Текст книги "Квартира в Париже"

– Как давно вы здесь работаете? – спросил он, когда я мыла каменный пол у лестницы.

– Давно, месье. – И звякнула шваброй о ведро.

– А как вы устроились сюда? Давайте сюда – я помогу. – Он понес за меня тяжелое ведро с водой через весь коридор.

– Сначала в Париж приехала моя дочь. А уж я следом за ней.

– Зачем она приехала в Париж?

– Все это было так давно, месье.

– И все же интересно послушать.

Это заставило меня присмотреться к нему повнимательнее. Мне показалось, что я уже сказала ему достаточно. Этому чужаку. Не слишком ли он добр, не слишком ли любопытен? Чего он хотел от меня?

Я осторожно ответила:

– Это не очень интересно. Возможно, как-нибудь в другой раз, месье. Мне нужно работать дальше. Но спасибо за вашу помощь.

– Конечно, не буду вас задерживать.

Столько лет моя незначительность и незаметность были маской, за которой я пряталась. И все это время я старалась не ворошить прошлое. Побороть стыд. Как я уже говорила, в этой работе достоинство утрачивается. Но не стыд.

Но он увидел меня. Это любопытство, эти вопросы: впервые за долгое время я почувствовала, что меня видят. И я, дурочка, купилась.

Эта девчонка. Нужно вынудить ее поскорее уйти, прежде чем она поймет, что все не так, как кажется.

Возможно, я смогу убедить ее уехать.

ДЖЕСС

После безмолвия дома, странно снова оказаться среди людей, шума, уличного движения. К тому же, это сбивает с толку, потому что я до сих пор не знаю, где нахожусь, и как все эти дороги соединяются друг с другом. Я быстро сверяюсь с картой на телефоне, чтобы не транжирить трафик. Кафе, где я встречаюсь с этим парнем, Тео, расположено на другом конце города, по ту сторону реки, поэтому я решаю поехать на метро, хотя и придется разменять еще одну позаимствованную у Бена купюру.

Мне кажется, что чем дальше я удаляюсь от квартиры, тем легче дышится. Будто часть меня почуяла запах свободы и никогда не вернется в это место, хотя я понимаю, что сделать это придется.

Я иду по мостовым, мимо переполненных уличных кафе с плетеными стульями, люди болтают, курят за бокалом вина. Я прохожу мимо старой деревянной ветряной мельницы, выглядывающей из-за живой изгороди, и задаюсь вопросом, что, черт возьми, она делает в центре города, да еще и в чьем-то саду. Торопливо спускаюсь по каменным ступеням, мне приходится обходить парня, спящего в крепости из промокших картонных коробок; я подкидываю ему пару евро. После я пробегаю пару приятных скверов, они выглядят почти одинаково, за исключением того, что в центре одного старики играют в нечто похожее на петанк, а в другом – карусель с полосатым тентом, где дети веселятся верхом на изукрашенных лошадях и рыбах.

Оказавшись на людной улице, у станции метро, я чувствую напряжение, будто что-то вот-вот произойдет. Что-то витает в воздухе – а нюх на неприятности у меня отличный. И надо же, я замечаю три полицейских фургона, припаркованных на обочине. Мельком вижу, как мужчины сидят внутри в шлемах и бронежилетах. Инстинктивно я опускаю голову.

Следую за потоком людей под землей. Я застреваю в турникете, потому что забываю вынуть маленький бумажный билет; я не знаю, как открыть двери в прибывшем поезде, поэтому парню рядом приходится придержать их, чтобы поезд не тронулся без меня. Все это заставляет меня чувствовать себя невежественным туристом, которых я терпеть не могу: невежество – опасная вещь, оно делает тебя уязвимым.

Когда я стою в переполненном, вонючем, душном вагоне, у меня возникает ощущение, что за мной наблюдают. Я оглядываюсь: группа подростков висит на поручнях, они словно вышли из скейт-парка девяностых; молодая женщина в кожаной куртке; несколько женщин в возрасте с крошечными собачками и тележками с продуктами; группа странно одетых людей с горнолыжными очками на голове и банданами на шеях; один из них несет нарисованный плакат. Но ничего явно подозрительного; когда мы подъезжаем к следующей остановке, заходит мужчина с аккордеоном и загораживает мне половину вагона.

