Текст книги "Летопись Затмения"

– Согласен, подозрительнее некуда, – согласился Готфрид.

– Как сквозь землю провалились! – возмутился капитан Роже.

– Нам нужно осмотреться самим, осмотреть места, где атабы разбивали лагерь. Далеко забираться не будем, ведь как вы сказали, что атабы исчезли, но не ушли в каком-то конкретном направлении. Вы сможете выделить нам, скажем, человек семь? Не хотелось бы наткнуться на отряд атабов, блуждая вдвоем. – высказал свой план Леон.

– Всего из семи? – удивился Роже.

– Большой отряд подобен медведю, бредущему через лес. Его сопение и треск веток под могучими лапами, много опережают его самого, в то время как небольшой отряд, подобен лисице, – едва приметен и бесшумен. – пояснил Леон.

Лишенный и толики воображения, Роже посмотрел на Готфрида, недоумевая и ожидая его комментариев. Беатриче тем временем встала рядом со свечой на столе, которая была совсем чуть ниже ее. Эйдос поднес лицо к пламени практически вплотную, заглядывая в него точно в окно, за которым открывался новый, дивный мир, полный чудес. Выглядит жутковато, но нематериальность эйдоса позволяла подобные фокусы.

– Мой друг говорит о том, что мы не за дракой лезем, а взглянуть что и как. Рисковать ни своими, ни чужими шеями мы не собираемся. – пояснил Готфрид, удивленный, как и Роже, но не манерой Леона изъясняться, а тем, что Леон решил осмотреть границы.

– Звучит разумно, с одной стороны, но и крайне опасно, с другой. Не сочтите за неуважение мой вопрос, господа. Доводилось ли вам сражаться против атабов?

«Против атабов? Да нам довелось даже с призраками повоевать!» – про себя выкрикнул Готфрид.

– Признаюсь, в битве с атабами мы сталкивались лишь единожды, при осаде разбойничьего форта Каменный кит.

– Каменный кит… – Роже задумался. – Сам увы не участвовал в той битве, лишь слыхивал. Гуго Войд тот форт ведь взял, так? Это же было четыре года назад, вам тогда по сколько лет было?

– Четырнадцать, тогда мы оба уже были оруженосцами кая Гуго Войда.

– Могу я поинтересоваться, много ли атабов на вашем счету с тех пор?

– Ни одного. Как и положено оруженосцам, мы держались позади, присматривая за лошадьми. Шайка, облюбовавшая Кита, в основном состояла из людей, атабов там насчиталось лишь трое. Тем не менее, к нам прорвался один, раненный. Заручившись поддержкой ближайшего к нам рыцаря, мы сразили его, но приписывать эту победу себе, как вы понимаете, неуместно.

– Ясно, – кратко бросил Роже, даже не стараясь изобразить на своем лице интерес. Шумно отхлебнув из кубка, он утер бороду рукавом и ответил. – Я дам вам разведчика и семь моих лучших людей. Надеюсь, на ваше благоразумие. Я не хочу, чтобы сын Гидеона погиб на вверенной мне земле, равно как и мои люди.

– Смею вас заверить, кай Роже, на тот свет мы ничуть не торопимся.

– И то верно, подлеца Гуго пережили, значит есть ум в голове.

Готфрид взглянул на друга. Леон медленно отложил нож с куском мяса в тарелку. Оскорбить Гуго Войда при Леоне, все равно, что оскорбить его родителей. Светловолосый рыцарь мечтал хоть вполовину приблизится к этому легендарному герою и не смел терпеть клевету в его адрес. Что ж, Леон шумно вобрал воздух в грудь, желая походить на Гуго во всем, а значит прежде всего сохранять самообладание во что бы то ни стало. Линденбург не знал более хладнокровного рыцаря, Леон даже не мог себе представить ситуацию, в которой Гуго мог потерять самообладание.

– Кай Гуго Войд был ложно обвинен. Я, мой друг Готфрид и другие рыцари находились подле него, и мы живые свидетели его невиновности. Я лично своими глазами видел тело дочери князя Эддрика в логове чудовища. Девушка была мертва задолго до того, как мы нашли ее.

