Текст книги "Лето в Провансе"

9. Чужая душа – потемки

Обед проходит в молчании. Марго приготовила для всех коробочки с ланчем и убежала. Похоже, она не вернется до вечера, потому что вчера отработала полный день. Жаль, я не попала на ее урок по приготовлению круассанов, хотя те, кто на нем присутствовал, сказали, что у нее все получается удивительно легко. На следующей неделе постараюсь не пропустить.

– Не возражаете, если я к вам подсяду?

Я поднимаю голову и щурюсь. Из-за солнца над головой Келли сияет нимб. Я с улыбкой киваю.

– Конечно. Я вышла прочесть длинное письмо и отправить мужу фотографии. Все, готово. Мать держит меня в курсе всех последних домашних новостей, ни одной не пропускает. – Я не скрываю, что это меня забавляет. – Мать есть мать, я очень ее люблю.

– Наверное, вы по всем им скучаете. Приезд сюда должен быть для вас большой переменой в жизни.

Я сажусь поудобнее, так, чтобы в спину не впивалась жесткая кора дерева.

– Да, но иногда бывает полезно покинуть свою зону комфорта. Начинаешь иначе воспринимать жизнь. Вижу, ты не пошла ловить рыбу? Там, у озера, наверное, прохладно, живительная тень…

Келли опускается рядом со мной и испытующе на меня смотрит.

– Я не против половить рыбку, но подцепить живое существо на крючок – это жестокость. Неплохо, конечно, поесть вечером рыбки, приготовленной Марго, а так я щепетильная. Если не перестану думать о том, откуда берется моя пища, то, пожалуй, сяду на одни чипсы. Я уже через это проходила пару лет назад, мне не понравилось.

– Ты через это прошла – это главное. Я согласна, но с пищевой цепочкой ничего не поделаешь, без еды нет жизни. Ненавижу расточительство, но у меня нет проблем с рационом.

Мы обе умолкаем. Я убираю обертку от ланча, закрываю крышку пластмассовой коробки. Келли кусает яблоко, любуясь, как и я, садом.

Истинное блаженство! Дома либо слишком мокро, либо слишком холодно, либо слишком жарко. Здесь даже в жару находишь спасительную тень – и она тебя врачует. Внутри тепло, настроение зашкаливает. Воздух благоухает, добавляя восторга. Не знаю, почему так: то ли вспоминаются другие отпуска, то ли таково очарование Прованса. Наверное, у любого есть неповторимое место, где ему особенно хорошо, и для меня это Прованс.

– Можно попросить у вас совета, Ферн?

– Сколько угодно, только помни, что это будет всего-навсего мое мнение.

– Думаю, я не прочь продлить свое пребывание здесь, если Нико позволит. Мои родители смогут платить, им будет только легче, если я не буду мозолить им глаза еще неделю или две. Мне нравится работа в саду, и Тейлор хорош. Он считает, что я хорошо играю, и очень терпелив.

– Как я погляжу, ты уже приняла решение. Уверена, Нико согласится, только тебе придется сменить комнату. Тебя что-то смущает?

– Хотела спросить: вы здесь надолго? Знаю, Патриция уезжает в пятницу, и вы – единственная, кроме Тейлора, с кем я успела поладить. С другой стороны, вы же преподаватель?

Как трогательно это слышать!

– Да, я поселилась здесь надолго.

– Вы сказали, что ваш муж сейчас путешествует. Вдруг он соскучится по вас и прилетит в Британию раньше времени? Вы тоже можете заскучать по дому.

Я делаю долгий, медленный вдох. Она умница и заслуживает честного ответа.

– Мы давно друг друга знаем, Келли, познакомились еще школьниками. Нам повезло, мы много лет росли вместе, но этот разрыв поможет нас осознать наши индивидуальные интересы. Да, нам друг друга недостает, но для обоих это полезно, поможет нам открыть самих себя. Такого шанса может больше не представиться. Во мне есть творческая жилка, требующая развития, но семейные заботы и работа пожирают почти все время. Эйден всегда мечтал о путешествиях в далекие края, но его удерживали мои страхи. Он пожертвовал своей тягой к приключениям из-за любви ко мне. Иногда мы будем тосковать по дому, я уже начала испытывать это чувство, но таким уникальным шансом нельзя пренебречь. Никому не понравится всю жизнь жалеть о несделанном.

