Текст книги "Время для чудес"

– Антон Шпултаков, – надменно представился он и смерил учителя холодным взглядом.

– Задание касается всех, почему не пишете?

– Не хочу.

– А причина?

– Не интересно.

– Но предмет «история» обязателен для всех, вам придется выполнять задания…

– Это вы называете заданием?

Его слова и тон, какими они были произнесены, – ледяной, презрительный – потрясли бедную Елену Борисовну. Она вдруг вспомнила события двухгодичной давности, когда ее буквально травила кучка отморозков из десятого класса.

Значит, ничего не изменилось. Но она-то уже давно не робкая выпускница универа, теряющая дар речи от хамства. Она встанет на тропу войны, чего бы ей это ни стоило!

– Я попрошу вас выйти из класса, – приказала она.

– Еще чего! – фыркнул юный нахал.

– Вон из класса! – рявкнула бывшая библиотекарша и жестко добавила: – Я отказываюсь преподавать вам историю. Ищите другого учителя.

– Что-что? – театрально сморщился Шпултаков. – Вы не имеете права…

Неизвестно, чем бы закончилось это противостояние, но к Антону с двух сторон подскочили Дмитрий и Петр, схватили под руки, вытащили из-за стола и молча вывели за дверь.

Класс затаив дыхание смотрел на героев, невозмутимо вернувшихся на свое место и как ни в чем ни бывало продолживших писать эссе.

– Ни фига се! – в полной тишине присвистнул Леха. – Столб, слушай, а что, если ты у меня будешь гением, а Шпуля – злодеем?

– Не возражаю, – не отрываясь от своей тетради, глухо произнес Петя.

Елена Борисовна подошла к парням, наказавшим наглеца, и прошептала:

– Спасибо, ребята. Я бы не справилась.

Петя посмотрел ей в глаза и вдруг почувствовал что-то вроде легкого головокружения.

* * *

Они целовались в подъезде. Терпения, чтобы сначала добраться до пятнадцатого этажа и войти в квартиру, не хватило. Евгений так крепко притиснул к себе Лиду, что у нее перехватило дыхание.

– Сумасшедший! – выдохнула она, едва он ослабил объятия.

– Лидка, молчи, не надо ничего говорить, – бормотал он, осыпая поцелуями ее лицо.

Стук чьей-то двери заставил их вздрогнуть, оторваться друг от друга.

– Жень, – взмолилась Лида, – может, остановимся? Мне все кажется, что это не с нами происходит, что это сон. Так не бывает. Слишком пожилые Ромео и Джульетта.

– Перестань. Нам и сорока нет, какие мы пожилые?

– Но давно не шестнадцать.

– Да что понимают в любви сосунки шестнадцати лет! Вот хлебнут лиха, узнают, как с нелюбимой жить…

– Неправда. Ты любил ее.

– Когда это было! И было ли вообще? Как с тобой – точно не было.

– Было – не было… Кто теперь рассудит. Мы поддались страсти, плывем по течению. Наверное, так нельзя. Жить одним днем, одним мгновением.

– Если это счастье, то можно. И даже нужно. Иначе не стоит жить.

– Вот, значит, твое кредо?

– Лид, ну перестань философствовать. Пойдем в лифт. Если честно, я голоден, как стая волков. Я уже и на тебя смотрю как-то гастрономически.

– Ха-ха-ха! Нашел рождественскую индейку! Да у меня и откусить-то нечего.

– А хочешь, докажу обратное?

– Перестань! Пошли в лифт.

Едва они нажали кнопку, как в лифт влетела пара юнцов, в кожаных косухах и штанах, с пивом и зажженными сигаретами.

– Папаша, жми десятый, – сквозь жвачку прошамкал мутноглазый парень, обнимая свободной рукой свою раскрашенную, как сувенирная матрешка, подругу.

Евгений нажал кнопку десятого этажа и отвернулся от кожаной парочки, закрыв собой Лиду. На десятом кожаные вышли, парень что-то сказал девице и та визгливо захохотала. Ее дикий смех был слышен даже на площадке пятнадцатого этажа.

– И как тебе шекспировские персонажи? – брезгливым тоном спросил Евгений, отпирая дверь своей квартиры.

– Они тоже люди, – нейтрально ответила Лида.

– Ты права. А мы для них отжившие микробы. Папаша и мамаша.