– Ничуть не сомневаюсь в том, что вы видели, кай Леон. Однако, как мы все прекрасно теперь знаем, пепельные холмы дурманят голову и увиденное там легко принять за явь, но явью оно не является. – Роже собрал жирную подливку куском хлеба и закинув тот в рот, довольный собой, закончил. – Иначе как понимать то, что князь Эддрик заточил Гуго в темницу, несмотря на все его заслуги? Вот вы говорите, что вы свидетель? Извольте знать, что у меня в гарнизоне тоже есть свидетель. Рыцарь, который был там вместе с вами, между прочим. Так вот он другое рассказывает.

– Осмелюсь предположить, что ничего хорошего? – осведомился Готфрид.

– Именно так, кай Готфрид. Ни для кого не секрет как хороша собой была дочка князя. Так вот мой солдат рассказывал, что Гуго не удержался, да оттрахал ее как следует, а дабы сокрыть преступление, горло ей перерезал и бросил в гнезде чудища.

– Доброго вам вечера, господа. Благодарю за ужин и гостеприимство, кай Роже, оленина была превосходна. Хочу прогуляться перед сном. – произнес Леон голосом тяжелым как давно неиспользуемая наковальня и таким же холодным.

Роже проводил его равнодушным взглядом. Его личные ожидания касательно сына Бертрама подтвердились, – он ожидал увидеть мягкого и по-женски ранимого юношу, как о нем и судачили, его он и увидел.

– Ваш друг всегда такой ранимый?

– Только когда оскорбляют тех, кого он ставит в один ряд с родителями и когда жертва оскорблений тот, кто сам в разы лучше оскорбляющего.

Роже лишь хмыкнул, не ответив на колкий выпад юнца.

– Гуго неплох, спору нет, но как по мне, его слава преувеличена. В деле я его не видел, зато видел Фалько Монерратского. Вот он по праву мог носить звание первого меча Линденбурга. Жаль, Фалько сгинул во время войны с этими проклятыми язычникам-северянами…

– Будь вы моего возраста и не будь мы оба рыцарями, я бы хорошенько дал вам в морду. Можно остроумно начесать языком много хлестких и громких слов, но ничего не сравнится с одним добрым ударом в харю. Доброго вечера. – Готфрид встал из-за стола и направился к выходу из хижины капитана, не желая оправдывать друга, ведь оправдываться на взгляд Готфрида, должен был Роже. Юноша остановился лишь в дверях и Роже метнул ему в спину слова как кинжалы.

– Сопляк, если не остудишь свою горячую голову, то найдется тот, кто воспользуется холодной сталью для этого, – совершенно беззлобно, даже с усмешкой ответил Роже.

– Будь жив Гуго, уж он-то всенепременно остудил бы вашу, – бросил через плечо рыцарь и удалился.

Готфрид нашел друга у края одной из деревянных платформ. Леон стоял, облокотившись на перила, взгляд рыцаря гулял где-то вдали, на юге. Здесь, сквозь мерно покачивающуюся листву, открывался вид на зеленое море обычных, с высоты кажущихся крохотными, деревьев Лиранского княжества, раскинувшего скатерть своих земель к югу от Линденбурга. Вдалеке вырисовывались пылающие в закате вершины утесов Змеиной Долины. Они как будто надменно выказывали свое превосходство всему прочему ландшафту вокруг, а потому были награждены тем, что пальцы уходящего солнца еще касались их на лике земли. Еще полчаса, не больше и эти теплые, нежные пальцы окончательно отнимут руку от столь жаждущего их, Линденбурга и эта земля будет дожидаться своего жгучего, страстного любовника всю ночь, храня в сердце подаренное им за день, тепло.

