Текст книги "Убить ту, которую любишь"

– Концерт у нас готов, Галина Ивановна, если охрана будет хорошей и с нами ничего не случится в мужской колонии, почему бы и не повеселить мужчин в их праздник. Наверное, у вас в колонии есть и те, кто служил в армии?

– Найдутся и такие, – выговорил полковник, разглядывая Бетти и время от времени бросая взгляды на сына, который сидел опустив голову и, делая вид, что ест торт и пьет чай, – надо заканчивать чаепитие, нам в дорогу пора, Дмитрий.

Все вышли из библиотеки, Бетти засмеялась, она поняла – мальчик влюбился, теперь она может делать с ним все, что захочет, он выполнит любую ее просьбу. В машине вдруг Дмитрий сказал отцу:

– Отец, ты с ума сошел, ты зачем к своре голодных мужиков приглашаешь Бетти с концертом? А если у кого-нибудь из них нервы сдадут, и он бросится на женщин?

– Не все же тебе одному ею любоваться, пусть и другие на нее поглазеют, авось захочется побыстрее на волю выйти, чтобы себе красоток найти. А ты что так за нее переживаешь? Не влюбился случайно?

– Я переживаю, потому что она мне помогает учиться, – грубо ответил Дмитрий отцу.

– Ну ладно, у нас охрана будет около сцены стоять, хочешь – и тебя приглашу в ее личные охранники, – засмеялся полковник.

– Хочу, даже если бы не пригласил, все равно бы пришел к тебе на концерт, а тем более в охранники к Бетти, ловлю, отец, тебя на слове. Ты думаешь, я не видел, как ты сам на нее смотришь? Ты, батя, для нее старый уже.

– А ты, сын, молодой слишком, и потом – она замужем, так что поглазеем, и будет, – засмеялся полковник,– только матери не рассказывай, что тебя американка учит английскому, да еще заключенная, крику не оберешься.

– Не рассказал же до сих пор, и не расскажу.

– Вот и отлично, сынок, ты разве не знаешь, что она сотрудница ЦРУ? Она тебе ничего об этом не рассказывала?

– Ну да, у вас все американки и американцы – сотрудники ЦРУ. Зачем же, интересно, она тогда за русского замуж выходила?

– А вот это, Дима, и предстоит узнать, говорят, что муж у нее какой-то ученый.

– Я это уже слышал, и мне неинтересно, кто у нее муж, к дому подъезжаем, закончим разговор о Бетти, будто больше не о чем поговорить!

– Ты прав, сынок, мать не расстраивай, она не должна знать, куда ты ездишь заниматься английским языком.

На следующем свидании с Борисом Бетти попросила его принести ей голубое вечернее платье.

– Зачем оно тебе здесь? – удивился Борис.

– Знаешь, Боря, меня пригласили поставить концерт на 23 Февраля в соседней мужской колонии, надо наряжаться, не выйду же я на сцену в этом барахле.

– Да ты моя красавица, популярной среди местных жителей деревень становишься, – съязвил Борис. – А мне можно будет прийти на твой концерт?

– Разрешения спрашивай у тамошнего начальника, Петрова Артема, это с его сыном я занимаюсь английским, съезди к нему, объясни, что я твоя жена и что ты хотел бы присутствовать на концертеу них 23 февраля, думаю, не откажет.

– Придется. С тобой, моя любимая, столько хлопот, столько забот, не успели свадьбу сыграть, а ты уже вон где. Мои родители хотят тебя навестить. Можно?

– У начальницы спроси, не знаю, если разрешит, то можно. Если тебе надоело ездить ко мне в колонию, разводись, я ведь теперь заключенная, у меня даже спрашивать не станут, хочу я этого или нет, главное, чтобы ты хотел.

– Ну вот, обиделась, уже и пошутить нельзя, это я от ревности, там столько мужчин будет, и все на тебя глазеть станут, а я этого не люблю.

– Я же на сцене буду, а не среди мужчин. И потом, сегодня на дворе двадцать первый век, а не пятнадцатый, когда домострой процветал.