Самый быстрый путь, по-видимому, лежит через Люксембургский сад. На город уже опустились сиреневые сумерки, но еще не совсем темно. Под ногами шелестят листья, те, что не успели сгрести в огромные светящиеся оранжевые пирамиды; ветви деревьев почти голые. Пустая сцена, закрытое кафе, сложенные в стопку стулья. И снова возникает ощущение, что за мной наблюдают, следят: я будто чувствую давление чьего-то пристального взгляда. Но каждый раз, оборачиваясь, вижу, что за мной никого нет.

Потом я вижу его. Бена. Он проносится мимо меня вместе с другим парнем. Какого черта? Наверняка он заметил меня: почему же не остановился?

– Бен! – кричу я, ускоряя шаг. – Бен! – Но он не оглядывается. Я перехожу на бег. Я почти могу разглядеть его, исчезающего в тусклом свете. Вот черт. Я умею многое, только не бегать. – Эй, Бен! Твою мать! – Он не оборачивается, хотя несколько других бегунов косятся на меня. Наконец тяжело дыша, я оказываюсь прямо за ним. Вытянув руку, касаюсь его плеча. Он оборачивается.

Я отшатываюсь. Это не Бен. У него совсем другое лицо: слишком близко посаженные глаза, округлый подбородок. Я ясно вижу, как Бен удивленно вскидывает бровь, будто он действительно стоит передо мной. Ты приняла меня за того парня?

– Qu’est-ce que tu veux?[37]37
  Чего вы хотите? Что вам надо? (фр.)


[Закрыть] – спрашивает незнакомец, он выглядит раздраженным: чего вы хотите?

Я не могу говорить, слишком запыхалась, и к тому же меня парализует неловкость ситуации. Он убегает, крутя пальцем у виска.

Конечно, это не Бен. Когда я смотрю ему вслед, то вижу, что все не так – он и бежит неуклюже, и руки у него нелепо болтаются. Бен никогда не был нелепым. Но меня по-прежнему не покидает тревога, это было все равно, что увидеть привидение.

Кафе «Бель Эпок» выглядит нарядно, сияет праздничными огнями. Столики снаружи переполнены людьми, они болтают и смеются, окна изнутри запотели от тепла сидящих внутри. За углом стоит парень, склонившись над ноутбуком; чутье подсказывает мне, что он-то мне и нужен.

– Тео? – Я чувствую себя так, словно нахожусь на свидании с парнем из «Тиндера». Если бы я еще потрудилась ходить на них и там не толпились бы одни ловеласы и придурки.

Он хмуро смотрит на меня. Темные, давно не стриженные волосы, торчащая борода. Он похож на пирата, который решил переодеться в городскую одежду, в шерстяной джемпер, потертый на вырезе, под объемной курткой.

– Тео? – спрашиваю я снова. – Мы переписывались по поводу Бенджамина Дэниелса. Я – Джесс.

Он кивает. Я выдвигаю маленький металлический стул напротив него. От холода он прилипает к моей руке.

– Не против, если я закурю? – полагаю вопрос был больше риторический, он уже вытащил мятую пачку «Мальборо редс».

– Не вопрос, можно мне одну, спасибо. – Я не могу себе позволить курить, но я так нервничаю, что сигарета мне сейчас не помешает. Пусть даже он мне и не предлагал.

Следующие тридцать секунд он тратит на то, чтобы прикурить сигарету дрянной зажигалкой, бормоча себе под нос: «вот черт» и «давай, сука». Мне кажется, я улавливаю легкий акцент.

– Ты не из Восточного Лондона? – спрашиваю я, думая: может быть, если я снищу его расположение, он будет охотнее помогать. – А откуда именно?

Он вскидывает темную бровь, но не отвечает. Наконец зажигалка вспыхивает, и он затягивается сигаретой, как астматик ингалятором, а после, откинувшись на спинку стула, смотрит на меня. Он высокий, ему неудобно сидеть в маленьком кресле: одна длинная нога перекинута через другую. Те, кто предпочитают грубоватых мужчин, могут посчитать его сексуальным. Но не уверена, что он в моем вкусе – и признаться, я даже немного в шоке от себя: в таких обстоятельствах подумать об этом.

– Итак, – говорит он, прищуриваясь сквозь дым. – Бен? – То, как он произносит имя моего брата, намекает, что не так уж он по нему и горюет. Может быть, вот он, единственный человек, невосприимчивый к обаянию моего братца.