Подойдя к другу, Готфрид тоже облокотился на перила, щурясь и всматриваясь в горизонт, словно там было что-то особенное. Где-то там и правда что-то было. По линии горизонта медленно плыла черная точка. Быть может это была крупная птица, а может один из Лиранских наездников, верхом на Равеншрайке – дивном существе с вороньей головой и крыльями, но телом пантеры. Эти животные были символом и гордостью Лирана, его гербом. Помимо того, что равеншрайки обитали лишь в этом «вороньем» княжестве, исключительно Лиранские наездники умели приручать этих существ, впоследствии восседая на них точно на лошадях, скачущих по небу.

– Прости меня, я повел себе недостойно и вспылил. Не стоило себя так вести. Мы оба знаем правду о Гуго, но другие ее не знают и вправе заблуждаться. Я должен извиниться перед Роже, он так гостеприимно принял нас, а я не выказал ему должного уважения.

– Ты вспылил? Умоляю, тебя лев! Ты еще не знаешь, что значит вспылить, а этот мужлан Роже, заслуживает трепки, а не извинений. Он и мизинца Гуго не стоит, уверен Гуго мог бы разговаривать с нами, попивая медовуху, и одновременно биться на мечах с Роже, даже не глядя на него. Роже заискивает перед нами только из-за твоего отца, в его глазах мы лишь напыщенные мальчишки.

Леон задумался, смотря как будто сквозь друга и вновь взглянув на горизонт, произнес:

– Когда я смотрю с высоты на мир, мне кажется, что нас не остановить. Я в себе чувствую столько сил и желания сделать этот мир лучше, а не прозябать отведенное мне время. Еще, я должен извиниться за риск, которому подверг вас с Зотиком.

– О чем ты?

– На медвежьем хуторе, когда мы столкнулись с призраком и за нами шли те полые латы, я эгоистично повел себя и решил остаться. Я чувствовал, нет, – был уверен, что там что-то не так, что есть подвох и нужно лишь копнуть глубже, чтобы узнать истину.

– Ерунда! – Готфрид отмахнулся. – У нас все было честь по чести, как говорится.

– А если бы те страшилы не оказались фарсом? Мы могли погибнуть.

– В одном я с тем странным стариком согласен, – что бы ни случилось, нельзя терять решительность, а погибнуть это не про нас! Мы слишком хороши, чтобы умереть! – Готфрид сам не верил в то, что говорил, но он пережил слишком много горя, чтобы позволять мрачным мыслям увлекать себя, а потому старался держать оптимизм при себе всегда и всюду. – А теперь расскажи мне, что ты задумал? Насколько я помню, твой отец хотел от нас простых формальностей: приехать сюда, посмотреть, что к чему, поговорить и все.

– Отец не отдавал приказ, он просил, а, следовательно, можно и подумать самим, как он всегда учил. Насколько я помню, он хотел, чтобы мы осмотрели границы, про приграничные земли речи не шло. Не хочу быть посыльным, хочу сделать что-то стоящее и показать ему, что я могу, чтобы он гордился мной.

– Он и так гордится твоим обучением и воспитанием.

– Когда в юности мой отец ходил в ранге эквилара и странствовал, он совершил немало подвигов и помог многим людям. Я хочу быть достойным наследником его имени. Хочу помогать нашему княжеству всем, чем смогу. Вчера мы остановили шайку разбойников и помогли Луковкам, а завтра я хочу попытаться понять, что заставило атабов «провалиться сквозь землю». От того, что мы тут узнали, никакого проку, мы не можем уехать не узнав больше, точно нам все равно.

– Мне не все равно, напротив, – я заинтригован.

– Как и я, – согласился с другом Леон.

Друзья постояли еще некоторое время, наблюдая за стаями небесных скатов в небесах. Те кружили не то играя, не то исполняя воздушный танец. Глядя на этих грациозных существ, издали напоминающих ткань, подхваченную ветром, рыцари встретили вечер. Небесное чело покрыли сверкающие бисеринки пота, известные как звезды. Затем темный небосклон открыл свой белый глаз, именуемый луной. Ходило поверье, что это этими глазами боги следят за Солярисом. Желтый глаз для того, чтобы смотреть за всем днем и белый, чтобы следить ночью. И хотя чтецы из Магистратуры Астэра доказали, что солнце вовсе никакой не глаз, то с луной все было гораздо сложнее, потому что на ней периодически и правда открывалось огромное, самое настоящее око. Тут уже ученые и чтецы разводили руками, соглашаясь с версией мещан о том, что это Божье око, присматривающее за всем миром.