– Ладно, моя принцесса, привезу я тебе платье, туфли и твою диадему с сапфирами, будешь королевой на мужском балу, только смотри, чтобы потом половина из этих мачо тебе письма каждый день не писала, да с ума не посходили по такой блондинке, а то вместе с ними и я тогда с ума сойду от ревности.

Бетти засмеялась, подошла к Борису, поцеловала его и сказала:

– Скажи спасибо, что Галина Ивановна к тебе хорошо относится и свидания нам в библиотеке разрешает, а не в комнате свиданий с охранником.

– Это к тебе она хорошо относится, целую библиотеку для твоего развития выделила, чем не жизнь, правда?

– Правда, Боря, только я на волю хочу. Тебе надо с Димой Петровым познакомиться, это сын полковника Петрова и студент университета. Вот через него ты и разрешение на концерт получишь. В четверг он придет ко мне на занятия, я в субботу попрошу его к тебе подойти, будь дома, хорошо?

– Буду дома, принцесса моя, присылай своего студента.

– А как дела у тебя в новом институте? Лучше, чем в прежнем, или также?

– Знаешь, Бетти, в новом институте оборудование лучше, коллектив молодой, никто ни к кому не цепляется, каждый занят своим делом, в общем, я привыкаю.

– Это хорошо, милый, а хвоста больше за собой не видишь?

– Ты знаешь, как-то не обращаю внимания, пробки на дорогах такие, пока домой доберусь, ужин приготовлю, и спать пора.

В четверг Бетти попросила Дмитрия съездить домой к ее мужу и взять все то, что он передаст, наряд для концерта. Она знала, что Петрова младшего не обыскивают, а ее диадема с сапфирами была с видеокамерами, Борис пронести ее бы не смог. А Дмитрий благополучно весь пакет с одеждой и всеми другими принадлежностями принес Бетти. Она поблагодарила его и в подарок за выполненную просьбу поцеловала в щеку. Бетти пригласила к себе женщин, с которыми готовила новогодний концерт, прорепетировала с ними еще раз все номера и сказала, что они на 23 Февраля все поедут в мужскую колонию показывать там свой концерт. Женщины были рады, что наконец-то смогут увидеть живых мужчин, а может, кому и повезет завести себе поклонников среди мужского населения.

И вот пришел день 23 февраля.

Концерт был назначен на девятнадцать часов, после того, как все поужинают. Но полковник за «артистами» приехал в семнадцать часов. Вместе с ним приехали Дмитрий и Борис. Все трое зашли к Галине Ивановне.

– Вот, Галина Ивановна, привез тебе еще двух поклонников наших артисток, которые захотели посмотреть концерт в их исполнении. Возьмем их с собой?

– Колония под твоим началом, тебе и решать.

– Ну, раз я их взял с собой, значит, разрешил им посетить свою колонию и присутствовать на концерте.

– А безопасность наших певуний ты обеспечил, полковник?

– А как же, в первых рядах будут сидеть сотрудники колонии, а по краям сцены стоять охрана, не беспокойся, Галина Ивановна, все будет в порядке.

– Надеюсь, что твои обормоты не станут к моим женщинам приставать. Автобус-то ты какой взял? Не замерзнем? На дворе не лето. А охрана есть? Или мне свою взять?

– Ты у нас гостья, Галина Ивановна, вот и отдыхай, я за мероприятие отвечаю.

– Ну хорошо, уговорил. Где там наши красавицы?

Дмитрий выглянул в окно.

– Да вон они, уже на улице стоят. Пора выходить, а то заморозим артисток наших.

Все вышли во двор, сели в автобус, два охранника сидели на первых сиденьях и два на задних. Женщин вместе с Бетти было всего шесть человек. Борис сел рядом с Бетти. Она прижалась к нему и шепнула:

– Погрей меня, я замерзла. Что вы там делали так долго в кабинете начальницы?

