Текст книги "Психология и праздник"

Преображение

В чреде праздников «лета Господня» есть событие, в котором отразился Божественный Лик. Прекрасный, но доступный земному зрению образ Христа-человека, преобразился на горе Фавор: «и просияло лице Его, как солнце, одежды Его сделались белыми, как свет» (Мф. 17.2).

По календарю праздник Преображения приходится на конец лета (6 августа – по старому и 19 августа – по новому стилю). В народе его еще называют «яблочный Спас»: в церкви освящают яблоки и с этого дня их разрешается есть[23]23
  В России с ее холодным климатом яблоки как бы заменили виноград: ветхозаветный запрет на вкушение винограда в определенное время года у нас превратился в запрещение есть яблоки также в определенное время года. В народной традиции русских людей следование этому запрету оказалось столь стойким, что сохранилось дольше, чем понимание смысла самого праздника Преображения Господня. По свидетельству наших корреспондентов многие пожилые люди в Подмосковье до настоящего времени строго соблюдают «яблочный пост».


[Закрыть]. Если бы их можно было есть всегда, то и невозможно было бы так почувствовать, какое это чудо – спелое яблоко.

Андрей Рублев. Звенигородский чин. Начало XV века. Новгород.

«В спертом горячем воздухе пахнет ныне особенным – свежими яблоками. Они везде, даже на клиросе, присунуты даже на хоругвях. Необыкновенно, весело, – будто гости, и церковь – совсем не церковь. И все, кажется мне, только и думают об яблоках: Ему-то и принесли их – посмотри, Господи, какие! А Он посмотрит и скажет всем: «Ну хорошо, и ешьте на здоровье, детки!» И будут есть, уже совсем другие, не покупные, а церковные яблоки, святые. Это и есть – Преображение» [50, с. 336–337].

Яблоки – плод земли. Спелые, они падают на землю. Подобно тому и человек, созрев, уходит из этой жизни, как спелый плод. Эту ноту праздника Преображения смог почувствовать поэт. У Бориса Пастернака есть прекрасное стихотворение «Август», написанное в 1953 году. В этих строчках он также предчувствует и свой уход.

 
……………………..
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по-старому,
Преображение Господне.
 
 
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень ясная как знаменье,
К себе приковывает взоры.
 
 
<…>
«Прощай, лазурь Преображенская
И золото второго Спаса.
<…>
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».
 

Само событие Преображения Господня было незадолго до предательства Иуды и Распятия. В Преображении ученикам Его было дано увидеть Божественный Свет, чтобы «егда увидят Тя распинаема, страдание убо уразумеют вольное»[24]24
  Кондак празднику Преображения.


[Закрыть]. То есть, когда ученики увидят распятие Христа, они смогут понять, что это страдание Он мог принять только по Своей воле.

Радуница

«Сегодня «усопший праздник», – называет Горкин: сегодня поедем на могилки, скажем ласковым шепотком: «Христос Воскресе, родимые, усопшие рабы Божие! Радуйтесь, все мы теперь воскреснем!» Потому и зовется – Радуница[25]25
  Радуницу празднуют во вторник Фоминой недели – недели, следующей за Пасхальной.


[Закрыть]!» [50, с.537]. У Шмелева нет описания привычных теперь шествий на кладбище в самый день Пасхи. Видимо, и не было этого в условиях большого города (в селе до кладбища далеко идти не надо – оно располагалось обычно за церковью). Какое шествие после Пасхальной заутрени, когда всю ночь пели «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ», то есть смертью и Воскресением Христа над смертью одержана победа! Даже в чине отпевания, если и случится оно на Пасху, вместо грустных песнопений поется радостный Пасхальный канон.

На могилки шли или ехали через неделю, на Радуницу. Что же было и сейчас еще происходит в России на Пасху – это множество людей, едущих, идущих на кладбища к своим умершим близким? Получилось так, что и в такой, измененной, форме праздник устоял, потому что этим нескончаемым шествием сохранялась о нем память в народе.