Ночью небесный гарнизон приобретал свою неповторимую атмосферу, всему виной факела и вездесущие ветви с листвой. Деревянный город превращался в сказочное дерево с огоньками – именно таким Леон каждый вечер видел Линденбург из окон летней резиденции Бертрамов, когда в крепости сикомора-гигаса зажигали факела. Только на этот раз Леон находился внутри подобной крепости. Было в этом что-то неуловимо прекрасное и романтическое, – сидеть перед пылающей жаровней и греть руки, будучи в тридцати метрах над землей. Это захватывало и пугало одновременно, особенно когда под твоими ногами скрипели деревянные половицы, сквозь щели меж, которых подобно ужасающей и неведомой бездне, на смотрящего поглядывала далекая земля. Если взглянуть в сторону лесного княжества, то все казалось обыденным: кругом листья, ветви, стволы деревьев и бесконечная тень под ними. Но стоит посмотреть на юг, как тут же захватывало дух, ведь уже на границах княжества, без остатка исчезали гигасы и начинался обычный лес. Глядя на него с высоты, приходило понимание насколько все же огромны и необъятны леса Линденбурга. Гигас на котором располагался гарнизон, один из последних у края южной границы, поэтому с него открывался вид на необъятные просторы, пугающие и так же манящие.

– Хочу подняться на вершину, ты со мной? – поинтересовался Леон.

– Разумеется!

Эквилары отправились по спиральной лестнице выше уровня лагеря, разбитого на ветвях. Целью рыцарей стала вершина гигаса. Верхушка дерева-великана, используемого гарнизоном, играла свою особенную роль. Именно тут располагалась платформа для огромного сигнального костра. В случае нападения с любой стороны света, гарнизон мог запалить сигнальный костер и его тут же увидели бы в Линденбурге. Массивные, промасленные поленья были сложены домиком на огромном подобии жаровни с навесом и напоминали алтарь, возжигаемый на вершине мира. Не встречая препятствий, ветер гулял тут в полную силу. Пшеничные волосы Леона взъерошились за секунды, напоминая разоренное птичье гнездо.

– Вот это да! – восхитился пораженный Леон, с опаской подходя к перилам у края платформы.

Перед взором юношей открылся весь мир как на ладони. Насколько хватало, глаз выше гигасов ничего не было, только небо и… Гаспарион, – величайшее творение человеческой расы, невероятно высокая башня-статуя. Ее строительство шло почти что пятьсот лет и началось королем Амадео из рода Ласкарисов, но окончательно так и не было закончено. Статуя имела форму человека, тянущего обе руки к небу, ладонями вверх и задумывалась королем Амадео, начавшим ее строительство, как «лестница» в обитель богов. Боги же, судя по всему, не оценили такого жеста, а может это была и случайность, но так или иначе, когда Гаспарион был практически завершен, а Амадео взошел на ладони статуи, разразился жуткий шторм и несколько молний ударили в статую. Амадео сдуло штормовым ветром, а от полученных во время шторма повреждений, у Гаспариона отвалилась правая рука. Наследники Амадео восприняли произошедшее как гнев богов и строительство, переходящее из поколения в поколение, решили прекратить. Гаспарион располагался в центре королевства и был виден с высоты из любого княжества. Смотря на мир с вершины гигаса, действительно казалось, что смотришь с крыши мира и от этого вида, вкупе с высотой, захватывало дух. Где-то вдали, кривые пальцы молний прощупывали землю, окрашивая небо зарницами. Видимо, гроза ушла с Линденбурга на юг.

– Еще никогда я не ощущал себя столь маленьким и беспомощным в этом мире, – признался Готфрид, пораженный необъятными просторами, тянущимися до самого горизонта.

– Звезды кажутся ближе, – указал в небо Леон, на россыпь блеска, заполонившего темное пространство.

