Текст книги "Николка Персик. Аня в Стране чудес"

Глава 9. Повесть Чепупахи

«Ты не можешь себе представить, как я рада видеть тебя, моя милая деточка!» – сказала Герцогиня, ласково взяв Аню под руку.

Ане было приятно найти ее в таком благодушном настроении. Она подумала, что это, вероятно, перец делал ее такой свирепой тогда, в кухне.

«Когда я буду герцогиней, – сказала она про себя (не очень, впрочем, на это надеясь), – у меня в кухне перца вовсе не будет. Суп без перца и так хорош. Быть может, именно благодаря перцу люди становятся так вспыльчивы, – продолжала она, гордясь тем, что нашла новое правило. – А уксус заставляет людей острить, а лекарства оставляют в душе горечь, а сладости придают мягкость нраву. Ах, если б люди знали эту последнюю истину! Они стали бы щедрее в этом отношении…»

Аня так размечталась, что совершенно забыла присутствие Герцогини и вздрогнула, когда около самого уха услыхала ее голос.

«Ты о чем-то думаешь, моя милочка, и потому молчишь. Я сейчас не припомню, какая мораль этого, но, вероятно, вспомню через минуточку».

«Может быть, и нет морали», – заметила было Аня.

«Стой, стой, деточка, – сказала Герцогиня, – у всякой вещи есть своя мораль – только нужно ее найти».

И она, ластясь к Ане, плотнее прижалась к ее боку.

Такая близость не очень нравилась Ане: во-первых, Герцогиня была чрезвычайно некрасива, а во-вторых, подбородок ее как раз приходился Ане к плечу, и это был острый, неудобный подбородок. Однако Ане не хотелось быть невежливой, и поэтому она решилась терпеть.

«Игра идет теперь немного глаже», – сказала она, чтобы поддержать разговор.

«Сие верно, – ответила Герцогиня, – и вот мораль этого: любовь, любовь, одна ты вертишь миром!»

«Кто-то говорил, – ехидно шепнула Аня, – что мир вертится тогда, когда каждый держится своего дела».

«Ну что ж, значенье более или менее то же, – сказала Герцогиня, вдавливая свой остренький подбородок Ане в плечо. – И мораль этого: слова есть – значенье темно иль ничтожно[89]89
  Отсылка к стихотворению М. Ю. Лермонтова «Есть речи – значенье / Темно иль ничтожно…» (1839).


[Закрыть]».

«И любит же она из всего извлекать мораль!» – подумала Аня.

«Я чувствую, ты недоумеваешь, отчего это я не беру тебя за талию, – проговорила Герцогиня после молчанья. – Дело в том, что я не уверена в характере твоего фламинго. Произвести ли этот опыт?»

«Он может укусить», – осторожно ответила Аня, которой вовсе не хотелось, чтобы опыт был произведен.

«Справедливо, – сказала Герцогиня, – фламинго и горчица – оба кусаются. Мораль: у всякой пташки свои замашки».

«Но ведь горчица – не птица», – заметила Аня.

«И то, – сказала Герцогиня. – Как ясно ты умеешь излагать мысли!»

«Горчица – ископаемое, кажется», – продолжала Аня.

«Ну конечно, – подхватила Герцогиня, которая, по-видимому, готова была согласиться с Аней, что бы та ни сказала. – Тут недалеко производятся горчичные раскопки. И мораль этого: не копайся!»

«Ах, знаю! – воскликнула Аня, не слушая. – Горчица – овощ. Не похожа на овощ, а все-таки овощ».

«Я совершенно такого же мненья, – сказала Герцогиня. – Мораль: будь всегда сама собой. Или проще: не будь такой, какой ты кажешься таким, которым кажется, что такая, какой ты кажешься, когда кажешься не такой, какой была бы, если б была не такой».

«Я бы лучше поняла, если б могла это записать, – вежливо проговорила Аня. – А так я не совсем услежу за смыслом ваших слов».

«Это ничто по сравнению с тем, что я могу сказать», – самодовольно ответила Герцогиня.

«Ах, не трудитесь сказать длиннее!» – воскликнула Аня.

