во время бала. Бедняга не выдержала бесчестья и умерла. Впрочем, все слуги, прислужники и придворные своего пана ненавидят люто, – ухмыльнулся Сапега. – Но все запуганы до мышиного писка. И еще один человек вам пригодится… Пойти с вами не сможет – там его хорошо знают, но, чтобы достать пана Геронима – жизни не пожалеет.

Сапега высунулся из двери и окликнул:

– Игнась!

Через минуту в кабинет вошел высокий дюжий шляхтич в сарматском костюме, с пышными светлыми усами и длинным чубом. Глаза шляхтича смотрели уверенно, как у опытного воина.

– Знакомьтесь, пан Игнась Менчинский! Брат последней жены князя Геронима. Когда приехал заступаться за сестру, князь отправил его назад в карете на овальных колесах. Так?

– Так! – сквозь стиснутые зубы ответил шляхтич, и его глаза – даже в тусклом свете свечей это было видно – заполыхали огнем ненависти за пережитый позор.

– Сестра пана Менчинского сейчас в безопасности, у родителей, потому пан Игнась ничем не связан. И поможет вам, если что, со своими жолнерами…

Лицо пана Менчинского даже засветилось от предчувствия мести – было понятно, что полетит за врагом, если дать сигнал, как выжлец за кабаном… Прантиш искренне позавидовал усам пана Игнася. А еще обидно сделалось при мысли, что Лёдник, как всегда, понимает в услышанном намного больше своего хозяина.

Во мраке и дожде огни факелов казались размытыми пятнами. Пфальцманы были счастливы и переполнены благодарностью – так как убеждены, что только благодаря связям благородного юноши их отпустили. Фрау Эльза гладила Прантиша по непослушным вихрам с настоящей материнской лаской, видимо, прикидывая, что могла бы иметь такого ладного сына. Можно было надеяться, что настоящих имен своих коллег они не выдадут. Ждать, пока рассветет, никто не стал. И через час железная черепаха закатилась в ворота Слуцкого замка.

Лёдника и Прантиша, простите, герра Лотмана и его ассистента Франца Магнуса поселили в помещении малого дворца Нижнего замка, рядом с Пфальцманами. Не в самой шикарной комнате, но там все-таки имелась большая кровать на саксонский манер, которую Лёдник, как положено слуге, уступил Прантишу, а сам, поджав длинные ноги, улегся на оттоманке у камина.

Будто бы уютно… Сухо, тепло… Лучше, чем дома в Подневодье, где Прантиш и отец спали на твердых скамьях. А отец часто еще, ради воспитания шляхетского духа, будил сын с первыми петухами, а то и среди ночи выстрелом в потолок, так что оный потолок напоминал решето. И камин здесь недавно топили. Но школяру казалось, что он лежит не на перине, а на тонком льду, который вот-вот может растаять, и провалишься в знаменитые подвалы-пыточные. Даже в ночной тиши мерещились призрачные крики. Прантиш, борясь с ночной дремой, еле дождался, пока Лёдник пробормочет положенные вечерние молитвы, вымолвит «Аминь» и уляжется, и спросил:

– А что такое рамфея? Из-за чего весь этот сыр-бор?

Лёдник недовольно заворочался на оттоманке:

– Копье. Копье святого Маврикия. Некоторые считают, что это именно то оружие, которым сотник Лонгин на Голгофе проткнул бок Господа нашего Иисуса Христа, когда тот умирал на кресте. Но, скорее всего, оно принадлежало святому Маврикию из христианского римского легиона, уничтоженного по приказу императора. Согласно легенде, достойный этой святыни человек обретет особенную мудрость и божественное покровительство.

Где-то завыла собака, потом захлебнулась, завизжала, будто ее сильно хлестнули, и наконец умолкла. Прантиш помолчал, подумал:

– А как целое копье можно было прятать, туда-сюда возить?

