Текст книги "Аргентинский архив №1"

Часть первая
Архив номер один

В эпохи народного подъёма пророки бывают вождями;

в эпохи упадка – вожди становятся пророками.

Григорий Ландау

Глава 1
Бюрократы

Нет лучшего пути к успеху в сборе и оценке разведывательной информации, чем интеллектуальное содружество учёных и разведчиков-практиков.

Рэй Клайн

Москва, 4 мая 1950 года, утро. Метростроевская улица.

Иван Сарматов, студент последнего курса переводческого факультета МГПИИЯ[7]7
  МГПИИЯ – Московский государственный педагогический институт иностранных языков, впоследствии получивший имя Мориса Тореза, ныне – Московский государственный лингвистический университет.


[Закрыть], мерил шагами сквер неподалёку от главного корпуса института и размышлял и своём ближайшем будущем. И виделось оно ему в этом солнечный денёк месяца мая 1950 года вовсе не таким безоблачным, как ослепительно-синее весеннее небо.

Накануне вечером, после последней пары, к нему подскочила Леночка, секретарша из деканата, и придержав его за пуговицу новой замшевой куртки, которую отец привёз блудному сыну с последнего симпозиума антропологов в Вене, скороговоркой прощебетала:

– Яков Наумович ждёт вас завтра к 11 часам, просьба не опаздывать!

И собиралась было упорхнуть, стрекоза, но Иван успел ухватить её за острый локоток и придержать:

– Минуточку, минуточку… Леночка, дорогой мой человечек! Куда же вы столь скоро? Не оставляйте в неведении самого верного поклонника вашего обаяния, сжальтесь – скажите, на кой я понадобился нашему уважаемому декану? Я же теперь не усну, родная!

Леночка жеманно прыснула в кулачок: ещё бы – едва ли не самый завидный «жених» факультета, сын самого профессора и академика Сарматова только что открыто признался ей в своей симпатии! Но тут же, не в силах сдержать в себе горячую новость, выдала:

– Яков Наумович накануне запросил ваше личное дело со всеми оценками за год и историей пропусков, изучал весь вечер… Так-то вот, товарищ Сарматов, готовьтесь к головомойке.

И упорхнула, постоянно оглядываясь и лукаво улыбаясь.

Иван поморщился. Ему и самому было прекрасно известно, сколько у него накопилось в этом году пропусков! Закрыть все не помогали даже многочисленный донорские справки, которыми его усилено снабжала ближайшая станция переливания крови. Оттуда его уже гнали разве что не метлой, гневно заявляя, что столько крови, сколько он умудрялся сдавать, в человеке просто физически не помещается, и такая практика не только вредна для его молодого организма, но ещё и порочна по самой своей сути, поскольку позволяет будущему педагогу или переводчику, как уж тут сложится, сачковать с занятий.

Он помнил, как за гораздо меньшие огрехи в прошлом году с позором вылетел из ВУЗа его приятель, Лёшка Астафьев из Ангрена. Правда, у того не было папы-академика, и держали его последний год исключительно за его заслуги на спортивной стезе, был он незаменимым разыгрывающим в институтской сборной по волейболу. Однако, время пришло, и многочисленные «нб[8]8
  НБ (сокр.) – «не был», отметка в журнале посещений группы.


[Закрыть]» в журнале перекрывать уже было нечем. Теперь, видимо, пришло время и Сарматову отвечать за свои прогулки с Танюшей по садам и паркам столицы во время занятий, а также посещение в неурочное время киносеансов в клубе на Печатников.

И вот теперь Иван мерил шагами дорожку сквера и сосредоточенно выстраивал «линию защиты» перед встречей с непримиримым к прогульщикам деканом. Пока выходило что-то слабо. Неубедительно как-то выходило…

Отвернув рукав замшевого пиджака и глянув на часы, Сарматов вздохнул: время, отпущенное на размышление, истекло, пора было идти на ковёр к Якову Наумовичу. Хмыкнув, Иван зябко повёл плечами и двинулся к жёлтому зданию главного корпуса.

