Текст книги "Новая эра Z"

26

– Что ты собираешься делать? – спрашивает ее мисс Джустин.

Сначала Мелани даже не понимает вопроса. Она вопросительно смотрит на мисс Джу, и та, немного запинаясь, уточняет.

– Мы едем на юг, в сторону Маяка. Но ты можешь идти куда хочешь. Солдаты подобрали тебя в Лутоне или Бедфорде, там был твой дом. Ты можешь вернуться туда, если хочешь, и жить там с…

Она колеблется.

– Что? – подсказывает Мелани. – С кем?

Мисс Джустин качает головой.

– Я имею в виду жить самостоятельно. Делать то, что захочешь. В Маяке ты не будешь свободна. Они просто поместят тебя в другую камеру.

– Мне нравилась моя камера. И класс тоже.

– Но уроков больше не будет, Мелани. И твоя жизнь опять будет в руках доктора Колдуэлл.

Мелани кивает. Она сама все понимает. И даже немного боится. Но страх не в силах повлиять на ее выбор.

– Это не имеет значения, – объясняет она мисс Джей. – Я хочу быть там, где вы. Все, что я помню, – это учебный блок и вас. Вы… – Теперь очередь Мелани колебаться. Она не знает тех слов, которые бы правильно описали ее чувства. – Вы мой хлеб, – говорит она наконец. – Когда я голодна. Я не имею в виду, что хочу вас съесть, мисс Джустин! Правда! Я скорее умру, чем сделаю это. Я просто хочу сказать… Вы приносите мне радость, как хлеб тому человеку в песне. Заставляете меня чувствовать, что больше ничего и не нужно.

Мисс Джей, кажется, нечего ответить. Она несколько минут молчит. Смотрит в сторону, оглядывается и вновь смотрит в сторону. Ее глаза наполняются влагой, и некоторое время она вообще неспособна говорить. Когда она наконец встречает взгляд Мелани, становится ясно, что они будут вместе – если не всегда, то хотя бы сейчас.

– Тебе придется ехать на крыше, – говорит она Мелани. – Хорошо?

– Да, – быстро отвечает она. – Конечно. Все хорошо, мисс Джустин.

Это лучше, чем просто хорошо. Это облегчение. Мысль о том, что придется снова сесть в «Хамви», пугала Мелани с самого начала, но теперь есть альтернатива, и это замечательно. Она не хотела бы снова ехать рядом с доктором Колдуэлл, потому что очень ее боится. Но важнее то, что ей не придется бороться с чувством голода, когда мисс Джустин будет рядом.

Теперь мисс Джей смотрит на картинку, которую Мелани нарисовала на капоте. Волнистая линия пересекает замысловатый узор из капелек и квадратов. Она бросает на Мелани любопытный взгляд:

– Что это?

Мелани пожимает плечами. Ей не хочется отвечать. Это маршрут, который она запомнила, – из лаборатории доктора Колдуэлл обратно к лестнице в учебный блок. К ее камере. Это и есть путь домой, но она уже никогда не пройдет его и не будет сидеть в классе с другими детьми. Вернуться домой теперь можно только в своих воспоминаниях, которые принадлежат только ей одной.

Среди них, чтобы описать свои чувства, лучше всего подходит история про Моисея, которому было не суждено увидеть землю обетованную, и про Энея, убегающего после падения Трои, и поэма о соловье и печальном сердце, стоящем в чужом кукурузном поле.

Это все смешивается в ней, мешая собраться с мыслями, чтобы объяснить.

– Это просто рисунок, – говорит она, чувствуя себя плохо, потому что врет. Она лжет мисс Джустин, хотя любит ее больше всех на свете. Но есть и другое чувство, его сложнее выразить, – они будто стали домом друг для друга. Ей так кажется.