Близкие живут в сердце человека. «Где они все? Нет уже никого на свете. А тогда, – о, как давно-давно! <…> думал ли я, что они все ко мне вернутся, через много лет, из далей… совсем живые, до голосов, до вздохов, до слезинок, – и я приникну к ним и погрущу!» [там же, с. 359].

Праздник служит связи поколений. Он формирует картину цельного мира, служит сущностной взаимосвязи событий и явлений. Праздник закрепляет в душе ребенка навыки и стремление видеть духовный смысл всего происходящего. В мире праздничного годового круга смерть преодолевается, повседневные предметы и вещества видятся как чудесные, наполненные светом, святые. Березки и трава украшают храмы в праздник Троицы. Особое время для освящения вербы (Вербное воскресенье), яблок, меда, орехов. Дни особого освящения всех источников воды – Крещение… Мир праздников похож на мир детства. Он и является таким. В нем дети и взрослые становятся по-хорошему детьми (а не сентиментальными инфантилами).

Анализируя работы Эрика Берна, Т.А. Флоренская в своей последней книге [43] заметила, что сама мысль о том, что и во взрослом человеке присутствуют Родитель, Взрослый и Ребенок, продуктивна, однако описание Берном каждой из «ролей» страдает неточностью. «Взрослый», как его понимает автор книги «Игры, в которые играют люди», не является окончательным идеалом, к которому следует стремиться человеку в своем поведении, потому что руководство только здравого смысла и целесообразности может сделать мир механистичным, плоским и лишенным тайны. А Ребенок это не обязательно вечно незрелый инфантил. Настоящий Ребенок, умеющий удивляться, прозревать (видеть) в обычных вещах и явлениях таинственное и сокровенное, должен быть в каждом человеке, чтобы он стал, как пишет Флоренская, «цельным».

Такое понимание образа Ребенка мы встретили также в литературоведческой работе, анализирующей творчество А.С. Пушкина. Автор – Валентин Непомнящий, говорит, что у Пушкина слово «дети» встречается в двух смыслах: то как «злые», «капризные», «избалованные» («среди лукавых, малодушных, шальных, балованных детей…»), то в смысле вечной детской творческой сущности человека. Первое значение чем-то напоминает образ ребенка у Берна, а вот на втором хотелось бы еще остановиться. Непомнящий пишет: «Ребенок – это целостный человек, личность во всей ее полноте и глубине, но как бы свернутая в пружину; на протяжении жизни она разворачивается. Ребенок всегда «позади», но всегда впереди взрослого. Тоска по детству – тоска по цельности» [25, с. 52]. В сохранившемся Ребенке исследователь находит истоки пушкинского гения. Анализируя становление поэта в раннелицейскую пору, он замечает: «Сказать о ребенке, что он «пуст», можно лишь в нашем обиходно-интеллектуальном, горизонтальном смысле. Ребенок «полнее» нас, взрослых. Он полон грандиозно-непосредственных ощущений и ведений, полон первоначальных жизненных стихий – он бытийственно полон. Он стихийный натурфилософ и великий артист, ибо, имея дело с первостихиями жизни, познавая эти первостихии – огонь и воду, холодное и горячее, мягкое и твердое, движение и статику, боль и радость, желание и покой и пр., – он в то же время наделен недостижимой уже для нас верой и непосредственностью. Он может играть во что угодно: в огонь и камень, в кошку, в паровоз, в ветер и в стул, – это ему ничего не стоит, здесь его жизнь; и в этом перевоплощении он самозабвенно серьезен. Дети вообще очень серьезные люди – даже смех для них дело жизненное и серьезное. А игра серьезней всего: в игре это космическое существо осваивается в нашем мире, обживает заложенную в нем и в себе премудрость» [там же, с. 372].

Именно сохранившийся Ребенок из детства позволил немолодому уже Ивану Шмелеву вновь пережить чреду праздников в родном Замоскворечье конца 70-х годов XIX века, выжить самому вдали от Родины, передать этот опыт праздника своему полурусскому племяннику и оставить всем своим соотечественникам, то есть нам, книги, главная из которых «Лето Господне».

Интервью с экспертом

или Диалоги о празднике.