– Речь идет всего лишь о наконечнике! Составлен из двух половин и гвоздя от креста Господня, обмотанных по приказу Оттона Первого серебряной проволокой. Все? Я могу наконец уснуть, мой пан? – ядом в голосе доктора можно было убить всех крыс Слуцкого замка. Но Вырвич уже привык к шипению и крикам своего слуги, и заговорил снова:

– Доктор, а, доктор! А ты не думаешь, что, хоть Сапега и дал слово, когда мы передадим Соломею в их руки – получится из печи да на сковороду? От нее же все равно будут требовать выдать тайну…

На этот раз Лёдник не выругался и ответил, помолчав, холодным, как клинок, голосом:

– Думаю. Мои мозги так уж устроены, что не могут не думать. Но сначала нужно решить одну проблему, а потом браться за следующую.

Снова помолчал и молвил, теперь уже совсем мрачно:

– И если вы сейчас же, хозяин, не умолкнете и не дадите мне воспользоваться возможностью, может, последний раз в жизни нормально выспаться, я не посмотрю на все тонкости отношений сюзерен-раб, и выдеру вас по тому самому месту, которое вы не однажды, наверное, подставляли вашим бедным учителям.

У Прантиша не нашлось сил на возмущение дерзостью слуги, глаза слиплись, будто их склеили смолой Ночницы, и школяр провалился в сон.

Снились ему бесконечные анфилады пустых комнат со шпалерами в золотые цветы, плыло по паркету широченное платье-роговка панны Полонейки, расшитое жемчугами. Дочь воеводы серебристо смеялась, все время то приближаясь, то отдаляясь от Прантиша, который пытался ухватить хоть за полу ее платья. А когда ему наконец удалось взяться за край невесомой голубой ткани, с нее посыпались жемчуга… И с мелким стуком сыпались, сыпались, все быстрее, сливаясь с хохотом панны, и наконец Прантиш с ужасом заметил, что вся панна рассыпается на мелкие жемчужинки, ее фигура утончается, тает… И наконец на полу остались лежать ровным слоем только жемчужины, а смех панны все звучал, звучал… И жемчуга все прибавлялось… Его насыпалось столько, что шуршащие сугробы поднялись по колено Прантишу, выше, выше… Вырвич уже не мог идти, разгребал непослушные жемчужные сугробы руками… А Богинская все смеялась… Громче… Громче…

Прантиш проснулся от карканья ворон. Похоже, эти птицы будут преследовать его теперь по жизни. Есть же такое поверье, будто каждому человеку соответствует не только темперамент, определенный повышенным содержанием в организме какой-то жидкости – воды, крови, флегмы или желчи, – но и какое-то животное, растение, минерал, цвет, цифра… По всему выходит, что Прантишева птица – не орел, не голубь, и не ласточка, а ворона… Вот же позор, только бы кто-нибудь не узнал.

Лёдник брился перед трюмо из черного дерева, наклонившись над медным тазиком. Он что-то проворчал, похожее на «наконец васпан сделал одолжение встать» и продолжал плодотворное занятие. Прантиш с разочарованием провел ладонью по своему гладкому подбородку, будто надеялся, что за ночь на нем начнет расти борода. Сполз с кровати, мимоходом отметив, что мелких кровососов, которые так портят ночлег даже во дворце, здесь почти не было, будто даже блохи и клопы чувствовали себя в этих стенах неуютно… Приблизился к небольшому, закругленному вверху окну, за которым слышалось карканье. В окно были вставлены стекла, а не какая-нибудь промасленная бумага или бычий пузырь… И через это стекло парень увидел привязанные к столбам не совсем свежие трупы.

Ясно, что умершие отошли смертью насильственной и мучительной, по воле князя. По остаткам одежды можно было понять, что это не крестьяне. Ворона уселась на череп с прядями седых волос… Прантиш отвернулся. Лёдник бросил острый взгляд на его побледневшее лицо, ополоснул руки в тазике, аккуратно вытер полотенцем – каждый палец отдельно, как, наверное, приучился за время лекарской практики.