Пройдя по скрипучему паркету наполненных светом майского солнца коридоров, Иван поднялся на второй этаж и остановился напротив двери с надписью «Декан переводческого факультета». Огляделся. В коридорах было пусто по причине занятий, до окончания второй пары оставалось ещё минут десять. Все знакомые на лекциях или семинарах, не у кого даже поддержки попросить… Резко выдохнув, Иван одёрнул пиджак и толкнул дверь, потемневшую от времени и помнившую, видимо, ещё прежнего хозяина здания, в котором размещался институт, московского губернатора Петра Еропкина, устраивавшего здесь балы, которые посещал даже маленький Пушкин.

В приёмной Леночка скользнула по нему сочувствующим взглядом, но, вопреки привычке поболтать с очередным посетителем, быстренько поднялась из-за своего стола и скрылась за дубовой дверью деканской обители. Выскочила она обратно буквально через пару секунд и, оставив дверь приоткрытой, пискнула:

– Яков Наумович вас ждёт, товарищ Сарматов… Проходите…

Иван удивлённо помотал головой и шагнул в недра знакомого кабинета. Столь коротким его ожидание аудиенции у декана ещё никогда не было. Леночка шёпотком бросила ему вслед: «К чёрту, Ваня…». Дверь за ним захлопнулась, как крышка гроба.

Декан сидел за столом и перебирал разложенные перед ним бумаги, при звуке хлопнувшей двери поднял голову, снял очки и, подслеповато прищурившись, глянул на вошедшего.

– Сарматов? – он мельком глянул на лежащую поверх других бумаг характерную папку личного дела студента, приоткрыл первую страницу, захлопнул. – Чего стоишь, проходи, присаживайся…

– Здравствуйте, Яков Наумович, – юноша несмело прошёл по истёртому до ниток ковру, который мерили шагами, наверное, уже тысячи студентов, и несмело присел на стул с высокой спинкой пред ликом всесильного декана.

Некоторое время тот смотрел на него выжидательно, что ли, с каким-то даже сожалением, потом, вспомнив о ком-то, встряхнул массивной головой, крякнул и поднялся, бросив куда-то за спину:

– Он ваш, товарищ. Передаю, как говорится, в целости и сохранности…

И декан, усмехнувшись каким-то своим мыслям, вышел. Вышел. Из. Своего. Кабинета!

Ошарашенный Иван робко глянул в ту сторону, куда кивал декан, и только теперь заметил сидящего в стороне в глубоком гостевом кресле незнакомого мужчину. Юноша несказанно удивился: он мог поклясться, что, когда входил в комнату, этого человека здесь не было… Или он его не заметил, настолько тихо и неприметно тот себя вёл.

Был тот, несомненно, высок, не ниже самого Ивана, а в том было без малого метр восемьдесят росту. Одет гость был в прекрасно пошитый светло-серый костюм европейского образца, дорогая сорочка была расстёгнута на шее, но галстук – шёлковый, похоже итальянский – лежал тут же, на подлокотнике кресла.

Сколько лет пришельцу, Иван точно сказать не рискнул бы: ему могло быть и около тридцати, и далеко за сорок. Мускулистое тело, скрывавшееся под дорогим костюмом, несомненно, принадлежало атлету, спортсмену, лицо под шапкой светлых полос было скорее славянским – широкие скулы, брови, разрез глаз, но сами холодные голубые глаза придавали ему какое-то отстранённое, надменное выражение, свойственное скорее представителям нормандской или германской расы. И глаза эти внимательно разглядывали студента.

– Здрасьте, – пробормотал Иван, плохо понимая, с кем он в данный момент имеет дело. Но сам тот факт, что Яков Наумович ретировался из собственного кабинета со скоростью покидающей тонущий фрегат команды, наводил на определённые размышления.

– Здравствуй, – голос у незнакомца был мягкий и, как это называют в кругах «просвещённой» молодёжи, бархатистый. Таким только обольщать красоток на Арбате, подумалось вдруг Ивану не без налёта сиюминутной зависти. – Проходи, присаживайся поближе.

Сарматов покинул свой неудобный стул и перебрался на кресло, стараясь при этом затратить как можно больше времени на эти пертурбации с тайной надеждой, что вот-вот прозвенит звонок с пары и его отпустят с Богом. Но звонок не зазвенел, а гость, устроившись в своём кресле поудобнее, закинул ногу на ногу, продемонстрировав при этом шикарные чёрные лакированные туфли и носки в тон костюму, и задал свой первый вопрос, сразу же поставивший Ивана в тупик:

– Как жить дальше собираешься, соколик?