Прежде чем я успеваю ответить, подходит официант, явно недовольный тем, что его заставляют работать. Тео тоже не в восторге из-за необходимости разговаривать с ним по-французски. Он с явным английским акцентом заказывает двойной эспрессо и что-то под названием «Рикар».

Скорее чтобы согреться, я заказываю чашку chocolat chaud[38]38
  Горячий шоколад (фр.).


[Закрыть]. Шесть евро. Предположу, что он заплатит.

– И мне ту же самую штуку, – говорю я официанту.

– Un Ricard?

Я киваю. Официант сутулясь, уходит.

– Мы такое не подавали в «Копакабане», – говорю я.

– Что?

– Ну, в том баре, где я работала. Два дня назад, до этого.

Он опять приподнимает темную бровь.

– Классное название.

– На самом деле, он паршивей некуда. – Но в тот день, когда Извращенец решил показать мне его отвратительный маленький член, это уже было слишком. А еще в этот день я решила, что отомщу этому мерзавцу за все те разы, когда он слишком долго задерживался позади меня и обдавал своим горячим и влажным дыханием мой затылок или «уводил» с дороги, положив мне руки на бедра, или за комментарии, по поводу моей одежды – за все те вещи, которые были не просто «вещами», а заставляли чувствовать себя не в своей тарелке. Другая девушка могла бы уйти и никогда не вернуться. Другая могла бы вызвать полицию. Но я не такая.

– Хорошо, – говорит Тео, – очевидно, у него нет времени на дальнейшую болтовню. – Так почему ты пришла?

– Дело в Бене: он работает на тебя?

– Нет. В наши дни никто ни на кого не работает, по крайней мере в этой сфере. Это жестокий мир, здесь каждый сам за себя. Но да, иногда я заказываю у него рецензии, заметки о путешествиях. Он давно хотел заняться расследованиями. Наверное, ты знаешь. – Я качаю головой. – Вообще-то он должен мне статью о протестах.

– О протестах?

– Да. – Он смотрит на меня так, как будто ему не верится, что я не в курсе. – Люди серьезно взбешены повышением налогов, цен на бензин. Обстановка накаленная… слезоточивый газ, водометы и все такое. Это было во всех новостях. Наверняка ты что-нибудь видела?

– Я здесь только со вчерашнего вечера. – Но потом вспоминаю: – Да, видела автозаки возле станции метро «Пигаль». – Я вспоминаю группу людей в лыжных очках в поезде. – И может быть, нескольких протестующих.

– Да, наверное. Волнения вспыхивают во всех частях города. И Бен собирался написать об этом статью. Но кроме того, он обещал мне так называемую сенсацию, должен был прислать сегодня утром. Он говорил очень загадочно. А в итоге так и не объявился.

Так, это новая версия. Может, это? Бен слишком глубоко копнул? Разозлил кого-то? И ему пришлось это сделать… как это? Сделать ноги? Залечь на дно? Или – я даже не хочу думать о других вариантах.

Приносят напитки: мой горячий шоколад, густой темный напиток в маленьком кувшинчике. Сделав глоток, я закрываю глаза от удовольствия, потому что, хоть он и стоит шесть евро, но это самый лучший гребаный горячий шоколад, который я пробовала в своей жизни.

Тео насыпает в кофе пять пакетиков коричневого сахара, размешивает. Затем делает большой глоток своего «Рикара». Я тоже пробую свой – лакричный вкус, напоминает обо всех липких порциях самбуки, что я делала за стойкой, – их мне покупали клиенты или я попивала тайком тихими вечерами. Я залпом осушила стакан. Тео удивленно поднимает брови.

Я вытираю рот.

– Извини. Мне было это необходимо. У меня выдались реально дерьмовые двадцать четыре часа. Такое дело, Бен исчез. Понимаю, ты ничего о нем не слышал, ну, может, у тебя есть хоть какие-то идеи, где он может быть?

Тео пожимает плечами.

– Не знаю. – Слабая надежда, за которую я до последнего цеплялась, затухает и умирает. – Что значит исчез?