«Тут не может быть речи о труде, – сказала Герцогиня. – Дарю тебе все, что я до сих пор сказала».

«Однако подарок! – подумала Аня. – Хорошо, что на праздниках не дарят такой прелести». Но это сказать громко она не решилась.

«Мы опять задумались?» – сказала Герцогиня, снова ткнув остреньким подбородком.

«Я вправе думать», – резко ответила Аня, которая начинала чувствовать раздраженье.

«Столько же вправе, сколько свиньи вправе лететь, и мор…»

Тут, к великому удивлению Ани, голос Герцогини замолк, оборвавшись на любимом слове, и рука, державшая ее под руку, стала дрожать. Аня подняла голову: перед ними стояла Королева и, скрестив руки, насупилась, как грозовая туча.

«Прекрасная сегодня погодка, Ваше Величество», – заговорила Герцогиня тихим, слабым голосом.

«Предупреждаю! – грянула Королева, топнув ногой. – Или ты, или твоя голова сию минуту должны исчезнуть. Выбирай!»

Герцогиня выбрала первое и мгновенно удалилась.

«Давай продолжать игру», – сказала Королева, обратившись к Ане. И Аня была так перепугана, что безмолвно последовала за ней по направлению к крокетной площадке. Остальные гости, воспользовавшись отсутствием Королевы, отдыхали в тени деревьев. Однако как только она появилась, они поспешили вернуться к игре, причем Королева вскользь заметила, что, будь дальнейшая задержка, она их всех казнит.

В продолжение всей игры Королева не переставая ссорилась то с одним, то с другим и орала: «Отрубить ему голову». Приговоренного уводили солдаты, которые при этом должны были, конечно, переставать быть дугами, так что не прошло и полчаса, как на площадке не оставалось более ни одной дужки и уже все игроки, кроме королевской четы и Ани, были приговорены к смерти.

Тогда, тяжело переводя дух, Королева обратилась к Ане:

«Ты еще не была у Чепупахи?»

«Нет, – ответила Аня. – Я даже не знаю, что это».

«Это то существо, из которого варится поддельный черепаховый суп», – объяснила Королева.

«В первый раз слышу!» – воскликнула Аня.

«Так пойдем, – сказала Королева. – Чепупаха расскажет тебе свою повесть».

Они вместе удалились, и Аня успела услышать, как Король говорил тихим голосом, обращаясь ко всем окружающим: «Вы все прощены».

«Вот это хорошо», – подумала Аня. До этого ее очень угнетало огромное число предстоящих казней.

Вскоре они набрели на Грифа, который спал на солнцепеке.

«Встать, лежебока! – сказала Королева. – Изволь проводить барышню к Чепупахе, и пусть та расскажет ей свою повесть. Я должна вернуться, чтобы присутствовать при нескольких казнях, которые я приказала привести в исполнение немедленно».

И она ушла, оставив Аню одну с Грифом.

С виду животное это казалось пренеприятным, но Аня рассудила, что все равно, с кем быть – с ним или со свирепой Королевой.

Гриф сел и протер глаза. Затем смотрел некоторое время вслед Королеве, пока та не скрылась, и тихо засмеялся.

«Умора!» – сказал Гриф не то про себя, не то обращаясь к Ане.

«Что умора?» – спросила Аня.

«Да вот она, – ответил Гриф, потягиваясь. – Это, знаете ль, все ее воображенье: никого ведь не казнят. Пойдем!»

«Все тут говорят – пойдем! Никогда меня так не туркали, никогда!»

Спустя несколько минут ходьбы они увидели вдали Чепупаху, которая сидела грустная и одинокая на небольшой скале. А приблизившись, Аня расслышала ее глубокие, душу раздирающие вздохи. Ей стало очень жаль ее.

«Какая у нее печаль?» – спросила она у Грифа, и Гриф отвечал почти в тех же словах, что и раньше:

«Это все ее воображенье. У нее, знаете, никакого и горя нет!»

Они подошли к Чепупахе, которая посмотрела на них большими телячьими глазами, полными слез, но не проронила ни слова.