Задача праздника – восстановить нарушенную гармонию между людьми и природой и устранить отчуждение людей от природы и общества

За сто с лишним лет, прошедших со времени «Москвы златоглавой», описанной Иваном Шмелевым, многое изменилось в нашей жизни. Уцелела малая часть «сорока сороков», да и сохранившиеся московские церковки не выделяются уже так на фоне высотных строений. Почти неузнаваемой стала жизнь русских людей, жизнь других народов России.

Однако сам праздник как явление жизни и как неистребимая потребность человека остался. Роль его трудно преувеличить, но психологам как-то удавалось обходить это стороной. У нас есть предположение, что причина – в сложившемся образе психологического знания. Отказавшись от «души» (psihe), слово (logos) касалось психических процессов, психических состояний, способностей, но редко произносилось о цельности человека.

Отечественную психологию всегда отличало стремление к этой цельности. Даже в истории периода вынужденного марксизма есть такие яркие образцы, как «Человек и мир» С.Я. Рубинштейна, «Ум полководца» Б.М. Теплова. Теплов, вспоминая введенное еще Аристотелем понятие «стремящийся разум», говорит о неразрывном единстве ума и воли у гениального полководца, когда один психический процесс (мышление, ум) невозможно отделить от другого (воли). Рубинштейн основанием внутреннего единства (цельности) человека выводит нравственный закон и говорит о том, что восстановление порушенной цельности возможно через сознание и через эстетическое чувство (чувство прекрасного). В работе «Человек и мир» он пишет: «Человек, отчужденный от природы, от жизни Вселенной, от игры ее стихийных сил, не способный соотнести себя с ними, не способный перед лицом этих сил найти свое место и утвердить свое человеческое достоинство, – это маленький человек. Прекрасное как завершенное в себе, совершенное явление, увековеченное в своем настоящем чувственном бытии, есть первый пласт души человека» [30, с. 378].

Многое для психологии здесь дают лучшие образцы художественной литературы, к которым обращаются психологи (и не только отечественные – вспомним замечание Г. Олпорта о том, что «психологом» в полном смысле слова можно считать хорошего писателя, а научная психология пока только стремится к подлинному знанию о законах жизни души [27]). Многое для понимания дают смежные науки: философия, этнология, этнография, филология…

Обратившись к теме праздника, мы чувствовали себя довольно одинокими в своей науке, пока не познакомились со специалистами по античности и балканистике[26]26
  Мы благодарим Ирину Александровну Седакову за приглашение на конференцию «Homo Balkanicus» (Институт славяноведения РАН, 2001).


[Закрыть]. Робко заявив свою «праздничную» тему, мы неожиданно для себя оказались на сессии, целиком посвященной празднику. Слушая доклады о символической роли праздничной одежды, погребальных обрядов, праздничных действий, мы увидели, насколько это знание наполнено психологическим смыслом. И сербы, и болгары, и древние греки понимали праздник как путь приобщения человека к единству мирозданья.

В «Словаре античности» слово «праздник» выводится от латинских «dies festus», «fesia/feria», что означает «день, свободный от работы», и говорится о том, что с древних времен задача праздника – «восстановить нарушенную гармонию между людьми и природой и устранить отчуждение людей от природы и общества» [36, с.455]. Обрядовые действия, пение и танцы играли служебную роль.

Праздник существует всегда – с самых древних времен человечества и до настоящего времени. Он и изменчив в каких-то деталях от культуры к культуре. Он и неизменен в главном, самом существенном своем качестве: способности восстанавливать цельность человека, восстанавливать гармонию между людьми и природой.

Казалось бы, праздник, понимаемый таким образом, должен был давно привлечь к себе внимание психологов. Однако этого пока не произошло. Настоящими специалистами, экспертами по вопросам, связанным с особенностями праздничного поведения, историей праздничной культуры являются, как мы уже говорили выше, ученые, работающие в смежных с психологией областях науки. Необходимо включиться в диалог с этими исследователями. В каких-то вопросах психологи тоже могут сказать свое веское слово. Главный критерий здесь – «цельная» личность и пути обретения этой цельности в празднике.

Для осуществления диалога пришлось преодолевать расстояние, сначала – географическое.