Некоторое время Сарматов тупо смотрел на покачивающийся носок лакированной туфли незнакомца, обдумывая, не послать ли всех и вся вот прямо здесь и далеко, но мысль о том, что именно и каким именно тоном скажет дома почтенный батюшка его, академик, профессор-антрополог Пётр Алексеевич Сарматов, удержала его от столь опрометчивого шага. И он ответил по своей извечной привычке, которая так раздражала его педагогов, вопросом на вопрос:

– А что, у меня есть варианты? Кроме отчисления, конечно?

Незнакомец удивлённо приподнял брови, посмотрел на своего визави с определённым интересом.

– Ну, юноша, варианты – они есть всегда. Как и выход из любой ситуации. Однако, откуда такой пессимизм в отношении своего будущего?

– А то вы не знаете? – уже более дерзко вскинулся Иван. Незнакомец пожал плечами, что при его габаритах впечатляло, и полез в карман. Иван следил за его рукой с внезапно возникшим интересом, словно она вот сейчас, прямо в это мгновение могла извлечь из недр стильного костюма свиток индульгенции за все его прежние грехи. Но рука вернулась с круглой металлической коробочкой, которую незнакомец протянул Сарматову:

– Угощайся, леденцы… Ты же не куришь, я в курсе… Да и я вот в последнее время бросил, дрянь привычка, затягивает почище водки… Ты, кстати, ещё ведь и не пьёшь, брат?

Иван отрицательно помотал головой, незнакомец бросил в рот леденец, убрал коробочку в карман и рассмеялся:

– Чего головушкой своей буйной-то мотаешь, небось думаешь, что у меня других забот нет кроме как разбираться с твоими пропусками? На это есть вон дражайший Яков Наумович, пускай его заботят твои академические будни, у меня, брат, совсем другие резоны.

Иван украдкой вздохнул, что не ускользнуло от внимания гостя.

– Погоди вздыхать, как корова стельная, лучше подумай, к чему по твою душу в это богоугодное заведение притащился целый майор государственной безопасности, а?

Иван остолбенел, вперив изумлённый взгляд в незнакомца. Прошла минута. Другая.

– Какой майор? – пробормотал он наконец. Незнакомец рассмеялся.

– Твой тренер по вольной борьбе сказывал, что у тебя отменная реакция. А ты эвона как из реальности выпадаешь… Брехал, что ли, тренер-то?

Иван насупился:

– Я пока что только три схватки за всю карьеру на ковре сдал… Да две вничью свели.

– И это знаю, – веселился гость. – Ладно, томить не стану, давай-ка, брат, знакомиться! Котов я, Сергей Владимирович. Для своих – Ёшкин Кот или просто – Кот.

– А почему – Ёшкин? – смелея, переспросил Сарматов. Гость пожал плечами.

– А я родом из Марийки, из Йошкар-Олы, там у нас есть такой местный персонаж… А «кот», как сам понимаешь, от фамилии, от бати мною наследованной. Ну, держи кардан!

Он поднялся и протянул Ивану ладонь, оказавшуюся неожиданно широкой, как лопата. Иван тоже встал напротив, привычно пожал её и вдруг ощутил, как его пальцы оказались словно бы в стальных тисках: Котов явно стремился определить, как долго студент сможет сопротивляться его стальной хватке, наработанной, вероятно, многими годами тренировок.

Иван напряг кисть так, как только смог, от боли пот выступил у него на лбу, что не ускользнуло от внимания Сергея Владимировича, но он только слегка усмехнулся каким-то своим мыслям и хватку не ослабил. Однако Иван успел отметить, что тот не прибегает к запрещённым в таких делах приёмчикам, как, например, многие из его не обделённых силушкой знакомых из той же секции борьбы: не давит, например, большим пальцем на определённую ямочку на руке оппонента, не жмёт на пальцы… Котов играл по-честному, и Иван по-честному же пробормотал через полминуты:

– Всё, спёкся я… Сдаюсь!

Котов хватку отпустил, похлопал ладонью по плечу:

– А ты молодец, не многие столько бы простояли против меня… Силён, паря…

Котов занял своё место.

– Спасибо… – Иван стоял напротив и ещё некоторое время потирал даже слегка припухшую руку.