За ними на сиденье сел студент и, когда он увидел, как Борис обнимает Бетти, а та что-то шепчет ему на ухо, его всего передернуло, он отвернулся к окну, но за окном была темень, как и у него в душе. Он ревновал ее, эту чужую жену, ревновал, и в подсознании у него уже зародилась мысль – а что, если выкрасть ее? Выкрасть и увезти далеко, далеко, где никто и никогда их не найдет. Здравый смысл ему подсказывал, что быть у них ничего не может, что она чужая жена, к тому же американка, но сердце уже ныло, он любил ее, эту свою учительницу английского языка, эту колонистку, не похожую ни на одну из девушек, которых он знал. Настроение у Дмитрия испортилось. Он молчал и как будто ничего вокруг не замечал. А рядом с ним сидела восемнадцатилетняя Анна и внимательно наблюдала за студентом, в колонии все знали, что Дмитрий, сын полковника соседней мужской колонии, ходит заниматься английским языком к Бетти. И очень сочувствовали ему, нетрудно было догадаться, что он непременно влюбится в свою учительницу, но его любовь останется без ответа.

Группу артистов завели в клуб с черного хода, так как зал был уже полон мужчин. Полковник провел всех в комнату для переодевания, на гримерную это было не похоже, но на стене висело зеркало. Борис поставил на стол клавесин, Бетти попросила всех выйти.

– Нам нужно переодеться, иначе мы задержим выход на сцену. А вы все идите в зал.

Скамьи были расставлены так, что стояли почти у самой сцены, но впереди поставили еще стулья для начальства и приглашенных. Галина Ивановна села рядом с полковником, Борис и Дмитрий около нее.

Зал гудел, охрана стояла по бокам сцены, за начальством на первой скамье сидели офицеры и сотрудники колонии. И вот занавес открылся, на сцену вышла белокурая голубоглазая красавица в умопомрачительном голубом наряде, оголяющем ее плечи, в таких же синих туфлях и с дорогущей сапфировой диадемой на голове. Зал замер, было слышно, как кто-то нечаянно чихнул. Тысяча мужских глаз уставилась на эту сошедшую к ним с небес инопланетную женщину, потому что на Земле такой просто не могло быть. Бетти поприветствовала всех собравшихся в зале, поздравила мужчин с их праздником и, подыгрывая себе на клавесине, запела песню на русском языке о любви. Ее голос – нежный, серебристый – лился по залу в абсолютной тишине, казалось, что мужчины перестали даже дышать, чтобы не спугнуть это неземное существо, сошедшее к ним из глубин космоса. Когда она закончила петь и поклонилась, зал взорвался аплодисментами. Хлопали так, что казалось, потолок вот-вот обрушится на зал. Бетти хотела уйти со сцены и позвать других женщин с их номерами, но ее не отпускали. Она спела вторую песню, третью, поклонилась и хотела уйти, но тут в нее полетели маленькие клочки бумаги, она хотела нагнуться и подобрать их, но встретившись глазами с полковником, поняла, что ей не стоит этого делать. Концерт продолжался, женщины выступали со своими номерами, Бетти им аккомпанировала на клавесине. Борис впервые видел такой невероятно красивой свою жену, на которую были устремлены глаза всех мужчин, находившихся в зале.

Он и гордился ею и в то же время понимал, как сложно будет ему с такой красавицей женой, ведь везде и всюду смотреть будут только на нее и думать: а что она нашла в этом парне? Его щеки покрыл румянец, ему хотелось как можно скорее увести ее со сцены, но он понимал, что даже после окончания концерта ее увезут назад в колонию, а он домой поедет один. И сердце его вдруг больно сжалось. А рядом сидел студент, он сопел, казалось, что он время от времени просто трет глаза от не слишком яркого света в зале, а на самом деле Дмитрий смахивал слезы, ему было больно, так больно, что эта красавица, в которую он безумно влюблен, никогда не будет его, что сердце то бешено колотилось от ее голоса, то замирало, готовое просто перестать биться совсем. Когда концерт был окончен, и все «артисты» вышли с поклоном, зал вдруг загрохотал мужскими голосами: «Бетти, Бетти, спой еще!»

Бетти посмотрела на Галину Ивановну, та кивнула головой, и она запела на английском разухабистую песню пиратов, клавесин звучал все громче и громче, в зале стали подпевать и никто не заметил, как к самой сцене пробрался заключенный по кличке Орангутанг, прозванный так за свой огромный рост. Его лысая голова отсвечивала бликами ламп, а седая борода торчала во все стороны, черные глаза горели страстью. Стоя у сцены, почти рядом с охранником, он крикнул Бетти на английском:

– Детка, спой для меня лично песню про последнюю шальную любовь пирата, который отдал свою жизнь за любимую, говорят, ты детдомовская, значит песни эти знаешь.