– Вот-вот. А ты все про любовь…

На этой грустной ноте они вошли в квартиру. Евгений умчался в душ, а Лиде ничего не оставалось, как взяться за приготовление ужина.

Нарезая салат, она ловила себя на странном ощущении навязчивого дежавю, будто все это уже было с ней, но она зачем-то пытается вновь прожить и прочувствовать события минувших дней.

Куда-то улетучилось то молодое, пьянящее, что пятью минутами раньше связывало их в подъезде. Как неуловимы мгновения счастья, как обманчивы!

На сковороде дожаривался бифштекс, когда посвежевший, пахнущий подаренным одеколоном Евгений вошел в комнату.

– У-у, вкуснотища! И даже салат готов?! Ах ты моя хозяюшка!

Он обнимал ее, благодарно целуя в шею, а ее не покидало проклятое дежавю. Да еще эта «хозяюшка». Какая, к черту, хозяюшка? Любовница на птичьих правах, к тому же никудышная, бесконечно копающаяся в себе, неопытная в сексе, только и знает, что испуганно квохтать: Ах, отпусти! Ой, не надо!

– Что призадумалась, девица красная? – игриво спрашивал Евгений, разливая по бокалам рубиновое вино.

– Мне домой надо, Жень, – уныло пролепетала «девица».

– Вот те раз! Лид, ты чего? Накрыла такой роскошный стол… Я не отпускаю тебя, слышишь? Что ты забыла дома?

– У меня взрослый сын. Он может обо всем догадаться.

– Ерунда. Мальчишки в его возрасте живут своими интересами. А предки для них на десятом месте. Я что, пацаном не был?

– Ну, хорошо, давай ужинать.

– За тебя! – поднимая бокал, сказал Евгений и посмотрел так, что у нее ослабли ноги.

Они с удовольствием пили терпкое вино, с аппетитом ели, говорили о пустяках, снова вспоминали юность. Лида смеялась, раскрасневшись от вина, от внимания Жени, от его говорящих взглядов. Ей уже не казалось двойственным ее положение, а кошки, что недавно скребли на душе, куда-то пропали. Она пела со своим возлюбленным «Голубей», танцевала под музыку своей молодости, диск с которой был на Женином DVD.

И секс, этот завершающий аккорд свидания двух любовников, впервые в Лидиной жизни принес ей физическое удовлетворение.

Расслабленная, невесомая, она лежала на мужском плече и ни о чем не думала. Абсолютно!

Счастлива та, которая пережила эти блаженные минуты полета над суетой, вечными бабьими заботами, нескладной судьбой.

– А у меня проблемы нарисовались, – пожаловался Евгений, закуривая.

– Да? Что за проблемы?

– Видела в новостях сюжет про «Экспортбанк»? Изъятие документов и прочая хрень.

– Угу.

– У нас там треть активов.

– И что теперь?

Приподнявшись на локте, Лида испуганно смотрела на непроницаемое лицо Евгения. Тот молча курил, устремив невидящий взор в окно, в темноту осеннего неба.

– Ништяк, что-нибудь придумаем, – погасив сигарету, резюмировал он. – Вроде обещали страховые выплатить.

– Дай-то бог, – задумчиво прошептала Лида и провела пальцами по его ладони.

Рингтон Лидиного смартфона прозвучал как набат. Она вскочила, подбежала к вешалке, с трудом вынула аппарат из недр своей сумки, нервно нажала кнопку.

– Але, Петя? Что случилось? Скоро. Я уже выхожу. Мы тут засиделись с одноклассниками, то да се. Короче, заболтались… Ага, я скоро. Не волнуйся… Нет, встречать не надо. Я позвоню. Пока.

– Я совсем завралась, – в отчаянии металась Лида, собирая вещи, брошенные где попало.

– Лида, прекрати панику, успокойся, – не выдержал Евгений.

– Тебе легко говорить, у тебя дочь далеко, – ворчала она, надевая сапоги. – А мне как сыну в глаза смотреть?

– От твоих причитаний, госпожа Магдалина, никому ни жарко ни холодно. Оставь муки совести при себе.

– Ах, вот, значит, как! – сузила глаза новоявленная Магдалина. – Тогда не провожай меня! И вообще все кончено. Хватит!

Она выбежала на площадку и, забыв о лифте, помчалась вниз по лестнице, через все пятнадцать этажей.

