Текст книги "Ночной всадник"

Макс Брэнд
Ночной всадник

Глава 1
Ученый

Когда Рэндаллу Бирну исполнилось шесть лет, он уже мог назвать любой штат и границы, в которых тот лежал, а также дату его основания. Когда ему исполнилось девять – свободно болтал о Цезаре и героях Гомера. В двенадцать он прочитал Аристофана с полным пониманием намеков и ссылок на тогдашние события, а также делил свой досуг между Овидием и Горацием. В пятнадцать, устав от простоты староанглийского и итальянского тринадцатого века, он углубился в историю философии, а от нее вполне естественно перешел к расчетам и высшей математике. В восемнадцать взял в Гарварде отпуск и, приятно проведя лето с древнееврейским и санскритом, углубился в биологию и родственные с ней науки. В итоге Рэндалл пришел к заключению, что Истина важнее Доброты и Красоты, так как заключает в себе и то и другое, а целое всегда больше, чем любая из его частей. В двадцать один Бирн получил степень доктора философии и с энтузиазмом приступил к своей первой работе – хирургии. К двадцати четырем стал доктором медицины и великолепным диагностом, хотя предпочитал работать в своей лаборатории, стараясь разделить элементы на более простые формы. Кроме того, в то же время он опубликовал книгу по антропологии тиражом двести экземпляров. В ответ получил двести поздравительных писем от выдающихся личностей, попытавшихся ее прочесть. А в двадцать семь прекрасным весенним днем Рэндалл Бирн упал на пол в своей лаборатории. В тот же день его доставили к известному врачу, весьма грубой личности. Великий эскулап пощупал пульс ученого и заглянул в его затуманенные глаза.

– У вас мозг в сто двадцать лошадиных сил, но слишком слабое тело, – информировало светило медицины своего пациента.

– Я пришел к вам, – слабо запротестовал Рэндалл, – чтобы решить проблему, а не обсуждать ее.

– Я не закончил, – продолжал великий доктор. – Помимо всего прочего, вы полный идиот.

Тут Рэндалл Бирн протер глаза.

– Что, по вашему мнению, мне следует сделать? – спросил он.

Светило громко фыркнуло и грубо пробурчало:

– Жениться на дочери фермера.

– Но… – нерешительно начал Бирн.

– Я слишком занятой человек! То, что вы отняли у меня целых десять минут, непростительно, – заявил великий врач, отворачиваясь к окну. – Мой секретарь пришлет вам счет на тысячу долларов. Всего хорошего.

Вот по этой причине десять дней спустя Рэндалл Бирн сидел в номере отеля Элкхеда.

Он только что написал своему другу Суинтертону Лауберну, доктору латыни.

«Несомненно, что введение поправки на личные особенности приводит к прискорбным переменам, а способности восприятия при обдумывании явлений через призму его слишком часто вызывают побочные ассоциации или очевидное искажение, чтобы быть реальностью, тогда как физическое (или личное) затемняется силой внутреннего зрения, которое столь безошибочно проникает в скрытые истины бестелесного или потустороннего. Данная проблема, боюсь, не является слишком новой или чересчур сложной, она обладает исключительной привлекательностью для моих способностей к созерцанию, позволяя мне размышлять: где разум сам по себе бежит от законов природы и в чем и по какой причине законы физического опыта столь безжалостно подчиняют себе умственные процессы, так что нарушение нервной деятельности на самом деле искажает бестелесное и затемняет духовное.

Я прошу прощения, дорогой Лауберн, за эти отклонения от общего к частному, но в менее серьезный период праздности я обещаю предоставить тебе некоторые беззаботные размышления о проблеме, ныне весьма болезненной для меня, хотя и погруженной неминуемо крайне глубоко в грязь банальности.

В своем последнем письме ты спрашивал меня о конкретных физических аспектах моего нынешнего окружения, а также просил описать подробности моего нынешнего состояния. Так вот, хотя (как ты прекрасно знаешь) я убежден, что физический факт не только и не столько нечто нематериальное, я с радостью буду смотреть вокруг, а действия выполнять те, на которые ранее у меня не было возможности…»

Как раз в этом месте Рэндалл Бирн снял очки с толстыми стеклами и, покачивая ими, уставился в окно. Его лицо без очков выглядело совершенно иначе. Исчезло глуповатое выражение, и Бирн сразу, казалось, сбросил лет десять.

