Текст книги "Жертвы заветного сада"

Мохаммад-Реза Байрами
Жертвы заветного сада

© Фонд исследований исламской культуры

© ООО «Садра», 2014

© Издание на русском языке ООО «Издательство «Вече», 2014

Предисловие переводчика

В романе «Жертвы заветного сада» рассказывается об Азербайджанской демократической республике, существовавшей на территории Ирана в 1945–1946 гг.

Поскольку не все читатели знают об этой республике (да и в среде профессиональных историков это недолго просуществовавшее образование не столь уж известно), требуется сказать несколько пояснительных слов.

В июне 1941 г Германия напала на Советский Союз, а вскоре, в августе 1941 г., советские войска были введены в Иран с севера, с юга же вошли в страну англичане, и была осуществлена так называемая операция «Согласие» для предотвращения появления в Иране германских войск и для снабжения СССР англо-американскими союзническими поставками.

Поскольку «арктические конвои» подвергались регулярным атакам германских субмарин, а снабжение через Дальний Восток было и далеким, и также небезопасным, то этот южный «транспортный коридор» оказался весьма важным для союзников по антигитлеровской коалиции. Другое дело, что пролег этот путь по территории суверенной страны, Ирана, правительство которого во главе с Реза-Шахом в начале Второй мировой войны имело скорее прогерманские, чем проанглийские или пророссийские симпатии…

Факт пребывания в Иране советских и англо-американских войск известен всем, так же как и факт проведения конференции Большой Тройки в Тегеране в 1943 г. А вот то, что во время Второй мировой и сразу после нее произошла «советизация» некоторых северных областей Ирана, – это, как уже говорилось, известно меньше.

Факты таковы: осенью 1945 г. была провозглашена не просто автономия, а фактически независимость Азербайджанской демократической республики от тегеранского правительства; правительство попыталось подавить движение за независимость, но посланные на север шахские войска были остановлены Красной армией, всё еще находившейся в Иране. К середине 1946 г., однако, вывод советских войск завершился, и теперь шахские войска двинулись на подавление уже с куда большей уверенностью. Руководители республики попытались организовать некий «фронт сопротивления», и эти лихорадочные усилия, как и их провал, описаны в романе.

Вожди республики, Пишевари и Бирия, бежали в СССР; бежали и многие другие, поскольку граница была открыта больше недели. Но не все успели пересечь границу, и молодой шах Мухаммад-Реза Пехлеви во время жестокого разгрома Азербайджанской республики уничтожил, по некоторым оценкам, десятки тысяч человек. Все эти события представляют собой документальный фон романа, на котором показана частично вымышленная фигура главного героя – диктора республиканского радио по имени Балаш. Как идеологический работник, он также находится под ударом шахских карателей, поэтому спешит в сторону границы и несет с собой полуторагодовалого сына. Но границы он достигает уже тогда, когда ее закрыли, и возвращается на иранскую территорию: ему предстоят все «круги ада», которые проходили и другие оставшиеся в Иране члены демократического движения.

Если бы Байрами ограничился в книге линей Балаша, то она была бы политическим или историко-политическим романом. Но есть в романе и линия сугубо художественная – это рассказ о юноше, которому в 1963 г. исполняется 17 лет. Он сирота, вырос в деревне, в приемной крестьянской семье, и все говорят ему, что он – сын какого-то бежавшего через эти горы революционера, который в 1946 г. то ли бросил полуторагодовалого младенца, то ли сам был убит, а ребенок остался жив. Действительно ли юноша – сын того самого диктора радио Балаша, автор пока умалчивает, это станет известно, видимо, в следующих частях трилогии (роман «Мертвецы зеленого сада» представляет собой лишь первую часть объявленной автором и издателями трилогии об Азербайджанской республике).

Здесь несколько слов необходимо сказать об авторе, Мухаммаде-Резе Байрами (р. 1965 г.). Он – известный иранский писатель того поколения, которое вошло в литературу уже после Исламской революции 1978–1979 гг.; два перевода его рассказов на русский язык были опубликованы в двухтомной антологии «Современная иранская проза» (Санкт-Петербург, 2010).