– Эй, боги! Мы тут, слышите нас!? – сложив руки у рта, прокричал в небо Готфрид. Ответом ему стало лишь далекое мерцание звезд.

«Какой же здесь воздух! Наверное, это запах самого неба… или облаков», – воскликнул про себя Леон, втягивая полной грудью девственно-чистый воздух, не отмеченный клеймом иных запахов.

Друзья постояли еще некоторое время на вершине дерева и поспешили спуститься вниз, обласканные неутихающим ветром и порядком замерзшие. Хижины небесного гарнизона не имели печей, а потому обогревались небольшими жаровнями. Деревянные стены утеплялись шкурами животных, что позволяло не мерзнуть зимой. Впрочем, зимы в Линденбурге не сказать, что суровые, не чета Византхеймским, это уж точно. Друзья заночевали в домике небесных стражей, покуда те несли ночное дежурство. Готфрида обуревали странные и дикие мысли о том, что пока он будет спать, к ним ворвется Роже и заколет его в кровати, но конечно же этого не произошло. Капитан о юных рыцарях уже позабыл, мирно похрапывая в собственной хижине.

Резкий как удар дубинки по затылку, утренний свет струился сквозь редкие щели в дощатых стенах деревянной хижины. Когда Леон и Готфрид встали, с ночной смены как раз вернулись дозорные, завалившиеся спать. Как и обещал, Роже отобрал солдат и с неохотой вверил их под командование Леона, представив каждого. Выглядели эти лесные стражи, мягко говоря, далеко не как самые лучшие люди Роже. Хотя, как знать, может лучше них и правда никого нет? Солдаты пришли в восторг, вылазки за пределы гарнизона будоражили кровь, суля возможное сражение, ну или на крайний случай, хоть что-то новое в их пресной, гарнизонной жизни. Семь мужчин разных возрастов, хотя и преимущественно старше Леона с Готфридом, а также одна женщина, разведчица, притом еще и альвийка, из сильвийцев. Леон просил семь солдат, а получил восемь. Девушку Роже добавил в отряд как профессионального стрелка и охотницу, что могло помочь группе.

«Альвы – первая и старшая по главенству раса Соляриса. В сильвийцах отражен ее первозданный и неизменный облик. Именно этот народ сохранил свой изначальный облик. Ни цинийцы, ни харенамцы, этим похвастать не могли. Первых изменила Ашадель, вторых, – смертная жизнь. Без сомнения прекрасных альвов, создала богиня Ашадель, дочь верховных богов, Лар Вагота и Эйнилеи. Однако, в настоящее время сильвийцы давно отреклись от создавшей их богини. Сейчас мы не будем касаться этого конфликта, до него еще дойдет время и не раз. К тому же, мой фолиант не исторические хроники, но заметки, описывающие уклад и народы Соляриса. Итак, многие считали альвов самой красивой и грациозной расой и надо полагать, не без основания. Правда, ныне это касалось лишь сильвийцев и цинийцев, харенамцы же, старели и умирали подобно мортам, не имея дара вечной молодости. Итак, сильвийцы, они же первозданные альвы, обладатели изящных, худощавых, а от того зрительно слегка вытянутых фигур, с конечностями чуть тоньше человеческих. Их взрослые тела имели юношеский облик, а невозможность стареть или испортить фигуру, лишь прочнее закрепляла за ними образ вечно молодой общины. Ростом они не отличались от людей, а само их телосложение воспевало оды юности, торжествуя и радуясь красоте. Мужчины альвов не имели растительности на лице подобно женщинам, отличались умеренной худощавостью, не портящей общую статность. Что касается женщин, то альвийки выглядят как юные девицы, о чем лишний раз напоминают узкие бедра и небольшая, но высокая грудь. Их большие глаза – зависть для всех прочих женщин, вынужденных визуально увеличивать свои глаза тушью (обычай в Дашаре) или настойкой паслена (особенность средиземного и северного королевства).