Лицо Рэндалла относилось к тому типу, который приятно рассматривать: худое, бледное, прозрачное, кожа туго натянута на скулах, носу и подбородке. Бирн обладал хорошо очерченным подбородком, блеклым ртом с неподвижной верхней губой, что характерно для людей легковозбудимых (например, такая особенность наличествует почти у каждого великого актера). В наследство от родителей он получил тонкий прямой нос, глядя на который сбоку можно было рассмотреть сеть кровеносных сосудов в ноздрях. Дальнозоркие глаза его, глубоко посаженные, с набрякшими нижними веками, моргали при изменении освещения или внезапного озарения гениальной идеей. Рэндалл не замечал узора на обоях, но видел деревья, покрывавшие склоны гор. Лоб являлся наиболее заметной частью лица Бирна: высокий, расширявшийся кверху и разделенный на две отчетливые выпуклости глубокой морщиной, придававшей ученому весьма задумчивый вид. Глядя на этот лоб, посторонний человек восхищался при мысли о том, какой же мозг за ним скрывается. Создавалось впечатление, что голова ученого вовсе лишена костей и незащищенный мозг разрастается, расталкивая ограничивавшие его стены.

Но Бирну досталось хрупкое тело, не созданное для труда. Тяжесть благородной головы заставляла склоняться тонкую шею и сутулила плечи, а когда он двигал конечностями, казалось, что рука, например, состоит только из хрупких костей. Впрочем, определенное отличие существовало. Тощие руки, с синими венами, просвечивавшими с тыльной стороны, чьим основанием служили кости и сухожилия, не дрожали, они идеально подходили для хирургического скальпеля, когда малейшая ошибка выносит смертный приговор.

Отведя взгляд от окна, ученый продолжил послание:

«Основная часть Элкхеда видна из моего окна: универсальный магазин, двадцать семь сравнительно больших зданий и пять салунов. Улицы…»

До улиц, однако, очередь не дошла, так как в этот момент тяжелый кулак сотряс дверь комнаты Рэндалла Бирна, распахивая ее настежь. В номер ввалился Хэнк Дуайт, хозяин салуна, – разносторонний специалист, знавший как прилавок, так и секреты скобяного ремесла.

– Док, – сообщил Хэнк Дуайт, – к вам пришли.

Рэндалл тщательно нацелил очки на посетителя.

– Что… – начал было он, но Хэнк уже повернулся спиной.

– Ее зовут Кети Камберленд. Чуть быстрее, док. Она спешит.

– Если здесь нет другого врача, – торжественно заявил Бирн, медленно спускаясь по ступенькам, – полагаю, что я должен ее осмотреть.

– Если бы в радиусе десяти миль нашелся хотя бы один доктор, – с отвращением протянул Хэнк, – неужели я бы обратился к вам?

Произнеся это, Дуайт вышел на веранду, где доктор увидел девушку в короткой юбке для верховой езды. Затянутая в перчатку рука Кети опиралась о бедро, плетью, зажатой в другой руке, девушка тщательно выбивала пыль из сапога.

Глава 2
Слова и пули

– Вот джентльмен, называющий себя доктором, – произнес Хэнк Дуайт вместо приветствия. – Если он вам сгодится, мисс Камберленд, обращайтесь к нему.

И хозяин удалился.

Теперь солнце оказалось прямо за спиной Кети Камберленд, и чтобы разглядеть девушку, ученому пришлось прищурить слабые глаза и сдвинуть брови. Облако золотых волос, сиявших не хуже солнечного света из-под широкого сомбреро, заставило Бирна почувствовать внутреннее напряжение. Рэндалл повторил имя гостьи, поклонился и, выпрямившись, снова прищурился. Как только Кети заметила, что у эскулапа проблемы со зрением, то подошла поближе, оказавшись в тени.

– Доктора Хардина нет в городе, – объяснила она, – а мне нужен врач на ранчо немедленно. Мой отец серьезно болен.

Рэндалл поскреб подбородок.

– Я сейчас не занимаюсь практикой, – неохотно начал он. Но, заметив, что девушка пристально на него смотрит, словно оценивая, решил, что не произвел на нее впечатления и вряд ли имеет возможность поднять себе цену. – У меня почти нет инструментов… – засомневался Бирн.