– Конечно, знаю, – ответила она ему на английском и запела сначала медленно и протяжно, потом, набирая темп, встала из-за клавесина и начала танцевать и кружиться по сцене, как это делала с девочками в пансионе. И когда до конца песни оставался только один припев, Орангутанг крикнул ей на английском:

– Прости меня, девочка, и не бойся меня, я ничего тебе не сделаю, но я хочу, чтобы меня застрелили сейчас на руках с тобой, чем я получу пожизненное и сгнию в камере.

В одну секунду он перепрыгнул через охранника, схватил Бетти на руки, поцеловал ее в губы и поднял над своей головой, как поднимают самый дорогой приз, ее платье закрыло ему глаза и лицо, он мотнул головой, и платье откинулось в сторону, Бетти побледнела, вытянулась в струнку и не двигалась, а заключенный закричал, чтобы его слышали все:

– Полковник, целься мне прямо в сердце, если ты не выстрелишь в меня сейчас, я убью ее.

Зал оторопел, глухой шум прокатился по залу, полковник встал, вытащил пистолет из кобуры и выстрелил в Орангутанга.Тот только покачнулся и разжал руки, что держали женщину. Бетти соскочила на пол и в два прыжка очутилась в зале рядом с Борисом и Дмитрием. Дрожа всем телом, Борис, усадил ее к себе на колени и обнял. Полковник дал команду охране, и в зале раздались выстрелы. Орангутанг упал на пол, из всех ран потекла кровь, он приподнял голову и чуть слышно проговорил:

– Спасибо тебе, Бетти, ты спасла меня от дальнейших мук. Я любил…

Из его рта потекла кровь, голова упала на пол, сердце этого огромного человека перестало биться. На сцене, в красной луже крови, лежал уже труп.

Мертвая тишина после выстрелов повисла в зале. И голос полковника раздался как ненужный звонок среди неоконченного урока:

– Всем бригадам разойтись по своим баракам, охране и дежурным остаться в зале.

Все зашевелились и пошли к выходу, а Бетти все сильнее и сильнее прижималась к Борису, потом повернулась к студенту и прошептала:

– Дима, узнай у отца, за что он сидел? Он так хорошо говорил по-английски, узнай, кем он был на воле.

Галина Ивановна приказала охране всех ее женщин привести в зал и принести сюда их одежду. Только сейчас она опомнилась, это был первый случай в ее жизни, когда на ее глазах убивали человека. В ее колонии таких происшествий не было.

– Всем в автобус, – скомандовала она, – и быстрее, этот шок еще пережить надо.

– Галина Ивановна, разрешите мне сегодня остаться с женой, – попросил Борис. И Галина Ивановна не задумываясь ни на секунду ответила:

– Да, конечно, Борис, оставайтесь, Бетти нужно привести в чувство после такого стресса.

Все сели в автобус, кроме полковника, он не вышел даже проводить «артистов», он понимал, что поступил правильно, что спасал жизнь женщине, но знал, что разбирательство все равно будет, где-то в подсознании мелькала мысль, что Орангутанг специально устроил этот спектакль, чтобы умереть от пули, а не сгнить в одиночке в той тюрьме, куда его должны были отправить через неделю. «Значит, я спас сразу двух человек, одну от смерти, второго от мук, свидетелей много и все подтвердят, что другого выхода не было».

Через два дня после происшествия Дмитрий зашел к отцу в колонию:

– Отец, разреши мне почитать личное дело Орангутанга, очень уж необычно как-то все произошло на празднике.

– Вон на столе лежит, бери и читай, а вот и вещи его принесли, можешь посмотреть, что там есть, мне что-то не хочется даже притрагиваться к ним. Завтра к нам в колонию приезжает прокуратура из Москвы, надо еще подготовиться к приему гостей. Посиди здесь один, я скоро приду.