Осенью, когда в Москве завывают холодные ветра, моросит дождь, замерзают ночью лужи, в Ереване происходит настоящий праздник природы. Осень – лучшее время в Армении. Уже нет знойной жары. Солнце такое ласковое и милое, а вечером приходит приятная прохлада. В один из таких вечеров и состоялось интервью с экспертом. Обсуждали тему праздника, потому что нашим собеседником был известный во многих странах мира этнолог Левон Абрамян[27]27
  Беседа с Левоном Абрамяном состоялась в октябре 2001 года. Светлана Тихомирова, участвовавшая в этой беседе, выражает свою благодарность за внимание, теплый и радушный прием, а также заранее приносит свои извинения за возможные неточности изложения устной речи. Мы стремились сохранить в тексте разговорные интонации. Вообще тема праздника так многопланова и богата, что для нее более всего подходит форма диалога.


[Закрыть]. Левон занимается праздничной темой уже двадцать лет. Его книга «Первобытный праздник и мифология» вышла в свет в 1983 году.

Наша беседа протекала в непринужденной обстановке. За столом собрались также друзья, ученики и коллеги знаменитого этнолога. Вопрос, поставленный в начале беседы, был таким: «Что такое для Вас праздник?» И следующий: «А праздники, они вообще разные?»

ЛЕВОН: Праздники? Ну, праздники, естественно, разные, но в празднике, видимо, есть какая-то модель, которая одинаково сближает именно праздники, и мы можем говорить о празднике как таковом. Праздники – это то, что не будни. Там все противоположно будням или не так, как в будни. Поэтому, когда есть много праздников, их связывает то, как они оформляют свое не буднее бытие. И оказывается, что у них есть целый ряд общих качеств. Ну, скажем, снятие запретов, которое универсально для праздников. И тем самым мы сразу можем увидеть, чем отличается именно праздник от какого-нибудь ритуала, где то же самое может быть. Скажем, в ритуале это будет обязательно торжественно, а в празднике это будет обязательно с весельем. И когда многие вещи так накладываются, мы уже можем говорить, где эта ось находится. Также и похороны. Похороны – это похороны, но и в празднике тоже есть обязательно элементы умирания и возрождения, поэтому как раз тризна туда больше подходит. Неожиданно из похоронной обрядности какая-то часть вдруг входит в праздник. Это древнейший праздник.

– В работах Ваших я читала о празднике как карнавале. У меня самой нет опыта личного участия в карнавале, и мне эта мысль просто в голову не приходила. И в православной культуре, похоже, нет карнавала. Нет переодевания. Есть переодевания на масленицу, но это опять же не православное, а от язычества.

ЛЕВОН: – Да, естественно, языческое. В армянской масленице эта карнавальность есть как раз. Это единственный праздник, где можно увидеть карнавальность. В православной масленице она тоже есть.

– Каждый праздник – это карнавал или все-таки это не обязательно?

ЛЕВОН: – А вот я вообще-то пошел бы обратным путем. Дело в том, что от карнавала я пошел бы к празднику. Карнавал изучен блестяще Бахтиным. Предложенная им карнавальная схема, она действует особенно в таких обществах, где ее легко воспроизвести, а это всегда те общества, где есть верх и низ, это он блестяще показал. Когда есть два полюса, то они карнавально переворачиваются. И вот один из языков карнавала, по которому ты узнаешь карнавал, – это его перевернутость.

– Все наоборот, да?

ЛЕВОН: – Оттуда я пошел дальше, потому что изучал праздники в более архаических обществах, где нет такой строгой иерархичности, но зато есть множество оппозиций. Если здесь действует верхняя оппозиция, то, как правило, только со своими разными подвидами, то в тех обществах, которые я немного знал, скажем, австралийские аборигены и такого типа архаические общества, там я неожиданно увидел, что происходит то же самое с каждой оппозицией. То, что Бахтин увидел на одной оппозиции, поэтому он и смог ее так блестяще описать, она там довлеет, то здесь действовала – в одном больше, в другом меньше, но по абсолютно той же схеме, – и получалась модель хаоса, когда все бинарные структуры, оппозиции, которыми определяется общество (во всяком случае, которыми можно описать общество), оказываются в особом состоянии – не обязательно перевернутом: они могут быть перевернуты, могут быть слегка сдвинуты, могут просто ликвидироваться, могут смазываться, но с ними обязательно что-то происходит…. Именно такие состояния хаоса мы с Гаяне[28]28
  Гаяне Шагоян, подробнее см. работу [2].