– Вам не понадобятся инструменты, – перебила мисс Камберленд. – Проблема моего отца в нервах и состоянии ума.

Глаза доктора слабо блеснули.

– Ах вот оно что! – пробормотал он. – Ума?

– Да.

Рэндалл медленно потер свои бескровные руки и отрывисто, быстро, совершенно бесстрастно произнес:

– Расскажите мне о симптомах!

– Может, мы поговорим по дороге на ранчо? Даже если мы поедем прямо сейчас, то вряд ли доберемся до места раньше наступления темноты.

– Но я еще ничего не решил, – запротестовал доктор. – Такая стремительность…

– Ой! – вспыхнула девушка.

Рэндалл понял, что Кети готова уехать сию же минуту, но что-то ее удерживало.

– Поблизости нет другого врача, а мой отец очень болен. Прошу вас поехать и только поставить диагноз, доктор!

– Но поездка на ваше ранчо… – жалобно простонал Бирн. – Полагаю, вы имеете в виду поездку верхом?

– Естественно.

– Я не знаком с подобным средством передвижения, – совершенно серьезно сообщил он, – и не вступал в контакты с представителями семейства парнокопытных, исключая чисто экспериментальную стадию. У меня всего лишь поверхностные знания анатомии, но если бы я сел в седло, то решил бы, что послушание лошади является, вероятно, поэтическим заблуждением.

Бирн задумчиво потер левое плечо и увидел, как дрожат уголки губ девушки. Он вгляделся повнимательнее и обнаружил, что Кети пытается сдержать улыбку. Лицо доктора просветлело.

– Вы поедете на моей лошади, – сказала Кети. – Она очень добрая и имеет легкий шаг. Уверена, она не доставит вам хлопот.

– А вы?

– Я найду себе что-нибудь в городе. Не важно что.

– Удивительно! – заявил доктор. – Вы выбираете лошадей наугад?

– Но вы поедете? – настаивала девушка.

– Ах да, поездка на ранчо! – застонал ученый. – Позвольте мне подумать. Существуют физические препятствия такому путешествию, причем многие из них вообще непреодолимы. В то же время моральный долг, заставляющий меня ехать на ранчо, по всей видимости, выходит на первый план. – Бирн вздохнул. – Разве не странно, мисс Камберленд, что человек, отделенный от низших животных наличием разума, так часто руководствуется в своих действиях этическими мотивами, отвергающими суждения здравого смысла? Данное наблюдение приводит нас к заключению, что страсть к доброте едва ли является принципом вторичным по отношению к стремлению к истине. Вы понимаете, что я строю гипотезу только экспериментально, со многими оговорками, среди которых…

Бирн внезапно смолк. Улыбка на губах девушки стала еще шире.

– Я только сложу вещи, – предупредил доктор, – и сразу же спущусь к вам.

– Хорошо! – кивнула она. – Я буду ждать вас с двумя лошадьми, прежде чем вы соберетесь.

Доктор повернулся было, чтобы уйти, однако снова взглянул на Кети:

– Но почему вы так уверены, что будете готовы прежде меня…

Однако девушка уже сбежала по ступенькам веранды и быстро пошла по улице.

– В женщинах присутствует элемент необъяснимого, – вслух подумал Бирн и направился в свою комнату.

Там неотвратимая сила заставила его действовать с максимально возможной скоростью. Он бросил свои туалетные принадлежности и кое-какое белье в маленький саквояж и сбежал по ступенькам. Когда Рэндалл, задыхаясь, примчался на веранду, девушка еще не вернулась. Улыбка триумфа заиграла на его суровых бесцветных губах.

– Женский инстинкт, однако, вовсе не безошибочен, – сообщил доктор сам себе и ковбою, раскачивавшемуся на стуле по соседству, и, не дождавшись реакции, продолжил свои рассуждения: – Не случайно точность женской интуиции уже повергнута в тень сомнения многочисленными мыслителями, как вы несомненно согласитесь.

Челюсть ковбоя с лязгом отвалилась, и он заорал:

– О чем это ты толкуешь, черт тебя побери?

Доктор уже вознамерился уйти, погруженный в свои мысли, но тут посмотрел на парня, на сей раз нахмурившись:

– В вашем замечании, сэр, присутствует оскорбление, вовсе не являющееся необходимым.