Внизу ее ждал Евгений. Он снова курил, щурясь от дыма. Раньше эта деталь очень нравилась Лиде, теперь раздражала. А себя она просто ненавидела.

* * *

Эля ходила в бассейн с семи лет. Она не представляла своей жизни без плавания. Когда-то мама привела сюда хрупкую болезненную девочку, измученную частыми ангинами. Но спустя год она забыла про содовые полоскания, таблетки и физиотерапию.

Крепкая, сильная, красивая девушка в ярком купальнике шла по бортику бассейна и все, кто находился сейчас в этом огромном гулком помещении, оглядывались и удивлялись, до чего природа бывает щедра к кому-то одному, избранному из тысячи обыкновенных, пусть даже симпатичных и в чем-то привлекательных людей.

Даша, подруга Эльвиры, внешне явно ей проигрывала, но благодаря своему характеру воспринимала данный факт как неизбежную данность.

Если сложилось именно так, а не иначе, и изменить ничего нельзя, то зачем ломать голову и тратить впустую эмоции – такова была Дашина жизненная позиция. Ее внутренний мир со сложной вязью увлечений живописью, литературой и музыкой не впускал мелочных страстей, составлявших тщету жизни многих ее ровесниц.

Но в девятом классе все поменялось. Даша незаметно для себя полюбила. И как назло, предметом ее страсти стал Петя Столбов, о котором ее подружка прожужжала Даше уши еще в пятом классе.

Почему именно этот высокий нескладный парень стал для Даши принцем на белом коне, ее сокровенной первой любовью? Может, бесконечные Эльвирины монологи о Пете, которые приходилось выслушивать по дороге из школы, запечатлелись в Дашиной душе, а затем, перебродив, превратились в любовное зелье и одурманили ее сознание? Кто знает? Но дружба с Элей стала обузой. Даша вдруг иначе увидела внешнее совершенство подруги, и это больно уязвило ее сердце, заставило страдать и ненавидеть собственную неполноценность.

Сегодняшним вечером Даша решила бросить посещения бассейна, куда ходила несколько лет. Пусть в школе обстоятельства вынуждают сидеть с Элей за одной партой, но в бассейн ее никто силой не затащит.

Даша исподлобья наблюдала за тем, как подруга грациозно идет вдоль бортика, как осторожно, чтобы не намочить накрашенные ресницы, спускается по лесенке в воду и плывет по прозрачно-голубой дорожке, извиваясь всем своим длинным русалочьим телом. И в сердце росла неприязнь, усиливаемая всеобщим восхищением, которое невидимой аурой обволакивало Элю в любом людном месте, где бы она ни находилась.

Тоже мне принцесса Турандот! И ведь прекрасно видит, как на нее пялятся, и нежится в этой ауре, и считает себя исключением в толпе, причем по какому-то идиотскому праву. А ведь природа по чистой случайности выделила ее, попав пальцем в небо.

– Даш! Давай еще разок проплывем? – крикнула Эля, призывно махая рукой.

Даша отрицательно помотала головой и отвернулась. Вскоре они переодевались, чтобы пойти домой.

– Ты чего такая? – удивилась Эля, глядя на сердитую Дашу.

– Какая? – дернула та плечом, застегивая молнию на сумке.

– Надутая.

– Тебе кажется. Я всегда такая.

– Не ври. Я же вижу.

– Отстань, у меня голова болит.

– Ты чего, Дашка! Злишься на меня?

– Была нужда. Делать мне больше нечего.

– Я же тебя знаю. Если брови домиком, всё, туши свет!

– Ну, что ты пристала?

– Дашка, мы сейчас поссоримся, если не скажешь, в чем дело.

– Надоело все. В бассейн я больше не пойду.

– Опушки! Что за понты?

– Ходи, если тебе в кайф, а я завязываю. Уроки некогда делать – столько задают.

– Ты уроками не прикрывайся. Причина в другом. Я вижу.

– Все-то ты видишь.

– Даша, давай по-честному? Что случилось?

– Ничего.

– Значит, все? Дружбе конец?

– Решай сама.

– Ни фига не понимаю. Тебя кто-то обидел? Что-то я не заметила никого…

– Где уж тебе заметить! Ты, кроме себя, любимой, никого не замечаешь.

– Я?