– Да не за что… Давай-ка лучше сразу к делу. Ты же учишься на испанском отделении, не так ли?

Иван кивнул, пытаясь предугадать следующий вопрос. И он последовал. Неожиданный.

– ¿Te gustaría practicar el idioma en el país del idioma que estás estudiando[9]9
  «Ты хотел бы пройти языковую практику в стране изучаемого языка?» (исп.)


[Закрыть]?

– Por supuesto, ¡y quién no querría esto[10]10
  «Конечно, а кто бы этого не хотел!» (исп.)


[Закрыть]! – рефлекторно ответил Иван и вдруг замер. Котов насмешливо наблюдал за ним. Потом коротко кивнул на широкий диван, место на котором обычно декан предлагал особо уважаемым гостям. Иван присел на краешек, осторожно спросил:

– Так вы говорите по-испански?

– А ты не заметил? – в голосе Сергея Владимировича явно слышались озорные нотки.

– Напротив, у вас отличное произношение, – воодушевился возможной отсрочкой наказания за пропуски Иван. – настоящий español castellano[11]11
  Кастильский диалект испанского языка, классическое произношение.


[Закрыть]!

– Знаю, – с неожиданной грустью вдруг бросил гость. – Это и плохо.

– Почему? – вскинулся Сарматов.

– А потому, любезный мой Иван Петрович, что работать нам, при условии, что вы подойдёте под все те требования, которые предъявляет к кандидатам наша служба, придётся как раз там, где мой «кастильяно» плохо понимают. Хорошо, вижу твои изумлённые глаза, повторяю заход, как говорят наши летуны. Позволь представиться: Котов Сергей Владимирович, майор государственной безопасности. Прошу любить и жаловать. И приехал я сюда именно по твою несомненно бессмертную душу, Иван-свет-Петрович. Чтобы сделать тебе одно интереснейшее, с моей точки зрения, предложение. Я хочу пригласить тебя на службу к нам.

Иван недоверчиво, словно ожидая подвоха, глянул на Котова:

– А вот сейчас не понял… В органы, что ли?

Майор кивнул.

– Точно так. В МГБ. Министерство государственной безопасности. Только давай сразу оговоримся, – поднимая руку, он остановил готового уже вскочить от переполнивших его чувств Ивана. – Если даёшь согласие на сотрудничество с нами, то сразу по окончании сдачи госэкзаменов отправляешься в нашу школу для прохождения спецкурса. Если же после всего здесь и сейчас услышанного ты ответишь отказом – постой, не спеши прерывать старших! – то немедленно забываешь о нашей беседе на веки вечные. Как говорится, поговорили и разошлись без последствий. Соответствующие бумаги я тебя попрошу подписать позднее. Итак?

– Я согласен, – быстро кивнул Иван и поймал насмешливый взгляд Котова. – А что? Опять не так сказал? Нужно было клятву там кровью подписывать или что?

Котов неожиданно вдруг сразу посерьёзнел.

– Не трепи языком, паря. Про кровь лишнего ни-ни… Как-нибудь без неё обойдёмся. А вот подписать кое-что действительно придётся.

Он достал откуда-то из-под кресла объёмистый портфель, лязгнул медными застёжками и извлёк из его объёмистого нутра тонкую папку. В ней оказался всего один листок с убористо напечатанным текстом. Он взял его, некоторое время рассматривал словно бы на просвет, а потом положил на журнальный столик, стоящий возле дивана, и подтолкнул Ивану.

– Читай и расписывайся. Ручка есть, студент?

Иван достал из внутреннего кармана пиджака пижонистый «паркер» – подарок отца и предмет зависти однокурсников, не глядя, широко подмахнул документ. Котов крякнул взял бумагу, с сожалением посмотрел на свежую подпись и… резким движением разорвал её.

Иван вскочил:

– Вы что! Я же подписал документ!

– Но не читал, – в голосе майора громыхнул металл, от чего у Ивана словно бы сопли в носу замёрзли: такой Арктикой сразу вдруг повеяло.