– Сними свои очки! – так же громогласно предложил в ответ собеседник. – Ты разговариваешь не с книгой, а с человеком.

– А в вашей позиции, – продолжил Бирн, – наличествует элемент агрессии, способной в дальнейшем вылиться в физическое насилие.

Пока он говорил, его голос поднялся до пронзительной ноты.

– Не понял! – честно признался ковбой, вытаращив глаза. – Но кажется, ты слегка злишься? Если ты… – Теперь он встал со стула и направился к Рэндаллу. Очень крупный экземпляр мужчины – загорелый, с большими руками. Доктор покраснел.

– Что тогда? – вызывающе пискнул Бирн.

Перед его носом появился тяжелый кулак, но почти сразу же великан ухмыльнулся, глядя мимо Рэндалла.

– Ох, черт! – проворчал ковбой и, фыркнув, отвернулся от доктора.

На мгновение Бирна охватило безумное желание броситься на парня, но сразу же пришло ощущение полного бессилия. Он знал, что его губы побелели. В горле пересохло.

«Возбуждение неминуемой физической борьбы и личной опасности, – быстро поставил диагноз доктор, – вызывает ускорение пульса и сопутствующую слабость – состояние недостойное для уравновешенного интеллекта».

Вновь обретя душевное равновесие столь быстрым обнаружением причины, ученый продолжил свой путь по длинной веранде. Возле колонны стоял еще один высокий ковбой, также загорелый, худой и сильный.

– Могу я спросить, – обратился к нему Бирн, – имеете ли вы какую-либо информацию, прямо или косвенно касающуюся семьи по фамилии Камберленд, владеющей ранчо в данной местности?

– Можешь, – ответил ковбой, продолжая сворачивать сигарету.

– Хорошо, вам известно что-нибудь?

– Конечно, – отозвался тот и, закончив сворачивать сигарету, сунул ее в рот. Тут ковбой решил, что ведет себя недостаточно вежливо, поэтому поспешно достал бумагу и табак и протянул доктору. – Куришь?

– Я не употребляю табак ни в каком виде, – отрезал Бирн.

Ковбой уставился на него с таким пристальным вниманием, что не заметил, как спичка обожгла кончики пальцев.

– В самом деле? – спросил он, обретя наконец дар речи. – На что же ты тогда убиваешь время? Ну я вообще-то думал о том, чтобы бросить. Жена злится, что у меня от никотина вечно ногти желтые. – Ковбой вытянул руку с ярко окрашенными в желтый цвет большим и указательным пальцами и заметил: – Мыло не берет.

– Распространенная, но непростительная ошибка, – объяснил доктор. – Окрашивание вызывают смолистые побочные продукты табака. Сам никотин, разумеется, является летучим алкалоидом, присутствующим в незначительных количествах в табаке. Никотин – один из сильнейших нервных ядов и абсолютно бесцветный. Если бы краска на ваших пальцах представляла собой никотин, его хватило бы, чтобы отправить на тот свет дюжину человек.

– Да что вы!

– Тем не менее это факт. Капля никотина, помещенная на язык лошади, мгновенно убивает животное.

Ковбой сдвинул шляпу и почесал в затылке:

– Стоит запомнить. Но я рад, что моя жена тебя не слышала.

– Что касается Камберлендов, – начал доктор, – я…

– Что касается Камберлендов, – язвительно повторил ковбой, – то пусть они сами о себе позаботятся.

Ковбой уже собрался уходить, но его обуревала да познаний.

– Следует понимать, – настаивал доктор, – что с ними связана какая-то тайна?

– От меня вы ничего не узнаете, – решительно заявил его собеседник, спустился по ступеням и быстро удалился.

Никто не мог бы назвать Бирна сплетником, но сейчас оправданием ему служило крайнее возбуждение. Поэтому, заметив в дверях высокую фигуру Хэнка, Рэндалл направился к хозяину:

– Мистер Дуайт, я собираюсь ехать на ранчо Камберлендов. Но из бесед с господами понял, что с ними связано нечто не вполне обычное…

– Верно, – признал Хэнк.

– Можете ли вы разъяснить мне, что именно?

– Могу.

– Отлично! – воскликнул доктор и почти улыбнулся. – Всегда полезно иметь в виду подоплеку умственного расстройства, с которым приходится работать. Так что же вы знаете?