Она обдумывает мои слова. Нам обеим хорошо здесь, среди трепещущей листвы. Несчетные оттенки зеленого и шелест листьев над головой от легкого ветерка несут покой. Время ненадолго замирает, и я не могу не гадать, чувствует ли Келли то же умиротворение, что и я.

– Я слышу в вашем голосе озабоченность, как бы он не обвинил вас в том, что вынужден отказаться ради вас от своей мечты.

Я потрясена ее проницательностью. Я сижу к ней боком и чувствую на своем лице ее взгляд. С наслаждением глажу ладонью колючую траву. Прежняя жизнь уже кажется нереальной, больше похожей не готовое стереться воспоминание.

– Все не так просто. Знаю, он понимает, как трудно преодолеть глубоко укоренившуюся фобию. Я ценю его понимание, меня устраивает моя жизнь, что же здесь прощать?

– Я никогда еще никого так не любила. Надеюсь, когда-нибудь это со мной произойдет. Очень не хочется повторить судьбу родителей: они никогда не ставили друг друга на первое место и не поставят. Наверное, ради Эйдена вы готовы на все. Разве что из самолета не выпрыгнете.

Я с трудом сглатываю слюну.

– Моя старшая сестра погибла в две тысячи десятом году в авиакатастрофе над Средиземным морем. Из тридцати девяти пассажиров и членов экипажа не выжили шестнадцать. – Мне кажется, что это рассказывает кто-то другой: обстоятельно, почти без эмоций, потому что сейчас это кажется нереальным.

– О, Ферн, мне так жаль! Я не собиралась допытываться, не думала, что…

Я стискиваю ей руку, чтобы успокоить.

– Все в порядке, теперь я редко думаю об этом. Я научилась принимать тот факт, что кое-что в жизни нам неподконтрольно, хоть и влияет на то, как мы проживаем свою жизнь. Я поделилась с тобой своей тайной, потому что хочу, чтобы ты знала, что я рядом на случай, если тебе тоже захочется чем-то со мной поделиться.

Она смотрит на меня со слезами на глазах. Я тянусь к ней и заключаю ее в объятия.

– Не знаю, как вы догадались… Обязательно поделюсь, когда буду готова.

Голоса заставляют нас посмотреть в сторону рощи за огородом. Это возвращаются рыбаки.

– Вы пойдете сегодня на урок живописи? – спрашивает Келли.

– Да, а ты?

– Я бы лучше почитала в саду книжку. Я взяла эту книжку вчера в гостиной. До полуночи не спала, все читала.

– О чем там?

– О женщине, у которой жизнь пошла кувырком. Она сбегает, чтобы все начать сначала. Местами очень грустно, местами смешно. Очень хочется узнать, чем все кончится. Все мы хотим счастливого исхода.

Раньше я думала, что живу вполне счастливо. Сейчас я надеюсь, что, вернувшись домой, буду думать так же.

– Не спорю, – тихо отзываюсь я.

Мы встаем, добродушно друг другу улыбаемся и расходимся. По-моему, я правильно сделала, что пошла на откровенность с Келли, как ни странно было слышать саму себя: давно с моих уст не срывались такие слова.

Я бреду обратно во двор, оставаясь в своем отдельном мире. Кто-то трогает меня за плечо, я вздрагиваю. Оглянувшись, я вижу Джона. Он в нашей компании главный шутник, к тому же лондонец.

– Вчера вы утащили свой шедевр, прежде чем я успел на него взглянуть. – Он торопится придержать для меня дверь в студию.

– Спасибо, Джон. Просто это мой первый опыт, он не вполне удачен. Я отправила его в корзину и жду не дождусь сегодняшней попытки.

– Вы бы видели мою мазню! Никто не отличит на ней яблоки от груш!

Меня разбирает смех.

– Мне показалось, что вы сотворили нечто уникальное, Пикассо, увидев это, потерял бы сон.

Он запрокидывает голову и от души хохочет.

– Все равно я горю желанием продолжить. Никогда не испытывал такого удовольствия.

– Чем вы зарабатываете на жизнь, Джон?