[Закрыть] и пытались как-то привести к общему знаменателю в разных культурах и увидели, что прямо до них бывает некое состояние гиперструктур. Если хаос – это антиструктура, то прямо до этого, вроде бы, в обязательном порядке мы имеем усиление структуры космоса, которое было до праздника, а затем – такое вот разрушение его, чтобы потом восстановить совершенно нормальный космос, какой был до праздника.

– Это примерно то состояние, когда все нельзя, нельзя, нельзя, нарастает, а потом – можно?

ЛЕВОН: Нельзя, нельзя, нельзя – вот это есть, а потом в один момент идет – очень нельзя: очень нельзя, сверхнельзя. Получается, что все эти нельзя становятся на уровне кристалла даже.

– А на каких-то примерах это нельзя?

ЛЕВОН: Ну вот это, например, в нашем докладе совместном, там начинается с советского парада, который воссоздает советское общество в гиперструктурированном виде. Мы видим все структуры общества, они абсолютно сжаты. Сверхсжатое общество. Парад, если Вы вспомните, в советское время он делился на состав трудящихся, или там Армия идет, национальности идут тоже. Вся структура общества там проходит в сверхсжатом, то есть в гипертрофированном, сверхорганизованном виде, после чего происходит…

– Настоящий праздник?

ЛЕВОН: – Да, пьянка, которая, в принципе, не замечается, потому что она ритуально не зафиксирована. Более того, она нежелательна, и именно поэтому всегда старались, чтобы время праздника не превышало трех дней (даже если предпраздничные дни попадали на красные дни недели), иначе можно не выйти из этого состояния, а из этого состояния надо ритуально выходить. Как в традиционных обществах, их создают ритуально, чтобы потом космос восстановился. А здесь, так как космос – искусственный, он был силой нажит в свое время тоталитарным режимом, и поэтому его создают также в строго сжатом, гипертрофированном виде, чтобы гарантировать его возврат. И получается, что…

– Ударение больше на это ставится…

ЛЕВОН: – И поэтому мы замечаем это. Потом мы заметили, что, вроде бы, то же самое происходит всюду, просто иногда описывали так сильно антиструктурированное состояние, что не замечали этой структуры, сверхструктуры. Вот в масленице, например, обращают внимание на разные масленичные фигуры, разные обряды проводов зимы, на тысячу такого рода вещей, которые семантически наполнены. А, например, встречу Масленицы так не описывают. А она сооружается специально. Она сооружается как нечто, имеющее все признаки прошедшего года. Это сверхструктурированный год, не просто зима, это все старое. И сжигают именно это, а не просто сжигают зиму, как сегодня это представляется.

– То есть сакральный смысл?

ЛЕВОН: – Получается, что есть такая сжатая структура прошедшего года, и во время годового праздника ты ее создаешь и ее уничтожаешь. Чтобы новый год, послемасленичный, – это получается, если считать по весеннему календарю, – чтобы он был настоящим космосом. То есть, там это есть, но не видится из-за чрезвычайного богатства побочных тем.

– А вот такой праздник как Новый год?

ЛЕВОН: – Новый год еще больше, потому что, новый год – это страх перед хаосом. На грани старого и нового года происходят всякие неопределенные вещи. Именно силы хаоса грозят в новогоднюю ночь. Это универсальное понятие вообще нового года. Новогодний ритуал у всех народов воссоздает, архетипически воссоздает, по модели он воссоздает начало мира. Именно тогда воссоздают, ну, можно сказать, сверхсжатую историю космоса. В Древней Индии был предновогодний ритуал, когда в форме вопросов и ответов воссоздавалось творение мира. Вообще, в это время совершаются самые важные обряды. Именно обряды, имеющие дело с началом мира и формированием структур. Причем и структур времени, и структур государства, и вообще всего мира. Новый год как раз хорошо все это показывает. Вроде бы, не должен, а показывает.