Всем сильвийцам присуща врожденная грация, плавность и красота в движении, будь то танец или сбор хвороста в лесу. В отличии от цинийцев, кожа их светлых собратьев, как правило бледная. У девушек так и вовсе, иногда даже молочно-белая. Безусловно, встречался и самый обыкновенный оттенок, как у людей, но темный – никогда. Как не оставалось на коже альвов шрамов, так и не подвержена она была загару. Сильвийцы, раса исключительно светловолосая, включающая в себя весь возможный спектр блондинов. Самым темным и редко встречаемым цветом волос у сильвийцев считался светло-русый. Ну и конечно же они, как и все альвы, имели остроконечные уши в форме наконечника копья. Отличительной особенностью ушей именно сильвийцев, был их наклон. Уши не плотно прижаты к черепу и направлены кончиками вверх, как у цинийцев. Уши сильвийцев имели горизонтальный наклон, с легким диагональным уклоном острыми кончиками вверх. На этом описание этого дивного народа можно завершить и рассказать об их отчизне. Родиной им приходилась Сильверия, вассальное королевство по отношению к Астериосу. Сильверия славилась густыми, радужными лесами, озерами и единорогами, а расположилась она в западной части Соляриса. Восточными землями Сильверия граничила с Линденбургом. Земля сильвийцев славилась радужными рощами, где росли деревья с необычайно красивой и яркой листвой непривычных цветов.

Еще, Сильверия – это огромные, кристально чистые озера и пастбища единорогов. К слову, у последних. Альвы великолепно общались с животными. Безусловно, альвы как таковые, рассыпались по всему Солярису как горох с опрокинутой корзинки, но все равно не превзошли людей численностью. В том же Линденбурге, их проживало больше прочих рас (не считая людей), из-за тесного соседства двух территорий и густых лесов естественно. Касаясь жизни сильвийцев, стоит заметить, что далеко не все предпочитали ортодоксальный образ жизни, врастая в свою вотчину корнями, сродни старому дереву. Многие альвы весьма неплохо обустраивались в городах, а их безупречный вкус и мастерство в сфере искусства, быстро сделали их востребованными как среди аристократов, так и при королевском дворе. В силу своего возраста, альвы зачастую высокомерно относились к прочим расам, особенно мортам. Когда живешь не первое столетие, другие народы кажутся неразумными и малоопытными детьми. К счастью, далеко не все альвы придерживались такого мнение. Поход под палящим солнцем через пески Кахада, выжег всякую надменность из тех же харенамцев. Некоторые сильвийцы до сих пор враждебно относились к своим «пепельным» собратьям, – эхо давно отгремевшей войны все еще витало в воздухе. К слову, о возрасте альвов. Считалось, что альвы бессмертны, впрочем, погибнуть любой альв мог, как и все живое, от меча или стрелы. Их бессмертие заключалось в том, что проносящийся сквозь них ураган лет, не мог ни состарить, ни привести к гибели их плоть. Это не распространялось на харенамцев, живущих чуть дольше людей. При всем при этом, не существовало сильвийцев или цинийцев проживших долгую жизнь и на то есть две причины. Первая – альвийки родившие ребенка от представителя иной расы, утрачивали бессмертие лишь забеременев и начинали стареть со скоростью присущей той расе, от представителя которой был зачат ребенок. Вторая – альвов, чей возраст близился к так называемому миллениуму, непременно находили и убивали члены Пасти Конгломерата. В этом деле им способствовали представители всех рас и народов, включая самих альвов. Этих убийц называли – клыки. Однако эти заметки я оставлю на другой раз» – Хазимир Зулат, заметки из фолианта тысячи дорог.