«Вот эта барышня, – сказал Гриф, – желает услышать твою повесть».

«Я все ей расскажу, – ответила Чепупаха глубоким, гулким голосом. – Садитесь вы оба сюда и молчите, пока я не кончу».

Сели они, и наступило довольно долгое молчанье. Аня подумала: «Я не вижу, как она может кончить, если не начнет». Но решила терпеливо ждать.

«Некогда, – заговорила наконец Чепупаха, глубоко вздохнув, – я была настоящая черепаха».

Снова долгое молчанье, прерываемое изредка возгласами Грифа – хкрр, хкрр… – и тяжкими всхлипами Чепупахи.

Аня была близка к тому, чтобы встать и сказать: «Спасибо, сударыня, за ваш занимательный рассказ», но все же ей казалось, что должно же быть что-нибудь дальше, и потому она оставалась сидеть смирно и молча ждала.

«Когда мы были маленькие, – соизволила продолжать Чепупаха, уже спокойнее, хотя все же всхлипывая по временам, – мы ходили в школу на дне моря. У нас был старый, строгий учитель, мы его звали Молодым Спрутом».

«Почему же вы звали его молодым, если он был стар?» – спросила Аня.

«Мы его звали так потому, что он всегда был с прутиком, – сердито ответила Чепупаха. – Какая вы, право, тупая!»

«Да будет вам, стыдно задавать такие глупые вопросы!» – добавил Гриф. И затем они оба молча уставились на бедняжку, которая готова была провалиться сквозь землю. Наконец Гриф сказал Чепупахе:

«Валяй, старая! А то никогда не окончишь».

И Чепупаха опять заговорила:

«Мы ходили в школу на дне моря – верьте не верьте…»

«Я не говорила, что не верю», – перебила Аня.

«Говорили», – сказала Чепупаха.

«Прикуси язык», – добавил Гриф, не дав Ане возможности возразить. Чепупаха продолжала:

«Мы получали самое лучшее образованье – мы ходили в школу ежедневно».

«Я это тоже делала, – сказала Аня. – Нечего вам гордиться этим».

«А какие были у вас предметы?» – спросила Чепупаха с легкой тревогой.

«Да всякие, – ответила Аня, – география, французский…»

«И поведенье?» – осведомилась Чепупаха.

«Конечно нет!» – воскликнула Аня.

«Ну так ваша школа была не такая хорошая, как наша, – сказала Чепупаха с видом огромного облегченья. – У нас, видите ли, на листке с отметками стояло между прочими предметами и “поведенье”».

«И вы прошли это?» – спросила Аня.

«Плата за этот предмет была особая, слишком дорогая для меня, – вздохнула Чепупаха. – Я проходила только обычный курс».

«Чему же вы учились?» – полюбопытствовала Аня.

«Сперва, конечно, – чесать и питать. Затем были четыре правила арифметики: служенье, выметанье, уморженье и пиленье».

«Я никогда не слышала об уморженьи, – робко сказала Аня. – Что это такое?»

Гриф удивленно поднял лапы к небу.

«Крота можно укротить?» – спросил он.

«Да… как будто можно», – ответила Аня неуверенно.

«Ну так, значит, и моржа можно уморжить, – продолжал Гриф. – Если вы этого не понимаете, вы просто дурочка».

Аня почувствовала, что лучше переменить разговор. Она снова обратилась к Чепупахе:

«Какие же еще у вас были предметы?»

«Много еще, – ответила та. – Была, например, лукомория, древняя и новая, затем – арфография (это мы учились на арфе играть), затем делали мы гимнастику. Самое трудное было – язвительное наклонение».

«На что это было похоже?» – спросила Аня.

«Я не могу сама показать, – сказала Чепупаха. – Суставы мои утратили свою гибкость. А Гриф никогда этому не учился».

«Некогда было, – сказал Гриф. – Я ходил к другому учителю – к Карпу Карповичу».

«Я никогда у него не училась, – вздохнула Чепупаха. – Он, говорят, преподавал Ангельский язык».

«Именно так, именно так», – проговорил Гриф, в свою очередь вздохнув. И оба зверя закрылись лапками.