Полковник вышел, а Дмитрий заглянул в рюкзак убитого и нашел там толстую общую тетрадь, он открыл ее, полистал, по всей видимости, это был дневник этого человека по кличке Орангутанг. Дмитрий спрятал тетрадь под рубашку, а сам подумал: «Обещал же Бетти узнать все про этого человека, а что лучше дневника может рассказать о нем». Вечером дома, закрывшись в своей комнате, Дмитрий достал тетрадь Орангутанга и начал читать страницу за страницей.

Здравствуй, моя любимая женщина.

Здравствуй, моя единственная и любимая женщина, Надя. Я знаю, я виноват перед тобой, виноват перед людьми и теми мужчинами, которых убил из ревности, я заслужил смерть, я знаю это, но я всегда любил тебя с той самой минуты, как нашел тебя в парке одну, трехлетнюю, почти замерзшую девочку на улице. Ты помнишь тот день? Мне тогда было двадцать лет, а жить уже не хотелось, я шел по зимнему парку и думал, что предпринять, как незаметнее уйти из жизни. Я такой некрасивый и страшный, никому не нужный, зачем мне жить? И вдруг я услышал тихий детский плач, я оглянулся, ты, маленькая, в старом драном пальтишке сидела на скамейке и тихонько скулила. Скорее всего, тебя специально оставил кто-то в этом зимнем холодном парке, ты кому-то очень мешала.

Я подошел к тебе, взял на руки, прижал к себе и стал согревать, потом понес тебя в свою маленькую комнатку. Раздел, искупал, покормил чем мог, уложил спать и стал думать, что мне делать с тобой. Вдвоем в этой каморке нам было не выжить. И я решил отдать тебя в детский дом, там все же и еда есть, и тепло, и люди. Утром ты проснулась, подошла ко мне, залезла на колени, я прижал тебя к себе, и ты стала для меня всем, я полюбил тебя в ту самую минуту, когда прижимал тебя к себе и понимал, что я нужен тебе, а ты нужна мне, что без меня в этом мире тебе будет очень трудно, а ты мне, по сути, спасала жизнь. Теперь я знал, что должен жить ради тебя.

Я придумал тебе имя, ты будешь Надеждой, Надей, Наденькой, а фамилия Найденова, я ведь нашел тебя. Я взял карандаш и написал на листочке бумаги: Найденова Надя, три года. Сирота. Я знал, где находится детский дом. Дождался вечера и отвел тебя туда, оставил на крыльце, позвонил в дверь и спрятался за угол, чтобы все видеть. Буквально через пару минут на крыльцо вышла женщина, увидела девочку, взяла на руки и вошла внутрь. А я ушел счастливый, что спас тебя. Потом устроился на работу и каждое воскресенье ходил в этот детский дом, просил разрешение у воспитателей поиграть с детьми и с тобой конкретно, приносил сладости, какие мог достать, и следил, чтобы тебе тоже доставались мои гостинцы. Ты привязалась ко мне и называла меня Ориком, вместо Юрия, почему-то не выговаривала букву «ю».

Так шло время, ты подрастала, училась, хорошо училась, у тебя были способности к языкам, и даже учила меня английскому. Когда ты училась в шестом классе, я отпросил тебя у директрисы детского дома, чтобы сводить тебя в кино и погулять с тобой по городу. В детском доме меня все хорошо знали, однажды я рассказал им, где и как нашел тебя, как дал имя и фамилию. Тебя отпустили со мной, я привел тебя в свою каморку, показал, как я живу, потом мы с тобой гуляли по городу, ели мороженое, сходили в столовую. Я был счастлив, мне казалось, что и ты счастлива. Тогда в детстве ты любила меня, потому что у тебя никого не было, кроме меня. А когда ты подросла и стала девушкой, вокруг тебя всегда толпились парни. Ты не была красавицей, но от тебя исходило такое обаяние и тепло, что стоило тебе заговорить или внимательно посмотреть на парня, и он уже был твоим, если ты этого хотела.