– Я маляр и декоратор на пенсии, мне привычно ходить измызганным краской. У меня была иллюзия, что я способен творить, но вчерашний опыт меня отрезвил. Нико говорит, что сегодня будет рисование. Вдруг в этот раз мне повезет?

Слушая его, трудно не смеяться.

– Что ж, желаю вам удачи, Джон.

Нико оглядывается на меня и ловит мой взгляд. Я сажусь на один из стульев, которые он расставил полукругом. На каждом стуле альбом для рисования формата А4 и пенал, то и другое я, садясь, кладу себе под ноги.

– Значит, так. Сегодня мы учимся эскизу. В пенале лежат шесть разных графитовых карандашей и точилка. Вы убедитесь, что чем темнее карандаш, тем мягче он рисует. Общее правило заключается в том, что для контура надо пользоваться одним из карандашей Н – обозначение вот тут. – Нико демонстрирует карандаш. – Для текстуры и тона применяйте карандаш категории В. Самые популярные карандаши для эскизов на начальной стадии – НВ и 2В.

У Нико все получается просто и понятно. На счастье, он не просит нас рисовать что-то из реальной жизни: начинается с объемных фигур, чтобы мы узнали, для чего предназначен каждый карандаш. То, что могло бы превратиться в мучение, дается как удовольствие.

– Все, потренировались и хватит. Теперь предлагаю вам выйти на свежий воздух и найти натуру для рисования, неважно какую. На первый раз советую выбрать что-то попроще: листик, цветок. Любителей риска приглашаю под навес в саду. Проще сосредоточиться на чем-то одном, пока что рекомендую избегать сложности.

Эскиз похож на заметки. Это маленький рисунок, который на каком-то этапе может вдохновить на что-то более крупное. Сегодня можно разделить лист на четыре части. Главное, не стесняйтесь веселья. Я рядом на случай, если кому-то понадобится помощь или совет.

Мы все встаем и идем к лестнице. Меня Нико просит остаться.

– Знаю, вам понравился вчерашний урок. Вот я и подумал, что, прежде чем начать, вам будет полезно взглянуть вблизи на мастерскую практикующего художника. Только учтите, там беспорядок.

Я заинтригована, но, как замечаю, для него это неудивительно.

– С радостью, спасибо.

По дороге к шато Нико кое-что рассказывает об истории усадьбы. Когда-то здесь жили родители его бабушки. После их смерти его мать долго жила в Андалусии, в Вильякаррильо, где познакомилась с его отцом. Хозяйство пришло в упадок, потому что они редко сюда заглядывали. Жить сюда они переехали только тогда, когда у отца Нико начались финансовые проблемы. Нико отдали в школу, а Вивиана, его мать, устроилась на неполный рабочий день секретарем к местному нотариусу, опытному юристу. На ее заработки семья и жила.

– Отец в то время ходил почти без гроша, типичный обедневший художник, питающийся своими грезами. После его смерти восемь лет назад моя мать вернулась в Испанию, а я остался здесь. Каким бы трудным человеком он ни был, сердце у нее было разбито, и спустя два года ее свалила пневмония. Жизнь для нее никогда уже не стала прежней; без него, с его неуравновешенностью, она утратила вкус к жизни.

– Как жаль! Грустно это слышать, – сочувственно отвечаю я.

Нико ведет меня по длинному коридору. Мы минуем его спальню и спускаемся на первый этаж. Я стараюсь не вспоминать, как он сползал здесь по стене.

– Сюда.

Я вхожу за ним в большую комнату с широким окном в обнесенный стеной сад. Там буйствуют самые разнообразные цвета, от белого до темно-фиолетового. По стенам ползут вьющиеся розы, это настоящий образчик дикого сада, чья красота не зависит от человеческого вмешательства. Но снаружи, в саду, красоте тесно, она преодолевает стеклянную стену и врывается в прямоугольную удлиненную комнату с двумя витражными окнами в потолке.

У двух стен составлены холсты, на доведение которых до завершения уйдут недели, месяцы, а то и годы. На третьей стене – кирпичной, более сорока футов длиной – висят на разной высоте пять картин разной степени готовности.

– Впечатляет!.. – только и могу вымолвить я.