– Ты нарушил сразу две заповеди чекиста, – продолжал между тем Сергей Владимирович, – не выполнил мой приказ и не прочитал то, что подписываешь. О пагубности последнего факта даже в повседневной жизни можешь проконсультироваться у своих приятелей с юрфака МГУ, они тебе всё в подробностях изложат…

– Но я…

– Понимаю, выказал мне доверие. Польщён. Но это не снимает с тебя ответственности за твои поступки. Всё-то с тобой приходится по паре раз проделывать…

Откуда-то майор извлёк второй такой же лист – брата-близнеца первого – и протянул Ивану.

– Читай и подписывай.

Сарматов кивнул и принялся читать бумагу, оказавшуюся распиской в том, что обязуется хранить государственную тайну, не общаться с иностранными гражданами или сообщать о неизбежных контактах соответствующим службам и так далее, и так далее… Дочитав до конца, он поднял глаза на усмехающегося Котова.

– Всё понятно? – ехидно осведомился тот. Иван осторожно кивнул.

– Вроде как – да… Можно подписывать?

– Валяй, – небрежно кивнул майор. – Если нет вопросов… Существенных. На остальные ответят другие и в другом месте.

По лицу подписавшего бумагу Сарматова было видно, что вопросов у него уйма, но все они совершенно не существенные. Передав листок майору, Иван всё-таки решился спросить.

– А это, работать-то я где буду? Вы что-то там про страну испаноязычную намекали…

Котов убрал листок в папку, папку – в портфель, тщательно застегнул замки и, оставив кожаное чудовище в сторону, небрежно бросил:

– И пылкие испанки будут, и мулатки, и креолки… А пока ты будешь приписан к Бюро № 1, парень. Именно это – твоё основное место работы. Как сдашь экзамены, конечно. И хвосты перед сессией, кстати. Твои девяносто четыре часа прогулов я отменить не могу, придётся самому выправлять ситуацию. В плане учёбы, конечно, пропуски мы, так и быть, тебе спишем…

Иван потерянно кивнул…

– Спасибо… Но бюро… Бумажки буду перекладывать или там переводами заниматься, да? Бюрократия, одним словом…

– Чем начальство скажет, тем и заниматься будешь, – наставительно поднял палец Котов. – И – точка. Отныне ты себе не принадлежишь. Как, кстати, почтенный Пётр Алексеевич, батенька твой, отнесётся к твоему выбору? Одобрит?

Иван вздрогнул: он в этой кутерьме совершенно забыл об отношении почтенного академика к мрачной службе, которую курировал сам Лаврентий Павлович Берия. А относился Сарматов-старший к органам крайне нелояльно… Ну, да поставим перед фактом, и деваться ему будет некуда. Небось, Иван уже совершеннолетний, да и институт уже практически закончил, так что разберёмся как-нибудь.

Примерно в таком ключе Иван и высказался. Котов только плечами пожал, мол, поступай, как сам знаешь. Подхватив с пола портфель, он небрежно бросил Сарматову:

– Сарматов – это от слова…

– Сарматы – было такое скифское племя в древности, – поспешил пояснить Иван.

Ему уже порядком надоело всем подряд разъяснять происхождение своей фамилии, иные из-за неё так и вообще норовили разглядеть в нём татарина или узбека несмотря на то, что никакого внешнего сходства с этими народностями у Ивана не просматривалось. Хоть был он смугл и тёмен волосами, но смахивал скорее на итальянца или грека: сказывалась кровь предков, некоторые из которых обитали в предгорьях Кавказа, как, например, прадед по материнской линии, мудрый Ваха, о коем в семье Сарматовых легенды ходили.

– Скифы, говоришь, – словно бы про себя пробормотал майор, потом улыбнулся. – А что, славное племя… Как там у Блока? «Мильоны вас, нас – тьмы, и тьмы, и тьмы! Попробуйте, сразитесь с нами!». Решено: будешь Скифом отныне, присно и во веки веков. Аминь, как говорится, паря. До встречи в другой жизни.

– Это как? – не понял Иван. Майор пожал плечами:

– Увидишь в своё время. Привет Якову Наумовичу.

Юноша обалдело смотрел, как за этим загадочным человеком медленно захлопнулась высокая дверь. А затем в неё же вошёл декан, и Ивану стало не до сантиментов…

Дома разразилась предсказуемая буря. Сарматов-старший, взгромоздившись гранитной глыбой за свой рабочий стол и воздев академическую бородку к портретам вождей, развешанных по стенам кабинета, сотрясал воздух тирадами, сделавшими бы честь даже великим ораторам древности, вроде Лисия и Демосфена.