– А вот сегодняшний Новый год?

ЛЕВОН: – Сегодняшний Новый год? Тоже.

– У нас нет этих ритуалов…

ЛЕВОН: – появляются. Мы неожиданно вдруг увидели, что президенты дают отчет о прошедшем годе. Сжатым образом воссоздают прожитое, причем самое важное и в самом сжатом виде. Речь президента прямо перед Новым годом – это как ритуальный отчет, сжатый год. И еще мы заметили такую закономерность: правильно, нет у нас особых ритуалов, но по телевизору мы каждый Новый год смотрим «Карнавальную ночь»…

– А у нас в России все время идет «Ирония судьбы…».

ЛЕВОН: – И то, и это, или вместе, кстати, тот тоже абсолютно того же типа. Он же с переворачиванием. Настоящая путаница, переодевания…

– Общее состояние единообразия…

ЛЕВОН: – С пьянством, это уже праздничное пьянство. И спутать одно с другим – это настоящее карнавальное состояние, причем пьяный оказывается лучше, чем трезвый, – это все ведь там есть. Там же Яковлев, который – положительный, вроде бы, герой, – оказывается в худшем свете, а пьяница и хам, кстати, становится настоящим героем. Классическая карнавальная ситуация. При этом он теряет, на мой вкус, не очень симпатичную невесту и приобретает зарубежную, хорошую Барбару Брыльску. Так что даже здесь эта модель как-то срабатывает.

– Праздник Нового года – явление социальное?

ЛЕВОН: – Да, социальное, ведь Новый год – не семейный праздник. В тех обществах, где это семейный праздник, например, в Китае, там празднование в каждом доме. То есть ты знаешь, что в каждом доме это есть, и ты справляешь всем миром, но подуровень у тебя – семья.

– То есть это вот речь президента, бой курантов, вся страна со сдвинутыми бокалами шампанского…

ЛЕВОН: – Ну, ты смотри, как у нас тут получается: мы начинаем в 12 часов ночи праздновать, и с москвичами празднуем, то есть у нас есть уже праздничное настроение, и нам нетрудно обновлять этот праздник и его расширять. У нас идет по методу расширения.

– И еще я хотела бы спросить про ритмичность. У нас ряд исследователей сделали вывод, что праздники задают ритм жизни, то есть вводят какой-то ритм: масленица, после масленицы – пост, затем Пасха и так далее. От праздника к празднику что-то проходит, какие-то ритмы жизни задают сами праздники, то есть в некотором смысле они являются социальной структурой…

ЛЕВОН: – Это действительно так, и целый ряд исследователей это отмечал. Эдмунд Лич сказал, что праздник создает время. Есть такое выражение в его известной работе, о карнавале, кстати. Это выражение принадлежит Эдмунду Личу, что праздник сам создает время, что его цикличность именно в этом и заключается, так что это на самом деле так, тем более когда время цикличное, а не линейное, праздники создавались главным образом тогда, когда они были цикличны. Тогда никто не отмечал 1700-летие принятия христианства, а отмечали каждый год конкретный праздник, причем его отмечали так почему? Потому что солнце так стало, то есть это настоящие вещи во времени, а все временные вещи связаны со светилами всегда. Или время года меняется, или вот сельскохозяйственное. Так что это очень важный момент праздника, но сегодня он не действует. Он действует только как новый год, ты отмечаешь новый год и день рождения, все остальные эту ритмичность потеряли, вообще-то говоря. Они – просто отдушины сегодня и идут в таком линейном времени. Сегодня это линейный бег, в один момент ты остановился, отдышался, напился и пошел дальше, то есть ты не прощаешься.