Вот бы ей не мешали воспоминания о том страшном чувстве голода, которое пробудилось в ней тогда. Ужасающее удовольствие от вкуса крови и плоти во рту. Почему мисс Джустин не спросила ее об этом? Почему она не удивилась тому, что Мелани может делать все эти вещи?

– Эти люди… – говорит она неуверенно.

– Мужчины на базе?

– Да. Они. То, что я сделала с ними…

– Это были юнкеры, Мелани, – говорит мисс Джустин. – Они убийцы. Если бы ты им позволила, они сделали бы тебе куда хуже. И мне. Ты не должна винить себя за то, что там произошло. Ты не могла поступить иначе.

Несмотря на страх, Мелани должна спросить:

– Почему? Почему я не должна винить себя?

Мисс Джей колеблется.

– Потому что такова твоя природа, – говорит она. И когда Мелани уже открывает рот, чтобы задать еще вопрос, она качает головой: – Не сейчас. У нас нет времени, а вопрос очень сложный. Я знаю, ты боишься. И не понимаешь, что с тобой происходит. Я обещаю, что все объясню, когда представится возможность. Когда мы будем в безопасности. А пока… попробуй не волноваться и не грустить. Мы тебя не оставим. Обещаю. Будем держаться вместе, хорошо?

Мелани обдумывает услышанное. Все в порядке? Если отложить страшный вопрос на дальнюю полку – ей станет легче. Но он продолжит висеть на ней тяжелым грузом, и она не будет довольна, пока не ответит на него. В итоге она неуверенно кивает. В основном потому, что наткнулась на мысль, которая лежала на дне печали и беспокойства, как надежда под всеми человеческими несчастьями в ящике Пандоры.

Отныне каждый день будет днем мисс Джустин.

27

Они обогнули Шеффорд и поехали по полям к ручью, о котором говорил сержант Паркс, хотя в итоге это оказалась отмель на реке Флит. Они набрали дюжину десятигаллонных канистр с водой и загрузили их в специально приспособленные держатели на «Хамви».

Пока они были там, Джустин сняла свитер и постирала его в проточной воде, потерла о камень и еще раз сполоснула в воде. Кровь постепенно отделялась от волокон, облака ржавчины беспорядочно закручивались и рассеивались. Она повесила свитер на радиоантенну «Хамви», чтобы дать ему просохнуть. Сделать из нее сушилку, кстати, довольно тяжело.

Мелани залезла в воду и пыталась смыть синий гель с тела. Его запах напоминал ей о лаборатории, сказала она Джустин и почувствовала себя глупо из-за этого.

От реки они идут по координатам, которые Паркс взял из файла на своем телефоне. Их цель – один из тайников, которые были сделаны, как только они заняли базу, для того чтобы обеспечить людей, внезапно покинувших базу из-за чрезвычайной ситуации и направляющихся в Маяк. В нем должна была быть еда, оружие, боеприпасы, медикаменты, капсулы зэд-блокатора в виде геля, таблетки для очистки воды, карты, передатчик и ультралегкие одеяла – все, что им необходимо. Но сейчас это уже не важно, потому что на месте тайника просто дыра в земле. Юнкеры нашли его или кто-то еще. Лучший сценарий – они не единственные сбежали с базы и другие группы опередили их. Но сержант Паркс не верит в такой расклад, потому что невозможно было проделать весь путь от базы к тайнику, вычистить его и убраться до того, как они приехали. Скорее всего, это сделали давно.

Так что придется довольствоваться тем, что есть в автомобиле. Они возвращаются и проводят инвентаризацию, открывая все шкафчики внутри и снаружи «Хамви». По правилам, объясняет Паркс, в них обязано что-то лежать. Вторую половину этой мысли он оставляет невысказанной; после стольких лет в этой области, на правила рассчитывать не приходится.

