Текст книги "Детские годы в Тифлисе"

Люся Аргутинская
Детские годы в Тифлисе
(1905 год)

Люся Аргутинская

Предисловие редактора

Книга «Детские годы в Тифлисе» принадлежит писателю Люси Аргутинской, дочери выдающегося общественного деятеля, князя Александра Михайловича Аргутинского-Долгорукого, народовольца и социолога.

Его дочь княжна Елизавета Александровна Аргутинская-Долгорукая (литературное имя Люся Аргутинская) родилась в Тифлисе в 1898 году, в семье, в которой сошлись линии исторических культур.

По предкам отца: от древних цивилизаций Египта и Персии.

По предкам матери от России. Её мать Клавдия Ивановна Рогожина – дочь московского купца первой гильдии Ивана Ивановича Рогожина, явившегося (как утверждает семейное предание) прототипом Рогожина в романе Ф. М. Достоевского «Идиот».

Как и А. М. Аргутинский-Долгорукий, Клавдия Ивановна связала свою жизнь с народовольческим движением. На её наследство в Сибири была основана заимка, которая служила укрытием беглым политическим заключенным.

Исторические мотивы Л. А. Аргутинской-Долгорукой обретение литературного самосознания.

Неожиданная смерть оборвала задуманное в начале обширного замысла. Но чётко прописано главное – эмоциональное становление литературной личности, что позволяет рассматривать рукопись как самостоятельное произведение.

Красавица-княжна Елизавета (Люся Аргутинская) наследовала героику надличного военного долга.

Наследуя семейные идеалы, она в 17-летнем возрасте уходит добровольно сестрой милосердия на русско-турецкий фронт.

Там же встречает Октябрьскую революцию, вступает в Красную Армию. Военная судьба была благосклонна к ней. Пройдя сквозь четыре войны, заканчивает боевой путь в Праге гвардии капитаном.

По воспоминаниям однополчан ей были свойственны бесстрашие и товарищество.

Биографическая линия её жизни связана с художественной литературой.

Первая большая книга о гражданской войне «Огненный путь» получила поддержку Алексея Максимовича Горького.

В письме к Л. А. Аргутинской Алексей Максимович Горький писал: «Надо видеть себя в ряду своих героев и чувствовать себя не только их верным товарищем, но – немножко – и учеником, ибо каждый из нас – ученик множества людей».

Слова великого писателя указали на взаимодействие реального и символического, раскрытие которого составило ведомую ей творческую задачу.

Второе крупное произведение «Страница большой книги» – уникальный лирический репортаж о становлении нового общества в Казахстане; было отмечено международным писательским сообществом. Немецкий автор того романтического времени писатель Эгон Эрвин Киш назвал книгу лучшей работой в Европе в области журналистики. Не случайно книга оказывается в числе книг, которые были во времена гитлеризма сожжены в Германии.

В конце 30-х годов Л. А. Аргутинская публикует очерк о героине гражданской войне Татьяне Соломахе.

В 1941 г. этим именем называет себя Зоя Космодемьянская.

Мать Зои Л. Космодемьянская вспоминает в своей «Повести о Зое и Шуре» о незабываемом впечатлении, которое произвел на Зою очерк Л. А. Аргутинской. Это была высшая оценка её эмоционального труда.

Писатель выбирает героев. Выбор осмысляется метафорами собственной жизни, строем души.

Книги, помогающие «остановить мгновенье», составляют предмет проникновения в скрытое.

Глубина проникновения зависит от взаимодействия литературного и биографического.

В день, когда Зоя на допросе назвала себя Таней, Люся Аргутинская воевала поблизости, на ближних подступах к Москве.

«Повесть о любви и ненависти», «На севере Ладоги», «Земля в крови», «Пламя гнева», «Крылатые люди» – книги, в которых раскрывается повседневная этика личной отваги, подготавливающей подвиг должного…

«Детские годы в Тифлисе» – произведение, созданное высокой душой.

Повествование ведется от имени 12-летней девочки Нины. Это и есть Елизавета Александровна Аргутинская-Долгорукая (Люся Аргутинская), принявшая имя любимой сестры Нины. Сама же Нина Аргутинская-Долгорукая (моя мать) выступает под именем Ляли.

Такой литературный прием даёт свободу анализу, предвосхищать, истолковывать характеры героев.

Книга «Детские годы в Тифлисе» написана просто и точно. Исторические факты выверены по источникам. Хроника семьи проработана на семейных советах.