– А Пасха как? Вот у нас возвращается Пасха…

ЛЕВОН: – Ну, в Армении она всегда была и не прекращалась, но она не была такой, какой она была описана в свое время. Однако мы потеряли полностью масленицу. А в начале века этот праздник справляли вообще очень шумно, очень карнавально. Это настоящий карнавальный праздник был, но в советское время начисто ушел. И я думаю, что это связано с тем, что все остальные праздники как-то в семье отмечались и через семью они сохранились, а вот масленица – это единственный праздник, который абсолютно общинный: ему нужна улица. У нас игры были. Опять же было еще такое, что мы не делаем – праздничное шествие. Оно было в Тбилиси в начале года. Так что в крупных городах делалось это ритуализованное шествие. Игры типа хан-паша – это тоже ритуализованное действо. В празднике масленицы есть какие-то свои образы, свои особенности, ритуалы есть. Но так как они общинные, советская власть могла разрушить только общинные вещи. А в семье любые другие вещи сохраняются, поэтому Пасха осталась… Откровенно праздничной была и революция… то есть там кто был никем, тот стал всем, – это настоящая карнавальная сторона праздника. И вместе с тем надо было уничтожить все символы старого мира, чтобы создать новое. А самое главное сегодня – это ностальгия по празднику. Все участники вспоминают об этих временах как о лучших временах, когда все мы были солидарны, вместе.

– Объединялись?

ЛЕВОН: – Вот опять именно этот момент был самым главным. И то же самое я неоднократно чувствовал у американцев, которые прошли конец шестидесятых годов – их революцию. Эту военную революцию, тут абсолютно то же. И меньше знаю, но то же я заметил у участников французских студенческих волнений 60-х годов, хотя их волнения были больше анархическими, но опять же у них идет этот момент – такая абсолютная ностальгия праздника.

– Вот еще этнический праздник. Может ли он служить научению своей этничности?

ЛЕВОН: – Непременно, непременно, потому что праздники, они, как правило, именно этнические. Просто есть праздники, которые переходят границу этничности своей архетипичностью. А как правило, все праздники одеты в этническую одежду, и обычно их функция такой и является. Кстати сказать, люди учатся, молодые люди учатся своей этничности именно во время праздника, иначе негде. Хотя бы в это время надеваются национальные костюмы, когда они забыты, или же особые истории, связанные с прошлым, воссоздаются именно во время праздника. Все сакральное выходит наружу, все тщательно оберегаемое, все символы национальные выходят наружу именно в это время. Это концентрация каких-то вот национальных моментов.

– И это научение такое хорошее, то есть оно идет на позитиве?

ЛЕВОН: – Если это настоящий праздник, то обучение абсолютно позитивное. Почему? Потому что главный пункт праздника – это солидарность… На время праздника отменяются военные действия. В первобытном обществе тоже – объявляется перемирие, и ты не имеешь права что-то делать, уже из страха перед богами. То есть много таких примеров, есть специальные названия этого состояния, когда ты должен быть вместе. Это все – положительные чувства. Солидарность – она должна быть хорошей, чтобы привлечь дичь. Даже такой момент есть тоже. Массовые праздники существуют для этого тоже. И вот поэтому, когда я говорю, что люди учатся чему-то национальному в празднике, это научение, как правило, положительное. Оно соответствует тому, что сейчас в любом гражданском обществе какие-нибудь гуманисты напишут как набор положительных сторон нации. Может быть, это выдуманные вещи, но они только во время праздника и выявляются.

Вот такая беседа состоялась в Ереване в 2001 году от Рождества Христова. Встреча людей, уже десять лет живущих в разных государствах, но продолжающих оставаться в едином культурном пространстве. И заболевания культуры у нас общие. То же обеднение «празднеств», та же память об искусственном небе коммунистического космоса, та же побеждающая поступь линейного времени. Конечно, эти негативные тенденции касаются празднеств, устраиваемых для «отдыха», «развлечения», возможно, для каких-то других конкретных (иногда связанных с идеологией) целей. Но нас интересует Настоящий Праздник, прикоснувшись к которому личность духовно оживает и исцеляется от душевной усталости. Такой праздник нельзя свести к карнавалу. Более того, в итоге нашего исследования мы пришли к пониманию, что попытка понять праздник через карнавальное переворачивание («выворачивание») для психологии не продуктивна (несмотря на авторитет Бахтина). Искать смысл Праздника для человека нужно в самом простом – по-детски простом.