Есть хорошие новости и плохие. «Хамви» может похвастаться хорошо укомплектованным набором первой помощи и нетронутым шкафчиком с оружием. Шкаф с провизией, правда, на три четверти пуст. Со всех пяти ящиков у них наберется сухпайков максимум на два дня. Есть также два рюкзака, пять фляг с водой и ракетница с семью патронами.

Хуже всего, что у них только три капсулы с зэд-блокатором, одну из которых уже используют.

Джустин борется против человеколюбивого порыва и проигрывает. Она достает аптечку и показывает Колдуэлл на руки:

– Мы могли бы перевязать тебе руки, – говорит она. – Если, конечно, у тебя нет более важных дел.

Ее ладони выглядят очень плохо. Глубокие порезы доходят до костей. Рваные куски кожи держатся на честном слове, напоминая воскресный барбекю, от которого кто-то отказался. Кожа вокруг этих областей опухла и покраснела. Высохшая кровь стала черной.

Джустин промывает раны как можно тщательней водой из фляги. Колдуэлл не плачет, но дрожит и бледнеет, когда Джустин вытирает засохшую кровь ватными тампонами. Раны вновь начинают кровоточить, но Джустин уверена, что это хорошо. Инфекция запросто могла попасть внутрь, а кровь играет свою роль в промывке поверхности раны от микробов.

Затем она дезинфицирует. Колдуэлл впервые стонет, когда вяжущая жидкость проникает в открытые раны. На лбу выступает испарина, и она закусывает нижнюю губу, чтобы не закричать.

Джустин перебинтовывает обе руки врача, стараясь оставить возможность шевелить пальцами, но при этом закрыть все поврежденные участки. Она прошла курс первой помощи пару лет назад, поэтому знает, что делает. Это хорошая, искусная работа.

– Спасибо, – говорит Колдуэлл, когда они заканчивают.

Джустин пожимает плечами. Последнее, что ей хочется, – обмениваться любезностями с этой женщиной. И Колдуэлл, кажется, понимает это и больше ничего не говорит.

– Все на борт, – командует Паркс, когда Галлахер захлопывает багажник. – Нам нужно ехать.

– Дайте мне минуту, – говорит Джустин. Она снимает свитер с антенны и осматривает его. Осталось несколько пятен, но в основном все отмылось и уже высохло. Она помогает Мелани влезть в него.

– Не очень колючий? – спрашивает она.

Мелани качает головой, ее лицо озаряет улыбка – слабая, но искренняя.

– Он действительно мягкий, – говорит она. – И теплый. Спасибо, мисс Джустин.

– Не за что, Мелани. А… как пахнет?

– Кровью не пахнет. И вами тоже. Ничем особо не пахнет.

– Тогда походи в нем, – говорит Джустин. – Пока не найдем чего-нибудь получше.

Паркс все это время нетерпеливо ждал. Джустин забирается в «Хамви», помахав напоследок Мелани. Как только дверь закрылась, девочка взбирается на автомобиль и находит себе удобное место, под пулеметом. Она крепко хватается за него, и «Хамви» трогается с места.

Они едут обратно по своим следам на восток, а потом сворачивают на древний север – к южной границе округа А1. Чтобы не повредить задний мост, они не разгоняются сильно. И объезжают все города. Паркс говорит, что именно там больше всего голодных, а шум «Хамви» привлечет их внимание. Несмотря на все, они хорошо проводят время.

Где-то первые пять миль.

Затем «Хамви» начинает трястись и хрипеть, как шлюпка во время шторма, скидывая их со своих сидений на пол. Колдуэлл издает мучительный вой, как только касается руками пола, чтобы подняться, забыв про раны. Она прижимает их к груди, как будто хочет защитить от кого-то.

После короткой встряски, «Хамви» начинает мучительно дрожать. Воздух разрезает крик, похожий на сирену, предупреждающую о воздушной атаке. Задний мост отвалился, и они тащат свой зад по асфальту.

Паркс бьет по тормозам, и машина замирает. Они оседают на дорогу с гидравлическим вздохом, скорее напоминая большое животное, нежели что-то механическое.