Пол залит краской почти так же густо, как один из холстов, в мастерской стоит тяжелый запах масляной краски, от которого у меня щиплет в носу. Но растущее во мне ощущение опьянения вызвано, уверена, не запахом.

– Не знала, что вы пишете маслом, – говорю я, подходя к большому холсту, готовому уже процентов на девяносто. На нем деревенская сценка с таким количеством чудесных подробностей, что я с трудом борюсь с побуждением потрогать каждый листочек настолько он реален.

– Какой чудесный аромат! Божественно! Я могла бы здесь жить. – Я наклоняюсь ближе, восторгаясь тем, как он умудрился уловить свет – такой яркий, что рвется с полотна в мастерскую, хотя я не могу разглядеть ни единого белого блика. Свет и тени нанесены до того искусно, что глаз видит только впечатление – и оно бесподобно.

– Здесь я родился, – говорит он с дрожью в голосе.

В этот момент я догадываюсь, что мало кто бывает в этой мастерской и видит то, что сейчас вижу я. От этой мысли у меня в горле встает ком.

– У меня нет проблем с алкоголем, – откровенно говорит он. – У меня возникло чувство, что я обязан вам это сказать. Другое дело мой отец: вот он был алкоголиком. Глупо было с моей стороны присосаться к бутылке виски в попытке стереть кое-какие неприятные воспоминания. Ведь это благодаря памяти об отце я умудряюсь сохранять равновесие. Я видел, что с ним сделало уныние: в конце концов оно его уничтожило. Он считал себя непонятым, и был прав: кому под силу рассудить, что является искусством, а что нет? Он писал то, что видел сам, так и надо. Но изолировать себя и впасть в отчаяние было ошибкой, потому я и устроил здесь базу отдыха.

Я резко оборачиваюсь. Глаза Нико впиваются в мои.

– Картину в моей комнате написал ваш отец, она меня вдохновляет. Она трогает какую-то струну вот здесь. – Я касаюсь своей груди. – Это был его подарок вам.

Его лицо застывает, я чувствую, что задела его за живое. Но он делает усилие, чтобы прийти в себя. Я, испытывая смущение, бреду вдоль живописных работ. Перед каждой из них я замираю в восторге. Какой вдохновляющий опыт!

– Не знала, что художники пишут сразу по нескольку картин. – Говоря это, я стараюсь, чтобы мой голос выражал больше радости, чем я чувствую на самом деле. Меня мучает, что я могла неосторожно ляпнуть что-то не то.

– Все дело в правильном настроении, Ферн. День на день не приходится.

– Это заметно, – отвечаю я с улыбкой, надеясь свести все к шутке. – Наверное, у живописцев случаются такие дни, когда определенный цвет наполняется особенным смыслом?

Он смеется:

– Понимаю, о чем вы, но это непреднамеренно. Сначала синее настроение, потом, дальше по ряду, зеленый день… Нет, просто такая у меня манера. Иногда мое внимание привлекает небо, и мне хочется поэкспериментировать и передать правильный оттенок. А порой меня манит лес, что позади сада. Или сад, обнесенный стеной, с его изобилием розового, красного, фиолетового…

– Говорите, ваш отец мучился?

Он кивает:

– После него осталось столько недописанных работ! В последние несколько лет жизни он боролся с пристрастием к алкоголю. Большой талант обычно сопровождается сильными страстями. Он был фанатиком деталей. Скажу вам правду: он ненавидел каждую свою живописную работу – и каждую по своим причинам. Помню, как однажды в детстве принес ему в мастерскую обед и застал ужасную сцену: он резал холст ножом, кромсал из-за того, что никак не мог удовлетвориться тем, как поймал игру света и тени. В считаные минуты он уничтожил свой труд нескольких недель. Меня напугало то, что я увидел в его глазах. Он начал принимать обезболивающие, но все быстрее катился по наклонной плоскости. В конце концов он принял целый пузырек и испустил дух.

Он не ищет сочувствия, поэтому я молчу. Что сказать, услышав такое?

Нико подводит меня к полотнам, стоящим на полу в углу мастерской, и снимает с них покрывало. Подняв первое из полотен, он поворачивает его ко мне и устанавливает на мольберте. В полотне все четыре квадратных фута, на нем изображена сидящая на стуле перед окном молодая женщина. Эта картина не похожа на ту, что висит у меня в комнате: она написана филигранно, очень точно.