Он вспоминал своих предков, положивших голову на алтарь науки, отказавшись, правда, от скромного предложения супруги, дражайшей Ольги Арсеновны перечислить оных. А на её замечание, что прадед великого академика и светоча антропологической мысли был, вообще-то, яицким казаком, он только больше покраснел и прошёлся Большим Петровским Загибом[12]12
  Большой Петровский Загиб – приписываемое Петру I невероятно длинное матерное ругательство, якобы широко употребляемое особо одарёнными российскими боцманами в те времена.


[Закрыть] по всей своей династии от двенадцатого колена, не осознавшим в своё время величие победа Великой Октябрьской революции и оттого чуть было его, Петра Алексеевича карьеру чуть было не погубившими своим непролетарским происхождением.

Иван сидел на диване, обитом полосатой тканью, и молча слушал отцовский разнос. Всё шло примерно в том русле, как он и предполагал, и потому он шибко и не расстраивался. Батя был предсказуем, как перемена времён года, а по сему не стоило лишнюю волну поднимать. Это как раз и могло вызвать нежелательные осложнения. И пока…

А пока дражайшая Ольга Арсеновна, в свои сорок пять сохранившая почти всю прелесть юности благодаря покладистому характеру и природному уму, с изяществом, достойным королевской фрейлины, извлекла из углового шкафчика заветный поднос с серебряной чаркой, графинчик зелёного стекла, лимон, заранее порезанный дольками и, плеснув в чарку из бутыли «шустовского», как она обзывала армянский коньяк, поставила всю эту красоту пред светлые очи Петра Алексеевича. Бородка академика моментально изменила вектор в сторону чарки, он секунду вперивал яростный взгляд в супругу, а затем, неожиданно обмякнув, плюхнулся на свой стул с резной спинкой и расхохотался.

– Ну, Оленька, уважила! Как обычно! Всегда-то ты отыщешь «веский аргумент» в споре…

Супруга смиренно потупила глаза и, присаживаясь на диван рядком с сыном, скромно произнесла:

– А как, по-твоему, на такие эскапады должна реагировать жена академика? Только подыскивать очередной веский «аргумент».

Профессор покачал головой, затем сграбастал своей ручищей, достойной портового амбала, стопку и, крякнув, залпом опрокинул её.

– Это же коньяк, Петя, армянский, кстати, как и любишь, – укоризненно произнесла Ольга Арсеновна. Академик недоумённо посмотрел на дно пустой стопки:

– Да? Вот незадача, а я и не распробовал в сердцах… Ну, да исправим.

Он сам наполнил вторую чарку, она последовала за первой. Пётр Алексеевич замер, смакуя букет тонкого напитка, потом, смягчившись, бросил теперь уже заинтересованный взгляд на сына.

– Ну, отпрыск недостойный, теперь разъясни нам, убогим, за каким… зачем ты ввязался в эти игры с государством? Чем тебе поприще, к примеру, переводчика при посольстве хуже рутины работы канцелярской крысой? Или я уже чего-то не понимаю в этой жизни?

Дождавшийся, наконец, возможности вставить слово, Иван пояснил:

– Отец, ты всегда меня учил достоинству и патриотизму в отношении своей Родины. Как я понимаю, мне предоставляют возможность здесь вот и сейчас свой патриотизм проявить в полной мере.

Отец поднял на сына ставший вдруг тяжёлым взгляд.

– Наверное, ты не особенно понимаешь, что за структура взяла вдруг тебя за цугундер… Хотя, откуда… Ты же не жил в тридцатые годы… Машина за полночь во дворе, грохот сапог на лестнице, сырость камер Лубянки… Ты даже не представляешь, что это такое – жизнь в постоянном страхе, в ожидании ареста, камеры, расстрела без суда и следствия!

Иван набычился, сказывалась отцовская кровь: он тоже не терпел, когда ему перечили.

– А дядя Миша, твой родной брат, он что, тоже, по-твоему, расстреливал и пытал невинных?

– При чём тут Мишка? – даже опешил от такого напора профессор. – Он… он занимался совершенно другим делом…

– Ага, ловил шпионов на передовой и ликвидировал бандподполье на Западной Украине после войны, я прекрасно помню. Где и голову свою сложил, кстати. А ты всю войну при университете своём просидел сиднем, только в метро от бомбёжек бегал, думаешь, я забыл те годы?

