Текст книги "Загадочный камень царя Александра (об александрите, Александре II и не только о них)"

Со слов А. Е. Ферсмана Перовский «любил камень со всей страстью коллекционера» и часто камни, поступавшие в Департамент уделов, оседали в коллекции вице-президента. Многие чиновники Департамента уделов были агентами для пополнения коллекции своего начальника…

Так как в служебном ведении Перовского находилась Петергофская гранильная фабрика, много внимания он уделяет и камнерезному делу. А. Е. Ферсман пишет: «Не только Петергофская фабрика, но и вся русская наука обязана ему за его почти тридцатилетнюю деятельность тем особым подьемом внимания к камню, которое характеризует всю первую половину XIX века».

Достаточно сказать, что в 1840 году его именем был назван открытый на Урале минерал перовскит, и это было именно признание заслуг Перовского перед отечественной минералогией, а не дань «каменному идолопоклонству».

Курируя Петергофскую фабрику, испытывавшую недостаток в каменном сырье, Перовский желает распространить свое влияние и на Урал, взяв под контроль Екатеринбургскую фабрику и тем самым поддержать Петергофскую. Не забывает он при этом, видимо, и о пополнении личной коллекции. Но Кабинет Е. И. В., пытающийся сохранить автономию в рамках Департамента уделов, резко этому противится.

Тогда, как удалось выяснить В. Б. Семенову и И. М. Шакинко [83], Перовский пытается через директора Петергофской фабрики Казина наладить с Коковиным частные связи. В 1829 году Казин пишет Коковину любопытное письмо, выдержки из которого мы и приводим:

«…В сем случае, равномерно как и на пребудущее время, я прошу вас вступить со мною по предмету закупки каменья в коммерческую совершенно в частном виде спекуляцию. Извещаю вас, что предложение сие делается мною с ведома вице-президента департамента уделов Его превосходительства Льва Алексеевича Перовского, признавшего сей способ приобретения каменья верным и поспешнейшим средством к снабжению оным фабрик, а посему я прошу вас за поручение сие назначить в пользу свою известные в коммерции проценты за комиссию и быть совершенно уверенным, что труды ваши по сей операции не останутся без особого внимания начальства…».

Ответ Коковина, характеризующий его как человека весьма щепетильного и не желающего вступать в сомнительные «спекуляции», последовал незамедлительно [101]:

«Относительно деланной Вами мне доверенности на коммерческих правилах в доставлении здешних цветных камней, породных кусков для Минерального Собрания и годнаго на дело вещей малахита и предложения от таковой спекуляции выгод, мне ничего не остается другого сказать, как принесть совершенную Вам мою благодарность и за откровенность Вашу объясниться с таковою же откровенностью. Странностью моих правил могут ежели не удивляться, то шутить многие. Я не могу сказать, чтобы был беден, но и не богат. Довольствуясь ограниченным жалованием, перенося иногда недостатки с надеждою, что когда-либо начальство взглянет на труды мои, твержу пословицу: за Богом молитва, а за царем служба не теряется; и пока служу, никаких сторонних выгод желать и искать не могу, да и самая заботливость службы того не позволяет, а чтобы быть полезным вверенной управлению Вашему Петергофской шлифовальной фабрике, с совершенным удовольствием готов служить Вам для выгоды казны без всяких коммерческих видов, при сих доставленных со стороны Вашей средствах…».

Перовский все же добивается предписания министра Императорского двора князя П. М. Волконского2323
  Светлейший князь (1834), генерал-фельдмаршал (1843), министр Императорского двора и уделов (1826—1852).


[Закрыть] (1776—1852), которое обязывает командира Екатеринбургской фабрики исполнять «все требования Департамента уделов относительно добывания цветных камней… а для сокращения переписки прямо сноситься с Департаментом». Узнав об открытии изумрудов, Перовский уже в феврале 1831 году поручает Коковину «заложить разведку изумрудов в пользу Департамента уделов», на что Коковин уклончиво ответил, что «для сего нужно особое предписание своего начальства». Перовский добивается подтверждения приказа от министра двора, который уже в категорической форме требует от Коковина «неукоснительного исполнения требований Департамента уделов за счет добывания цветных камней… не исключая из оных и изумрудов».