– Прошлой ночью его не было в квартире, хотя он должен был ждать меня. Он не отвечает на звонки, не читает мои сообщения. И есть еще кое-что… – Сглотнув, я рассказываю ему о крови на кошачьей шерсти, пятне отбеливателя, враждебно настроенных соседях. Пока рассказываю, думаю: как до этого дошло? Сидеть здесь с незнакомцем в незнакомом городе и пытаться отыскать своего потерянного брата?

Тео сидит, затягиваясь сигаретой и щурясь на меня сквозь дым, и выражение его лица совсем не меняется. С таким лицом только в покер играть.

– Еще что настораживает, – говорю я, – он живет в этом большом, шикарном доме. Не думаю, что Бен так много зарабатывает своей писаниной, верно? – Судя по одежде Тео, подозреваю, что явно нет.

– Конечно нет. Этим делом не занимаются ради денег.

Потом я вспоминаю еще одну деталь. Странную металлическую карточку, которую забрала из бумажника Бена. Я выуживаю ее из заднего кармана джинсов.

– Я обнаружила это. Тебе что-нибудь говорит?

Он, нахмурившись, изучает золотой фейерверк на карточке.

– Не уверен. Хотя я определенно видел этот символ. Но прямо сейчас не могу вспомнить. Могу я ее взять? Потом верну. – Я неохотно отдаю ее, потому что это одна из немногих вещей, что тянет на подсказку. Он забирает у меня карточку, и в том, как он ее хватает, есть что-то подозрительное. Нетерпение и любопытство… хотя он и прикидывается, что почти незнаком с Беном и не особо печется о его благополучии. Этот Тео точно не тянет на доброго самаритянина. Я не уверена в этом парне на сто процентов. И все же нищим выбирать не приходится.

– И еще кое-что, – вспоминаю я. – Прошлой ночью Бен оставил мне эту голосовую заметку, как раз перед тем как я приехала на Северный вокзал.

Тео забирает у меня телефон. Он проигрывает запись, звучит голос Бена.

– Привет, Джесс…

Странно слышать это снова вот так. Звучит совсем иначе, чем в прошлый раз, как будто это и не Бен вовсе, как будто это уже кто-то другой.

Тео слушает все сообщение, и перед тем как он выключает запись, повисает тяжелое молчание.

– Ты смогла понять, что он говорит в конце?

– Нет – я не расслышала. Прослушала на полной громкости.

Тео поднимает палец. Подожди.

Он лезет в рюкзак у своего кресла – такой же помятый, как и он сам – и вытаскивает пару запутанных наушников.

– Вот так. Они подавляют шум, в них будет погромче. Хочешь один? – Он протягивает мне один наушник.

Я вставляю его в ухо.

Тео увеличивает громкость до максимума и снова нажимает на сообщение.

Мы слушаем знакомую часть записи. Бен говорит мне, когда и где мы встретимся, и так далее и так далее. Но вдруг он замолкает. И теперь я это слышу. То, что казалось потрескиванием, на самом деле было скрипом дерева. Я узнаю этот скрип. Так скрипят двери в квартире.

И после вновь голос Бена – тихий, но все же можно разобрать слова. «Что ты здесь делаешь?» – Затем: – «Какого хрена».

После раздается стон. Даже на такой громкости трудно определить, это чей-то голос или что-то другое – скрип половицы? Потом: тишина.

Меня пробирает дрожь. Я невольно тянусь к Святому Христофору.

Тео снова проигрывает запись. И наконец в третий раз. Вот оно. Вот доказательство. Кто-то был в квартире с Беном в ту ночь, когда он записывал эту голосовую заметку.

Каждый из нас снимает наушник. Мы смотрим друг на друга.

– Да уж, – произносит Тео. – Я бы сказал, что это чертовски странно.

МИМИ

Четвертый этаж

Ее сейчас нет в квартире. Я следила из окна своей спальни. На третьем этаже выключен свет, в комнате темно. На миг мне действительно кажется, что я вижу его, появляющегося из тени. Потом моргаю, и конечно же, там никого нет.

Но это так похоже на него. У него была такая привычка – появляться без предупреждения. Он вел себя точно так же, когда я встретила его во второй раз.

На обратном пути из Сорбонны я зашла в магазин старых виниловых пластинок: «Пеле-Меле». Было очень жарко. У нас, у французов, есть выражение soleil de plomb, означающее, что солнце так же тяжело выносить, как таскать свинец. Тот день идеально подходил под такое описание. Сейчас похолодало, и трудно представить, что это было всего шесть недель назад. В ту пору стояла невыносимая жара: выхлопные газы, потные загорелые туристы, сбившиеся в кучу на тротуарах. Больше всего я ненавижу туристов, и особенно сильно я ненавижу их летом. Неуклюжие, разгоряченные и злые из-за того, что они приехали в город, а не на пляж.