– А кто еще? Всегда так. Ты на первом плане, блистаешь, остальные – в твоей тени. Тебе плевать, что чувствует твоя подруга, главное – о себе трендеть с утра до вечера. В ушах уже звенит от твоих проблем. Да ну тебя!

Даша резко развернулась и почти бегом выскочила из раздевалки.

А Эля, проводив ее изумленным взглядом, впервые задумалась о своей подруге и дружбе, которой, казалось, не будет конца.

Она вдруг вспомнила случай в четвертом классе. Праздновали День птиц, и среди учеников распределили роли в маленьком спектакле по мотивам сказки «Гадкий утенок».

Эле досталась роль лебедя, а Даше – утки. В конце спектакля Эля из смешного взъерошенного птенца превращалась в Царевну– лебедь, а Даша так и оставалась толстой неуклюжей уткой.

Другая на месте Дарьи обижалась бы на такую несправедливость, но она от всего сердца радовалась преображению несчастного утенка и вместе со всеми хлопала в ладошки, празднуя триумф добра.

От этих мыслей у Эльвиры защемило сердце, и она едва сдержалась, чтобы не расплакаться. Оказывается, она очень любит свою подружку и в глубине души благодарна ей за доброе, искреннее отношение, в котором нет места зависти и мелким подлостям.

Но что заставило Дарью так жестоко поступить? Какая муха ее укусила? Она со злостью упомянула о каких-то проблемах, которыми Эля с утра до вечера грузит свою подругу… Стоп! О чем был последний разговор, когда возвращались из школы? Так… Сначала обсуждали, что наденут на школьную дискотеку, затем поговорили о новом сериале, потом…

Неужели? Вольно или невольно, но все их разговоры сводились к одной и той же теме – Элиной несчастной любви. Любое слово, сказанное Столбовым, любой его жест и взгляд не оставались без внимания. Она скрупулезно анализировала поведение возлюбленного, и делала это вслух, вовлекая подругу в свои рассуждения и посвящая во все тонкости сердечных мук.

Господи, неужели именно эти разговоры набили оскомину бедной Дашке? Выходит, она, Эльвира, тупая идиотка, так оглохла и ослепла от любви, что уже просто вынесла мозг своей подруге.

Пока шла от станции метро до девятиэтажки, где жила с родителями, бабушкой и младшим братом, Эля ругала себя последними словами, а потом поклялась, что больше никогда не будет доставать подругу своей личной жизнью.

* * *

Дома ее, похоже, никто не ждал. Сын уткнулся в компьютер, муж, как обычно, лежал на диване и смотрел спортивную передачу.

– Вы хоть поужинали? – проходя через гостиную, проронила Лида.

Никто и не подумал отвечать.

Хмыкнув, она закрылась в спальне, села за туалетный столик, уставилась на свое отражение в зеркале.

«А чего ты ждала, – мысленно спросила она себя. – Ты же их совсем забросила. Вот они и одичали, каждый живет сам по себе». Раньше хоть поругаешься с мужем, выслушаешь от него пару-тройку «комплиментов», какая-никакая жизнь, а теперь просто мертвое болото. Пустота. И сын хорош. Критиковать научился, а доброго слова не дождешься.

В глубине души ее грызла совесть. Она ищет для себя оправданий. Грешница! Как не стыдно обвинять близких, когда сама совершаешь несравнимо более страшные деяния. В Средние века таких, как она, живьем зарывали в землю…

Вот и Женька припомнил ей библейский сюжет. Но что он имел в виду? Что она кается, как Магдалина, или грешит, как она? Неужели он считает ее распутницей, бегущей к мужчине по первому зову?

Словно кто-то сунул ей за шиворот горсть снега. Стало так холодно, так мерзко на душе, что появилось естественное желание немедленно залезть в горячую воду.

Приняв ванну, она прошла на кухню, налила чаю, села в отрешенной задумчивости за стол. Уйдя в свои мысли, не слышала, как пришел муж.

– Лида, нам надо поговорить, – сказал он тихим, безжизненным голосом.

– У меня нет сил на ругань, – не поднимая головы, возразила она, в душе уже готовая к очередной ссоре.

– Нет, ты не поняла. Я не собираюсь ругаться, – все так же тихо и невыразительно, словно читая эпитафию на чужом памятнике, произнес Александр.

– Ты о чем? – удивилась Лида и посмотрела на мужа.

Его мертвенно-бледное, неподвижное, похожее на гипсовую маску лицо напугало ее, моментально вывело из задумчивого состояния.