Оседлав лошадей, отряд выехал из форта и отправился на юг, к пограничью, разделяющему два княжества: Линденбург и Лиран. Ивельетта, или как она сама попросила себя называть, Ивель, вела отряд. Красивая, как и все альвийки, она имела редкие для представителя ее народа, но обыденные среди людей, светло-русые волосы, собранные в две косы, с вплетенными в них зелеными лентами. Несмотря на жизнь среди людей и похоже жизнь длительную, Ивель не утратила своей культурной идентичности. Поверх вареной кожи, в ее наряде присутствовали такие традиционные элементы сильвийской одежды, как пончо со сложным рисунком не то корней, не то ветвей Виты, – дерева жизни и вместе с тем, символа сильвийцев. Штаны из вареной кожи украшала бахрома, а из пучин океана волос, подобно рифам гордо подымались два соколиных пера, – обязательный атрибут всех сильвийцев вставших на путь воина. На запястьях, девушка носила цветные, плетеные браслеты. На вооружении альвийки имелся лук и шпага, традиционный набор любого сильвийца и по совместительству, самое распространенное оружие этого лесного народа. Для полноты картины еще не хватало томагавка, излюбленного оружия сильвийских охотников.

Леон всегда испытывал некоторый внутренний дискомфорт при общении с альвами, будь то сильвийцы или цинийцы. Глядя на них, никогда не знаешь сколько лет твоему собеседнику, ведь он легко может оказаться старше на пару сотен лет. Стоит сказать, что альвийка единственная в отряде, кто ехал верхом не на лошади, но единороге.

«Эти благородные животные обитали только на серебряных лугах Сильверии. Единороги очень походили на лошадей, только чуть крупнее и коренастее, всем своим видом крича о той силе и скорости, что воплотилась в них. Единорогов не подковывали и не только потому, что те не использовались для выполнения физических работ. Эти животные, ко всему прочему, имели крайне прочные копыта, не истирающиеся как у одомашненных лошадей. На лбу единорогов рос закрученный спиралью рог, достигающий до метра в длину, в честь него эти животные и получили свое прозвище. Укротить единорога мог только альв или атаб. Для всех прочих рас это животное смертельно опасно, ибо даже на попытку погладить, отвечало смертельным ударом своего рога или могло затоптать в два счета. В редких, исключительных случаях, альвы могли посвящать людей в серебряных всадников. Лишь таких людей единорог слушался как альва. Единорог Ивельетты имел небесно-голубой окрас, его мощное тело покрывали белые узоры, похожие на рунические символы. Перед обычными лошадьми, единороги могли похвастаться большей выносливостью, скоростью и способностью постоять за себя, с присущей им свирепостью. Спору нет, и конь может затоптать будь здоров, но единорог ко всему прочему мог без труда свою жертву заколоть» – Хазимир Зулат, заметки из фолианта тысячи дорог.

Следующим в команде сопровождающих можно отметить Агапа, довольно крупного мужчину, а в прошлом дровосека. Именно с ним рыцари познакомились вчера по приезду в форт. Как и остальные члены отряда, солдат был облачен в кожу и кольчугу, без излишеств и украшений. Далее стоит сказать об Афинее, мнящим себя не иначе как бардом и постоянно заставляющим окружающих слушать то стихи собственного сочинения, то обрывки иных сочинений. Следующим был Осий, рыбак из какой-то северо-западной деревушки. Затем Трофим, уроженец Линденбурга, а в прошлом стражник Линденбурга. Маир, охотник, несколько лет назад заступивший на службу гарнизона. Исаак, угрюмый малый не пожелавший о себе рассказывать и наконец последний в списке, но не последний по значимости – Верманд, самый настоящий рыцарь, правда уже в летах, давший обет вечно странствующего эквилара. Он остановился в южном гарнизоне на лето, предоставив тому свой меч в обмен на кров и пищу. Рыцарь уже был староват для ношения доспехов и одевал их редко. Сегодня он ограничился кольчугой и вареной кожей.

Гигасы закончились, уступив место заурядным деревьям. В обычном лесу уроженцы Линденбурга чувствовали себя неуютно, слишком мало растительности и слишком она миниатюрна. Все на виду и тяжело скрыться: не спрятаться за стволом относительно тонких деревьев, нет травы высотой с человеческий рост и зарослей, где можно укрыть целый обоз с лошадьми. Перед рыцарями все как на ладони. Впрочем, для той цели, которую преследовал отряд Леона, это только на руку.