«А сколько в день у вас было уроков?» – спросила Аня, спеша переменить разговор.

«У нас были не уроки, а укоры, – ответила Чепупаха. – Десять укоров в первый день, девять – в следующий и так далее».

«Какое странное распределенье!» – воскликнула Аня.

«Поэтому они и назывались укорами – укорачивались, понимаете?» – заметил Гриф.

Аня подумала над этим. Потом сказала:

«Значит, одиннадцатый день был свободный?»

«Разумеется», – ответила Чепупаха.

«А как же вы делали потом, в двенадцатый день?» – с любопытством спросила Аня.

«Ну, довольно об этом! – решительным тоном перебил Гриф. – Расскажи ей теперь о своих играх».

Глава 10. Омаровая кадриль

Чепупаха глубоко вздохнула и плавником стерла слезу. Она посмотрела на Аню и попыталась говорить, но в продолжение двух-трех минут ее душили рыданья.

«Совсем будто костью подавилась!» – заметил Гриф, принимаясь ее трясти и хлопать по спине. Наконец к Чепупахе вернулся голос. И, обливаясь слезами, она стала рассказывать:

«Может быть, вы никогда не жили на дне моря (“Не жила”, – сказала Аня), и, может быть, вас никогда даже не представляли Омару. (Аня начала было: “Я как-то попроб…” – но осеклась к сказала: “Нет, никогда!”) Поэтому вы просто не можете себе вообразить, что это за чудесная штука – Омаровая кадриль».

«Да, никак не могу, – ответила Аня. – Скажите, что это за танец?»

«Очень просто, – заметил Гриф. – Вы, значит, сперва становитесь в ряд на морском берегу…»

«В два ряда! – крикнула Чепупаха. – Моржи, черепахи и так далее. Затем, очистив место от медуз (“Это берет некоторое время”, – вставил Гриф), вы делаете два шага вперед…»

«Под руку с омаром», – крикнул Гриф.

«Конечно», – сказала Чепупаха.

«Два шага вперед, кланяетесь, меняетесь омарами и назад в том же порядке», – продолжал Гриф.

«Затем, знаете, – сказала Чепупаха, – вы закидываете…»

«Омаров», – крикнул Гриф, высоко подпрыгнув.

«Как можно дальше в море…»

«Плаваете за ними», – взревел Гриф.

«Вертитесь кувырком в море», – взвизгнула Чепупаха, неистово скача.

«Меняетесь омарами опять», – грянул Гриф.

«И назад к берегу – и это первая фигура», – сказала Чепупаха упавшим голосом, и оба зверя, все время прыгавшие как сумасшедшие, сели опять очень печально и тихо и взглянули на Аню.

«Это, должно быть, весьма красивый танец», – робко проговорила Аня.

«Хотели ли бы вы посмотреть?» – спросила Чепупаха.

«С большим удовольствием», – сказала Аня.

«Иди, давай попробуем первую фигуру, – обратилась Чепупаха к Грифу. – Мы ведь можем обойтись без омаров. Кто будет петь?»

«Ты пой, – сказал Гриф. – Я не помню слов».

И вот они начали торжественно плясать вокруг Ани, изредка наступая ей на ноги, когда подходили слишком близко, и отбивая такт огромными лапами, между тем как Чепупаха пела очень медленно и уныло:

 
«Ты не можешь скорей подвигаться? –
Обратилась к Улитке Треска. –
Каракатица катится сзади,
Наступая на хвост мне слегка.
Увлекли черепахи омаров
И пошли выкрутасы писать.
Мы у моря тебя ожидаем,
Приходи же и ты поплясать.
Ты не хочешь, скажи, ты не хочешь,
Ты не хочешь, скажи, поплясать?
Ты ведь хочешь, скажи, ты ведь хочешь,
Ты ведь хочешь, скажи, поплясать?
 
 
Ты не знаешь, как будет приятно,
Ах, приятно! – когда в вышину
Нас подкинут с омарами вместе
И – бултых! – в голубую волну!»
«Далеко, – отвечает Улитка, –
Далеко ведь нас будут бросать.
Польщена, говорит, предложеньем,
Но прости, мол, не тянет плясать.
Не хочу, не могу, не хочу я,
Не могу, не хочу я плясать.
Не могу, не хочу, не могу я,
Не хочу, не могу я плясать».
 