Когда же началась история Праздника? Здесь, на этой древней библейской земле, где праотец Ной впервые увидел радугу, означавшую конец потопа, особенно близкими становятся события давней истории человечества.

Согласно Библии, первым праздником была Пасха. В пасхальную ночь начался исход евреев из многовекового египетского рабства. «Это – ночь бдения Господу за изведение их из земли Египетской; эта самая ночь – бдение Господу у всех сынов Израилевых в роды их» (Исх. 12. 42). Тысячи лет, прошедшие с этих пор, в пасхальную ночь не спят. Те, кто остался еще в Ветхом Завете, вспоминают освобождение от египетского рабства – прообраз будущего спасения человечества, те же, кто принял в сердце Благую Весть (так переводится слово «Евангелие»), пребывают пасхальной ночью[29]29
  Новозаветная Пасха сдвинута по времени относительно иудейской Пасхи.


[Закрыть] в ликующей радости происшедшего уже главного события в истории человечества. Пасха – самый первый и самый главный праздник, прообраз всех праздников христианской цивилизации.

В Библии говорится также о Празднике Первых Плодов (начатков), о Пятидесятнице[30]30
  «Отсчитайте себе от первого дня после праздника, от того дня, в который приносите сноп потрясания, семь полных недель, до первого дня после седьмой недели отсчитайте пятьдесят дней, и тогда принесите новое хлебное приношение Господу…» (Лев. 22. 15–17).


[Закрыть], Празднике Труб, Дне Очищения («Йом Киппур») и Празднике Кущей: «чтобы знали роды ваши, что в кущах поселил Я сынов Израилевых, когда вывел из земли Египетской. Я Господь, Бог ваш» (Лев. 23, 43).

В годовом ритме праздников присутствовал недельный цикл: существовал «год субботний», когда «земля должна покоиться» (Лев. 25. 2), то есть не засеиваться. Каждое пятидесятилетие было «юбилейным годом». В юбилейный год полагалось прощать долги. «Пятидесятый год да будет у вас юбилей; не сейте и не жните, что само вырастет на земле, и не снимайте ягод с необрезанных лоз ее. Ибо это юбилей; священным да будет он для вас» (Лев. 25, 11–12).

Такой оттенок слова «праздник» сохранился в русском языке. В праздник не положено работать[31]31
  По свидетельствам наших корреспондентов, в народном сознании этот оттенок был перенесен и на советские праздники, в которые старались не делать никаких дел, а праздничные пироги пекли накануне. По той же причине на время Пасхи в советские годы старались назначить какой-нибудь «субботник» или «воскресник». Иногда из-за совпадения со временем первомайских праздников Пасхальное воскресенье оказывалось… рабочим днем.


[Закрыть].

Чувство праздника интернационально по своей природе. Душа человека непременно отзывается на праздник, лицо светится особым светом, а добрая улыбка смягчает взгляд. Конечно же, нам хотелось расспросить о празднике и наших западноевропейских соседей. Но когда мы попытались перевести слово «праздник» на английский язык, то столкнулись с объективной трудностью. Эквивалент слову «праздник» отсутствует в английском языке. Смысловая нагрузка слова holiday смещена в область значений «отпуск», «каникулы», «выходные». Одно слово означает церковный праздник, другое – вечеринку, третье – хорошее настроение, есть еще радость и веселье: но такого всеобъемлющего слова, которое объединяло бы и день рождения, и Новый год, и рождение ребенка… – такого слова в английском языке не нашлось. И тогда неожиданно пришла подсказка. По ТВ шел очередной фильм американского сериала «Скорая помощь». Один из персонажей (по сюжету – пациент, оказавшийся в больнице накануне Рождества) походил на Санта-Клауса. Когда медсестра спросила, часто ли ему об этом говорят, он ответил, что каждый год, каждое Рождество, когда в душах людей живет праздник и они делятся этой радостью друг с другом. А дальше – чудо. Вдруг пациент исчезает. Сестра закрывает морозное окно, и в этот момент слышен удаляющийся звон бубенцов. Сюжет стал настоящим подарком для нас: мы узнали, как это называется по-английски – holiday spirit, «дух праздника», «праздничное настроение».