Ясно, что после подобных взаимных демаршей взаимоотношения вице-президента Департамента уделов и командира Екатеринбургской гранильной фабрики, мягко говоря, не сложились.

Современники характеризуют Льва Алексеевича Перовского как человека не только весьма энергичного и упорного, но и отмечают многие негативные черты его характера. Сослуживец Перовского, чиновник Департамента уделов В. И. Панаев говорит о нем так: «характер имел твердый, настойчивый, готов был прошибить каменную стену, лишь бы достигнуть своей цели… Честолюбивый до ненасытности и устремлявший к тому все свои действия… Непомерное честолюбие и неумолимая жестокость». Царедворец граф Д. Н. Блудов еще более категоричен: «Это всегда животное, но иногда это хищный зверь» [83]. Подобные характеристики из уст подчиненного и придворного сплетника могут оказаться и необъективными… Но даже родная сестра Анна Алексеевна Перовская, близкий ему человек, осторожно замечает, что ее брат «не охотник прощать то, что ему неприятно».

На основании этого можно предположить, что Перовский мог отнестись к Коковину предвзято, а возможно и сделал все от него зависящее, чтобы упечь ненавистного ему человека в тюрьму, хоть и по заведомо ложному обвинению. Только вот похитил ли он сам изумруды…?

Третье действующее лицо этой истории – Григорий Мартемьянович Пермикин (1813—1882), пожалуй, наиболее загадочная личность. Кто он – ловкий авантюрист, сделавший блестящую карьеру под покровительством графа Перовского, или талантливый самородок с непоседливым характером, бешеной энергией и жаждой новизны? Родился он в Екатеринбурге, в семье мастерового местной гранильной фабрики. Как и у Коковина, в семье Пермикина существовала целая династия потомственных гранильщиков и камнерезов. Начав трудовую деятельность в 16 лет подмастерьем по огранке камней на Екатеринбургской фабрике, он до 22 лет ничем себя не проявил. В 1835 году его неожиданно, как доверенное лицо, посылают сопровождать фельдъегерскую тройку, везущую в Петербург ценный груз изъятых в кабинете Коковина самоцветов, включающий уникальные изумруды. Почему такое доверие было выказано безвестному мастеровому, история умалчивает. Г. М. Пермикин был единственным человеком, который присутствовал как при отправке опечатанных Ярошевицким изумрудов в Петербург, так и при вскрытии ящиков с ними в личном кабинете Л. А. Перовского. Пожалуй, он один мог бы пролить свет на эту загадочную историю. Мог бы, но не захотел…

После прибытия в Петербург в качестве сопровождающего, Пермикин длительное время находится под непонятным покровительством Перовского, который оставляет его в Петербурге, устраивает на работу на Петергофскую гранильную фабрику а затем на обучение в Петербургский технологический институт.

Уже спустя два года за отличные успехи в учебе Пермикина награждают серебряными часами и чином, а в 1839 г он получает должность чиновника особых поручений при Екатеринбургской фабрике. Но, быстро испортив отношения с сослуживцами, он вначале отправляется в Восточные Саяны и Прибайкалье «для поисков цветных камней и особливо теневых для мозаики…» как он сам выражается – «без гнета формалистики». Там происходит его знакомство с месторождениями нефрита и лазурита и с этого времени он «заболевает» цветными камнями Восточной Сибири, «…где по быстрым рекам несутся куски лазоревого камня и медленно перекатываются темнозеленые гальки и голыши недоступных молотку нефритов…» Вскоре он возвращается в Петербург, где показывает себя как талантливый механик, проектируя и создавая механизмы для Петергофской гранильной фабрики. Но кипучая энергия и авантюристический склад характера не дают ему усидеть на одном месте, и в начале 1850 года Пермикин обращается к Перовскому с грандиозным «прожектом» серии экспедиций по поискам цветных камней в Восточной Сибири для пополнения запасов сырья Петергофской гранильной фабрики. Получив одобрение Перовского, осенью 1850 года он отправляется вначале на месторождения яшм Южного Урала в Оренбургскую и Пермскую губернии, затем посещает месторождение родонита близ среднеуральской деревни Малое Седельниково, откуда уезжает на Алтай, в Колываньский край – на месторождения яшм, агатов и халцедонов, а уже оттуда в начале 1851 года прибывает в Иркутск. Здесь начинается его знаменитая восьмилетняя сибирская одиссея, изложенная им самим в отчетах Департаменту уделов и директору Петергофской гранильной фабрики. После рекогносцировки Пермикин обращается к Перовскому и просит «соизволения… на составление двух или даже не лишнее трех партий: одну для отыска ляпис-лазури и нефритов в округе Иркутском, другую для отыска агатов и яшм и прочих пород в округе Нерчинском, преимущественно по речкам Ундинской и Аргуни. Третью в Якутский округ по рекам Вилюю и ее ветвям, где в выкатах находили нефриты и даже будто бы был найден изумруд…».