Но в магазине было темно и прохладно. Никаких туристов, потому что снаружи он выглядит таким мрачным и унылым, и именно поэтому он мне так нравится.

– Привет.

Я обернулась.

Это был он. Парень, который только что переехал на третий этаж. Я видела его почти каждый день, когда он проезжал на своей «Веспе» по двору или когда ходил по своей квартире: ставни он никогда не запирал. Но вблизи он выглядел иначе. Я разглядела щетину на подбородке, медные волоски на руках. Увидела, что он носит цепочку на шее, она прячется в вырезе его футболки. Вот этого я почему-то не ожидала: он казался слишком опрятным. Вблизи я уловила резкий запах его пота – звучит отвратительно, но это был чистый перечный запах, а не вонь жареного лука, которую ощущаешь в метро. Он был все-таки зрелый, а не старый, как я сказала Камилле. Но в нем было нечто притягательное. От одного его вида у меня шли мурашки по коже.

– Мими, верно?

Я чуть не выронила пластинку из рук. Он знал мое имя. Он запомнил. Я кивнула, потому что почувствовала, что не могу говорить. Во рту ощущался металлический привкус; возможно, я прикусила язык. Я представила, как между зубами скапливается кровь. Тишину нарушал только жужжащий под потолком вентилятор, вж-вж-вж: словно сердце бьется.

– Я Бен. – Его английское произношение; его прямота. – Мы соседи: я переехал в квартиру на третьем этаже несколько дней назад.

– Je sais[39]39
  Я знаю (фр.).


[Закрыть], – ответила я. Это прозвучало как шепот. Я знаю. Да как же я могла этого не знать.

– Дом такой крутой. Ты его полюбишь. – Я пожала плечами.

– Вся эта история. Все эти любопытные детали: cave, лифт…

– Там есть еще и кухонный лифт, – выпалила я. – Он мне больше всего нравится. – Не знаю, почему мне захотелось с ним поделиться.

Бен наклонился вперед.

– Кухонный лифт? – Он выглядел таким воодушевленным; я кожей ощутила его интерес. – Правда?

– Да. Остался с тех времен, когда дом был hôtel particulier[40]40
  Особняк (фр.).


[Закрыть] – он принадлежал какой-то графине или что-то в этом роде, а внизу, в подвале была кухня. Они отправляли еду и питье наверх, а вниз спускали белье.

– Это потрясающе! Я никогда не видел ничего подобного в реальной жизни. Где? Нет, подожди, не говори мне. Я попытаюсь найти его сам. – Он широко заулыбался. И я поняла, что улыбаюсь в ответ.

Он оттянул воротник своей футболки.

– Господи, какая сегодня жара.

Показался маленький кулон на цепочке.

– Ты носишь Святого Христофора? – выпалила я. Так неожиданно было увидеть маленького золотого святого.

– О! – Он посмотрел на кулон. – Да. Это от моей мамы. Она подарила его, когда я был маленьким. Никогда не снимаю – настолько сжился с ним, что порой забываю, что ношу его. – Я пыталась представить его ребенком и не смогла. Могла представить его только высоким, широкоплечим загорелым. Да, у него были морщины, но они не старили его. Он выглядел интереснее, чем любой из моих знакомых парней. Как будто он бывал в разных местах, что-то видел, что-то делал. Он улыбнулся.

– Я впечатлен, что ты его узнала. Ты католичка?

У меня вспыхнули щеки.

– Мои родители отдали меня в католическую школу. – Католическую школу для девочек. Твой отец надеялся сделать из тебя монахиню, – сказала как-то Камилла. И напялить на тебя пояс верности у него получилось. Большинство людей, как и Камилла, учились в больших лицеях, где разрешено было носить любую одежду, они курили сигареты и неуклюже сосались на улицах во время перемены. А пребывание в таком месте как «Сестры-Служители Сакре-Кёр» кого угодно превратит в полного изгоя. В кого-нибудь из героев из детской книжки «Мадлен»[41]41
  Детская книга французского писателя Людвига Бемельманса.