– Значит так, юноша. Игры закончились. Теперь мы танцуем со смертью. Князю Герониму в глаза не смотреть, кланяться как можно ниже и чаще, не переломишься, на колени падать тоже не стыдись. Не забывай: ты – немец. Тупой немецкий недоученный студент, бурш, который ни слова по-здешнему не понимает. Поскольку при дворе, и особенно в гарнизоне, на немецком языке говорят почти все, если придется открыть рот – фразы повторяй только те, которые мы с тобой выучили. Если что – я сам все за тебя скажу. Ясно?

Прантиш смотрел на суровое лицо Лёдника и чувствовал, как по спине побежал холодный озноб. Вдруг в замковом дворе что-то залопотало, застучало… Наступало время железной черепахи.

Вырвичу не пришлось долго гадать, почему Лёдник так серьезно поучал его поведению с хозяином этого замка. Проще было угодить истеричной панне, которая одновременно требует закрыть окно, так как дует, и свежего воздуха, так как душно. Тяжело было удержаться и от опасного выражения лица при взгляде на князя. Ибо ему действительно более всего подходило название «дикий», как говорили о нем те, кто от него не зависел. Князь Героним был в сарматском костюме: темно-синий кунтуш с золотыми шнурами, кармазиновый сурдут с диамантовыми гузами, подпоясанный шикарным литым поясом, такие ткали тут же, на знаменитой слуцкой персиярне, соболиная шапка с огромным диамантом. Сабля-карабела переливалась яхонтами и смарагдами. На бледной с желтизной коже нелепо выглядели черные густые брови и черные глаза, которые блестели, как у сумасшедшего. Нервные ноздри раздувались, будто князь все время ждал нападения – хотя скорее всего именно так и было. Длинные черные с сединой усы прятали узкие губы. Зрелище становилось еще более диким, когда князь снимал шапку, поскольку голова его была совсем лысая, блестящий череп напоминал острый конец яйца. К этому еще можно прибавить, что все княжеское лицо покрывали морщины, как пустой кошель, при этом князь был щуплый, но с большим животом, свисающим над поясом, плечи приподняты, как у волка, что собирается прыгнуть на свою жертву… Он напоминал древнего Кощея – людоедское языческое божество пущи.

Прантиш, потирая натруженные за утро возней с железным нутром немецкой машины руки, скромно стоял за спиной Пфальцмана, который восторженно объяснял на смеси немецкого, польского и белорусского назначение особых деталей железной черепахи, блестевшей во всей красе посреди двора и действительно способной вызвать восхищение и испуг. Эдакий железный скелет дракона с колесами и рычагами внутри и поднятым «задом» – котлом и цилиндром двигателя. Не зря Лёдник и Прантиш сегодня хлопотали, помогая немцу подготовить машину к демонстрации.

– Хочу п-посмотреть, как она р-работает! – заикаясь, высоким бабьим голосом затребовал князь.

– Как прикажет ваша милость! – раскланялся Пфальцман. – Только пусть принесут порох и ядра для орудия!

Прантиш заметил, что Лёдник снова помрачнел: так было, когда всезнающий доктор утром смекнул, что предварительно не заметил вооруженности черепахи, на которую могли устанавливаться маленькие пушки. Теперь, ясно, упрекал себя, что недооценил изобретения однокурсника.

Как договаривались, в черепаху залезли Лёдник и Пфальцман, раздевшись до рубашек. Прантишеву слуге досталась самая неблагодарная часть работы: он должен был поддерживать огонь в котле, нагревающем большущую металлическую колбу с водой, откуда пар шел в цилиндр. Все действительно делалось очень медленно. Пока уголь разгорелся, закипела в колбе вода… Пока давление пара сделалось достаточным, сдвинулись с места шатуны, стронулись колеса и колесики… Пфальцман рванул на себя рычаги, и металлические щиты черепахи сомкнулись, так что машина вместе с двигателем оказались под блестящим панцирем с узкими щелями для наблюдения, вентиляции и стрельбы из пистолетов. У машины было множество маленьких колес на подвижных осях, что, как предполагалось, сделает ее невероятно устойчивой и позволит преодолевать препятствия. Из «головы» черепахи валил черный дым, она свистела, шипела, гудела… Колеса с лязгом сдвинулись, а поскольку на каждом из них была сделана блестящая металлическая нашлепка, казалось, что чудовище перебирает лапами, как огромная сороконожка.