Паркс тоже вздыхает и пытается взять себя в руки.

Джустин никогда не чувствовала к сержанту ничего, кроме обиды и подозрения, которые переросли в настоящую ненависть, когда он отвез Мелани к Колдуэлл, – но сейчас она им восхищается. Потеря «Хамви» является сокрушительным ударом для них, а он даже не тратит время на сожаления.

Он заставляет их двигаться, приказывая вылезать из погибшего автомобиля. Джустин первым делом проверяет Мелани, которая сумела удержаться на крыше во время этой тряски. Она берет девочку за руку и немного сжимает ее. «План изменился», – говорит она. Мелани кивает. Она все понимает. Спрыгнув с «Хамви», девочка отходит от всех на некоторое расстояние (как она сделала и рядом с тайником).

Сержант Паркс распахивает багажник, берет себе рюкзак и дает один Галлахеру. Они должны взять как можно больше воды с собой, но унести десятигаллонные канистры им не под силу. Каждый получает по фляге и наполняет ее из канистры. Паркс берет последнюю. Все, кроме Мелани, делают большой глоток из полупустой канистры, пока их животы не начинают неприятно урчать. Когда там почти ничего не остается, Паркс предлагает Мелани допить, но она никогда в жизни не пила воду. Каплю влаги, в которой нуждается ее тело, она получает из живого мяса. Она морщится и отходит при мысли о том, что вода польется ей в рот.

Каждый получает нож и пистолет, ножны и кобура крепятся на их поясах. Солдаты берут винтовки, и Паркс зачерпывает двойную горсть гранат, они как странные черные плоды. Гранаты гладкие, а не шершавые, как те, которые Джустин видела в старых военных фильмах. Паркс берет – после секундного раздумья – ракетницу и кладет ее в рюкзак, а также достает две рации из шкафчика. Одну дает Галлахеру, а другую вешает на пояс.

В рюкзаки складывают скудные запасы провизии, которые поровну разделили между всеми. Джустин берет еще аптечку, несмотря на то, что она занимает много места. Скорее всего, она им пригодится.

Они собираются с лихорадочной поспешностью, хотя сельская дорога молчит, слышно только пение птиц. Нервозность передается им от Паркса, который с мрачным лицом дает им односложные команды.

– Хорошо, – говорит он наконец. – Мы собраны. Все готовы выдвигаться?

Все по очереди кивают. Однодневное путешествие по хорошим дорогам внезапно превратилось в четырех, а то и в пятидневный поход по абсолютно неизвестной земле. Джустин предполагает, что всем так же тяжело свыкнуться с этим, как и ей. Ее привезли на базу на вертолете прямо из Маяка, где она жила достаточно долго, чтобы он стал своеобразным статусом-кво для нее. Мысли после Катастрофы, когда мир заполонили монстры, похожие на людей, которых ты знала и любила, а все одушевленные существа начали судорожно искать убежища, как мыши, когда кошка просыпается, были задвинуты так глубоко, что их уже сложно назвать воспоминаниями, – это скорее воспоминания о воспоминаниях.

И по этому миру они собираются идти. Семьдесят с лишним миль. Семьдесят миль зеленой, плодородной земли Англии, принадлежащей голодным, идти по которой сравнимо с желанием танцевать мазурку на минном поле. Перспективы так себе, даже если бы в этом заключалась вся опасность.

И лицо сержанта Паркса говорит ей, что это далеко не все.

– Вы все еще против того, чтобы отпустить малышку? – спрашивает он ее.

– Да.

– Тогда мне нужно поставить ряд условий.