– У меня была бронь! – вскинулся оскорблённо профессор. – Кому-то и будущие кадры тоже готовить надо было!

– Ага, – теперь Ивана уже понесло, даже мать встревожено положила свою ладонь на его. – Антропологи, конечно, основа современных войск! И низкий тебе за это поклон!

– Да что ты знаешь, сопляк! – взвился в фальцете почтенный учёный мух, свирепо взглянув в глаза сыну… Взвился – и сразу обмяк… Потому, что увидел в глазах Ивана нечто такое, что было выше всех его доводов…

Иван сбросил с ладони руку матери и, подхватив со спинки стула пиджак, резко хлопнув дверью, выскочил из комнаты.

Профессор шумно выдохнул и сел на место. Жена подошла к нему, положила сзади руки на плечи, поцеловала в зарождающуюся пролысинку на мощном затылке.

– Эх, Петюня, Петюня… А мальчик-то наш вырос. А ты и не заметил за своими лекциями да семинарами.

– Да уж, – только и нашёл, что ответить Пётр Алексеевич. – И что теперь делать?

– А что делать? – рассмеялась жена. – Жить, дорогой, жить дальше. Идём на кухню, я твоих любимых блинчиков наготовлю.

14 июня 1950 года. 17:55. В двух километрах к северо-востоку от посёлка Нахабино.

Компактное двухэтажное здание первого корпуса Высшей разведывательной школы МГБ СССР, именуемой во внутриведомственной переписке просто «101-й школой», пристроилось в сени́ громадных сосен так, что определить, что именно скрывается под сплошным зелёным ковром Хлебниковского лесопарка даже при аэрофотосъёмке с применением самого современного оборудования было бы проблематичным.

Целый комплекс строений, несколько полос препятствий, собственное стрельбище – всё это было надёжно скрыто от посторонних глаз лесным массивом, протянувшимся в сторону Балашихи на многие километры. А от случайных любопытствующих субъектов этот сверхсекретный объект надёжно прикрывали многочисленные «секреты» специально подготовленной охраны.

Несмотря на то, что время было вечернее, занятия уже закончились, в кабинете начальника школы, генерал-майора Светлова, продолжалось совещание. Внеурочное и оперативное. Кроме самого Юрия Борисовича здесь присутствовали также генерал-лейтенант Судоплатов, старый сослуживец Светлова и давнишний приятель, а также майор Котов собственной персоной.

Хрустальную пепельницу уже украшала гора окурков, на столе были разбросаны исчерканные убористым мелким почерком «отца разведчиков», как между собой называли генерал-майора его курсанты, листки бумаги, какие-то диаграммы, понятные только присутствующим, и несколько папок личных дел действительных курсантов школы.

Китель свой, украшенный планками многочисленных наград, Светлов набросил небрежно на спинку стула, остальные тоже расстегнули кители, от напряжённой дискуссии на лбу Судоплатова уже выступила испарина, а судя по раскрасневшейся физиономии Кота было понятно, что он с трудом сдерживает распирающие его эмоции. В очередной раз перечитав написанное, Юрий Борисович удовлетворённо кивнул:

– Ну, что ж, коллеги, мне кажется, мы всё-таки пришли к компромиссному варианту, не так ли?

– Я бы так не сказал, – покачал головой Судоплатов. Котов покосился на него, но промолчал. Светлов удивлённо приподнял брови:

– А что вас теперь-то не устраивает, любезный Павел Анатольевич?

Судоплатов поднялся из-за стола, широким шагом пересёк кабинет и остановился у большого окна, выходившего на плац, по которому вразнобой маршировал взвод курсантов из последнего набора. По сути своей в недавнем прошлом студенты сугубо гражданских ВУЗов, они с трудом постигали непонятную им пока науку армейской маршировки под руководством пожилого старшины, чью гимнастёрку украшал орден боевого Красного Знамени.