– Улавливаете недостатки? – спрашивает Нико, наблюдая за мной, пока я рассматриваю картину.

– Красота! Лицо как живое, мне кажется, что глаза следят за мной, стоит мне подойти ближе. Кажется, я могу потрогать эту женщину, прикоснуться к ее коже… При этом мне что-то мешает, чувствуется какой-то изъян, не пойму толком какой.

Он делает шаг назад, тоже не сводя взгляда с картины.

– Шея длинновата. Угол окна нарушает перспективу – совсем капельку, но и этого достаточно, чтобы глаз уловил это и не позволил получить полноценное эстетическое впечатление.

– Все равно это очень красивое произведение искусства, Нико.

Он кивает:

– Не спорю. Но мой отец был другого мнения. После того как он дописал этот портрет моей матери, она не позволила ему повторно использовать этот холст, как он в то время нередко поступал. Это было еще до того, как он пристрастился к медикаментам. Картина сохранилась только благодаря ей, но она никогда не висела на стене, потому что, с его точки зрения, свидетельствовала о его неумелости. Для меня это и бесценная память о матери, и напоминание о его безумии.

Его боль так реальна, что ее чувствую даже я.

– Это так грустно, Нико. Он обладал невероятным мастерством, но видел, увы, только мелкие изъяны, от которых не избавлена ни одна работа. Что ж, по крайней мере, он смог получить удовлетворение от того, что некоторые его работы успели купить до его кончины.

Нико пристально смотрит на меня, я вижу в его взгляде душевную боль.

– Верно, вот только в конце концов это довело его до самоубийства.

10. Хоть кому-то я нужна

– Привет, Ферн, как прошел день?

– Хорошо, спасибо, Патриция. Результат – два маленьких рисунка и кое-какие знания о перспективе. Что у вас?

Я пододвигаюсь на скамейке, освобождая ей место, чтобы она не сидела на треснутом выгоревшем куске сиденья. Скамейка стоит в приятном тихом месте. Приготовленный Марго ужин был очень вкусным, я немного переела, и теперь меня клонит в сон. Надо было ограничиться главным блюдом! Но кто способен устоять перед традиционным tarte aux poires?[3]3
  Грушевое пирожное (фр.).


[Закрыть] Только не я!

– К моему удивлению, все хорошо. Под надзором мастера мне даже удалось слепить премиленький горшочек. Одиль заполнила печь обжига: ночью горшки будут прожариваться. Завтра мы покроем их глазурью. Я так рада, что вы мне это посоветовали! А еще у меня вышел интересный разговор со Стефаном, он мне очень помог. Симпатичный человек!

Я не верю своим ушам. Кажется, я еще не видела Патрицию за беседой с кем-либо, кроме меня и Келли. Выходит, она начинает открываться, сегодня вечером она выглядит спокойной и уверенной.

– Келли останется здесь еще на неделю или две, она вам говорила?

Патриция мотает головой:

– Я не знала. Очень рада за нее! Она прекрасно ладит с Тейлором. Я заметила ее в его бригаде сегодня днем.

Я удивленно смотрю на нее. Она приподнимает брови, что говорит о том, что известие о Келли для нее не совсем неожиданное.

– Это немного странно: он минимум на десяток лет старше ее. Как вы считаете, мне стоит сказать об этом Нико?

– Почему нет? Впрочем, Тейлор весьма выдержанный и учтивый молодой человек. Я еще с ним не разговаривала, но вчера до меня долетели обрывки их беседы. Я прогуливалась под вечер, когда они удалились с гитарами в сад. Все выглядело вполне невинно.

Мысленно я обозвала себя курицей-наседкой, вечно за всеми приглядывающей.

– Я бы тоже с радостью осталась, но дома меня ждут дела. Конечно, вырваться ненадолго так чудесно! Это прямо благословение. Нико – интереснейший человек. Полагаю, все художники – темпераментные люди, но ему это только в плюс.

– Да, он такой. Управление таким заведением занимает уйму времени. Догадываюсь, что это может огорчать, когда тянет работать, – говорю я.