Он обходит «Хамви» с другой стороны. Там есть еще один шкафчик, который никто не открывал. В нем оказывается комплект узкоспециализированных вещей, которые Паркс и его люди использовали несколько дней назад, когда они искали высокофункционирующих голодных в Хертце, Беде и Баксе, которым так радовалась Кэролайн Колдуэлл. Кожаные ремни, наручники, резиновые и телескопические дубинки с лассо на конце; целый магазин Чендлера с множеством способов довести опасное животное в нужное место с минимальным риском.

– Нет, – говорит Джустин. Ее горло пересохло.

Но Мелани, увидев весь этот арсенал, быстро и уверенно соглашается. Она признательно смотрит Парксу в глаза.

– Хорошая идея, – говорит она. – Так я не смогу никому причинить вреда.

– Нет, – говорит Паркс. – Хорошей идеей было бы сделать кое-что другое. А это обычное снижение рисков.

Джустин ясно понимает, что значат его слова. Он хотел бы пустить Мелани пулю в голову и оставить на обочине. Но учитывая, что гражданские объединились против него, причем по разным причинам, желая взять девочку с собой, ему пришлось пойти на компромисс.

Мелани заводит руки за спину, и двое солдат надевают на нее наручники. К ним прикрепляют своеобразный поводок, растянув его на два метра. Затем надевают маску, которая напоминает намордник для собак и закрывает нижнюю половину лица девочки. Она рассчитана на взрослого человека, но благодаря множеству ремешков солдаты плотно затягивают ее на лице ребенка.

Когда они начинают связывать лодыжки Мелани так, чтобы она не смогла бегать, вступается Джустин.

– Хватит, – говорит она. – Почему я должна напоминать вам, что мы бегаем как от юнкеров, так и от голодных? Одно дело – убедиться в том, что Мелани не может никого укусить. Но лишить ее возможности бегать – это значит убить ее, не потратив лишней пули.

Сержант явно только «за». Но он думает об этом некоторое время и наконец коротко кивает.

– Вы постоянно говорите об убийстве по отношению к испытуемым, Хелен, – вставляет Колдуэлл, как всегда поучительно. – Мы ведь обсуждали уже это. В большинстве случаев мозг перестает работать через несколько часов после заражения, что соответствует клиническому определению смерти…

Джустин оборачивается и бьет Колдуэлл по лицу.

Это сильный удар, боль пронзает ее кисть и добирается до локтевого сустава.

Колдуэлл отшатывается назад, едва не упав, размахивая руками, чтобы удержать равновесие. Отступив на два шага, она удивленно смотрит на Джустин, которая медленно опускает дрожащую руку. У нее осталась еще одна работоспособная рука, если понадобится, а это на одну больше, чем у Колдуэлл.

– Скажи еще что-нибудь, – говорит она. – И я выбью тебе все зубы.

Двое солдат заинтересованно смотрят за происходящим, но не вмешиваются.

Мелани застыла с выпученными глазами и широко открытым ртом.

Гнев, вырвавшийся из Джустин, сменился чувством стыда за потерю самоконтроля. Кровь хлынула к голове.

На лице Колдуэлл тоже появилась кровь. Она проводит языком по кровоточащей губе.

– Вы оба мои свидетели, – говорит она Парксу и Галлахеру хриплым голосом. – Это было ничем не спровоцированное нападение.

– Мы все видели, – подтверждает Паркс сухим тоном. – Я с нетерпением жду, когда мы окажемся в зале суда, чтобы дать показания. Итак, мы закончили? Кто-то хочет еще что-нибудь сказать? Нет? Тогда выдвигаемся.

Они идут вниз по дороге, на восток, оставляя позади себя затихший «Хамви». Колдуэлл стоит несколько минут на месте и затем присоединяется к остальным. Она удивлена, что нападение на нее вызвало так мало интереса. Но она реалист и привыкла к плохим новостям.

Джустин удивлена, почему они не дотолкали «Хамви» до ближайшего леса, чтобы скрыть свои следы немного, но догадывается, что тащить бронированный джип без задних колес по земле не так легко, как может показаться. А уж если бы они захотели сжечь его – это было бы равносильно выстрелу из сигнальной ракетницы, оповещающему врагов об их местоположении.