Все писатели, включенные в эту антологию (21 имя), были названы в издательской аннотации «авторами поколения Исламской революции». Это действительно так: Байрами начал печататься в конце 80-х гг. XX века и на сегодняшний день опубликовал более 30 книг. В основном это книги для подростков, повествования об исламской революции и ирано-иракской войне. Не все они равны по своей художественной ценности, но автор всегда очень мастерски и с большой любовью к деталям показывает деревенский быт. Такова, например, повесть «Ветры осени» – спокойный, как осенние холода, рассказ о периоде уборки урожая в иранской деревне. Заготовки на зиму зерна, овощей идут своим чередом, но из города приходят всё более тревожные вести о разгорающейся антишахской революции…

Повесть, начатая неспешно, заканчивается, как революционный боевик для юношества. В деревню прибывают шахские жандармы, разыскивающие уклоняющихся от призыва в армию, начинаются аресты, перестрелки, активное участие в борьбе принимают мальчишки – герои повести. Заканчивается всё в целом удачно, как и должно быть в произведениях для юношества…

И в романе «Мертвецы зеленого сада», в описаниях деревенской жизни, мы снова встречаем то же неторопливое и любовное внимание к деталям быта; так сказать, «труды и дни» юного пастуха. Кроме того, присутствует мистический момент: этот юноша слышит в степи чьи-то голоса, а затем, уже во второй части романа, начинает встречать некоего призрака – по-видимому, это призрак его отца…

Теперь хотелось бы вернуться к истории Азербайджанской республики 1945–1946 гг. и задать тот же вопрос, ответ на который мучительно ищут и герои романа. Почему СССР «предал» эту республику? Почему Сталин вывел из Ирана войска в 1946 г. и практически никак не протестовал против того террора, который развязали в иранском Азербайджане шахские власти?

Ответа герои романа так и не находят. Каким же видится этот ответ нам, сегодняшним? Во-первых, как уже говорилось, одной из причин введения советских войск в Иран была опасность появления там войск немецких. Когда война окончилась, причин оставаться войскам больше не было. Во-вторых, нужно принять во внимание тяжелейшее внутреннее положение в СССР после войны: в стране была разруха, нищета, не до введения войск на новые территории…

Кроме того, в событиях тех лет, скорее всего, проявилось не афишируемое сотрудничество, все еще существовавшее между СССР и США в послевоенные годы. В книге Л.М. Млечина «МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева» (М., 2011) содержится предположение о том, что вывод советских войск из Ирана в 1946 г. был результатом компромисса, в соответствии с которым Америка одновременно вывела свои войска из Китая.

Нельзя, конечно, утверждать, что произошел в буквальном смысле обмен, т. е. Америка «отдала» СССР Китай, а Советский союз Америке – Иран. Это было бы упрощением. Но нельзя утверждать и то (как это делают некоторые герои романа Вайрами), что СССР отдал «просто так» свое влияние в Северном Иране. Нет, СССР получил кое-что взамен, а именно – упрочение власти коммунистов в Китае. Но от этого, конечно, было не легче тем членам демократического движения в Азербайджане, которые попали под удар шахских репрессий…

Вот цитаты из того донесения, которое в истории называют «длинной телеграммой», по аналогии со знаменитым посланием американца Джорджа Кеннана – это отправленная 27 сентября 1946 г. шифрованная телеграмма в Москву нового посла СССР в Вашингтоне Николая Васильевича Новикова (он вручил верительные грамоты Трумэну 3 июня 1946 г.) (цитируется по: Млечин. Указ. соч. С. 253):

«Американская политика в Китае стремится к полному экономическому и политическому подчинению его контролю американского монополистического капитала… В настоящее время в Китае находится свыше 50 тыс. американских солдат. В ряде случаев американская морская пехота принимала непосредственное участие в военных действиях против народно-освободительных войск… Китай постепенно превращается в плацдарм американских вооруженных сил. Американские воздушные базы расположены по всей его территории… В Циндао находится штаб 7-го флота…