Департамент уделов рекомендует ему сосредоточиться на саянском нефрите и прибайкальском лазурите. Спустя некоторое время в своем отчете Перовскому о проделанной работе Пермикин пишет: «Донося обо всем Вашему сиятельству, позвольте присовокупить здесь общий мой взгляд на дело, коим занимаюсь я в течении последних двух лет… В следствие разысканий, сделанных мною в отрогах Саяна, в настоящее время окончательно решен вопрос… о том, существует ли по реке Слюдянке и других прибайкальских местах коренное месторождение лазуревого камня… И только при большой настойчивости и труде я окончил то, чего не могли сделать мои предшественники. По настоящее время открыто мною семь коренных месторождений ляпис-лазури…».

В своих отчетах, написанных вполне литературным языком, Пермикин повествует о многих трудностях и лишениях, выпавших на их долю на пути к самоцветному камню, но при этом не забывает подчеркнуть степень своего участия в этих работах, почему-то говоря о себе в третьем лице: «Открытие месторождений ляпис-лазури в нашем отечестве принадлежит единственно неустрашимому труду Пермикина, и если на эту отрасль промышленности будет обращено беспристрастное внимание, то наш отечественный ляпис-лазурь вытеснит Бухарский… Точно так же обязано труду Пермикина открытие месторождения нефрита или почечного камня, а каких трудов и опасности открытие этого минерала стоило Пермикину, это можно видеть в журнале Министерства Внутренних дел за 1852 год в февральской книжке…».

К сожалению, русский лазурит не выдерживает конкуренции с афганским (бадахшанским) камнем из знаменитого месторождения Сары-Санг и работы в Сибири постепенно сворачиваются. В 1859 году Пермикин получает официальную бумагу из Петербурга: «С прекращением в Восточной Сибири поисков и разработок цветных камней, занимавшийся этим предприятием чиновник Департамента уделов титулярный советник Пермикин может приискать для себя, буде пожелает, другой род службы, так как производство ему содержания от Департамента уделов прекращается».

Желая заняться предпринимательской деятельностью, Пермикин обращается в Департамент уделов с просьбой сдать ему лазуритовые копи в аренду как частному лицу, мечтает наладить сбыт камня в Китай, но получает отказ и увольняется в отставку.

Беспокойная натура Пермикина не дает ему усидеть на одном месте и он, помимо положенному по службе «розыску каменному», участвует в экспедиции по Амуру, под видом купца дважды совершает поездки в Урянхай к озеру Косоголу (Тува), где ведет географические и этнографические исследования быта сойотов (за что награждается золотой медалью Географического общества), едет в Лондон для организации русского горного отдела на Всемирной выставке 1862 год, ведет на сибирских и уральских приисках добычу золота… Он сводит знакомства со многими русскими и иностранными авантюристами и искателями приключений, которых в то время весьма манила Сибирь и даже участвует в поисках легендарной Золотой Бабы – таинственного идола местных племен, по легенде сделанного из 200 кг чистого золота, (к слову сказать, ее ищут до сих пор). Наконец, разбогатев на золотодобыче, Пермикин возвращается на Урал, где покупает Ревдинский горный округ. Став промышленником-миллионщиком, он по свидетельствам современников, «чудит», ведет образ жизни, достойный описания Вячеславом Шишковым в его «Угрюм-реке». Однако вскоре он разорился и умер в полнейшей нищете в 1882 году.