[Закрыть]. Это значило, что из-за твоей униформы на тебя пялились какие-то придурки в метро и игнорировали все остальные парни. Поэтому ты не могла разговаривать с ними как обычный человек. Именно поэтому отец и выбрал для меня такое заведение.

Конечно, я не все время провела с сестрами в «Сакре-Кёр». Возникла проблема с одним учителем, с молодым мужчиной: мои родители решили, что мне лучше уйти, и последние несколько лет у меня был частный репетитор, что оказалось еще хуже.

Я заметила, как Бенджамин Дэниелс смотрит на пластинку в моих руках.

– «Вельвет Андеграунд», – произносит он. – Люблю их. – Рисунок на лицевой стороне виниловой обложки – работы Энди Уорхола – представлял собой серию картинок, на которых раскрываются красные влажные губы, чтобы высосать колу из соломинки. Внезапно это показалось мне каким-то грязным, и я почувствовала, как мои щеки снова запылали.

– Собираюсь взять это, – сказал он, показывая свою пластинку. – «Йе-Йе-Йес». Они тебе нравятся?

Я пожала плечами.

– Je sais pas. Никогда о них не слышала. – На самом деле, я никогда не слушала «Вельвет Андеграунд». Но мне понравился дизайн; я подумала, не попробовать ли мне скопировать его в свой блокнот для рисования, когда я вернусь домой. И хотя я учусь в Сорбонне, то, чем я действительно хотела бы заниматься (если бы это зависело от меня, а не от моих родителей), – это искусство. Только с карандашом в руках я чувствую себя собой. Только так я могу точно выразить себя.

– Ну… мне пора бежать. – Он скорчил гримасу. – Дедлайны не ждут. – Даже это прозвучало довольно круто: иметь дедлайны. Он журналист; я наблюдала, как он допоздна работал за своим ноутбуком – Но вы же, девчонки, живете на четвертом этаже, верно? Заглянете ко мне? Вместе с твоей соседкой. Как ее имя?

– Камилла. – Камиллу не забудешь. Она такая горячая, забавная. Но он не помнил ее имени. Зато помнил мое.

Через несколько дней под дверь квартиры подсунули записку.

А я нашел!

Сначала я не могла сообразить, о чем речь. Кто что нашел? Смысла в этом не было никакого. Наверняка это предназначалось Камилле. И тут я вспомнила тот разговор в музыкальном магазине. Я подошла к шкафчику, за которым был кухонный лифт, вытащила потайную ручку, повернула ее, чтобы поднять наверх маленькую тележку. И в ней что-то было: пластинка «Йе-Йе-Йес», которую он купил в магазине. К ней была приложена записка.

Привет, Мими. Подумал, что, возможно, ты захочешь послушать. Расскажи потом, как тебе. Б. x[42]42
  X в письме – знак симпатии.


[Закрыть]

– Это от кого? – заглянула через плечо Камилла. – Это он одолжил тебе? Бен? – Я уловила удивление в ее голосе. – Я видела его вчера, – сообщила она. – Он сказал мне, что был бы рад, если б я покормила его кота, когда он будет в отъезде. Он оставил мне запасной ключ. – Камилла заправила за ухо прядь своих карамельных волос. Я ощутила легкий укол ревности, пока не напомнила себе, что он-то ей записки не оставил. И не прислал ей пластинку.

Во французском языке есть такое выражение. Être bien dans sa peau[43]43
  Быть в своей тарелке (фр.).


[Закрыть]. Чувствовать себя хорошо в своем теле. Мне нечасто удается испытывать это чувство. Но держа в руках эту пластинку, я вдруг это ощутила. Как будто у меня в руках было нечто принадлежащее только мне.

Теперь я смотрю на шкаф, где спрятан кухонный лифт. Я подхожу к нему. Открываю шкаф, чтобы проверить шкивы, кручу ручку, как и в тот день шесть недель назад. Жду, пока маленькая тележка не появится в поле зрение.

Что?

Я вглядываюсь. Потому что внутри что-то есть. Как и тогда, когда он прислал мне пластинку. Но на этот раз это не пластинка. Это что-то завернутое в ткань. Я наклоняюсь, чтобы забрать это, и когда обхватываю рукой, чувствую укол. Поднимаю руку и смотрю, как кровь стекает с моей ладони. Merde: что бы там ни было внутри, оно порезало меня, укололо через ткань. Я роняю его, и на пол из ткани сыпется ее содержимое.