– Пошел! Пошел! Дракон пошел! – испуганно зашептались вокруг. Шаг, второй… Пахолки и пахолики, гайдуки и паюки, венгрики и гусары, машталеры и турчата, которые собрались во дворе, начали отходить, креститься, некоторые сделали то же, что и каменецкие мужики, которые сбежали от Пфальцмана. Женщины и дети визжали… Казалось, железное чудище не сдержат никакие стены. Потом черепаха застыла, из ее «морды» высунулась маленькая короткая пушка, нацелилась на восточную стену…

– С-стреляй! Вали! – возбужденно кричал Героним Радзивилл, притопывая ногой. Пушка выплюнула ядро… Стена выдержала удар, хотя в ней оказалась заметная пробоина. Последняя челядь с криком рассыпалась по сторонам, двор опустел.

– С-слабо! Мало! – кричал князь. Металлическая пластина отошла, в отверстие высунулось потное, покрасневшее лицо Пфальцмана.

– Ваша мость, эта машина может быть вооружена двенадцатью такими орудиями по всему периметру, которые смогут при помощи специальных устройств стрелять одновременно, нанося врагу огромный вред!

– Ну так и установи их! – успокоился пан Героним, заинтересованно осматривая новое оружие. – В Слуцке лучшие людвисарни края! Будешь здесь жить, пока все не доведешь до совершенства.

Над замковым двором кружили испуганные вороны.

– Пфальцман не знает, во что ввязался, – тихо проговорил тоже раскрасневшийся от пребывания в адской машине Лёдник Прантишу на ухо, когда они шли во дворец, отстав от остальных. – Мне здесь рассказали, как князь выписал швейцарца, который должен был поставить ему в Слуцке конный памятник. Но пан Героним так замучил мастера советами и контролем, к тому же приставил к нему специальных людей, чтобы не позволяли употреблять вино, что мастер сбежал. А на прощание оставил хозяину писульку, в которой высказал, что тот не имеет никакого представления ни о литейном деле, ни об архитектуре. Князь едва желчью не захлебнулся от злости. Так что теперь навряд ли Пфальцману удастся убежать.

Доктор помолчал, пока Прантиш тихо смеялся, и добавил:

– А машина все-таки медленная и неповоротливая. Идею водяного двигателя мы с Якобом вместе обсуждали – теперь с ней носится молодой Кюнье. Тот мечтает передвигать французскую артиллерию с помощью паровых машин, а Пфальцман объединил все в одном: орудия, двигатель и оборонительные сооружения. – Лёдник вздохнул даже немного завистливо, и Прантиш понял, что алхимик все-таки отдает должное изобретательскому таланту однокурсника. – Но с такой малой скоростью и короткой дистанцией – ну сколько того угля можно с собою в машину прихватить? – она пока что не очень удобная. И слава Богу. – И углубился в привычные любомудрия: – Знаешь, я думаю, Леонардо да Винчи не мог осуществить ни одно из своих изобретений еще и потому, что тогда у военных существовал кодекс чести: позорным считалось бы завоевать победу вот таким приспособлением, а не хитрой стратегией и мужеством воинов. Хотя, может, я их идеализирую, и они просто были недоучками, как наш Август – Пфальцман же ему сначала проект посылал, но король даже не ответил. Зато о машине узнал князь Героним…

Немецкие ученые были удостоены чести обедать в Большом дворце, который также находился в Нижнем замке и был перестроен из того, который возводила еще бывшая хозяйка Слуцка Анастасия Олелькович. За обеденным столом едва ли не тех времен, из дубовых досок толщиною в руку не самого хилого человека, размещалось согласно сарматскому обычаю человек сто. Сколько было выпито под этими высокими сводами, сколько виватов звучало, сколько лихих шляхтичей просто из-за стола отправлялись на дуэль! А потом, если могли это сделать, возвращались в зал, чтобы выпить мировую… Или тот, кто выжил, пил отходную за почившего. Сколько старинных воярских песен проревели здесь луженые глотки!