Она глубоко вздыхает и устремляет взгляд на низкую живую изгородь вокруг лужайки и на кусты роз позади нее.

– Люблю розы, – ностальгически произносит она. – Фред, мой муж, всю жизнь за ними ухаживает, но в этом году они неважно себя чувствуют.

– Ужасно жаль, что он не смог совершить с вами это небольшое путешествие. Догадываюсь, он был бы здесь как в раю.

Она хмурит лоб:

– Он занемог. У нас выдался нелегкий год, но мой брат настоял, чтобы я устроила себе передышку.

– О, Патриция, мне так жаль это слышать! Когда ухаживаешь за больным, жизненно важно иногда вдохнуть кислород. Я с вами всем сердцем.

– Он всю жизнь увлекается садом и умеет углядеть тлю с тридцати шагов! Чувствуете этот аромат?

Я вдыхаю воздух и только сейчас различаю легкий цветочный запах.

– Сейчас, когда вы сказали, я его уловила.

– Один из маленьких подарков жизни! Я так вам благодарна, Ферн! – говорит она, глядя на меня.

– За что, собственно?

– За то, что вы – это вы, – отвечает она со смехом.

– Я? Вы серьезно?

– Вы позволяете мне перевести дух. Я боялась, что совершила ошибку, приехав сюда одна, да еще в дурном настроении. Но это было важно для меня по множеству причин, о которых я умолчу. Я очень рада, что не послушалась интуиции и не помчалась обратно в аэропорт. Чего только не натворишь с испугу! – говорит она, подмигивая мне.

Я отвечаю ей тем же.

– Я рада, что вы остались. Знаю, Келли тоже рада. В понедельник она тоже трусила, совсем как вы, но вы ее ободрили.

Я смотрю на Патрицию, она кивает.

– Ах… Что ж, мне пора идти. Сюда идет Нико, наверное, ему надо с вами поговорить.

Сказав это, она вскакивает и идет в сторону сада. У меня странное чувство: похоже, она хотела что-то мне сказать, но передумала.

– Я вас обыскался, – говорит Нико. – Хочу попросить у вас прощения. Это уже превращается у меня в привычку.

Улыбаясь ему, я вижу, что сегодня вечером он в приподнятом настроении. На нем белая рубашка с расстегнутым воротником и новые синие джинсы. Он воспользовался одеколоном с цитрусовым запахом и, судя по влажным волосам, только вышел из душа. Нам обоим легко смотреть друг другу в глаза. Он указывает на скамейку.

– Можно мне присесть? Или милейшая Патриция удалилась, чтобы дать вам побыть одной? Я, случайно, ее не спугнул?

– Что вы, вовсе нет. Это ее природная стеснительность. Конечно, садитесь.

– Вам понравилось рисовать эскизы?

Я чувствую, что он разглядывает мой профиль; скамейка маленькая, мы сидим почти вплотную, и почему-то это меня нервирует. Нико меняет позу: скамейка для него низковата, и он вытягивает вперед длинные ноги. Сев вполоборота ко мне, он закидывает руку на спинку.

– В общем-то да. Хотя вчерашний урок привел меня в изумление, стал полным сюрпризом. Не думала, что я такая мазила, пока не схватила со стола самую большую кисть. Сегодня все было посвящено мелким деталям, я думала, что это представляет для меня наибольший интерес, но руки чешутся опять вооружиться кистью!

Он улыбается, и белизна его зубов на фоне безупречной кожи вызывает у меня непрошеное волнение. Я смешна себе самой: ему любопытна одна из новых учениц, это совершенно естественно.

– Я видел вчера вашу картину, прежде чем вы закончили, но потом вы исчезли, забрав ее с собой, – говорит он хмурясь.

– Это была моя первая попытка. Увы, по пути в комнату я ее уронила, и она завершила жизнь в мусорной корзине. – Мне хочется отделаться шуткой, чтобы он не подумал, что я придаю своей мазне какую-то ценность. – Мне очень нравится картина на стене в моей комнате. Это не заимствование?

Он гортанно смеется, не сводя с меня глаз. Я продолжаю избегать его взгляда и смотрю прямо перед собой.