Жесткая политика в отношении СССР, провозглашенная Бирнсом после сближения реакционных демократов с республиканцами, является сейчас основным тормозом на пути к сотрудничеству великих держав. Она состоит главным образом в том, что в послевоенный период США не проводят более политики укрепления сотрудничества Большой Тройки (или Четверки) и, наоборот, стремятся к тому, чтобы подорвать единство этих держав. Цель, которая при этом ставится, состоит в том, чтобы навязать Советскому Союзу волю других государств…»

Как видим, озабоченность советского посла ситуацией в Китае велика, а тон его телеграммы граничит с истерическим. Вероятно, похожими были настроения в руководстве СССР: ведь донесения часто отражают мнения не тех, кто их посылает, но тех, кому их посылают (как бы предугадывая желания последних)…

И все-таки факт остается фактом: американцы свои войска из Китая вывели. Почему? Видимо, сыграл роль весь комплекс политических факторов тех лет, а в этом комплексе, как уже было сказано, немалое значение имела инерция сотрудничеств, компромиссов и т. д. Во всяком случае, неправы те, кто говорит, что СССР вывел войска из Ирана лишь потому, что Трумэн «пригрозил ядерной дубинкой». Если бы американцы столь непоколебимо уверены были в силе этой своей «дубинки», разве повели бы они себя так, как повели в Китае, да и в других частях света?

…Впрочем, всё вышесказанное – это, так сказать, взгляд из России, точки зрения российских историков, политиков и писателей. Однако в самом романе читатель встретит несколько иные взгляды и отношения к происходившему тогда в Иране. Он узнает об отношении к делу самих иранцев, и вот в этом-то, конечно, и заключается главный интерес романа для российского читателя.

Переводчик надеется, что российский читатель, взявший в руки эту книгу и дочитавший ее до конца, не пожалеет об этом. Также мне хотелось бы выразить сердечную признательность «Фонду исследований исламской культуры» – иранскому фонду, расположенному в Москве, – и его директору, доктору Хамиду Хадави. Именно благодаря их моральной и материальной поддержке я смог выполнить этот перевод.

Особенная благодарность – Джахангиру Хабибулловичу Дорри, известному лингвисту и литературоведу, иранисту, взявшему на себя окончательную редакцию текста моего перевода. Он – иранец по национальности, его отец был членом Меджлиса Ирана, так что языком Джахангир Хабубуллович владеет блестяще и определенные языковые нюансы перевода он улучшил. Но уже само его участие в работе над текстом может и должно являться предметом гордости как переводчика, так и всех, кто готовил эту книгу к печати.

И российскому читателю должно быть ясно с самого начала: в книге, в силу коллективности труда над ней, не содержится никаких вольностей перевода; читатель получает литературный продукт, стопроцентно соответствующий оригиналу. И мы пожелаем переводу книги на русский язык долгой жизни и читательского успеха.

А.П. Андрюшкин

Жертвы заветного сада

Я не видел ни одного животного, которое не чувствовало бы, что такое жалость и сострадание. А ведь я не животное.

1

Всегда именно так и бывает. Я говорю о выборах. До них и после них чего только не случится, и никуда не денешься. Так уж суждено. Это как дым от далекого огня – очень далекого, но дым виден всем. Так и выборы. Может, если бы не они, и Кавам не нашел бы предлога вмешаться в дела Азербайджана, и газета, радио не развили бы столь бурной активности и не нуждались бы в таких людях, как Балаш. Сель двинулся, и его было не остановить. Хотя и говорили, что армию вводят лишь для наблюдения за выборами, во избежание фальсификаций. А в политику, дескать, вмешиваться она не будет. Где это, мол, видано, чтобы войска вмешивались в политику? Войска войсками, а политика политикой. Иначе солдат называли бы политическими деятелями, а политиков солдатами.

Балаш старался, как мог, жалеть, щадить отца. Именно поэтому он предпочел бы больше работать в газете, а не на радио. Но передачи были популярны, и его голос, его самого узнавали во многих городах. Относились с большим уважением, и друзей у него появилось много благодаря радио. Самых разных друзей – от простых людей до начальствующих. Всякий раз, когда в студию приезжали Пишевари или Бирия[1]1
  Сеид Джафар Пишевари (1892–1947) и Мохаммад Бирия (1914–1985) – революционеры, деятели азербайджанского национально-освободительного движения.