Но это не просто воспоминание – исповедь, энергия личного опыта, эмоциональное воскрешение смыслов событий.

В книге слышится аксаковская печаль, светлое поминание родителей, родного крова.

Поучительна историческая связь между литературными и бытийными границами характера юной княжны, вступающей в бурные времена военных, духовных и социальных испытаний, требующих стойкости и благородства. С 1948 года по год смерти в 1968 году Л. А. Аргутинская жила в деревне Дуни-но близ Звенигорода, по соседству с М. М. Пришвиным. Была дружна с Валерией Дмитриевной Пришвиной.

В доме Пришвина жили в свое время Вера Фигнер и народоволец академик Бах, с которыми тесно сотрудничал мой дед князь Александр Михайлович Аргутинский-Долгорукий.

В дунинском доме – её последнем духовном приюте Л. А. Аргутинская обратилась к осмыслению событий, связующих пласты исторического времени.

Москва, Лялин переулок.

2016 год

Ян Вильям Сиверц ван Рейзема

(А. И. Аргутинский-Долгорукий),

академик РАЕН, кандидат исторических наук

Глава 1

Ночь. В доме тихо. Крупные капли дождя бьются о стекло в потолке.

Вспыхивает молния, и тогда открываются стены с пестрыми обоями, камин в углу, стол с игрушками, комод, пустая нянькина постель с откинутым в сторону одеялом.

Куда же девалась нянька?

От ударов грома вздрагивают стены. Становится страшно. Чтобы не закричать, ныряю с головой под одеяло.

Кричать нельзя – в дальней комнате: больная мама.

Съежившись, прижимаю колени к подбородку. Лежу, боясь шевельнуться…

Вот уже гром доносится издалека. Снова тишина.

Врываются торопливые шаги, встревоженные голоса. Что-то с грохотом падает в столовой.

Сквозь прикрытую дверь в столовую просачивается свет лампы.

С горящей свечой возникает нянька.

– Что с тобой, дитятка? – спрашивает нянька, целует мое мокрое от слёз лицо. – У нас такая радость. Родилась девочка. Теперь у тебя маленькая сестрёнка.

Перестаю плакать, с изумлением смотрю в нянькино лицо.

– Девочка? – сердито спрашиваю. – Зачем девочка? Не надо. Не хочу! Умоляюще смотрю на няньку.

– Да что ты? Господь с тобой!.. Всю ночь не спали – все сбились с ног.

Нянька берёт меня на руки. Баюкает.

– Ты моя!.. Ты моя!.. Ты моя!..

– Не хочу другую девочку! Не хочу!

Нянька крепче прижимает меня, повторяет:

– Ты моя!.. Ты моя!.. Ты моя!..

* * *

…Утром просыпаюсь: говор и топот. Это брат Витя, сестры Наташа и Соня собираются в гимназию. Перед уходом забегают в детскую. Но сейчас они на даче.

В доме неуютно. Суетятся незнакомые женщины в белых халатах, приезжают доктора.

Перехожу из комнаты в комнату, слышу:

– Не болтайся под ногами. Иди гулять во двор.

Что буду делать одна, во дворе?

Даже Саша-джан, («Саша-Джан» – домашнее имя князя Александра Михайловича Аргутинского-Долгорукого. – Прим. Ред.) проходит мимо меня в комнату мамы, лишь мимоходом гладит меня по голове.

Понимаю – маме плохо. К маме не пускают…

Сад и беседка обвиты цветущими розами. Какие они огромные: белые, желтые, красные.

Посадил их отец. В Тифлисе ни у кого нет нигде таких прекрасных роз. Каждый вечер отец поливает их из длинного шланга. С восхищением слежу за цветными брызгами, взлетающими в небо… Иду мимо кипарисов, персидской сирени, китайской мимозы, вдыхаю запахи. У стены, увитой диким виноградом, – стол и скамейка.

В беседке тоже пусто. Прохожу в конец сада к холмику. Под ним зарыта Булька – любимая наша собачка. Каждое утро она провожала брата в гимназию, на другом конце Тифлиса. Буль-ка ехала с папой на конке, провожала до подъезда гимназии и, снова забившись под скамейку, возвращалась домой.

А теперь Булька зарыта. Одна. Надо ей что-нибудь подарить. Бегу на грядку, срываю мамины розы, осторожно кладу их на Булькин холмик.

Когда мама узнает, конечно, обрадуется, её девочка не забыла про Бульку.

Присев у Бульки, поглаживаю ладонью по траве, подражая нянькиному напеваю:

– Ты моя! Ты моя! Ты моя!..