 
Но чешуйчатый друг возражает:
«Отчего ж не предаться волне?
Этот берег ты любишь, я знаю,
Но другой есть – на той стороне.
Чем от берега этого дальше,
Тем мы ближе к тому, так сказать,
Не бледней, дорогая Улитка,
И скорей приходи поплясать.
Ты не хочешь, скажи, ты не хочешь,
Ты не хочешь, скажи, поплясать?
Ты ведь хочешь, скажи, ты ведь хочешь,
Ты ведь хочешь, скажи, поплясать?»
 

«Спасибо, мне этот танец очень понравился, – сказала Аня, довольная, что представленье кончено. – И как забавна эта песнь о треске».

«Кстати, начет трески, – сказала Чепупаха. – Вы, конечно, знаете, что это такое».

«Да, – ответила Аня, – я ее часто видела во время обеда».

«В таком случае, если вы так часто с ней обедали, то вы знаете, как она выглядит?» – продолжала Чепупаха.

«Кажется, знаю, – проговорила Аня задумчиво. – Она держит хвост во рту и вся облеплена крошками».

«Нет, крошки тут ни при чем, – возразила Чепупаха. – Крошки смыла бы вода. Но действительно, хвост у нее во рту, и вот почему. – Тут Чепупаха зевнула и прикрыла глаза. – Объясни ей причину и все такое», – обратилась она к Грифу.

«Причина следующая, – сказал Гриф. – Треска нет-нет да и пойдет танцевать с омарами. Ну и закинули ее в море. А падать было далеко. А хвост застрял у нее во рту. Ну и не могла его вынуть. Вот и все».

Аня поблагодарила:

«Это очень интересно. Я никогда не знала так много о треске».

«Я могу вам еще кое-что рассказать, если хотите, – предложил Гриф. – Знаете ли вы, например, откуда происходит ее названье?»

«Никогда об этом не думала, – сказала Аня. – Откуда?»

«Она трещит и трескается», – глубокомысленно ответил Гриф.

Аня была окончательно озадачена.

«Трескается, – повторила она удивленно. – Почему?»

«Потому что она слишком много трещит», – объяснил Гриф.

«Я думала, что рыбы немые», – шепнула Аня.

«Как бы не так, – воскликнул Гриф. – Вот есть, например, белуга. Та прямо ревет. Оглушительно».

«Раки тоже кричат, – добавила Чепупаха. – Особенно когда им показывают, где зимовать. При этом устраиваются призрачные гонки».

«Отчего призрачные?» – спросила Аня.

«Оттого, что приз рак выигрывает», – ответила Чепупаха.

Аня собиралась еще спросить что-то, но тут вмешался Гриф.

«Расскажите-ка нам о ваших приключеньях», – сказал он.

«Я могу вам рассказать о том, что случилось со мной сегодня, – начала Аня. – О вчерашнем же нечего говорить, так как вчера я была другим человеком».

«Объяснитесь!» – сказала Чепупаха.

«Нет, нет! Сперва приключенья, – нетерпеливо воскликнул Гриф. – Объясненья всегда занимают столько времени».

И Аня стала рассказывать о<бо> всем, что она испытала с того времени, как встретила Белого Кролика. Сперва ей было страшновато – оба зверя придвигались так близко, выпучив глаза и широко разинув рты, – но потом она набралась смелости. Слушатели ее сидели совершенно безмолвно, и только когда она дошла до того, как Гусеница заставила ее прочитать «Скажи-ка, дядя…» и как вышло совсем не то, – только тогда Чепупаха со свистом втянула воздух и проговорила:

«Как это странно!»

«Прямо скажу – странно», – подхватил Гриф.

«Я бы хотела, чтобы она и теперь прочитала что-нибудь наизусть. Скажи ей начать!»

И Чепупаха взглянула на Грифа, словно она считала, что ему дана известная власть над Аней.