[Закрыть], именно он предварял их речи или говорил что-то после, например читал стихи. И оба вождя к нему хорошо относились, особенно Бирия, который и сам писал стихи, а выступления его вызывали у народа ответные чувства. И Пишевари знал, что Балаш не только на радио работает, но и в газете «Азербайджан», и вел себя с ним как с коллегой-журналистом:

– …Когда я вышел из тюрьмы, я пытался попасть в меджлис. Но власти не признавали моих прав. Не позволили мне представлять граждан Тебриза, испугались. Тогда я обратился в разные газеты, начал позорить и бесчестить их. Когда стал издавать «Ажир», то половину материалов своей рукой приходилось писать под разными именами. Некому больше было. Такие вот «вести с мест», как ты сейчас делаешь, и я их делал. В отличие от Дузгуна, который держится как падишах, и в каждом отделе свой ответственный, а главный редактор только царит надо всеми. Нет, я, засучив рукава, делал всё, что нужно было…

Так они беседовали, а Чашм-Азар слушал и усмехался. Всякий раз, когда по радио выступал Пишевари, неподалеку от него в студии сидел Чашм-Азар. Иногда он советовал Балашу, какими стихами предварить речь вождя или какую вводную информацию дать, чтобы усилить действенность выступления. А иногда ничего не говорил, доверяясь Балашу, и тогда тот сам выбирал, что прочесть; например, это могли быть новые стихи того же Бирии:

 
На эту площадь я не вышел ради славы,
Ни для величья, или блеска, иль наживы.
Народ мне дал права. И для народа
Готов я голову на плаху положить.
 

Итак, это была его работа. Правда, работа, отличающаяся от других, она ставила Балаша в особое положение. Например, иногда извозчик или кто-нибудь из случайных собеседников на улице вдруг начинал вслушиваться в его голос, смотреть на него вопросительно, а потом прямо спрашивал: «Послушай-ка, не ты ли читаешь по радио эти стихи?»

Конечно, работа его не сводилась к чтению стихов или героических баллад-дастанов, но это было то, что больше всего любил простой народ, особенно баллады о Саттар-хане, Багир-хане, о шейхе Мохаммаде Хиабани[2]2
  Саттар-хан (1867–1914) – выдающийся деятель Конституционной революции в Иране 1905–1911 гг., народный герой Ирана. Багир-хан (1862–1916) – сподвижник Саттар-хана, народный герой Ирана. Шейх Мохаммад Хиабани (1880–1920) – руководитель Тебризского восстания 1920 г.


[Закрыть] и о других героях азербайджанской истории, вроде тех, о ком повествует поэма «Асли Карам». А как любили дастаны о Кёр-оглы![3]3
  Кёр-оглы – герой эпоса, распространенного у азербайджанцев и других народов Ближнего Востока и Средней Азии. В образе Кёр-оглы воплотился народный идеал справедливого правителя, бесстрашного богатыря-тираноборца.


[Закрыть] Порой он читал из старинной азербайджанской поэмы «Китабэдеде Коркуд»[4]4
  Эпос «Китабидеде Коркуд» окончательно оформился в Средние века. Древний азербайджанский вариант некоторых вошедших в него сказаний послужил источником, на основании которого возникли одноименные поэмы у других народов, например у армян, грузин, курдов, аджарцев, турок.


[Закрыть] – ей были сотни лет, и повествовали ее стихи о мужестве и чести, о защите отечества и о старинном народе огузов, которых многие в Азербайджане считали своими далекими предками. Когда Балаш говорил, что великий греческий поэт Гомер, создавая свою «Одиссею», использовал именно поэму «Деде Коркуд», слушатели-азербайджанцы приходили в восторг от гордости за свою культуру. Именно этого требовал от него Дузгун, это требовалось и партии. Показать, что в Азербайджане есть всё, а коли так, то что за нужда в центральных властях? Тем более что центр установил блокаду и не пропускает в провинцию даже зерно. Иногда героические дастаны Балаш читал с чувством, а о голосе его говорили, что он производит очень сильное впечатление:

 
Ударь по струнам так, чтоб искры полетели,
Чтоб пламенем борьбы все земли заалели!
Чтобы услышал и глухой
И чтоб заговорил немой.
 