Изложив все факты, мы теперь имеем полное право немного поразмышлять о том, что же на самом деле произошло, и куда исчезли легендарные изумруды.

Вину Якова Васильевича Коковина в этом деле не смог доказать даже предвзятый суд. Он был не прав лишь в том, что не торопился отсылать лучшие из добытых камней в Петербург, накапливая их в своем рабочем кабинете.

Вряд ли он поступал так из корыстных целей – если бы он хотел утаить камни для личного обогащения, он не стал бы хранить их на виду и тем более спустя год показывать «фунтовый» изумруд П. Ф. Налимову. Видимо он надеялся, что спустя какое-то время конфликт между Департаментом уделов и Кабинетом разрешится, и лучшие камни будут обрабатываться не на Петергофской, а на его гранильной фабрике – Екатеринбургской. Но это лишь догадки. Какими побуждениями он руководствовался, задерживая к отправке уникальные камни, о находке которых знал весь Екатеринбург – неизвестно… Здесь есть еще один неясный момент – анонимный донос на Коковина. Авторство его так и не установлено, а это могло бы в значительной степени прояснить ситуацию…

Изъятые у Коковина камни были описаны, упакованы и опечатаны добросовестным ревизором Ярошевицким, в честности и пунктуальности которого у нас нет оснований сомневаться. Выходит, пропажа камней произошла либо в пути, что маловероятно, либо сразу после вскрытия ящиков с самоцветами в кабинете Л. А. Перовского, при котором присутствовали только он сам и Г. М. Пермикин.

Значит основная версия, которой придерживался и И. М. Шакинко, это «хищение» лучших изумрудов Перовским, не устоявшим перед такими камнями, имевшими для него, видимо, в первую очередь ценность не материальную, а привлекающих как уникальные коллекционные образцы, которых нет ни у кого в России, а может быть и в мире… Молчание Пермикина может быть объяснено тем, что он либо был запуган Перовским, либо, что вероятнее, тот обещал ему свое покровительство, что в дальнейшем и произошло… На эту версию работает и то, что Пермикин не вернулся сразу в Екатеринбург, потому что знающие правду земляки не простили бы ему такого предательства. Приехав туда спустя ряд лет, Пермикин так и не смог найти общего языка с рабочими и служащими Екатеринбургской гранильной фабрики и Горнощитского мраморного завода и был вынужден вернуться в Петербург…

Правда привязанность Перовского к Пермикину могла быть вызвана и другими причинами – общей схожестью характеров: та же кипучая, бьющая через край энергия, тот же авантюризм, непомерное честолюбие, а, возможно, и та же беспринципность… Перовский мог поддерживать Пермикина еще и потому, что тот, как и он сам, был способным самородком из низов, вынужденным пробиваться наверх через тех, кому это дано не по таланту, а по праву рождения.