– Нет. Это отвечает вашему стилю, вам ближе жанр абстракции. Она напомнила мне работы Мишель Трагакисс, очень популярной современной художницы. Вы меня удивили, Ферн. Сегодня днем я хотел предложить вам испытать свои силы на настоящем холсте. Дверь в мою собственную мастерскую всегда открыта. Это никого не побеспокоит. Я часто нахожусь там допоздна, когда мне не спится. У меня привычка писать часа по два кряду, пока кисть не выпадет из руки. Ну, что скажете?

От воодушевления, от завораживающей мысли о следующем мазке кистью я готова завизжать.

– Вы очень добры, Нико, но я не знаю, с чего начинать. Не хочется портить хороший холст, я же такая неумеха! – Это правда, мне страшно опозориться перед ним. Мне не свойственно чувствовать себя такой уязвимой. Но что поделать…

– Мне так не показалось. И потом… – Он вдруг перестает улыбаться, и я заставляю себя посмотреть на него. – Я попрошу вас о большой услуге. У меня есть надежда, что соблазн доступа в мою мастерскую не позволит вам мне отказать.

До чего он меня раздразнил!

– М-м-м, я чувствую соблазн еще до того, как пойму, во что впутываюсь, – признаюсь я.

– Сеане нужно отлучиться домой на несколько дней: женится ее кузен. Она уедет в обед в пятницу и вернется только во второй половине дня во вторник. Она мой заместитель, в чем вы, без сомнения, уже могли убедиться. Мы вместе с ней оцениваем вновь прибывших, пытаемся отсортировать более замкнутых, чтобы подыскать для них подходящих приятелей. Это не всегда срабатывает дольше, чем до конца первого занятия, хотя иногда завязывается настоящая дружба.

Я согласно киваю, потому что наблюдала Сеану в деле.

– Сеана ежедневно узнает у всех преподавателей, не возникло ли проблем. Она – мои глаза и уши. На время ее отсутствия мне нужен кто-то, кто ее заменит. И потом, на выходные к нам заехали трое новеньких, надо за ними приглядеть, вдруг им что-то понадобится? Вы бы мне очень помогли. Она говорит, что я слишком тараторю и слишком быстро хожу, поэтому самому мне будет трудно найти с ними общий язык. Она называет меня слишком пронзительным. – Он морщится и не удерживается от смеха. Когда он в своей тарелке, то становится совершенно другим человеком.

– То есть моя задача – приглядеть за новенькими и убедиться, что не возникает проблем с уборкой. Потом, в понедельник, я помогаю со следующим заездом? Делюсь с вами своими наблюдениями?

– Да. И не забываете проверить доставку чистого постельного белья в середине недели и достаточного количества полотенец. Как будто все… Оставайтесь в тени, но помогайте функционированию системы. В награду вы получите возможность создать ваш собственный шедевр. Представьте, сколько тюбиков краски ждут прикосновения кисти!

Этот посул в его исполнении звучит почти чувственно.

– Довольно, я и так продалась с потрохами! Вы заранее знали, что я соглашусь, да? Хотя, должна признаться, в этом обмене услугами главный выигрыш у меня.

Нико улыбается:

– Это потому, что вы чудесная женщина. В вашей натуре заботиться о других, поэтому это вам не в тягость.

Я кошусь на него, застигнутая врасплох его похвалой. Любопытно, что еще он приметил?

– Моя родня частенько проявляет требовательность. У кого-нибудь обязательно возникает проблема, которую надо помочь решить. Моя работа тоже сосредоточена на благополучии людей, поэтому это вошло мне в плоть и кровь.

Он изучает мое лицо, я наблюдаю, как движутся его глаза.

– Люди вам небезразличны, Ферн, и порой это может превращаться в обузу. Здесь вы сами по себе, вы вышли из своей зоны комфорта, у вас возникают новые интересы. На любом этапе жизни это смелый поступок для каждого.

Я пожимаю плечами.

– Думаю, в нашей семье смельчак – мой муж. Мы договорились отдохнуть годик от работы. Наши желания на этот период разошлись. На нас свалилось везение, хотя не исключено, что мы сглупили. Это станет понятно только после завершения эксперимента.

– Вы не очень ладили? – В огорчении Нико трудно усомниться, он старается вникнуть в мою ситуацию.