Я отскакиваю. Смотрю на лезвие, покрытое то ли ржавчиной, то ли грязью.

И тогда я начинаю кричать.

ДЖЕСС

Я не могу перестать думать о голосе Бена. Этот страх в его голосе. «Что ты здесь делаешь?» Это ударение на слове ты. Кто бы ни был там, в комнате, похоже, он его знал. А потом: «какого хрена». Мой брат, всегда так хорошо контролирующий любую ситуацию. Я никогда не слышала его таким. Это не было похоже на Бена.

Неприятное чувство в животе. На самом деле, оно не покидало меня, а со вчерашнего вечера стало еще сильнее. Но теперь я больше не могу его игнорировать. Я думаю, что прошлой ночью, до того как я приехала, с моим братом что-то случилось. Что-то плохое.

– Ты собираешься вернуться туда? – спрашивает Тео. – После того как все услышала?

Я почти тронута его заботой, тем более, что он не производит впечатление человека с развитым чувством эмпатии.

– Да, – отвечаю я. – Мне нужно быть там. – И я туда пойду. Кроме того – я не проговариваю это – мне больше некуда идти.

Я решаю вернуться пешком, а не ехать на метро – далековато, но мне нужно побыть на свежем воздухе, чтобы ясно мыслить. Я заглядываю в телефон, чтобы сверить маршрут. Он жужжит:

Вы использовали почти весь пакет интернета! Чтобы пополнить, перейдите по этой ссылке.

Вот черт. Я убираю мобильник обратно в карман.

Я прохожу мимо бутиков, выкрашенных в красный, изумрудно-зеленый, темно-синий цвета, где в ярко освещенных витринах красуются аляпистые платья, свечи, диваны, украшения, шоколад и даже какие-то особые гребаные меренги, покрытые бледно-голубым и розовым. Полагаю, здесь найдется все для любого, у кого есть деньги. На мосту я протискиваюсь через толпы туристов, снимающих селфи на фоне реки: они целуются, улыбаются, болтают и смеются. Такое ощущение, что они живут в параллельной вселенной. И теперь, при взгляде на все это, кажется, что за яркой упаковкой внутри скрывается зло. В сладком, приторном аромате из пекарен и шоколадных лавок я улавливаю запах гнили: замороженная рыба возле рыбного магазина оставляет на тротуаре зловонные лужи, вонь собачьего дерьма, размазанного по тротуару, смрад засоренных канализационных стоков. Тошнота подступает к горлу.

В моей жизни случались периоды, когда я была в полном отчаянии. Не знаю, как я буду платить за аренду в этом месяце. Много раз я благодарила бога за то, что у меня есть сводный брат, более состоятельный, чем я. Потому что, да, я могла обижаться на него в прошлом – как никак ему повезло больше, чем мне. Но он вытаскивал меня из таких передряг…

Однажды он забрал меня из ужасной приемной семьи, приехал на «фольксвагене гольфе», купленном родителями, хотя это было в разгар его экзаменов:

– Мы, сироты, должны держаться вместе. Нет: хуже, чем сироты. Потому что наши отцы нас бросили. Они где-то есть, но мы им не нужны.

– Ты совсем не такой, как я. У тебя есть семья: Дэниелсы. Посмотри на себя. Послушай, как ты разговариваешь. Посмотри на свою гребаную машину. У тебя столько всего.

Он пожимает плечами:

– У меня только одна младшая сестра.

Теперь моя очередь помочь ему. Может, я и не хочу говорить с полицией, но я должна это сделать.

Я достаю свой телефон, ищу номер и набираю 112.

На несколько минут я повисаю. Жду, слушая короткие гудки, тереблю свой кулон со Святым Христофором. Наконец кто-то поднимает трубку: Comment puis-je vous aider?[44]44
  Чем могу вам помочь? (фр.)


[Закрыть] – произносит женский голос.

– Эм, parlez-vous Anglais?[45]45
  Вы говорите по-английски? (фр.).


[Закрыть]

– Non[46]46
  Нет (фр.).


[Закрыть].

– Могу я поговорить с кем-то, кто говорит по-английски?

– Вздох. Une minute[47]47
  Одну минуту (фр.).