Спиной ко мне – нянька и незнакомая женщина; наклонившись над столом, разворачивают какой-то пакет.

Затаив дыхание, подхожу на цыпочках, заглядываю через спины.

Между белыми пеленками и ватой показываются маленькие ножки, затем ручки с длинными, как у лягушонка пальчиками без ногтей… Я с удовольствием рассматриваю сморщенное маленькое личико. Оно поворачивается из стороны в сторону и, вдруг жалобно мяукает.

Подхожу ближе.

– Куда ты? Зачем? Отойди! Вскрикивает нянька и выпроваживает меня из комнаты.

Стою на балконе… Громче и громче заливаются сверчки. Кто-то меня зовет.

Это сосед – Санька.

Через ступеньки спрыгиваю бегу к забору.

В щелочке видны тёмные Санькины глаза.

– У нас девочка! – захлебываясь, шепчу я, подражая нянькиному голосу. – Лягушонок!..

В комнате горит ночник. Нянька опять у девочки.

Мне так жалко себя. Раньше нянька раздевала меня, садилась рядом и пела, пока не засну. Теперь я – никому не нужна.

Недавно у Саньки умер брат. Его положили в гроб и засыпали цветами. Нет, это умер не он. Это умерла я. Лежу в мягком в маленьком гробу. Кругом плачут, нянька причитает:

– И на кого ты нас покинула? Бросили тебя одну, сиротинушку.

Так причитала Санькина мать, когда хоронила сына. Вижу маму, отца – они тоже плачут.

Слезы катятся у меня по щекам и, от жалости к себе, плачу громче. Подошёл отец.

– Ну, что ты, доченька? Что ты, моя джанушка? Захлебываясь от рыданий, бросаюсь к нему.

– Ну, не надо! Не надо! – успокаивает он меня. – Хочешь, я тебе песенку спою? Берёт на руки ходит со мной взад и вперед по комнате. Прижимаюсь к его груди и, вдыхая знакомый, родной запах, трусь о его бороду.

 
Ветра спрашивает мать:
«Где изволил пропадать? —
Али волны ты гонял,
Али звезды все считал?»
 

Как хорошо лежать в его сильных руках.

– Ты меня не бросишь? Ты меня любишь? – все еще всхлипывая, спрашиваю. – Спи. Спи, моя ненаглядная! – говорит он.

 
«Не гонял я волн морских,
Звёзд не трогал золотых. Я дитя оберегал,
Колыбелечку качал…»
 

А девочка все ещё пищит. Как маленький котенок, подумала я.

* * *

Мама ничего не видит. Об этом сказала нянька.

Нянька прикрикнула на меня, когда я стала капризничать. – Бесстыдница! Мать ослепла – ничего не видит, а ты только кричишь и шалишь.

Сразу перестала плакать. Почему не видит? Я же вижу: и комнату, и солнце, и птиц над нашим домом…

Вечером решила пробраться к маме.

Она сидела в кресле, опустив руки на колени. Бедная мамочка – у неё такое грустное лицо. Она что-то шептала. Тихонько подошла к ней.

– Как страшно! Боже мой, как страшно! – сказала мама, и по щекам её потекли слезы.

Я бросилась к ней, упала на колени, захлебываясь от плача, стала целовать холодные пальцы.

– Ты не бойся! Я с тобой! – плача, утешала маму. – Я тебя никогда не оставлю!

Она гладила меня по голове, целовала мокрое от слез лицо.

Испуганно посмотрела на неё. Но ведь у мамы такие хорошие ясные глаза. Почему она не видит?

Придвинувшись, сажусь около неё, прижимаюсь к коленям. – Ты не бойся! Ты не бойся! Я с тобой!..

* * *

Две мои сестры – Наташа и Соня, брат Витя наконец вернулись с дачи.

Кинулась навстречу.

– А у нас девочка!.. – Конечно, лучше бы мальчик. Девчонки только визжат, – говорит Витя. – Мысленно согласилась с ним. Мне не хватает мужского общества.

– Ну что ж, что девочка, – степенно вмешивается Наташа. – Вот, когда родилась ты, мы тоже кричали: «Не хотим девчонку. Зачем она нам?» А вот теперь выросла и ничего себе.

– Конечно, мальчик был бы лучше. Но девочка ничего. Надо мириться, – говорит Соня, поджимая губы.

– Эх, ты, Рейнеке-лис. Всегда лисишь, – смеётся над ней Витя.