– Я странник в пустыне одиночества, имя которой моя душа! Там одиноко и безлюдно, бездушный сланец скрипит под подошвой стоптанных лет, а редкие кактусы воспоминаний впиваются иглами в мое естество, стоит моему взгляду коснуться их! – зачитывал Афиней строки из своей не то поэмы, не то сочинения. – Ну как вам?

У Афинея было гладкое, привлекательное лицо и заостренные уши, скорее напоминающие древесный лист, – не такие как у альвов, но и не человеческие. Это сразу выдавало в нем кресента, полукровку, рожденного в паре человека и (судя по светлой коже) сильвийца.

«Кресентами, альвы со свойственной им романтичностью, называли детей, рожденных в союзе разных рас, иначе говоря, полукровок. Кресент с альвийского переводилось как полумесяц» – Хазимир Зулат, заметки из фолианта тысячи дорог.

– Честно? – уточнил тучный Осий, комплекция которого тормошило воображение, заставляя его раскрыть подробности того, как этот человек, в прошлом рыбак, занимался своим ремеслом. Воображение покорно отзывалось, рисуя в голове картины, где Осий ловил рыбу не в сети, а сродни киту, – бороздил морские просторы, заглатывая целые рыбные косяки ртом.

– Естественно! Хотя я и не смею надеется, что конкретно ты, Осий, сумеешь оценить по достоинству мои сочинения!

– Дерьмо собачье, – внезапно ответил угрюмый Исаак, с лицом таким, словно его отправили за пределы форта под страхом смертной казни, в лагере его прозвали Угрюмычем.

– Озвучил прям мои мысли, – ответил Осий и хохотнул, но никто больше его не поддержал.

– Вообще-то я не с вами разговариваю, это я о комарах, – вмешался Исаак, внося ясность и растирая перед самым носом пальцами тельце убитого комара.

– А-а-а, – загадочно протянул Осий, явно пришедший в замешательство от того, что он единственный, кто высказал негативное мнение о трудах Афинея.

Исаак был прав, вдали от дыма лагерных костров, в лесу просто кишмя кишели комары, чудом находящие куда куснуть облаченных в варенную кожу и кольчуги, солдат. Комары тут обитали крупные и хрустели как дрова в камине, когда солдаты прихлопывали и растирали их на своих шеях и лице.

– Что взять с мещанина, разумеющего только в рыбной ловле? – ничуть не обидевшись и пожав плечами, произнес Афиней и проехал чуть вперед.

– Мещанина, ха? Ты Афиней сам-то в холуях при княжеском дворе на своей трыньке трынькал, покуда грабки не сунул куда не можно.

– Это куда же? – поинтересовался Агап.

– Известное дело куда, – княжескую дочку за ее яблочки хватанул, за то тебя горлопана этакого и выперли с замка, а если б не папашка, так ясень пень с петлей на шее выперли.

– Мне никто не верит, но она сама на этом настаивала!

– Ага, скажи еще, что потом с замка бежала следом тоже за тобой, – хохотнул Осий.

– Ах, если бы так, Осий, если бы! Была бы сейчас жива. Красивая девка была и яблочки хороши и тыковки тоже…

Леон понял, что речь идет о событиях, предшествующих исчезновению княжеской дочери, на поиски которой после был выслан Гуго Войд, именно тогда Готфрид и Леон, сопровождали его как оруженосцы.

– Дурное тогда время было. Сначала урожай не задался, потом юная княгиня пропала, а после и вовсе война с Византхеймом началась. Спасибо, что войной дело и ограничилось, а то ведь были и те, кто еще и конец света предрекал. – заметил Агап.

– А как по мне, так отличное время! Тогда рыба сама прыгала ко мне не то что в сети, а прям в лодку… впрочем, в те годы ко мне в руки с такой же охотой прыгали и девицы, а сейчас что? – возмутился Осий.

– Что? – поинтересовался Агап, хотя вопрос и не требовался, но ему просто не нравилась возникшая пауза.

– Ни рыбы, ни баб, вот чего! – рявкнул Осий так, как будто объяснял очевидное. – Эх! Скучаю по супу с потрохами, квашенной капусте и горячей рыбной похлебке.