Не отрываясь от открывшейся перед ним картины местных буден, он произнёс:

– Юра, давай не морочить друг другу голову: товарищ Берия поставил перед нами практически почти невыполнимую задачу – в кратчайшие сроки отыскать в чужой и враждебной нам стране группу людей. Благодаря «стараниям» товарища Абакумова мы потеряли там почти всю резидентуру, а те, кто остались, сидят без связи и возможности эффективно работать. Нам предстоит создать с нуля новую структуру, которая будет заниматься весьма щепетильными делами далеко за пределами нашей Родины. И первым делом будет это. Но…

Он обернулся и воздел к потолку указательный палец.

– Но…Ты, как начальник одной из первых разведшкол, не хочешь пойти мне навстречу и отдать во временное пользование несколько твоих классов, где мы вот с товарищем Котовым будем готовить основную и дублирующую группы для выполнения этого задания. Ты пойми, Юра, это всего-навсего на лето, пока мы не оформим полностью новый отдел. Тогда у нас и самих будут и классы, и базы. И люди.

Он кивнул на личные дела курсантов разведшколы:

– Не серчай, генерал-майор, но никого из предложенных тобой ребят я использовать не смогу: не совсем та направленность…

Светлов пожал плечами, и в этом невинном жесте Судоплатов уловил обиду. Лёгкую, но из тех, что, оставшись невысказанными, могут впоследствии превратиться в стойкую неприязнь. И тут же уточнил:

– Ты мне цыганочку не пляши, товарищ генерал, просто пойми нашу ситуацию. Вот, к примеру, сколько ты готовишь своих орёликов, а?

– Стандартный курс – три года, – нехотя ответил Светлов, предполагая дальнейшее развитие разговора. И не ошибся.

– Вот-вот, – Судоплатов подхватил тему с показным воодушевлением. – Три года, генерал! Три. А у нас от силы – полгода…

Генерал-майор, уже поднёсший было ко рту серебряный трофейный подстаканник со стаканом горячего чайку, который только что изобразил расторопный адъютант, молоденький капитан из «выдвиженцев» – выпускников партшкол, чуть было не разлил его себе на майку.

– Чёрт! Сколько?! – отставив стакан, резко обернулся он к «королю диверсантов». Судоплатов усмехнулся, улыбку с трудом сдержал и Котов.

– Полгода – максимум, – повторил генерал-лейтенант. – Больше нам американцы времени вряд ли отпустят. Большая игра начинается, а тут уж – кто кого перескачет.

– Всё, как всегда, короче говоря, – буркнул начальник разведшколы. Судоплатов только развёл руками.

– Не мы ставим сроки, сама жизнь определяет темп операции. Поэтому от тебя нам нужны пока только тренировочные классы и несколько инструкторов: стрелки́ там, криптографы, специалисты по экстремальному вождению… Видишь ли, друг Юра, нам не нужно готовить нелегалов, это – ваша ипостась, у нас совсем другая задача. Нелегалы, они ведь готовятся на длительное оседание, там и проработка легенды, имперсонация[13]13
  Имперсонация – слово сегодня имеет значение, как способность выдавать себя за другого. В оригинале: способность разведчика полностью слиться с личностью, за которую он себя выдаёт с тем, чтобы даже во сне не говорить на родном языке, думать и действовать на бессознательном уровне, как эта личность.


[Закрыть], амбаркация и деборкация[14]14
  Амбаркация и деборкация – термин, перешедший в разведку из лексикона моряков. Высадка войскового подразделения в тыл врага и возвращение обратно.


[Закрыть]. А мы станем готовить оперативников, специалистов для одной-единственной акции, им некогда свои извилины перегружать всеми этими твоими науками. Их задача: прибыть, найти, уничтожить или выкрасть. А вовсе не жить годами и десятилетиями под чужой личиной.

Юрий Борисович покачал головой:

– Как-то это всё у вас получается… Какая-то лихая кавалерийская атака, понимаешь… Шашки наголо и – вперёд!

– А у нас по-другому и не получается обычно, – вставил свои пять копеек Котов, и подмигнул Судоплатову. Тот только хмыкнул, мол, точно так, майор…

Генерал-майор вздохнул, осторожно подхватил злополучный стакан, осторожно отхлебнул ароматного кипятку, покачал головой.

– Ну, не знаю, Паша… (Судоплатов отметил это «Паша» как добрый знак). Наверное, ты в чём-то и прав. В конце концов, тебе виднее, я не обладаю всей полнотой информации. Аудитории я тебе, конечно, предоставлю, согласую вот только с вышестоящим начальством. Не проблема.