Версия о хищении изумрудов графом Л. А. Перовским вполне правдоподобна. Единственное, что нас смущает, это то, на что надеялся вице-президент Департамента уделов утаивая камни… Что бы ни говорили современники о сложности его характера и фанатичной увлеченности коллекционированием, он, в первую очередь, был весьма неглупым человеком, дорожившим своей карьерой, находящейся тогда на самом взлете, и высоким положением при дворе. Надежда на то, что пропажу никто не заметит, была ничтожно малой, слишком велик был интерес при дворе к уникальным изумрудам, так что даже император лично интересовался пропажей и результатами расследования. Вдобавок, камни такого класса, как описанные изумруды, держать в тайне практически невозможно: любая попытка их продать станет тут же известна, так как стоимость их, судя по описаниям размера и качества, вполне сопоставима со стоимостью крупных «именных» бриллиантов. Распилить камни и продать их по частям бессмысленно, так как ценность их заключается именно в размере и цельности. А хранить в личной коллекции один из лучших в мире изумрудов и не иметь возможности этим даже похвастаться… В общем, не вписывается хищение таких камней в психологический портрет Льва Алексеевича Перовского, никак не вписывается… Разве что «бес попутал»… Хотя опять же, об этом мы можем строить только догадки. Приводимые И. М. Шакинко в качестве аргументов, работающих на «версию Перовского», сведения о его бешеной активности сразу после выявления факта пропажи в Петербурге – взятие на себя руководства по делу Коковина, немедленный выезд в Екатеринбург, привлечение к следствию судной комиссии, находящейся в ведении его родного брата, его упорство в доказании вины Коковина вопреки очевидным фактам, все это может действительно свидетельствовать о попытках графа замести следы преступления. А может это был акт личной мести нелюбимому Коковину и еще одна попытка прибрать к рукам Екатеринбургскую гранильную фабрику и уральское изумрудное дело – кто знает. Ведь новому директору Екатеринбургской гранильной фабрики обер-гиттенфервальтеру 8 класса И. И. Вейцу сразу после вступления того в должность следует категорическое распоряжение Перовского: «…немедленно возобновить остановленную разработку для Департамента Уделов на приисках и добычу цветных камней, преимущественно же изумрудов и все породы, которые таким способом добыты будут, присылать бы в Департамент, адресуя на имя г. Вице-Президента онаго…».

Несомненна лишь вина Перовского в деле несправедливого обвинения Коковина…

Так куда же все-таки делся «фунтовый изумруд»? В. Дебердеев в статье «Дело об именном смарагде», опубликованной в журнале «Наука и жизнь», №9, 1982 г пишет: «Есть свидетельства, что спустя какое-то время после таинственного исчезновения „Изумруда Коковина“ разным специалистам-минералогам, работавшим на территории восточнее (выделено Дебердеевым, авт.) границы Европы и Азии, показывали длиннопризматический изумрудный кристалл, сходный по своим достоинствам со знаменитым именным смарагдом. Камень каждый раз принадлежал частному лицу, которое заламывало за самоцвет немыслимую цену… Скорее всего, это были не разные камни, а один и тот же минерал, чудо природы – фунтовый изумруд».

Как раз в это время восточнее Урала ищет «самоцветные каменья без гнета формалистики» неутомимый авантюрист Григорий Пермикин…

Как все происходило на самом деле, мы уже, наверное, не узнаем никогда, хотя и не исключено, что «фунтовый» изумруд, таинственно исчезнувший летом 1835 года, еще обнаружится в какой-нибудь зарубежной частной ювелирно-минералогической коллекции. Такое уже бывало не раз с историческими драгоценностями, и мы смеем надеяться, что это «чудо природы» не пропало бесследно…

Кстати, в экспозициях крупнейших зарубежных музеев находится немало уникальных изумрудов, имеющих происхождение из приисков уральских Изумрудных копей. Это, например, близкий по размерам и качеству к пропавшему в 1835 году камню (11,5 х 6 см, вес 2800 карат) удивительно красивый изумруд «Русский гигант» (рис. 10). Он хранится в Американском музее естественной истории в Нью-Йорке, и авторам не удалось выяснить, когда и каким путем он туда попал. Значительная часть уральских изумрудов была вывезена за рубеж в результате деятельности англо-французской «The New Emerald́s company», производившей добычные работы на Изумрудных копях с 1899 по 1915 годы. Не стоит также забывать и о продаже Николаем II в 1906 г парижскому ювелиру Саксу за один миллион золотых рублей крупной личной коллекции самоцветных камней, собиравшейся императорской фамилией с 1833 года. Большую ее часть составляли уральские изумруды, и, в том числе, «крупный фацетированный шестиугольный изумруд» весом около 1318 карат, присланный с Екатеринбургской гранильной фабрики в Петербург в 1841 году [59]. Также, как мы сейчас знаем, значительная часть уникальных сокровищ царской России была тайком продана за рубеж в первые годы Советской власти. Что же до более позднего времени, то старожилы Изумрудных копей рассказывают, что во время Великой Отечественной войны уральскими изумрудами, добытыми на прииске Черемша, расплачивались с союзниками за поставки продовольствия и оружия по «ленд-лизу»…