Впереди их и без того ждет множество врагов.

28

Мелани строит мир вокруг себя, с удовольствием разглядывая его.

В основном это сельская местность с большими полями прямоугольной формы. Вне зависимости от того, чем они были засеяны когда-то, сейчас все поглотили сорняки высотой почти с человеческий рост. В местах, где дорога встречается с полями, стоят рваные изгороди и осыпающиеся стены, а асфальт напоминает черный ковер с дырами, иногда настолько большими, что в них запросто можно провалиться.

Пустынный пейзаж, но все еще чудесный и завораживающий. Небо над головой похоже на бескрайнюю ярко-синюю миску, глубину которой придают кристально белые облака, уходящие все вверх, и вверх, и вверх, как башня. Птицы и насекомые повсюду, некоторых из них она знает после утренней остановки в поле. Солнце греет ее кожу, переливая энергию из миски на землю, – благодаря этому Мелани знает, растут цветы на полях и водоросли в море; начало пищевой цепи во всем мире.

Воздух состоит из миллионов запахов.

Вдалеке они видят дома, но даже с такого расстояния заметны признаки разрухи. Окна разбиты или заколочены. Двери покачиваются на петлях. Крыша одной большой фермы полностью обрушилась, образовав идеально уходящую вниз параболу.

Она помнит урок мистера Виттакера, который, кажется, был так давно. Население Бирмингема равно нулю… Мир, что она видит, был построен людьми для удовлетворения их нужд, которых больше нет. Все изменилось. Все изменилось потому, что люди покинули города. Оставили их голодным.

Мелани теперь понимает, что все это ей уже говорили. Но она игнорировала эти истории, а верила только в те, в которые хотела верить.

Сержант Паркс продолжает бороться с проблемой выбора маршрута, но так и не может ее разрешить.

Первоначальный план состоял в том, что нужно держаться подальше от городов – да и вообще любой застроенной территории – и пройти весь путь по лесам и полям. Аргумент в его пользу очевиден. Голодные в основном остаются там, где их укусили или где они обратились, называйте как хотите. Это не желание быть ближе к дому, а всего лишь результат того, что, когда они не охотятся, они стоят неподвижно, как маленькие дети, играющие в «Бабушкины шаги». Поэтому города кишат голодными, а сельская местность относительно пустынна, как это было и до Катастрофы.

Но у Паркса есть три веских аргумента против такого плана. Во-первых, температура – он заметил это, когда обучал всех солдат в поле, хотя Колдуэлл говорит, что доказательства еще «не убедительны». Известно, что голодные реагируют на пот от тела, резкие движения и громкие звуки. Но есть также и четвертый пункт, который проявляется только ночью, когда температура воздуха опускается. Они реагируют на людей, чувствуя тепло их тел. Ночью вы для них неоновая вывеска «ИЗЫСКАННЫЙ УЖИН ЗДЕСЬ».

Из-за этого у них появляются еще две проблемы. Им нужно будет найти убежище. Если они решат спать под открытым небом, то голодные сбегутся со всей окраины. Хорошо, есть и другие места, помимо городов, которые могут предоставить им убежище, но большинство из них необходимо предварительно разведать, а для этого нужно время и люди.

Все это приводит к еще одной проблеме. Время. Плутания вдалеке от населенных пунктов добавят около двадцати миль к их маршруту, но это лишь цифры, которые ничего не стоят. Важно лишь то, что им придется идти по пересеченной местности, а значит, двигаться они будут медленно и время в пути удвоится. Не говоря уже о том, что бежать через поле, заросшее ежевикой с дюймовыми шипами и спорышем по колено, почти невозможно. А голодных это не волнует, они продолжат гнаться за тобой, даже если сдерут себе все до костей. Люди же не пробегут по такой местности и ста метров, прежде чем будут съедены.