Но такого магнатского застолья, которое устраивал Героним Радзивилл сейчас, больше нигде нельзя было увидеть. Здесь господствовала тишина: иголка упадет – услышишь. После того, как хозяин уселся за отдельный столик и за его спиной стал пахолок, в чью обязанность входило пробовать каждое блюдо и питье, подававшиеся князю, и гайдук, который по обычаю держал панский палаш, заиграла чудесная музыка. Заскользили за спинами гостей слуги в голубых переливчатых жупанах с золотыми пуговицами, за пояс каждого были засунуты лосиные рукавицы. Но громко разговаривать осмеливался только тот, к тому князь обращался. Остальные время от времени только перешептывались, стараясь не накликать подозрение хозяина. Пили из драгоценных хрустальных кубков с золотыми напайками в виде зверей, так, чтобы не опьянеть – Радзивилл Жестокий очень не любил пьяных. И это в то время, когда пристойным считалось, чтобы гости, нацеловавшись с кубком, валились под стол. Никто не произносил витиеватых тостов, не пили из туфельки прекрасной дамы… Да и дам за столом совсем не было – Героним Радзивилл их тоже не любил, точнее, презирал и остерегался «крашеных лисиц». Только статуи белых античных богинь украшали помещение, а между статуй так же неподвижно стояли гранд-мушкетеры князя Геронима, в синих мундирах с белыми отворотами, в шляпах с перьями, со шпагами, на ножнах которых блестели драгоценные камни… Прантиш вспомнил рассказы о крепостных актрисах, которых вынуждали изображать статуи, присмотрелся… И действительно, мраморные богини дышали! Напротив Лёдника и Прантиша сидел толстоватый человек в голубом камзоле, с живыми черными глазами. Прантиш слышал, как Лёдник тихонько обращается к человеку «сеньор Пуччини», и понял, что это и есть агент Сапегов, директор оперной труппы слуцкого театра. Значит, доктор уже наладил нужную связь… Как опытный шпион.

Пан Героним был в необычайно хорошем настроении, если судить по радостным лицам придворных. Похоже, новая игрушка в виде железной черепахи ему очень понравилась, и он уже планировал, как с ее помощью карает врагов, а среди них даже значились все княжеские родственники. Пфальцман снова красноречиво описывал возможности своего изобретения, но князь остановил взгляд на другом немце, а именно на Лёднике.

– А в чем т-твой ученый коллега с-сведущ?

К счастью, об отказе однокурсника от астрологии герр Якоб был предупрежден. Поэтому Пфальцман, не кривя душой, расписал отличные лекарские способности герра Лотмана, которому преподаватели Лейпцигского университета пророчили славу нового Парацельса. И здесь ключ попал в замок. Князь принадлежал к людям, которые подозревают в себе кучу всевозможных болезней. Это сочеталось с постоянным подозрением, что его травят, неправильно лечат, наводят порчу и так далее. Поэтому князь все время нуждался во врачах, но врачи при нем надолго не задерживались… И не всегда им удавалось съехать от капризного пациента. Часто они просто исчезали. Вот и сейчас князь остался практически без лекарей – двух уцелевших от княжеского гнева несчастных итальянских клистирников Героним не желал видеть, они сидели, запертые в комнатах, и пили отвар валерианы. Поэтому немецкий врач был здесь очень кстати. Настолько, что черные глаза Радзивилла загорелись диким огнем, и князь сразу потребовал, чтобы герр Лотман осмотрел его и вынес свой вердикт. Лёдник бросил на стол салфетку и покорно наклонил голову. Прантиша послали за Лёдниковым добротным кожаным чемоданчиком с обязательным набором инструментов и лекарств, одолженным у Сапеговского доктора.