Дузгун дал ему полную свободу, как готовить и вести программы. И не уставал хвалить его. Говорил: я в тебе не ошибся. Именно такой человек, как ты, нам был нужен. Доброта главного редактора даже порой казалась Балашу чрезмерной, неловко было от нее.

Между тем политическая обстановка резко изменилась. Центральное правительство в Тегеране решило провести общенациональные выборы в меджлис 15-го созыва. А вокруг выборов столько было всего… Оно объявило, что на выборах будут наблюдатели от центра по всем регионам страны. И хотя Азербайджан имел автономию, он тоже был частью Ирана. Следовательно, не должно было возникнуть возражений против ввода войск и против того, что они возьмут ситуацию под контроль: ведь целью этого было лишь наблюдение за выборами, в остальном всё оставалось по-прежнему. Такие объяснения звучали убедительно. Некоторые, правда, протестовали, но в конце концов решено было так, что бороться с этим не стоит, чтобы не давать лишних козырей в руки центральным властям. Руководство партии заявило, что сопротивление вводу войск будет означать войну, а потому нас никто не поймет в мире, который только что пережил Вторую мировую войну. Идея войны, будь она даже внутренней, – как они испробовали год назад, – привела всех в ужас. Еще так аргументировали: если мы не позволим Каваму ввести войска для наблюдения за выборами, они откажутся от самих выборов. Не признают законность выборов в Азербайджане и легитимность наших представителей в национальном меджлисе.

На таком фоне пришли новости о том, что войска центрального правительства с пушками, пулеметами и американскими танками выдвинулись к Казвину, на границу с Азербайджаном. С азербайджанской стороны главнокомандующим федаинами был назначен Гулам Яхья, причем ходили слухи, что всё, что у него есть из вооружения, это два миномета в разобранном виде и две 75-миллиметровые пушки – они вроде были исправны, но снарядов к ним не было.

Но, как говорится, «смерть осла для собаки праздник»!

Новостей, самых горячих и свежих, было кругом полно, только собирай. И Балаш решил взять отпуск с работы на радио на несколько дней и поехать к войскам, разнюхать, что к чему. Дузгун его отпустил, напутствуя так:

– Смотри, береги себя! Репортеров у нас хватает, а вот такого голоса, как у тебя, больше нет! Голос – это главное у тебя, помни об этом!

И вот Балаш сидит в грузовике «Мак», везущем взвод федаев в Кафеланкух. Несмотря на то что не собирались воевать, но на всякий случай там создавалась линия. От Кафеланкуха недалеко до Миане, у Балаша там, в Миане, был друг, глава городского банка. Спокойный и рассудительный человек, проживавший на квартире недалеко от банка. Жена его – само гостеприимство, и куча детишек, причем вроде бы одни девочки. Месяцем раньше Балаш провел у них вечер – единственный, но получил столько доброты, как если бы неделю гостил. Так укрепилась их дружба. И Балаш решил по дороге в Зенджан и далее в Казвин заглянуть к своему другу в Миане, узнать, как дела, тем более сначала было решено, что и грузовик направится в партийный комитет в Миане, чтобы взять какой-то груз. Начался декабрь: фактически уже зима. Ледяной ветер продувал Миане насквозь. Ветер со стороны Ардебиля, приносящий холод гор Себелана. В нем чувствовалось дыхание снега, который, вероятно, скоро пойдет и в Миане.

Спрыгнув с грузовика, Балаш направился прямо в банк и нашел своего друга – Элтефата – в расстроенных чувствах. Они обнялись и сели выпить чаю.

– Что с тобой, Элтефат? – спросил Балаш. – Что такой мрачный?

– Да я прямо сам не свой, – отвечал тот.

– А почему? Что случилось?

Элтефат взглянул с изумлением.

– Это ведь ты в центре новостей! Ты должен знать больше моего! Но всё ведь разваливается. Ведь началось вторжение в Азербайджан. Тегеранские газеты бьют в барабаны.