Они идут сейчас по проселочной дорожке между полей, заросших сорняками, и собираются пройти через деревню. Или обогнуть ее, удлинив свой путь на три густозаросших мили.

В ближайшее время Парксу придется решать этот вопрос.

Кэролайн Колдуэлл в это время проходит через все стадии горя по очереди.

Через отрицание она практически перескакивает, потому что с фактами не поспоришь. Нет смысла отрицать правду, когда она очевидна. Нет смысла отрицать правду даже тогда, когда вам нужно продираться через колючие заросли и минные поля, чтобы добраться до нее. Правда есть правда, единственная неоспоримая награда. Если вы отрицаете правду, то лишь признаете, что недостойны ее.

Так Колдуэлл признает, что ее работа – душа и сердце последних десяти лет ее жизни – безвозвратно утеряна.

При одной мысли об этом гнев и ярость переполняют ее. Если бы Джустин не вмешалась тогда и ей удалось бы сделать последнее вскрытие, изменило бы это что-нибудь? Конечно, нет. Но из-за Джустин последние минуты Колдуэлл на базе были потрачены впустую. Не нужно больше никаких обвинений, этого уже достаточно. Джустин разрушила ее работу, и теперь от нее ничего не осталось. Джустин заплатит за это, когда они вернутся в Маяк, своей карьерой, а может, и жизнью, решать будет военный трибунал.

Следующий этап, через который она быстро проходит, – это торг. Она не верит в Бога, или богов, или судьбу, или какую-либо другую силу, имеющую власть над ней. Там не с кем торговаться. Но она согласна – даже в детерминированном мире, управляемом беспристрастными физическими силами, – что, если спасательная команда из Маяка вернет ей все записи и образцы в относительно хорошем состоянии, она зажжет свечу в знак признательности к Вселенной, которая была добра к ней (скорее всего, случайно, что-то вроде совпадения).

При ближайшем рассмотрении эта мысль вызывает лишь жалость, погружая ее в безнадежную депрессию.

Из депрессии ее выводит факт, который она только что осознала: в лаборатории ничего не заслуживает спасения. Возможно, только образцы, но один из них сейчас рядом с ней. Записи же носили описательный характер – очень подробный и обстоятельный рассказ о жизненном цикле голодного патогена (незаконченный, потому что образцы еще не доросли до сексуальной стадии, в которой пребывает большинство носителей). Она знает все это наизусть, так что потеря не так уж критична.

У нее есть шанс. Она не опустит руки, и возможности появятся.

Это может сработать.

Рядовой Киран Галлахер знает о монстрах все, потому что вырос в семье, где монстры преобладали. Или, может быть, потому, что его семья позволяла своим монстрам слишком часто выходить наружу и дышать свежим воздухом.

Ключ, которым они отпирали дверь, всегда был один: контрабандная водка, сделанная в дистилляторе, который его отец и старший брат установили в сарае за заброшенным домом примерно в ста ярдах от места, где они жили. Временное правительство в Маяке было официально против нелегального алкоголя, но неофициально им было плевать, чем вы занимаетесь там, сидя у себя дома, вдалеке от всех.

Галлахер рос в маленьком отражении большого мира за пределами Маяка. Его отец, брат Стив и двоюродный брат Джеки выглядели как нормальные люди и даже иногда действовали как они, но большую часть времени они метались между двумя крайностями: безрассудной страстью к насилию, когда пили, и коматозным состоянием, когда водка заканчивалась.

Насмотревшись на это, Галлахер пытался жить в безопасной и твердой середине, обходя вещи, заставлявшие других слетать с катушек. Он был единственным солдатом на базе, отказавшимся от возможности варить домашнее двадцатидвухградусное пиво в ведре или ванне. Единственным, кто не высматривал волшебные грибы во время патрулирования. Единственным, кто не считал веселым наблюдать за выходками того учителя, Виттакера, когда он напивался до смерти.