– Я о нас с тобой.

Он плотно прикрыл дверь, сел напротив, положил руки на стол и сфокусировал взгляд на сахарнице. На жену он ни разу не взглянул.

– Интересно, – с трудом сохраняя спокойствие, выдавила она насмешку, – что нового ты можешь сказать? Уж, кажется, я слышала все, даже такое, от чего у другой отсохли бы уши…

– Погоди. Ты напрасно завелась. Я о другом…

У нее хватило мудрости промолчать на этот раз, хотя внутри оставалось много невысказанного. Старые обиды, копившиеся годами, готовы были сорвать клапан и вылететь мощной обжигающей струей.

– Мы столько лет вместе, – начал Александр слегка торжественно, – у нас взрослый сын, а спроси кто-нибудь, были ли мы счастливы, вряд ли кто-то из нас ответит утвердительно. Ведь так?

Его прямой и неожиданный вопрос обескураживал, на него невозможно было ответить однозначно. Лида и не собиралась это делать. Приняв тактику выжидания, она приготовилась к дальнейшим откровениям мужа.

– Молчишь? Тебе нечего сказать или не удостаиваешь меня ответом?

– Ты говори, я послушаю, – без тени ехидства попросила она.

– Ну что ж, я скажу. Сил терпеть это дальше у меня не осталось. Лида, ведь я женился на тебе по любви. Других мотивов не было. Как получилось, что из самой прекрасной, самой лучшей и единственной на свете ты стала…

– Ну, продолжай. Так кем я стала? – сдерживая эмоции, спросила она, видя, как он мучается, подыскивая слова.

– Ты стала злой, – коротко закончил он свою мысль.

– Это все?

– Нет, но говорить дальше я не вижу смысла. Боюсь, что ты не поймешь и, как всегда, организуешь ссору.

– Я? Организую?!

Она даже подскочила на месте. Ну, это ни в какие ворота… Называется, поговорили по душам. Сам же приперся – никто не звал – и снова наговорил гадостей. Мерзавец!

– Значит, пришел с обвинительной речью? – уже вслух спросила не на шутку рассерженная Лида. – А может, хватит мужества послушать и мою речь? Или поджилки слабоваты?

– Что ж, говори, – разрешил Александр и недовольно поджал губы.

– Вот ты вспомнил меня молодой, дескать, самая лучшая и неповторимая, а каким был ты, помнишь? А вот я не забыла, за кого пошла замуж. Стройный, умный, перспективный инженер, мечтавший совершить революцию в теплотехнике. Грандиозные планы по созданию собственного НПО так и остались на бумаге, тебе не хватило характера даже на поиски партнеров. Переругался со всеми, даже с таким теленком, как Родин, который во всем соглашался и готов был идти за тобой на край света.

– Может, хватит? – сквозь зубы процедил Александр.

– Нет уж, – мстительно отрезала Лида, – теперь слушай! Я подошла к самому главному. Да-да, не делай такое лицо. Главное для женщины – это любовь, ласка, нежность, внимание. А что получила я? Скоростной секс вперемежку с богатырским храпом? Одни и те же, отшлифованные годами, приемчики – язык не повернется назвать это любовной прелюдией, а потом какие-то кроличьи телодвижения. И все! Спать, дорогая! Ведь завтра на работу.

– Тише! – нервно оглянулся на дверь Александр. – Сын услышит.

– У тебя еще хватило наглости назвать меня фригидной, – не обратив внимания на его слова, продолжала Лида. – Какую фразу ты швырнул в меня, будто булыжник? Не помнишь? Так я напомню. Ты сказал, что я не женщина, а каменная баба с острова Пасхи. Что я никакая в постели. Да-да, так и сказал. Ни-ка-кая! И после этого ты лезешь в душу с разговорами о счастье? Счастье – обоюдное чувство. Невозможно быть счастливым, если рядом с тобой несчастный. Ты эгоист и всегда был таким.

Он хотел что-то сказать, но Лида выбежала из кухни и закрылась в ванной. Включив воду, она села на табурет и, опустошенная, откинулась на кафельную стену. Слез не было. Ничего не было. Одна пустота.

* * *

Дима Воробьев и Петя Столбов, дружившие еще с первого класса, были, что называется, вода и пламень, людьми настолько непохожими, что их матери удивлялись, как они находят общий язык.