И он начал читать со второй страницы одной из этих газет:

Так же, как Кавам эс-Салтанеу во время своего предыдущего срока правления, смог расправиться с Исмаилом Смитко[5]5
  Исмаил-ага Смитко (Симко) (1887–1930) – лидер курдского национального движения, в 1922 г. провозгласил себя королем «независимого Курдистана», сформировал правительство. Убит в 1930 г.


[Закрыть], которого поддерживали из-за рубежа, и вернуть спокойствие Азербайджану, так и сегодня он сможет положить конец смуте, с той разницей, что на этот раз его Амир-Аршад – это генерал Размара.

– Когда говорится об Амир-Аршаде, – рассуждал вслух Элтефат, – имеется в виду Амир-Аршад Гарадедаж Хаджи Али-Лу, также известный как Сам-хан. Он в бою под городом Хой разгромил отряды Смитко и мог бы убить самого командира, но тот был застрелен своими же. Говорили, что его застрелил Кербелаи Али-хан, он же «полковник Нахичеванский», по приказу русских. Это было после Первой мировой войны, лет двадцать – двадцать пять назад.

Элтефат бросил на стол перед Балашем газеты «Кейхан» и «Этелаат».

– Почитай, что они там пишут!

…Шах заявил о непримиримой борьбе с сепаратистами, и Кавам также дал слово безотлагательно решить азербайджанскую проблему…

Балаш бегло просмотрел заголовки первых страниц и пожал плечами:

– Пустая болтовня, я так считаю. Я не думаю, что они нападут. У нас же договор. Они согласились с принципом автономии. Вопрос только в выборах и ни в чем ином.

– А зачем все эти войска в Казвине?

– Если они даже введут войска, репрессий не будет, а если бы они решились на репрессии, то генерал Дерахшан и ответит тем же самым. Разве он не объявил, что армия не будет вмешиваться ни в вопросы автономии, ни в госуправление? Да если бы и захотели, не смогли бы вмешаться: у них всего одна дивизия, а здесь – партия! Сегодня у партии сил неизмеримо больше, чем было вначале, когда, действительно… Помнишь, с чего всё началось?

– А что ты скажешь об инциденте в Резайе и о полковнике Зангане? О базе в Ардебиле? Там ведь действовали не так, как Дерахшани. Говорят, в Ардебиле, когда партия одержала победу, двух сержантов вывели за город и там растерзали, втоптали в землю за то, что обороняли базу до последнего. Ты думаешь, если центральное правительство вернет себе власть, оно не отомстит за это? Да, Кавам говорит, вводим войска лишь как наблюдателей. Но почему мы ему должны верить?! Разве сонному чабану можно доверить стадо?

– Я смотрю, ты пессимист закоренелый, – сказал Балаш.

Но Элтефат не унимался:

– Этот Кавам – лисица, каких поискать. Попомни мое слово: они нападут и умоют нас кровью! Такую армию не собирают ради выборов. Для порядка на выборах хватило бы полиции и жандармов. А федаины что, не могли бы его обеспечить? Говорят, что сегодня Тебриз безопаснее Тегерана. Разве не так? Те, кто столько времени поддерживал спокойствие во многих городах, неспособны один день охранять порядок на избирательных участках?

– Не забудь, что во время выборов обязательно обвиняют друг друга в фальсификациях. Вот они и хотят своих наблюдателей поставить, в противном случае подозревали бы нас в подтасовках.

– Но это ведь предлог!

Балаш рассмеялся.

– Допустим, предлог, и они попытаются начать репрессии. Что тогда будет? Почему ты думаешь, что они победят и умоют нас кровью? В Азербайджане что, мало народа? Двадцать тысяч федаев, готовых пожертвовать собой, на своей территории – они не смогут остановить Размару? Да, оружия у нас мало, но с этим-то северные товарищи помогут.

– А я бы на них так уж не надеялся, – возразил Элтефат. – Кавам только что вернулся из Москвы, разве можно исключать, что он заручился согласием ваших «товарищей с севера»?