* * *

В доме весело и шумно. Маме лучше. Она может читать. Больше всего шума от Вити. Смеётся так заразительно, что вокруг смеются.

Он уже учится в гимназии. По-моему, он самый красивый мальчик на всём белом свете. У него длинные брюки, пояс с большой медной бляхой. Когда вырасту буду носить такую бляху.

По вечерам он уходил в театр. Возвращаясь, долго пел и танцевал, подскакивая, выбрасывая ноги в разные стороны.

– Ну и память, говорят о нём. Как у артиста.

С гордостью смотрю на него. Гляжусь в зеркало. Стараюсь подражать. Не получается.

Наташа строга и задумчива. Не отходит от мамы. Подолгу читает ей вслух. Она тоже учится в гимназии, носит форменное платье с черным фартуком. Завидую фартуку! Ничего нет прекраснее фартука! У Наташи коротко стриженные волосы с пробором на бок. Мечтает о косе. Огорчается: каждый год стригут под машинку.

У Сони тоненькое лицо, торчащие дыбом короткие волосы. Ни с кем не ссорится. В разговоре соглашается со всеми. – Эх, ты, лисичка-сестричка, посмеивается Витя.

– Не трогай Соню. Она умная, – назидательно говорит Наташа. – Сколько знает сказок и стихов. Не зря её любит Бабо.

Бабо – мама отца. Тоненькая, ходила в грузинском костюме. Лицо поражало красотой. Говорила тихо, но все слушались её. Бабо командовала домом. Даже мама слушалась её.

Часто Бабо закрывалась в своей комнате на ключ. Тогда говорили шепотом: – Тише! Бабо работает. Не мешайте ей писать!

Она часто читала Соне сказки. Заставляла читать стихи вслух. За это Бабо позволяла Соне играть её кольцами, которые были на всех пальцах.

Как-то Бабо сказала Соне:

– Когда станешь невестой, подарю тебе кольцо с красивым камушком.

– А если умрешь? – не задумываясь, спросила Соня. – Кто же мне подарит кольца?

Бабо смутилась.

– Тогда скажу тёте Кате – она подарит.

– Соня! Что ты говоришь? – рассердилась мама.

– Она ведь не понимает. Слава богу, дети не знают, что такое смерть, – заступается за Соню Бабо. Гладит Соню по голове.

Соня – любимица Бабо. Мы это знаем, но не обижаемся. Бабо и нас любит.

К нам домой заходят Витины товарищи. Когда они здесь, всем весело. Наташа и Соня играют. Доносится: – Не мешай нам! Ты ещё маленькая.

Что же мне делать? Играть с девочкой? С ней скучно.

Люблю вертеться перед зеркалом. У меня черные глаза, золотые волосы, которые вьются на концах.

– Плохо моешь глаза, – смеется надо мной Саша-джан.

Бегу к умывальнику, начинаю тереть глаза мыльной пеной. Мыло щиплет. Громко кричу, бегая по дому. Нянька хватает за руку, моет лицо под краном.

– Что ты всё перед зеркалом вертишься, – смеётся надо мной Витя.

– Одна дама на улице сказала, что я красивая, – с гордостью говорю я.

– Красивая? Прямо из Зоопарка! Настоящая мартышка!

«Маймун, маймун, попляши! У тебя лапки хороши!» – припевает Витя. Подхватив меня на руки, ловко подбрасывает над головой.

Визжу. Что, если уронит?

Глава 2

Всегда стремительно! Только вперед!

Жажда жизни, движения проявилась как мне исполнилось пять лет.

В память врезался один день.

Недалеко от нашей дачи в Нальчике протекала горная река в окружении множества ручейков. Посередине речки на горке – островок, заросший молодым леском, теснившим старую избушку, заросли кустарника.

Клавдия Ивановна Рогожина

Александр Михайлович Аргутинский-Долгорукий

Вот туда-то мы и решили пойти с Санькой, которая в это лето поехала с нами на дачу.

– Возьмем с собой Ляльку? – предложила она.

– Что ты! Господь с тобой! – поджимая губы, как нянька. – Она ещё ходить не умеет. Ежели с ней что-нибудь случится?

Лялька сидит на полу, перебирая кубики, вслушивается в спор. Она моя неразлучная любовь! Забыла, что у неё когда-то были тоненькие, как у лягушонка, ручки и ножки, сморщенное личико, пискливый голос. Теперь у неё большие черные глазки, хрупкие черты лица, розовые пальчики. Смеётся, когда видит меня, тянет ручонки.