Шли годы, ты взрослела и стала сторониться меня, я был некрасив, слишком худ и высок, мои темные волосы вечно висели паклей, я не ходил в парикмахерскую, экономил деньги для тебя, чтобы купить сладостей в выходной день, когда пойду в детский дом к тебе, меня иногда подстригала полуслепая старушка-соседка, и я на целых семнадцать лет был старше тебя. Ты уже не хотела гулять со мной по городу, а если иногда и забегала ко мне в каморку, то лишь для того, чтобы занять у меня денег, обещая обязательно отдать потом, когда начнешь работать. Но для меня и эти минуты были счастьем, я мог видеть тебя и знать, что нужен тебе, хотя бы для того, чтобы одолжить тебе денег. И я старался работать где приходилось: грузчиком на товарных станциях, ночным сторожем, а иногда просто в супермаркетах, незаметно для всех, воровал конфеты. Я знал, ты так любишь сладкое, а в детском доме конфетами вас не баловали.

После одиннадцатого класса ты поступила в пединститут, уехала в другой город, я последовал за тобой. Я уже не мог жить без того самого чувства, которое гнало меня за тобой повсюду, я еще плохо понимал, что это моя гипертрофированная любовь не дает мне покоя. Я просил тебя приносить мне книги по психологии из твоей институтской библиотеки, ты приносила их, я читал их запоем, я хотел понять, что со мной происходит, почему со мной происходят такие вещи, если я не видел тебя хотя бы издали один раз в день, я заболевал, мною овладевала страшная тоска, и я вставал с постели, если это была даже глубокая ночь, и шел под окна твоего общежития, чтобы увидеть в окне хотя бы твою тень.

Дмитрий читал дневник и не мог оторваться от страниц тетради, исписанных то ручкой, то карандашом, он словно видел этого человека и его Надю, его надежду на любовь и счастье. А сам думал: «А что будет со мной, когда я не смогу больше видеть Бетти? Когда она уедет из колонии к своему мужу и забудет про своего студента, как я переживу это?» И он читал дальше, уже жалея этого несчастного человека.

Ты всегда знала, что я где-то рядом, и привыкла к этому, ты не интересовалась мной и, словно испытывая судьбу, часто гуляла поздно по вечерам по пустынным улицам, потом ты объяснила, зачем это делала —чтобы прогнать страх, перестать бояться темноты и ночных пустых улиц. Однажды зимой тебя стал преследовать молодой мужчина, ты ускорила шаг, до общежития, где ты жила, было еще далеко, ты побежала, он побежал за тобой, и когда этот негодяй уже почти догнал тебя, я выскочил ему наперерез и со всей силы ударил кулаком в лицо. Из носа у него брызнула кровь, он остановился, и началась драка. Ты убежала. «Я снова спас свою Надю», – так думал я. Ты никогда не спрашивала, где я живу, где работаю, как провожу время, ты просто знала, что я всегда где-то рядом. Ты привыкла к этому и становилась все более безрассудной и, как тебе казалось и твоим подругам, – бесстрашной. Все годы, что ты училась в институте, я следил за тобой, и когда было возможно, старался везде сопровождать тебя, не оставлять одну, чтобы, не дай бог, чего-нибудь не приключилось с тобой или кто-нибудь не обидел тебя. Я стал твоей тенью, самой настоящей тенью, я боялся, что ты заметишь меня и прогонишь, потому был всегда невидимкой, держался от тебя на расстоянии, но на таком, чтобы в секунды оказаться рядом при малейшей опасности для тебя. Я научился бесшумно ходить, я стал тренироваться на детских площадках – прыгать и бегать, я стал метать копья и ядро, и, знаешь, у меня это неплохо получалось, я набирал силу и мышцы, я очень хотел хоть немного нравиться тебе. Я старался находить себе такую работу, чтобы вечерами быть свободным и следить за тобой. Ты много училась: днем в институте, вечером на каких-то очень странных курсах, возвращалась в общежитие из города поздно. И однажды на остановке автобуса к тебе пристал какой-то подвыпивший нахал. Ты отошла в сторонку, автобуса все не было, он подошел к тебе вплотную и стал хватать за руки, ты закричала, я выскочил из-за угла и со всей силы ударил ногой в живот этого бедолагу, он упал, я схватил тебя за руку, и мы побежали. Только на следующей остановке, где были люди, мы остановились, ты взглянула на меня и, задыхаясь, проговорила:

– Орик, это ты? Спасибо тебе, а то я уже не знала, что мне делать, так испугалась.

Я был счастлив, ты узнала меня, назвала тем именем из твоего детства. И предложил:

– Хочешь, я провожу тебя в общежитие?