А они никогда не мучились этим вопросом. Их дружба, проверенная годами, была естественной частью их жизни.

Петя, рослый, чуть сутулый, рядом с коренастым широкоплечим Димой выглядел Дон Кихотом. Он и по характеру смахивал на испанского рыцаря, хотя романтизм и склонность многое идеализировать непостижимым образом сочетались в нем с юношеской категоричностью и даже легким цинизмом.

Вечером они возвращались с тренировки по самбо, разгоряченные, не истратившие и половины энергии, а потому громко говорили, много жестикулировали, спорили, перебивая друг друга и беззлобно высмеивая.

– Ты, Димоха, имеешь много преимуществ по сравнению со мной, – важно изрекал Петя, подражая тренеру. – Центр тяжести у тебя ниже, ты спокохо проходишь в ноги и – опа! – мельница готова. А я, блин, два метра дранки, пока раскорячусь, пока сгруппируюсь, противник уже провел прием…

– Зато у тебя бросок через бедро клево смотрится. Хрясь – и противник летит с твоего трамплина в радиусе пяти метров, – посмеивался Дмитрий.

Их веселая болтовня вполне вписывалась в картину этого синего вечера. И снег, падавший так медленно и плавно, что хотелось подставлять ладони, и свежий морозный воздух, и люди, идущие куда-то по своим делам, и свет фонарей, и сполохи рекламы – все было наполнено смыслом бытия, ничего не пропадало даром, органически переплелось в этой картине и казалось вечным.

– Слушай, Димыч, я чего-то не догоняю… Может, прояснишь? – резко сменил тему Петр. – На днюхе у Кирсанова ты что вдруг взъелся?

– Ладно, проехали.

– Нет, ты все же объясни. Я, может, пойму.

– Ни фига ты не поймешь.

– Ты чего, Димон? Перетренировался?

– Отстань.

– Ну-ну. Друг называется.

Целый квартал они шли молча, лишь изредка бросая друг на друга косые взгляды.

– Кончай пыхтеть, – не выдержал Дмитрий. – Признаю. Был не прав.

– Другое дело, – отмяк Петя. – А то – «не поймешь», «отстань». Да кто, кроме меня, поймет? Вообще-то я не совсем дуб…

– Только наполовину? – сострил Дима.

– Давай-давай, подначивай! Я про другое, ослиная голова! И мы не пальцем деланны, как говорится, понимаем кое-что в этой жизни. Вот о чем я. Сечешь?

– Угу. Ну, и что ты понял про жизнь?

– Эти диски для нее? То есть для вас двоих?

– Допустим.

– Так бы и сказал.

– Думаешь, это просто?

Петя внимательно посмотрел на сосредоточенное лицо друга, пожал плечами.

– Никто и не говорит, что просто. Я другое не пойму. Чего вы в ней нашли? Кирсан, Короед, Шпуля…

– Если не заткнешься, я врежу прямо в пятак.

– Ладно, заткнусь. Я смотрю, ты совсем озверел…

– Зато ты у нас на крылышках летаешь.

– Ты о чем?

– Думаешь, не вижу твою умильную рожу на истории?

– А-а… Что, сильно заметно?

– Невооруженным глазом.

– И не только тебе?

– Не знаю. Я в такие терки ни с кем не играю.

– Респект и уважуха, как говорится.

И снова долгое молчание. Петя никак не мог успокоиться, ему казалось, что они не договорили, не выяснили до конца своих осложнившихся отношений. Он чувствовал, что друг сердит на него, и сейчас, возле его дома, они расстанутся и унесут в душе обиду. А дома будут маяться и гадать, кто не выдержит и позвонит первым.

– Дим, ты это… – начал Петя, когда они остановились возле дома, где жили Воробьевы. – Ты по математике решил?

– Ну. А что?

– Да так. Ничего. В последнее время такие закрученные примеры Леонтьевна дает, хоть стреляйся. Откуда она их выкапывает? Я папику показал, так у того глаза на лоб. Говорит, они это в универе на высшей математике решали.

– А по мне, так нормально, ничего особенного.

– А я что говорю – профессором будешь.

По лицу Димы было заметно, что настроение у него поднялось. А Петя не унимался:

– Ты, Димоха, главное, не меняй курс. Упирайся до самого, понял? Универ, аспирантура, докторская… А там, глядишь, и Нобелевка на мази… Она еще сто раз пожалеет, вот увидишь. А может, раньше созреет? Когда ты в Бауманке будешь? А? Так что не печалься, друг. Взойдет она, твоя звезда… пленительного счастья.