Когда, сморщив мордочку, плачет, думаю, что её обижают, сжав кулаки, бросаюсь на обидчика:

– Не обижать Ляльку! Не трогать!

– Вот скаженная, – ворчит нянька. – Да кто же может обидеть такую махонькую!

– Нет! «Такую махонькую» с собой брать нельзя.

Потихоньку пятимся к двери. У Ляльки морщится лицо, она громко плачет, ползёт по полу за нами.

…Стоим перед речкой, не решаясь перейти. Вода прозрачна, виден каждый камушек. У больших камней журчит, спадает шумными водопадами.

– Скидай ботинки! Тут нас никто не увидит, – командую я, и, взяв Саньку за руку, ступаю в холодную воду.

В лесу прохладно. Вот уже за кустарником скрывается дача, песчаный берег. Под ногами шелестит трава. Таинственно чирикают птицы.

– Тут не может быть серого волка? – оглядываясь по сторонам, шепотом спрашивает Санька.

Как хочется вернуться. Что, если над нами будут смеяться? Трусихи!

…Пустая избушка. Сквозь выбитую раму врывается солнце. На полу тени воды. Это озеро, через которое нам предстоит перебраться.

Нина Александровна Аргутинская-Долгорукая

– Какой домик! – радуюсь я. – Как у Белоснежки.

Сколько их нам рассказывала мама.

Ожесточенно прутьями отрубаем голову змею-горынычу, освобождаем принцессу, бьёмся с вороном, который «вьется над головой», летим на ковре-самолете, спасаем от волка Красную Шапочку. Мы – сильные и храбрые.

Но куда скрылось солнце? Сверкнула молния, оглушительно загремел гром. Налетел ветер!

– Домой! Скорей! Домой! – испуганно кричу я…

По крыше шумит дождь. Прижимаемся друг к другу.

Стемнело. Все чаще вспыхивают молнии, стены дрожат от ударов грома. Санька прижимается ко мне.

– Не бойся! Не бойся! – уговариваю её.

А что, если унесет река? Станем русалками, будем лежать на дне.

…Дождь идет тише. По полу пробегает солнечный зайчик.

– Спасены! – кричу я. – За нами прилетели гуси-лебеди. Они унесут нас домой.

Хватаюсь ствол берёзки, встряхиваю её.

За кустарником показывается речка. Нет, это теперь не речка – бушующий океан. Со всех сторон в него вливаются темные, бурлящие ручьи.

Пенистая стихия стремительно несется вниз: шумит, вздымая белую пену. Несутся водовороты. Островок тает.

С другого берега доносятся крики. Махая руками, испуганно бежит мама, за ней нянька, Витя и сёстры…

Взмахиваю руками, бросаюсь в воду.

Ноги скользят по камням, вода сбивает с ног. Стараюсь удержаться, падаю, хватаясь за выступы… Поток отрывает меня от них и кружи, несёт вниз… вниз… Кто-то бьет по голове. Нечем дышать… Ничего не чувствую… темно…

…Кто-то, крепко прижав, меня выносит на берег. Кашлю, чихаю, открываю глаза.

Мама подхватывает меня на руки, целует, плача смеется. Саньку уже несут к даче.

У крылечка на нижней ступеньке Лялька. Сморщив лицо, испуганно плачет.

Выскальзываю из маминых рук, бросаюсь к Ляльке.

– Лялька! Лялька! – кричу я.

Она, встает на ножки, покачиваясь неуверенно идёт ко мне. Испуганно смотрю на неё – ведь она ещё никогда не ходила одна.

У неё растерянное лицо, широко открытые глаза. Делает ещё несколько шагов, улыбаясь, падает ко мне на руки.

Глава 3

В это лето жили на даче в Гамборах. Отец подарил нам ослика: маленького, с острыми ушками.

Его приятно гладить. Стоит смирно, вздрагивает, когда кусают шмели. Прижимаюсь к мягкой мордочке, толстым, чуть вывороченным губам. От него приятно пахнет.

– Фу! Вся пропахла ослиным потом! – говорит мама, посылает меня мыться.

Нет ничего лучше запаха, чем запах ослика.

Ему на спину кладут подушку, на неё небольшое седло. Всё это подтягивают на брюхе толстым ремнём. Седло самое настоящее – с лукой, уздечкой и стременами.

Влезаю в седло. Ослик поводит ушами. Если заупрямится, не сдвинуть. Когда сердится, высоко подбрасывает задние ноги. Тогда перекатываюсь через его голову на землю.

– Какой ты противный! – выговариваю ему, снова вкручиваюсь в седло.