– Нет, – сказала ты, – я доеду автобусом сама, а ты иди, спасибо тебе, что помог избавиться от придурка.

И посмотрела на меня таким взглядом, будто перед тобой был не человек, а действительно только тень или – еще хуже – бомж, от которого нужно шарахаться. И тогда я стал воровать одежду для себя в магазинах и бутиках. Я подумал, что если я приведу себя в порядок, начну красиво одеваться, ты обратишь на меня внимание и полюбишь меня.

Ты уехала, а я дождался следующего автобуса и пришел к твоему общежитию, чтобы удостовериться, что моя Наденька уже у себя в комнате и в безопасности. Твоя комната была на первом этаже, и заглянуть в окно не составляло труда. Вас девчонок в комнате жило шесть человек вместо четырех, белые шторки на окнах были неплотными, и когда я заглядывал в окно, чтобы увидеть тебя, девчонки замечали в окне мужчину и кричали, что опять какой-то маньяк под окнами лазит. Это был не маньяк, это был я. Моя патологическая любовь к тебе не давала мне покоя, я должен был хоть на миг увидеть тебя, потому и заглядывал к вам в окна.

А зимой, когда все окна покрывались слоем снега, я сдувал снег, проделывал своим дыханием дырочку в стекле и смотрел, не пройдешь ли ты мимо окна. Однажды твои соседки по комнате выследили меня, тихонько вышли из общежития и, думая, что я маньяк, который подглядывает за ними, отходили меня палками. Хорошо хоть ребра не поломали. С того момента я стал более осторожным.

Четыре года учебы прошли быстро, тебя распределили на работу в дальний районный центр, и ты впервые назначила мне свидание в парке. Я был на небесах. Ты пришла, опоздав всего на пять минут.

– Привет, мой друг Орик, ты единственный, кто мне может помочь, – сказала ты и посмотрела мне в глаза, мне хотелось схватить тебя, обнять, целовать, я уже не выглядел бомжем, был в новой рубашке, в галстуке, в новых черных туфлях, только что из парикмахерской с новой модной прической. Ты окинула меня взглядом и улыбнулась:

– По всей видимости, у тебя завелись деньги, раз ты вырядился как пижон. У меня через неделю выпускной в институте, а платья нет, не мог бы ты мне одолжить денег? Или сам купи мне платье, вот возьми, – и ты сунула мне в руки бумажку, где были написаны карандашом все твои размеры. Она сохранилась у меня до сих пор. А сама помахала мне рукой и сказала:

– Ладно, знаешь, где я живу, купишь платье, приходи, а мне пора, девчонки ждут. И не ходи за мной, мне неудобно девчонкам объяснять, кто ты мне, еще неправильно поймут.

И убежала. Но я и этому был рад: «Я нужен тебе, нужен, – думал я, – и всегда буду нужен, в самую трудную минуту ты придешь ко мне, потому что тебе больше не к кому идти, я у тебя один на всем белом свете, как и ты у меня». Конечно же, я украл для тебя платье, я обошел все бутики города и нашел то, что тебе подходило на выпускной, это было просто шикарное платье, ты в нем выглядела неземной принцессой, красавицей, на выпускном ты была наряднее всех. А после выпускного… мне совсем не хочется вспоминать, что было после выпускного. Позже я понял, что тогда, в ту зиму, когда я тебя нашел, у тебя замерзло сердце на всю твою жизнь и оно превратилось в кусок льда. Снежная королева, по сравнению с тобой, была добрейшей женщиной. На вашем выпускном балу тебя заметил парень, красивый, только что вернувшийся из армии и праздновавший свой дембель. Он подошел к тебе, пригласил тебя погулять с ним по ночному городу, и ты с радостью пошла с незнакомым человеком, которого видела впервые, а наутро он заехал за тобой на машине, и вы поехали на озеро отмечать свои праздники. Я поехал за вами. На берегу озера, в самом безлюдном месте, он поставил палатку, развел костер, вы поели, он выпил вино, а ты не пила совсем, ты никогда не пила, и это тебя спасало в твоих безумных авантюрах с мужчинами, а потом он начал тебя целовать и ласкать, а я корчился в траве за вашей палаткой от боли. Я знал, что ты еще никогда не была с мужчиной и все еще девственница. Не знаю почему – у тебя был немалый выбор, то ли ты боялась, то ли никого не любила, то ли хотела достаться мужу девственницей, но когда я понял, что вот-вот должно все произойти, я вдруг бросил в вашу палатку камень, ты подскочила, подскочил и он. Все разладилось. Вся твоя шея и грудь были в засосах. О, как я хотел тогда убить его или хотя бы подраться, но я боялся тебя, да, тебя, моя дорогая девочка, я понимал, что тогда между нами не будет даже дружбы.