Да, это был настоящий пессимист, сомнений не было. Балаш сказал:

– Нет, чтобы они предали нас и нашу революцию, это невозможно себе представить. Если они это сделают, всё прогрессивное человечество им плюнет в лицо. Советская власть не продаст нас реакционерам. Не такова ее мораль. Отдать пролетариат, трудящихся на заклание буржуазии?

В те времена такие термины были на устах у всех, и два друга долго еще спорили, затем Балаш отправился в горком партии, чтобы там с первой же попутной машиной выехать в восточном направлении. У него не было партийного билета, но имелось солидное рекомендательное письмо, открывающее ему все двери, так чтобы он мог обо многом узнать и подготовить хороший репортаж.

В комитете партии он с удивлением обнаружил, что никто в сторону Зенджана ехать не собирается. Значит, придется остаться здесь на ночь. Возвращаться к Элтефату не хотелось: и так уже гостеприимством злоупотребил, стыдно. И вроде бы именно здесь, именно в этот вечер он узнал о том, что центральные власти объявили ультиматум руководству провинции Азербайджан: в двадцать четыре часа сложить оружие. Так что же произошло в действительности? Он ничего не понимал.

Всю эту ночь в комитете партии не затихало движение. Звонили телефоны, врывались посыльные, машины въезжали во двор и уезжали куда-то. Ясно было, что происходит что-то важное, а у него об этом не было никакой информации.

Рано утром Балаш проснулся от грохота взрыва – и уже не мог заснуть. Подошел к окошку – ничего не видно. Окна запотели, на улице было очень холодно. Он вышел во двор. Прямо так, с накинутым на плечи одеялом, подошел к часовому возле ворот.

– Что случилось? Что это был за взрыв?

Часовой смотрел на него с изумлением. Во дворе развернулась машина с включенными фарами и подъехала к воротам – на выезд. Часовой пошел открывать ворота, и машина быстро унеслась. Часовой вернулся к Балашу и опять смотрел на него так, будто видит перед собой призрак.

– А ты откуда появился?

– Я в казарме спал, – ответил Балаш, – в караулке. И проснулся от взрыва.

Подозрительность часового возросла.

– В нашем караульном помещении? А что ты делал у нас?

– А что делают в казарме? Отдыхают. Я спал там.

Часовой одной рукой оттолкнул Балаша, а вторую положил на затвор винтовки, которая висела у него на плече дулом вперед. Похоже было, он из тех вздорных людей, которым поручи любое дело – они отца родного не пожалеют. Столь смертельно серьезно относятся ко всему.

– Я тебе задал вопрос, кто ты такой, а ты мне говоришь, что спал в казарме. Плевать мне на то, что ты спал! Зачем вообще ты спал у нас?

Тут Балаш понял, что часовой не осознает, кто перед ним. Тогда он представился и объяснил, что вчера с вечера он остался, чтобы здесь переночевать. На посту был кто-то другой, и этот часовой ничего о нем не знал. Теперь же, когда личность Балаша выяснилась, часовой подобрел.

– То-то я смотрю: ты мне чем-то понравился! Значит, голос твой мне был знаком…

Вот так «понравился» – как же он ведет себя с теми, кто ему не «нравится»? Балаш был рад, что всё так хорошо разъяснилось, но с нетерпением следил за губами часового, ожидая, когда тот закончит рассыпаться в любезностях и ходить вокруг да около и вспомнит, наконец, о чем у них была речь. А тот словно бы вовсе не понимал, что все его слова – не то, чего ждет от него Балаш, что тому нужна одна-единственная справка, и вот, наконец, поняв, что может ее не дождаться, Балаш прервал часового:

– Так ты мне не ответил. Что это был за взрыв?

Но на эту тему говорить для часового словно было лишено всякого смысла, или выгоды, или даже вкуса, и выражение его лица снова изменилось на серьезное, и он очень холодно и резко ответил:

– Не знаю!

И Балаш – шагая от него прочь по двору – ворчал про себя: «Так что же, трудно это было сразу сказать?!»