– Трепло, – весело рассмеялся Дмитрий, хлопнув ладонью по плечу друга.

* * *

В этот раз занятие проходило довольно скучно, и даже Эдик, этот постоянный возмутитель спокойствия, помалкивал. Вырезая из парафиновой заготовки модель цветочного вазона, он время от времени посматривал на грустное лицо Лиды, молча стоявшей возле окна.

Остальные дети тоже мастерили малые архитектурные формы – одни, как Эдик, из парафина, другие из привычного пластилина, третьи лепили папье-маше.

Рите Кошкиной никак не удавалось вырезать подвесное кашпо. Она уже третий раз нагревала на спиртовке парафин, скатывала из него шар, ждала, пока застынет, и вновь приступала к вырезанию.

– Ах! – вскрикнула на всю мастерскую Рита. – Опять сломала!

Все посмотрели в ее сторону – кто с сочувствием, кто равнодушно… Ева злорадно хмыкнула и отвернулась. Ее садовая скамейка из папье-маше, сделанная в стиле рококо, ждала завершающей стадии – покраски. Она даже придумала свою фишку – наклеить на скамейку стразы. Но это будет потом, в самом конце, чтобы никто не украл ее идею.

– Кошкина, кончай реветь! – раздался мальчишеский голос.

Лида очнулась от своих мыслей и посмотрела на ребят. Эдуард стоял возле плачущей Риты и вертел в руках ее поделку.

– В чем дело, Эдик? – резко спросила Лида. – Почему Рита плачет?

– Я только посмотрел, – пожал плечами паренек. – Стоит ли реветь из-за такой ерунды!

– Какой ерунды? – не поняла Лида и пошла разбираться.

– Я… я… – начала Рита и вдруг зарыдала, не в силах держать в себе свое горе.

– Так, что тут у нас?

Лида взяла из рук Эдика неудавшееся кашпо и осмотрела его со всех сторон.

– Можно частями нагревать, наплавлять сломанные детали – и все, – высказался нетерпеливый Эдик.

– Точняк! – поддержал друга Андрей. – А она зачем-то всю форму плавит. Десять раз уже переплавила. Плавильщица, блин!

– Андрей! – прикрикнула на него Лида. – Опять ты это слово произносишь? Сколько тебе говорить?

Мальчик обиженно насупился, склонился над своей поделкой.

– Им как лучше хочешь, а они… дуры… – проворчал Эдик и, сунув руки в карманы брюк, насвистывая, вернулся на свое место.

Огорошенная выходкой Эдуарда, Лида стояла среди мастерской и тупо смотрела на Ритиного парафинового уродца.

– Лидия Петровна, – всхлипывая, пропищала Рита, – я больше не хочу делать малую архитектурную форму.

– Как это? – пришла в себя Лида. – Что значит не хочу? Какой ты дизайнер, если не освоишь этот раздел? Нет-нет! Так нельзя. Давайте воспитывать волю.

Она прошла к своему столу, взяла лежащий на нем кусок воска и вернулась к Рите.

– Вот, возьми. Он более податлив и пластичен, чем хрупкий парафин. Попробуй из него. Но только не кашпо, а вазон, в стиле Итальянского возрождения. Помнишь, мы рисовали?

– Угу, – улыбнулась девочка, вытирая слезы кулачком.

– Ну и прекрасно, – тоже улыбнулась Лида и пошла мимо рабочих столов, чтобы посмотреть на работу учеников.

– Ева, у тебя скамейка из эпохи рококо?

– Да.

– А почему ты красишь ее густым ультрамарином? Больше подойдет розовый.

– А я хочу ультрамариновый, – капризно выпятила губки Ева.

– Ладно. Но я бы сделала более прозрачный, светлый тон.

– Мне этот нравится, – упрямо настаивала девочка.

Решив, что спорить в этом случае не педагогично, Лида повернулась к Кате:

– А у тебя как дела, Катюша?

Порозовев, Катя убрала руки от своего детища, и Лида мысленно ахнула. Фонтан, вылепленный из пластилина в виде лилии, поражал тонкостью и законченностью формы. Девочка придала каждому лепестку натуральную форму, играя плоскостями, как настоящий скульптор.