Я слышал, как он спросил у тебя:

– Ты хочешь выйти за меня замуж?

Ты резко ответила ему:

– Нет, я тебя совсем не знаю, и потом мне замуж выходить еще рано, я послезавтра уезжаю на работу. Он сник и сказал:

– Тогда что мы здесь делаем? Поехали домой.

– Поехали, – ответила ты и первая пошла в машину. Я тоже поехал к себе на квартиру на ворованном мотоцикле. Я становился профессиональным вором. И ты в тот же вечер пришла ко мне. Ты просто сказала:

– Я очень хочу спать, а мне сегодня спать негде, общежитие уже закрыли, даже вещи не забрала. Я посплю у тебя, да? А ты купи мне билет на завтра на автобус и вещи с утра мои забери из общежития, их мало, но я их уже собрала.

Я расстелил тебе постель, ты легла, не раздеваясь, и заснула. Я все сделал, как ты просила или приказывала, я уже и сам не знал, были то просьбы твои или приказы, но я всегда их исполнял. Тебе было двадцать, а мне шел тридцать восьмой год. И видит бог, как я тебя любил. Я вернулся в квартиру, ты спала, я раздел тебя, уложил в постель, как укладывают любимого ребенка, сам сел рядом и стал смотреть на синяки у тебя на шее и груди. На твоей маленькой упругой девичьей груди красовались алые пятна, как же я тогда ненавидел этого парня, и как мне хотелось убить его. Но его от моей расправы спасло твое «нет». Я разделся, искупался и лег рядом, обнял тебя, ты даже не пошевелилась, так измучила тебя бессонная ночь и день. Утром первым проснулся я, приготовил завтрак, потом разбудил тебя, ты поела, поблагодарила и сказала:

– Проводи меня на автобус и дай мне немного денег, жить буду у подружки, ты ее знаешь, Верой зовут, у них большая семья, не на шее же у них сидеть. Зарплату получу только через месяц, да и что это за зарплата у сельского учителя?

– Сколько тебе нужно денег? Я дам их тебе, сумму назови.

Ты прикинула в уме, что за квартиру заплатить, поесть, попить, костюмчик для школы купить, ну и на косметику, но ответила очень хитро:

– Сколько дашь, столько и возьму. Разбогатею – верну все до копейки.

Я усмехнулся:

– Ты – и разбогатеешь? Что-то верится с трудом, – достал пачку новых купюр и подал тебе. – Вот, бери, надеюсь, на пару месяцев хватит, а там увидим, что у тебя за зарплата будет.

– А ты, Орик, хотя бы иногда будешь меня навещать?

– Ты же знаешь, что буду, для того и подробный адрес мне оставляешь. Я ведь люблю тебя, у меня кроме тебя на Земле больше никого нет.

– У меня тоже, – ответила ты, – но разве я виновата, что не люблю тебя? Видно, время еще не пришло кого-нибудь мне полюбить, ты мне хороший друг, ты мне вместо старшего брата, и я тебя обожаю как брата.

Я проводил тебя, и ты уехала. Начало июля в тот год выдалось очень жарким, трава пожухла, деревья стояли вялые, земля на дорогах и под заборами домов трескалась, ветер по улицам нес пыль, да такую сухую, что глаза сразу же начинали чесаться, а во рту ощущался вкус горькой полыни. И я подумал: «Как ты доедешь по такой ужасной дороге на таком обшарпанном автобусе, да еще в легком платьице с открытой шеей, где уже синели поцелуи того парня, которому ты отказала в любви?» – это был твой первый отказ мужчине, потом их будет много до твоего первого замужества.