– Я знаю… – начал было хозяин, затем с сомнением взглянул на своего постояльца. – Мне известна история… – наконец продолжил он.

– Да?

– Да, о человеке, лошади и собаке.

– Вступление кажется не столь уж банальным, но я буду рад выслушать.

Наступило молчание.

– Слова, – наконец произнес хозяин, – хуже пуль. Вы никогда не угадаете, куда они попадут.

– Как насчет истории? – упорствовал Бирн.

– Эту историю я мог бы рассказать перед смертью своему сыну, – объявил Хэнк.

– Звучит многообещающе.

– Но я не расскажу ее никому другому.

– В самом деле?

– История о человеке, лошади и собаке! Невероятный человек, невероятная лошадь и собака-волк… – Дуайт снова замолчал и сердито взглянул на ученого. Он, казалось, разрывался на части между желанием поведать историю и страхом перед последствиями. – Я знаю, – проговорил Хэнк, – потому что сам все видел. Я видел… – Он смотрел вдаль, словно прикидывая в уме, какую часть тайны все же можно без опаски доверить чужаку. – Я видел лошадь, понимающую человеческую речь, как мы с тобой, а то и лучше. Я слышал человека, свистевшего не хуже певчей птицы. Да, и это правда. Ты только представь орла, способного убить любого между небом и землей, к тому же умеющего петь. Вот так он насвистывал. Ты радовался, слыша пение, но сразу же проверял свой револьвер. Он свистел негромко, но звук разносился очень далеко, словно спускался откуда-то сверху.

– Так свистел странный человек из вашей истории? – уточнил Бирн, наклоняясь к хозяину.

– Человек из истории? – отозвался Хэнк потеплевшим голосом. – Приятель, если он не настоящий человек, то я призрак. Немало баламутов в Элкхеде получали раны, когда он здесь появлялся.

– А, бандит, человек вне закона? – поинтересовался доктор.

– Послушай меня, сынок. – Хозяин ткнул указательным пальцем во впалую грудь Бирна. – О многих вещах ты знаешь ровно столько, сколько видишь. Часто даже сам не знаешь, как много. Иногда это тебя касается, но чаще – нет. – И Дуайт выразительно заключил: – Слова хуже пуль!

– Ладно, – задумчиво произнес Бирн. – Попробую задать вопрос девушке. Настоятельной потребности нет.

– Спросить девушку? Спросить ее? – с ужасом повторил хозяин. Он с трудом сдерживался. – Впрочем, это твое дело.

Глава 3
Доктор едет верхом

Хэнк Дуайт исчез в дверях, а доктора вывел из раздумья голос девушки. Что-то в нем встревожило Бирна. В этом низком, спокойном и музыкальном голосе отсутствовала гнусавая грубость скотоводов. Кети говорила словно пела. Рэндалл обернулся и увидел, что она сидит на высокой пегой лошади. Рядом стояла чалая кобыла. Бирн вышел. Девушка бросила поводья на шею чалой и привязала саквояж доктора позади своего седла.

– У вас не будет никаких проблем с этой кобылой, – заверила Кети.

Однако, когда Бирн приблизился, лошадь прижала уши и сердито захрапела.

– Постойте! – воскликнула Кети. – Подходите слева, а не справа.

Рэндалл услышал насмешку в ее голосе, но лицо его новой знакомой оставалось серьезным. Стиснув зубы, он подошел с левой стороны.

– Обратите внимание, что я принял ваши слова в их буквальном значении, – сообщил Бирн, ставя ногу в стремя и осторожно садясь в седло. Кобыла стояла как скала. Устроившись, доктор вытер выступивший на лбу пот. – Я вполне убежден, – заметил он, – что это животное отличается необыкновенным умом. Все, возможно, будет хорошо!

– Не сомневаюсь, – серьезно ответила девушка. – А теперь поехали.

И лошади пошли рысью. Чалая кобыла скакала очень мягко, приподымая с каждым шагом седока на несколько дюймов, – верный признак хорошей верховой лошади; никто никогда не оседлает лошадь с действительно ровным шагом. Шляпа доктора Бирна начала съезжать на правый глаз, а очки на левое ухо. Он ощутил необыкновенную легкость в животе и тяжесть на сердце.