Спорили, как назвать ослика. Наконец мама сказала:

– Будем его звать Луиза Мадер!

Витя сердито пожал плечами.

Луиза Мадер – молоденькая немочка, за которой ухаживает Витя. У неё птичье личико, белые косички, перевязанные ленточками. Она часто опускает глаза, краснеет. Носик тянется вверх.

– Совсем как у звездочета, – невинным голосом говорит Соня.

– Что ты понимаешь, глупая, – сердится Витя.

Луиза Мадер кажется Вите прекрасной, и он обижен за неё. Но нам понравилось называть ослика Луизой Мадер.

От ослика я «обмираю» – говорит нянька. Каждое утро подолгу стою у зеркала, стараюсь двигать ушами, как Луиза Мадер. Но у меня почему-то не выходит.

«Ну, ничего – успокаиваю себя. – Через несколько лет буду двигать ушами так же, как и он.

Во время еды незаметно откладываю в карман фартука лучшие кусочки. Вытянув губы, оскалив желтые зубы, ослик осторожно берёт еду из ладоней. Больше всего любит арбузные корки. Старательно собираю их.

Как-то вечером, заигравшись, забыла перед сном пройти к нему попрощаться. Ночью меня разбудил крик… Звонко и протяжно кричала Луиза Мадер.

«Должно быть, у неё болит живот».

Опустила ноги на пол. В доме тихо. В углу на койке храпит нянька.

Боже, до чего жалко Луизу Мадер. Напряженно вспоминаю, что делала мама, когда у нас болели животы.

Клизму? Нет, Луиза Мадер этого не допустит. Компресс? Но она его, конечно, сорвёт… Значит, касторка!

Затаив дыхание, прошла к шкафу, нашла бутылку, вылила касторку в стакан. На балконе остановилась. Надо идти в сад, к колодцу, около которого привязан ослик…

И вдруг закричал осёл. Луиза Мадер ответила ещё громче.

Преодолевая страх, озираясь, побежала по холодному песку.

Широко открыв рот, Луиза Мадер непрерывно кричала. Подбежала к ней, вылила в распахнутый рот касторку. Она захрипела, заметалась из стороны в сторону, запрыгала на месте.

И опять донесся незнакомый крик осла.

Луиза Мадер брыкнула задними ногами, рванулась в сторону, оторвалась от привязи и, выделывая прыжки, бросилась навстречу призывному крику.

С ужасом смотрела ей вслед. Она, конечно, сошла с ума.

А что, если я её отравила?

Вприпрыжку, вторя ей, помчалась домой.

Постель ещё теплая. От всего пережитого не могу согреться…

Тяжело вздыхаю. Как хорошо сейчас к кому-нибудь залезть в кровать и поделиться своим горем.

Бедная Луиза Мадер!

Но нянька спит. К маме нельзя. Если узнает, что я не спала, ночью ходила босиком по холодной земле – она, конечно, завтра не возьмет меня с собой.

…Самая большая выдумщица и хохотунья в нашем доме – это мама. Даже теперь, когда она ещё плохо видит, что-нибудь да придумает.

Иногда задумывает прогулки, на несколько дней.

Вечером, когда пили чай, мама предложила на два дня пойти на прогулку в далекий монастырь.

– Дорога опасная, в лесу разбойники, – говорит нянька. Но мама только смеется, её поддерживают остальные.

На прогулку? В монастырь? По дороге могут быть разбойники? Мне так хочется в эту прогулку. И Витя, и Соня, и Наташа идут. Идут и Топсик, и Милка. Даже Луиза Мадер, и, конечно, я.

Подошла к маме. – Правда, я хорошая девочка? – вкрадчиво спрашиваю. – И тебя слушаюсь, зубы чищу, и часто мою уши.

– Ну, не так уж часто. А кто капризничает за обедом? – пристально смотрит на меня мама, улыбаясь. – Ну, что тебе? Конфету?

Качаю головой.

– Ну, если не хочешь спать, побегай немного.

Снова качаю головой и, присев на скамеечку около мамы, трусь щекой о её колени.

– Я тоже пойду на прогулку. Возьми меня!

– Ну как же можно? Ты еще маленькая. Мы пойдем далеко. У тебя не хватит сил.

– Как не хватит? Мне уже пять лет. Смотри, какая сильная, – вскакиваю я и, закатив рукав, сгибаю руку, чтобы показать свои мускулы. Но у меня не получаются мускулы.

– Устанешь, – говорит мама.