Дети сгрудились возле Катиной лилии, по-ребячьи непосредственно выражая восхищение.

– Ну ты, Ковалева, бест! Донателло отдыхает! – высказался Андрей.

– Какой Донателло! – возразил Эдик. – Роден!

– Как настоящая, – похвалила Рита.

– Такую уж точно на городскую выставку возьмут, – завистливо вздохнула Полина.

– Подумаешь! – фыркнула Ева и первая вернулась на свое место.

Она вынула из бархатной коробочки стразы и начала приклеивать их к своей скамейке.

А Лида сидела за столом, смотрела на ребят и размышляла о превратностях жизни.

Мир сложен и непостижим. Все в нем перепуталось, сплелось в клубок из доброго и злого, большого и малого, главного и второстепенного. Попробуй разберись, найди нужную нить.

Да что там мир! Человек – тайна за семью печатями. Что ни личность, то загадка.

Вот ее ребята – все перед ней как на ладони. Но это только кажется. К примеру, взять того же Эдика. Несомненно, талантлив, умен, но почему не проходит ни одного занятия, чтобы из-за него не возник пусть самый пустяковый, но все же конфликт.

Инна Ивановна тоже говорила, что назрел конфликт…

Внезапно Лиду обожгла догадка. Нет, не может быть, гнала она от себя навязчивую мысль. Но та уже гвоздем сидела в голове, не отпускала ни на минуту.

Занятие подходило к концу. Ребята наводили порядок на рабочем месте, составляли на стеллажи инструмент и поделки.

Последней мастерскую покинула Ева. Она попрощалась с Лидой, которая в этот момент мыла под краном руки.

– До свиданья, – машинально сказала Лида, по-прежнему сосредоточенная на своей мысли.

Она закрыла на ключ мастерскую и пошла в кабинет Инны Ивановны. Ей срочно понадобился домашний адрес одного из учеников.

* * *

Улица, где жили Гурины, находилась в трех кварталах от дома творчества. Проехав на троллейбусе две остановки, Лида вышла в незнакомом районе и не без труда нашла дом под номером двенадцать. Это было довольно старое семиэтажное здание с покатой железной крышей и крохотными балкончиками, но на двери, как полагается, стоял кодовый замок. Набрав номер квартиры и нажав кнопку вызова, Лида услышала в динамике низкий женский голос:

– Эдик, ты?

– Нет, это не Эдик. Я его преподаватель. Из дома творчества.

– А-а. Проходите, открываю.

Слава богу, квартира была на первом этаже. Лида боялась лифтов, особенно в чужих домах.

Едва она поднялась на площадку, как справа открылась дверь.

– Это вы к нам? – задала вопрос седая женщина в сиреневом теплом халате. – Здравствуйте.

– Добрый вечер, – натянуто улыбнулась Лида.

– Проходите.

В тесной прихожей, заставленной какими-то случайными вещами, горела тусклая лампочка, из кухни доносился запах жареной картошки.

Сняв обувь, Лида прошла следом за хозяйкой в большую комнату. Скромные размеры не позволяли назвать ее просторной, но так уж заведено у многих – называть гостиную большой комнатой. Бедность обстановки, вынырнувшей из прошлого столетия, бросалась в глаза. Старенькая стенка, пара потертых кресел, диван-кровать, видавший виды раздвижной стол, ковер из синтетики и люстра из пяти матовых стеклянных конусов – вот и весь интерьер.

– Присаживайтесь, – с достоинством сказала женщина. – Я слушаю вас.

– А Эдик дома?

– Он ушел в магазин.

Лиду удивило, что двенадцатилетнего ребенка отправили в магазин в темное время суток – за окном уже сгустились сумерки.

– Меня зовут Лидия Петровна, – спохватилась Лида. – Я преподаю дизайн.

– Очень приятно. Анна Тимофеевна, бабушка Эдуарда.

– Извините, пожалуйста, а родители мальчика на работе?

По лицу Анны Тимофеевны пробежала тень. Она прищурилась, пристально оглядела Лиду и сказала непонятное:

– Ну, конечно. Вы ведь не из школы. Откуда вам знать. А он гордый, жаловаться не привык.

Растерянное выражение на лице непрошеной гостьи смягчило пожилую женщину, потеплевшим голосом она позвала Лиду в другую комнату.