[Закрыть].

После долгой паузы раздается другой голос – мужской.

– Да?

Я начинаю рассказывать. Даже я осознаю, как неправдоподобно все это звучит вслух.

– Прошу прощения. Я не понимаю. Ваш брат оставил вам голосовое сообщение. Из своей квартиры? И это вас беспокоит?

– У него был испуганный голос.

– Были ли в доме признаки взлома?

– Нет, я думаю это был кто-то, кого он знал…

– Ваш брат… он маленький?

– Нет, ему за тридцать. Но он исчез.

– И вы уверены, что он, например, не уехал на несколько дней? Это кажется более логичным, non?

Я чувствую себя беспомощной. Не думаю, что мы поладим.

– Я абсолютно уверена, что да. Все это чертовски странно – извините – и он не отвечает на звонки, он оставил свой бумажник, свои ключи.

Долгая пауза.

– Хорошо, Mademoiselle. Продиктуйте мне свое имя, адрес, я создам официальное обращение, и мы приедем к вам.

– Я… – Я не хочу значиться ни в каком официальном отчете. Что, если они пробьют по базам в Англии, проверят мое имя? И то, как он произносит «официальное обращение» скучающим ровным голосом, словно хочет сказать – да, мы подумаем пару лет о том, что сделать, после того, как переделаем все важные дела, и возможно даже и не важные.

– Mademoiselle? – напоминает он.

Я отключаюсь.

Это была пустая трата времени. А чего еще я ожидала? Мне и родная английская полиция никогда раньше не помогала. Почему я думала, что их французские коллеги поведут себя по-другому?

Оторвав взгляд от телефона, я понимаю, что сбилась с пути. Открываю навигатор на телефоне, но карта не загружается. Когда я пытаюсь заставить его работать, телефон вибрирует, и появляется уведомление:

Вы превысили лимит в роуминге. Чтобы пополнить счет, перейдите по этой ссылке.

Черт, черт… Темнеет, и от этого я чувствую себя еще более потерянной.

О’кей. Возьми себя в руки, Джесс. Я могу это сделать. Мне просто нужно выбраться на более оживленную улицу, тогда я смогу найти станцию метро.

Но улицы становятся все спокойнее и спокойнее, пока позади вдруг не раздаются шаги.

Справа от меня высокая стена, и, прочитав маленькую табличку на ней, я понимаю, что прохожу мимо кладбища. Над стеной видны только более высокие гробницы, кончики крыльев и склоненную голову скорбящего ангела. Уже почти стемнело. Я останавливаюсь.

Шаги позади меня затихают.

Я ускоряюсь. Шаги тоже становятся быстрее.

Кто-то преследует меня. Я так и знала. Огибаю изгиб стены, чтобы на несколько секунд скрыться из виду. Затем, вместо того чтобы продолжать, я останавливаюсь и прижимаюсь спиной к стене с другой стороны. Сердце колотится о ребра. Наверное, это действительно чертовски глупо. Нужно было выбежать на оживленную улицу, слиться с толпой. Но я должна увидеть, кто же это.

Я жду пока появится этот человек. Высокая фигура, в темном пальто. У меня жжет в груди: я затаила дыхание. Человек поворачивается, медленно оглядываясь по сторонам. Ищет меня. Он в капюшоне, мне не разобрать лица.

Внезапно фигура отступает; меня заметили. Капюшон спадает. Теперь в свете уличного фонаря я ясно вижу это лицо. Это женщина: молодая, такая красивая, что сошла бы за модель. Темно-каштановые волосы, модная стрижка, темная родинка на высокой скуле, почти как знак препинания. Толстовка с капюшоном под кожаной курткой. Она удивленно смотрит на меня.

– Привет, – начинаю я. Когда я осторожно шагаю к ней, мой страх отступает, особенно теперь, когда я вижу, что она не тот грозный человек, которого я себе представляла. – Почему ты следишь за мной? – Она пятится. Кажется, теперь у меня преимущество. – Чего тебе надо? – спрашиваю я уже осмелевшим голосом.

– Я – я ищу Бена. – Она говорит с сильным акцентом, но не французским. Может быть, восточноевропейским – твердый звук «Л». – Он не отвечает. Он сказал мне – в случае, если это очень важно – прийти в квартиру. Прошлой ночью я слышала, как ты спрашивала о нем. На улице.