«Встаньте и прочитайте “Как ныне сбирается…”», – сказал Гриф.

«Как все они любят приказывать и заставлять повторять уроки! – подумала Аня. – Не хуже, чем в школе!»

Однако она встала и стала читать наизусть, но голова ее была так полна Омаровой кадрилью, что она едва знала, что говорить, и слова были весьма любопытны:

 
^{Как дыня, вздувается вещий Омар.
«Меня, – говорит он, – ты бросила в жар;
Ты кудри мои вырываешь и ешь,
Осыплю я перцем багровую плешь».
«Омар! Ты порою смеешься, как еж,
Акулу акулькой с презреньем зовешь;
Когда же и вправду завидишь акул,
Ложишься ничком под коралловый стул».}
 

«Это звучит иначе, чем то, что я учил в детстве», – сказал Гриф.

«А я вообще никогда ничего подобного не слышала, – добавила Чепупаха. – Мне кажется, это необыкновенная ерунда».

Аня сидела молча. Она закрыла лицо руками и спрашивала себя, станет ли жизнь когда-нибудь снова простой и понятной.

«Я требую объясненья», – заявила Чепупаха.

«Она объяснить не может, – поспешно вставил Гриф и обратился к Ане: – Продолжай!»

«Но как же это он прячется под стул, – настаивала Чепупаха. – Его же все равно было бы видно между ножками стула».

«Я ничего не знаю», – ответила Аня. Она вконец запуталась и жаждала переменить разговор.

«Продолжай! – повторил Гриф. – Следующая строфа начинается так: “Скажи мне, кудесник…”»

Аня не посмела ослушаться, хотя была уверена, что опять слова окажутся не те, и продолжала дрожащим голосом:

 
«Я видел, – сказал он, – как, выбрав лужок,
Сова и пантера делили пирог:
Пантера за тесто, рыча, принялась,
Сове же на долю тарелка пришлась.
Окончился пир – и сове, так и быть,
Позволили ложку в карман положить.
Пантере же дали и вилку, и нож.
Она зарычала и съела – кого ж?»
 

«Что толку повторять такую белиберду? – перебила Чепупаха. – Как же я могу знать, кого съела пантера, если мне не объясняют. Это головоломка какая-то!»

«Да, вы уж лучше перестаньте», – заметил Гриф, к великой радости Ани.

«Не показать ли вам вторую фигуру Омаровой кадрили? – продолжал он. – Или же вы хотели бы, чтобы Чепупаха вам что-нибудь спела?»

«Пожалуйста, спойте, любезная Чепупаха», – взмолилась Аня так горячо, что Гриф даже обиделся.

«Гм! У всякого свой вкус! Спой-ка ей, матушка, “Черепаховый суп”».

Чепупаха глубоко вздохнула и, задыхаясь от слез, начала петь следующее:

 
Сказочный суп – ты зелен и прян.
Тобой наполнен горячий лохан!
Кто не отведает? Кто так глуп?
Суп мой вечерний, сказочный суп,
Суп мой вечерний, сказочный суп!
    Ска-азочный су-уп,
    Ска-азочный су-уп,
    Су-уп мой вечерний,
    Ска-азочный, ска-азочный суп!
Сказочный суп – вот общий клич!
Кто предпочтет рыбу или дичь?
Если б не ты, то, право, насуп –
Ился бы мир, о, сказочный суп!
Сбился бы мир, о, сказочный суп!
    Ска-азочный су-уп,
    Ска-азочный су-уп,
    Су-уп, мой вечерний,
    Ска-азочный, ска-азочный СУП!
 

«Снова припев!» – грянул Гриф, и Чепупаха принялась опять петь, как вдруг издали донесся крик: «Суд начинается!»

«Скорей!» – взвизгнул Гриф и, схватив Аню за руку, понесся по направлению крика, не дожидаясь конца песни.

«Кого судят?» – впопыхах спрашивала Аня, но Гриф только повторял: «Скорей!» – и все набавлял ходу. И все тише и тише звучали где-то позади обрывки унылого припева:

 
Су-уп мой вечерний,
Ска-азочный, ска-азочный суп!