– Наверное, нас подвело самоуспокоение. Мы полагаемся друг на друга, и сейчас я понимаю задним числом, что это и есть самоуспокоение: каждый принимал отношение другого как должное. Это когда уверен, что другой всегда окажется рядом, что бы ни произошло. Не вижу в этом ничего дурного, просто разлука способна оживить чувства.

– Вас ждет целый год новых смелых открытий, но одновременно это для вас обоих огромный риск.

Его слова меня смущают. Я рассталась с привычной, нормальной жизнью. С другой стороны, каждый прожитый здесь день приносит что-то новое, я узнаю о самой себе удивительные вещи, начинаю понимать, как меня воспринимают чужие люди. Теперь Нико готов на меня положиться. Такой степени доверия я не ожидала.

– Еще это приключение, какого нам больше, наверное, не выпадет. По этой причине я с радостью принимаю ваше предложение, Нико, если вы считаете, что я для этого гожусь. Спасибо!

– Отлично! Я рад, что вы готовы покинуть зону вашего комфорта. Если хотите, можем послушать в гостиной игру Тейлора и Келли. Сеана уговорила их исполнить пару песен. Потом можете располагаться в моей мастерской.

Я согласно киваю.

– Даже не знаю, как ей это удалось!

– Он из Монтаны, как такой человек может отказаться от празднования Четвертого июля? Сеана обо всем успевает подумать. – По выражению его лица понятно, как он ее ценит.

– Пока Сеана будет у себя в Шотландии, вам будет ее здорово недоставать, – говорю я.

– Верно, но она сказала, что если я смогу вас уговорить, то она будет спокойна, что я передан в надежные руки.

Его выразительные глаза сияют признательностью. Меня охватывают сомнения, я уже не уверена, что это такая уж хорошая идея. Но как я могу отвертеться, когда он лезет из кожи вон, чтобы поощрить мое творчество?

* * *

– Привет, дезертир! – слышу я голос Ханны. У меня почти перестает биться сердце, так сильна моя радость, что она наконец соизволила мне позвонить. – Не могу долго на тебя злиться. Мама и Лиам взяли меня в оборот. Меня заклеймили как эгоистку. – Я слышу в ее голосе нотки раскаяния.

– У тебя куча новых дел, не хочу, чтобы ты вдобавок переживала за Эйдена и за меня. У нас все в порядке, честно. Иногда полезно предоставлять нашим любимым свободу разобраться в самих себе. К тому же ты теперь живешь самостоятельной жизнью, привычка наведываться почти каждый день, чтобы поболтать, так или иначе должна была уйти в прошлое.

– Знаю, но все равно скучаю по тебе. Мне стыдно, что я заставила тебя волноваться, просто ты далеко, хотя от этого только хуже. Не могу не думать о том, что, если бы ты не купила лотерейный билет, всего этого не случилось бы. Ты бы жила себе дома, с Эйденом, как раньше. Вы – столпы нормальности, совсем как мама с папой.

Я закатываю глаза и ничего не отвечаю. Даже старшей сестре важно хотя бы иногда подумать о самой себе, махнув рукой на ролевые модели. Что толку, если бы я засела дома и сходила бы сейчас с ума от тревоги за Эйдена?

– Мне нравится, что ты теперь свободна. Я тобой горжусь. Это удобный случай, чтобы хвататься за любую подворачивающуюся возможность и наслаждаться каждым мгновением. Не терзай себя тревогой из-за событий, которые еще непонятно, произойдут или нет – хоть с тобой, хоть с любым вокруг тебя. Прими то, что жизнь – это нескончаемые перемены.

Она усмехается, я представляю себе, как она корчит рожицу.

– Согласна, согласна, старшая сестра! Сейчас я подброшу тебе новый повод для переживаний: мы с Лиамом решили обручиться. Только без паники: ты ничего не пропустила. Мы не устроим никакого праздника, пока вы с Эйденом не вернетесь, просто теперь я ношу роскошное кольцо. Он пригласил меня на ужин в знак благодарности за помощь с ремонтом квартиры. Вдруг подбегает скрипач, Лиам падает на одно колено. Честно, Ферн, я чуть не умерла от смущения, но я так счастлива!