– У меня железные ноги, – упрямо говорю я.

– Нам некогда будет с тобой возиться. Будем ночевать у костра. А ты где?

– Я тоже у костра.

– А если волки?

– Мы зарежем их. У меня есть кинжал.

– А разбойники?

Не знаю, что делать с разбойниками. Смущенно молчу.

– Ну, беги гулять, – говорит мама. Идёт к сестрам, уложить заплечные мешки.

С грустью иду в сад. Никто меня не понимает. Все заняты своими делами.

У двух высоких сосен, в гамаке лежит Витя, читает книгу.

По временам он громко хохочет.

Останавливаюсь около него, вздыхаю.

– Ну, ты чего? Откуда мировая грусть?

– Витя! – жалобно говорю я. – Ты ведь такой хороший. Такой храбрый и сильный.

– Что-то тут не так, – смеется Витя и, отложив книгу, спускает ноги с гамака. – Выкладывай!

Выслушав, сосредоточенно думает.

– Да! Дело сложное, – говорит он.

– Пойди к маме, говорю я. Она тебя послушает. Ты мужчина.

Встает и идёт к дому. Прячась за кустом. Иду за ним к балкону и, притаившись, прислушиваюсь.

– Ну что ж, что маленькая, – говорит маме Витя. – Пусть приучается к трудностям. Ей по вашим стопам идти. Может быть, даже в ссылку попадёт.

Мама смеётся. О какой ссылке Витя говорит – не понимаю.

– Но ведь её надо на руках носить. Устанет. Будет капризничать, Но по её тону понимаю: Витя уговорил. Он часто уговаривает её.

Заметив меня у балкона. – Зачем на руках! Посажу в хурджин. Будет капризничать – бросим в лесу, говорит он.

– Утром решим, – говорит мама. – Но помни – ответственность на тебе.

Снова думаю о Луизе Мадер. Может быть, она уже умерла, лежит на земле.

…Утром просыпаюсь от маминого голоса. Она кому-то говорит, чтобы всё приготовили для меня.

Ура! Еду!

Быстро одеваюсь, съедаю мацони, выхожу в сад.

Сейчас у меня две задачи. Нельзя уходить далеко от дома, вдруг забудут и уйдут без меня. Надо посмотреть – жива ли Луиза Мадер. Слава богу! Стоит на своем месте, уплетает траву.

В доме суматоха. Каждую минуту скрипит калитка. Приходят «путешественники»…

На меня не обращают внимания. Этим надо воспользоваться.

Около дома большой сад с фруктовыми деревьями, множество кустов, обсыпанных поспевающими ягодами смородины, крыжовника и малины.

Мне не позволяют пастись у кустов. Дают ягоды только после еды «на третье».

– Наешься и обедать не будешь, – сердится нянька, иногда заставая меня у кустов. – А то и живот заболит.

Но няньки нигде не видно – она помогает маме.

Потихоньку пробираюсь к кустам. Надо торопиться.

Боже! Сколько красной и черной смородины.

Присев на корточки, я горстями срываю ягоды и поспешно отправляю в рот. Иногда прислушиваюсь. Нет, без меня не ушли.

Но вот слышно, как к крыльцу подвели упирающуюся Луизу Мадер. Я бросаю ягоды и мчусь к ней.

– Что у тебя с лицом? Почему такое грязное? – останавливает меня мама. – Ты, что была в ягоднике?

Молча опускаю голову.

– Иди сейчас же вымой лицо!

Не люблю мыть лицо, но сейчас старательно и долго моюсь.

И вот все уже на балконе. Дядя Котэ в войлочной шляпе и с закатанными брюками до колен. В руках длинная палка. Он сказал, что будет проводником. Что такое проводник – я не знаю. Но, по-видимому, это – главный.

На маме тоже белая войлочная шляпа. Какая она молодая и красивая.

Наташа и Соня бегают около взрослых и заходятся от восторга, как Топсик и Милка.

Я бы тоже побегала, но нельзя. Надо быть тихоней, чтобы никто не обращал на меня внимания. А то передумают.

– А ну, живо, – говорит Витя и, подхватив меня под руки, спускает в левый мешок, где хурждин. – Удобно?

– Очень, – говорю я, усаживаясь на корточки у мешка.

– Совсем, как гриб. Одна голова видна, – смеются.

Перебирая тонкими ножками, трогается и Луиза Мадер. Оглядываюсь назад.

На крыльце стоит нянька с Лялькой на руках.

– Когда ты подрастёшь, тебя тоже возьмут, – кричу ей.