И он всегда считал, что, оставаясь в середине канала и имея возможность управлять, он никогда не разобьется. Теперь ему известно, что можно затонуть и в спокойных водах, и он думает: «О, пожалуйста, не дай мне умереть. Я ведь даже не жил, несправедливо давать мне умереть».

Ему настолько страшно, что он вполне может обмочиться. Раньше он не понимал, как можно так испугаться, чтобы с тобой произошла такая оказия; но сейчас, оставшись в мире голодных с сержантом Парксом, представляя себе долгие мили пути до Маяка, он чувствует, как гайки затягивают его мочевой пузырь, ослабляя его с каждым шагом.

Вопрос в том, чего он боится больше? Умереть здесь или прийти домой? Страх и того и другого одинаково ярко светится у него в голове.

Ему с рождения везло на подобное дерьмо. Побои дома и в школе; так и не удалось покурить за тренажерным залом, в отличие от брата (стоило ему попытаться, отец поймал его на краже сигарет и пряжкой от ремня выбил из него эту дурь); уход в армию, чтобы сбежать из этого сумасшедшего дома; идиотская татуировка с ошибкой (qui audet piscitur – «кто рискует, тот рыба»), потому что татуировщик был пьян и пропустил три буквы; подхватил гонорею от первой девушки, которая позволила ему прикоснуться к ней, вторая тотчас залетела, и он бросил ее (не было никаких чувств, даже любви) и только потом понял, что чувства все же есть, и очень сильные. Если он когда-нибудь вернется в Маяк, то попытается ей это объяснить. Я трус и бесполезный кусок дерьма, но если ты дашь мне второй шанс, я никогда не оставлю тебя.

Этого не случится, да?

Зато вот что будет. Где-то на пути в Маяк голодный укусит его. Потому что такова его судьба.

Он утешает себя тем, что лежит в кармане его камуфляжа. Это граната – та, которая укатилась в угол, когда Паркс собирал все необходимое в дорогу. Галлахер поднял ее, намереваясь отдать сержанту, но затем что-то ударило его по руке, и он положил ее в карман. Она будет его билетом к Пресвятой Деве Марии.

В мире множество вещей, которых он до смерти боится. Голодные могут съесть его. Юнкеры могут пытать или убить его. Еда и вода могут закончиться задолго до того, как они приблизятся к Маяку, и тогда они начнут медленно умирать.

Если до этого дойдет, Галлахер вытянет чеку своей жизни. Он сделает это, даже не дожив до середины.

Хелен Джустин думает о мертвых детях.

Она не может остановиться или просто не хочет. Она думает обо всех детях в мире, которые погибли, так и не успев вырасти. Их, должно быть, миллиарды. Гекатомба детей, апокалипсис, геноцид. В каждой войне, каждом голоде. Слишком маленькие, чтобы защищаться, слишком невинные, чтобы выйти сухими из воды. Убитые сумасшедшими, извращенцами, судьями, военными, случайными прохожими, друзьями и соседями, своими родителями. По глупой случайности или безжалостному указу.

Каждый взрослый вырос из ребенка, которому повезло. Но в разные времена в разных местах шансы на вживание сильно колебались.

И мертвые дети тяжким бременем лежат на каждой живой душе. Вина тяготит вас, как луна тянет океан, но он слишком массивный, его не оторвать от земли, но отпустить его она тоже не может.

Если бы она только не говорила с детьми о смерти в тот день. Если бы не читала им «Атаку легкой бригады» и если бы они не спросили, каково это – быть мертвым, тогда она не погладила бы волосы Мелани, и ничего этого не произошло. Ей не пришлось бы давать обещание, которое она не может сдержать и от которого не может уйти.

Она может быть такой же эгоистичной, как всегда, прощая себя, как и все, просыпаясь каждый день с мыслями, будто только что родилась.