Но мог ли он теперь вернуться в казарменное помещение – так и не поняв, что же происходит? Да и весь сон как рукой сняло. Зачем он тогда притащился в такую даль? Ведь Дузгун…

Он посмотрел на окна комитетского здания. Свет в штабе обороны горел, и оттуда слышались голоса. Балаш подождал и увидел, что во двор выходят какие-то люди. Вроде бы двое из них куда-то отправлялись. Один побежал в конюшню выводить лошадей, второй принес два седла, одновременно не переставая кивать словам третьего – видимо, своего начальника. Кивал и говорил: «Слушаюсь. Слушаюсь». А тот всё продолжал давать указания. Что, мол, вручить только лично, только в руки, и вернуться до полудня, потому что потом нужно будет обязательно ехать в Ноурузабад – им обоим, а может быть, ему одному. Потому что вот там-то перерезана телеграфная связь. И обязательно нужно взять подпись, личную подпись получателя. А тот всё: «Слушаюсь!» – и не двигался с места. И еще раз: «Слушаюсь!» – «И коней не загубите ни в коем случае!» – «Слушаюсь!» – «Коням этим еще много предстоит работы». И опять: «Так точно! Слушаюсь!» И вот в эту горячку распоряжений вклинивается Балаш и обращается к начальствующему, хотя вроде бы ясно же…

– Товарищ федай! Что это был за взрыв, скажите, пожалуйста?

Тот, едва взглянув, ответил, что это за городом, и продолжал давать свои указания, а солдат всё отвечал: «Так точно! Слушаюсь!»

Но и Балаш не сдавался:

– Но взрыв был большой силы, товарищ. Это ведь не мог быть орудийный или минометный выстрел.

– Товарищи взорвали определенный объект.

И опять указание за указанием, и опять: «Так точно! Слушаюсь!» А тут уже и лошади были оседланы, и вот в эту чертову холодину… Из лошадиных ноздрей валил пар и поднимался к решетчатому фонарю, и фонарь был похож на холодный месяц в тумане, хотя и не очень похож…

– А куда едут товарищи федаины?!

Здесь словно бы нить разговора прервалась, а может быть, даже сама нить управления, потому что начальник повернулся всем корпусом к Балашу и так смотрел, помаргивая, что тот вынужден был подтянуться, почувствовав себя смущенным. В этот момент он понял, что хотя и говорят, что сущность репортерства – в смелости, но все-таки нельзя ее путать с бестактностью, с тем самым, чего у него, вообще говоря, не было или было в очень малом количестве, да он обычно и не нуждался в чем-то подобном. И он подумал: в конце концов, что мне задело? И вспомнил Дузгуна и его одобрения, и напомнил сам себе, что нельзя быть неблагодарным. И он решил продолжить разговор с товарищем начальником, который ответил ему: «В Зенджан!» – ответил таким тоном, что это означало: «Отвяжись, пожалуйста. Скройся с глаз, пропади пропадом!» Но можно ли было отступить? А как же напутствие Дузгуна, да и вообще, он выполняет работу репортера, не более того. В ней нужна настойчивость… И нужно все-таки разобраться!

– Но зачем это было взорвано, товарищ федай?

И вот тут уже в буквальном смысле взорвался сам его собеседник, так, что его крик не уступал взрыву:

– Да отстанешь, ты, наконец? К чертовой матери! Что ты вцепился в меня, как клещ?!

В этот миг открылась дверь штаба и появился еще один человек, говоривший на азербайджанском с гилянским акцентом:

– Что случилось, Кази?[6]6
  Примечание автора: этот персонаж – вымышленный (как и большинство действующих лиц в романе), хотя в реальности существовал Махмуд Кази Асадаллахи, командовавший двумя частями федаинов в Миане и Ноурузабаде полковник, убитый пулей в лоб, тело его принес его конь…


[Закрыть] Зачем шум такой? Перепутал с фронтом? Но здесь тебе не Кафеланкух!

Кази – очень скоро, уже после его смерти, выяснялось, что это его имя, а не должность, – ответил, указывая на Балаша:

– Простите, господин полковник Газиян! Корреспондент газеты «Азербайджан» совсем меня замучил. Здесь черт ногу сломит, а он в этой суматохе, как следователь, терзает меня!