У меня воинственное настроение.

Теперь вперед – неведомую прогулку, к монастырю.

* * *

…Лес, лес кругом. Посередине – дорога: вьется змейкой.

Мы с Луизой Мадер плетемся сзади всех. Иногда Луиза Мадер упрямится, останавливается. Тогда Витя погоняет ее прутиком.

Жарко. Солнце печёт, во рту все пересохло. Кожа у Луизы Мадер блестит от пота. Я осторожно глажу ослика по мокрой шее и тихо говорю:

– Ну, ничего! Потерпи! У меня тоже устали ножки.

Петляет дорога. За каждым поворотом – новое. Ноги затекли, не чувствую пальцев.

Мерно идет Луиза Мадер. Меня потряхивает в хурджине, от качки, прижавшись к спине ослика, засыпаю…

Громкий хохот будит.

Полянка с высокой травой. Посередине горит костер, недалеко от него поднимается из самоварной трубы голубоватый кудрявый дымок.

Как вкусно пахнет шашлыком. Дядя Котэ, приплясывая, возится у костра с шампурами. Дядя Серго громко поет и размахивает руками. Он маленький, худой, обычно тихий и незаметный. Мама говорит, что он большой музыкант.

Все бегают по полянке, собирают хворост, кричат, смеются. Кто-то прыгает через костер.

Какие странные эти взрослые. Они совсем, как дети. Смотрю на них, и мне тоже хочется бегать, и прыгать через костер.

Витя вытаскивает меня из хурджина, ставит на землю. Ноги не слушаются, падаю на траву. Она мягкая, пушистая, как мох. И сколько в ней маленьких зверушек. Пахнет грибами и сыростью. И так хочется есть.

Немного полежав, подползаю к костру.

Наташа помогает маме резать чурек и расставлять на белой простыне закуски и стаканы. Соня стащила кусочек шашлыка и, облизывая пальцы, с удовольствием кушает. С завистью смотрю на нее.

Рассаживаемся вокруг костра. Дядя Котэ вытаскивает из мешка небольшой бурдючок и разливает вино в стаканы.

Мне тоже наливают маленькую рюмочку.

Когда приходят гости, мы, дети, за столом всегда молчим. А если начинаем вмешиваться в разговор, нас отсылают в детскую. Это очень обидно. Интересно слушать, о чем разговаривают взрослые. По вечерам обычно стараешься сидеть тихо и незаметно, так, чтобы о тебе забыли. И тогда наслушаешься всего.

Вот и теперь я притаилась за чьей-то спиной. Дядя Котэ встаёт и поднимает стакан с вином. Он такой большой, высокий, у него такие черные волосы, которые он отбрасывает ладонью назад.

– За нашу дружбу! – торжественно говорит он, и все, возбужденные, чокаются.

У мамы глаза большие, и лицо такое серьезное.

Как весело и шумно около костра. «За дружбу» – это я понимаю. А за какую борьбу и с кем – это мне непонятно. А за «прекрасное будущее»? Разве сейчас плохая жизнь? Ведь на свете нет счастливей нашей семьи. Разве у кого-нибудь есть такие мама и папа Саша-джан?

– А я помню, – говорит дядя Котэ. – Это песенка из той оперы, которую ты писал, когда Саша-джан ещё сидел в тюрьме.

– Нет, ты путаешь, – перебивает его дядя Серго, – писал ее, когда были в ссылке.

От удивления я даже перестаю есть. Саша-джан – мой отец, в тюрьме? В ссылке?

Как-то по улице проводили арестантов, вокруг них шли солдаты с ружьями. Арестанты двигались с трудом – на ногах звенели цепи. На спинах был белый туз. Когда кто-нибудь из арестантов останавливался, солдаты кричали, подталкивали в спину ружьями.

– Нянька! Кто это? Куда их ведут? – испуганно спросила я.

– Из тюрьмы в ссылку… на каторгу несчастненьких. Кого за кражу, кого за убийство. А кого и безвинно…

Саша-джан! – самый лучший человек на свете. Разве это возможно. Нет, они просто шутят. А мама? За что же их в тюрьму? За что в ссылку?

…Снова лес – потемневший и страшный. Идём и идём. – Ну, конечно, заблудились, – говорит мама. – Давайте сюда компас.

Дядя Котэ с мамой долго смотрят на компас и вместе соображают.

Луиза Мадер медленно перебирает ногами и часто останавливается. Впереди около мамы идут Наташа и Соня. Им, должно быть, страшно, и потому они около мамы.