– Р-р-рысь… – обратился было Рэндалл к своей спутнице, – ч-ч-чертов…

– Доктор Бирн! – вскрикнула его спутница.

– Тпру! – заявил он в ответ и сильно натянул поводья. Чалая кобыла остановилась, словно ядро, натолкнувшееся на крепкую стену. Доктор распластался на ее шее, вцепившись руками и ногами. Затем снова попытался сесть в седло. – В характере этой лошади присутствует некоторая норовистость, – сообщил Бирн о своих наблюдениях.

– Мне очень жаль, – пробормотала Кети.

Доктор искоса взглянул на нее, но на сей раз не обнаружил даже намека на улыбку.

– То слово, которое я…

– Не договорили? – предположила Кети.

– Да, не договорил, – согласился доктор. – Вы, конечно, понимаете, что я вовсе не собираюсь богохульствовать. Напротив, я лишь отметил, что рысь является ужасным аллюром, но из-за прерывистой э-э… артикуляции…

Бирн осмелился взглянуть на Кети, но та по-прежнему сохраняла серьезность. Он почувствовал определенную схожесть между этой женщиной горных пустынь и незнакомцем с веранды. Их молчание выглядело весьма красноречиво.

– Давайте попробуем легкий галоп, – предложила наездница. – Думаю, вам станет легче.

Но стоило только прозвучать этим словам, как ее лошадь пустилась во весь опор. Чалая кобыла тут же последовала дурному примеру, едва не сбросив седока, но, слава Богу, тот успел вовремя ухватиться за луку седла. Воздух ударил в лицо Рэндалла. Всадники вылетели из города в бесконечную прерию.

– Ск-к-корость, – выдохнул доктор, – никогда не была моей страстью!

Бирн заметил, что девушка почти не двигалась в седле, лошадь же, словно нижняя часть волны, бешено раскачивалась взад-вперед. Кети, как гребень той же волны, легко и грациозно покачивалась, двигаясь не менее гладко, чем водный поток. При этом она разговаривала, будто сидела в кресле-качалке.

– Вы быстро привыкнете, – заверила она Бирна.

Доктор действительно понял, что если нажимать на стремена, когда спина лошади опускается вниз, и наклониться чуть вперед, когда она снова поднимается, движение уже ничем не напоминает тряску. Ведь чалая в самом деле оказалась бесподобным животным и мчалась, как один из знаменитых скакунов прошлого, ведущих родословную от легкого западного ветра. Наслаждаясь встречным ветром, доктор вскоре исполнился гордостью. И ветер приобрел необычайный аромат, и солнце дарило особенное тепло. Чалая то и дело пряла короткими ушами и оглядывалась на всадника, словно ободряя. Жизнь, силу и скорость Бирн сжимал коленями. Он быстро взглянул на спутницу.

Но та скакала, глядя перед собой, и что-то в лице ее заставило Рэндалла внезапно отвернуться. Их путь пролегал по пересеченной местности. В короткий сезон дождей здесь случались внезапные ужасные ливни, сносившие почву и выламывавшие куски скал. Именно поэтому на месте вчерашней равнины появлялся овраг. Сейчас наступил сезон травы, но не густой зеленой травы плодородных земель и мягкого климата, а желтоватой травки, сразу не увядающей и медленно выгорающей под палящим зноем. Она росла на всех равнинах вокруг Элкхеда, перемежаясь кое-где вспыхивавшими на солнце валунами. Так могло бы выглядеть огромное поле боя, покрытое воронками и свежими ранами войны. В самом деле, прерия вполне подходила в качестве арены, – титанической арены для битвы гигантов, с местами для зрителей на окрестных горах, высоких, безлесных. Лишь кое-где виднелись приземистые деревца, ухитрившиеся вынести и ненадежную почву, и перемены погоды. Но сейчас всадники скакали вдали от деревьев. Подножия гор слегка зеленели, дальше на склонах кое-где мелькали ярко-голубые пятна, но лишь голые вершины открывались небесам. Весь день вид горных склонов неторопливо изменялся. Утром они казались обнаженными. Затем отступили, окрашиваясь в голубое и коричневое, а когда наступили сумерки, стали пурпурными и приготовились заснуть, глядя на звезды.

Доктору Рэндаллу показалось, что между этими горами и девушкой рядом с ним существует нечто общее. Кети обладала чистотой вершин под солнцем. Она не отличалась хитростью или склонностью к выдумкам, но в ней ощущалось естественное достоинство. Она словно чувствовала ритм силуэтов горных пиков на фоне неба. Бирн видел, как его спутница рядом покачивается в седле в такт галопу своей лошади, но казалась она ему сейчас чрезвычайно далекой. Кети ничего не скрывала, тем не менее Бирн не мог разглядеть в ее обнаженной душе больше, чем сквозь сумеречные тени с гор. Он не пытался выразить свои эмоции в словах, только испытывал благоговейный страх и понимал необходимость хранить молчание.

Весьма странное чувство! Рэндалл пришел из страны, в которой на человека, не умеющего говорить, просто не обращают внимания, но сейчас эта девушка мягко уводила его от гипотез, сомнений и многосложной речи в мир… чего? Духа? Доктор не знал. Он лишь осознавал, что готовится шагнуть в неизведанное, зачаровавшее его словно противоречившее законам физики движение статуи. Не следует думать, что Бирн смирился с необходимостью полного молчания. Он боролся, но не мог из себя выдавить даже слова.

Наступил вечер. Холмы позади уже потемнели, только вершины гор все еще оставались светлыми. Наконец путники остановились на вершине холма, и девушка показала на ложбину:

– Нам туда.

Впереди виднелись высокие деревья, не слишком скрывавшие контуры двухэтажного дома. Такого большого строения в горах Бирну видеть еще не доводилось. За деревьями тянулись длинные сараи, большая конюшня и обширные загоны. Доктора поразили безграничные возможности для проживания людей и животных. Ранчо производило впечатление оазиса среди пустынных каменистых равнин. Только что Бирн ехал по пустыне, и тут, словно по мановению волшебной палочки, камни превратились в райскую долину. Впервые после отъезда из Элкхеда он вспомнил, что едет сюда для лечения больного.

– Вы должны были рассказать мне, – начал Бирн, – что-нибудь о болезни вашего отца… о причине его состояния… но мы оба забыли об этом.

– Всю дорогу я думала о том, что могла бы вам рассказать, – ответила Кети.

Так как тьма все сильнее сгущалась вокруг, девушка подъехала вплотную к Бирну, словно обязательно хотела видеть его лицо во время разговора.

– Шесть месяцев назад, – начала она, – мой отец был бодр и здоров, несмотря на преклонные годы. Он обладал веселым, деловитым, оптимистическим характером. Но вдруг стал чахнуть. Его здоровье ухудшилось не за один день. Если бы случилось так, то я не проявляла бы такого беспокойства. Я приписала бы все болезни. Но каждый день от него уходила частичка жизни. Потом он стал угасать с каждым часом. Это напоминало движение часовой стрелки. Вы не можете его заметить, но тем не менее в течение двенадцати часов стрелка совершает полный оборот. У отца словно испаряется кровь, и мы не знаем, как ему помочь.

– Болезнь сопровождается раздражительностью?

– Он совершенно спокоен, и, кажется, его абсолютно не волнует происходящее.

– Утратил ли он интерес к тому, что раньше привлекало его?

– Да, сейчас его ничего не интересует. Его не волнует здоровье скота, даже прибыль или убыток в торговле для него ничего не значат. Он просто устранился от любой работы.

– Ага, постепенное уменьшение способностей к вниманию.

– В некотором роде да. Но отец более живой, чем когда-либо. Например, похоже, у него развился сверхъестественный слух.

– Я собирался приписать его состояние воздействию возраста, – заметил Бирн. – Но это нетипично. Этот… э-э… внутренний слух не сопровождается интересом ни к чему в особенности?

Поскольку Кети промолчала, доктор решил, что девушка согласилась, но затем Бирн разглядел в темноте блеск ее глаз, словно она что-то рассматривала за его спиной.

– Только к одному, – наконец ответила она. – Да, он сохранил интерес только к одному.

Доктор облегченно кивнул:

– Хорошо! И что же…

Кети снова замолчала, но на этот раз заинтересованный Бирн пристально взглянул на нее. Та казалась глубоко обеспокоенной: одна рука крепко сжимала луку седла, рот приоткрылся; Кети напоминала человека, испытывающего невыносимую боль. Бирн не мог бы сказать, что заставляло трепетать ее блузку – легкий ветерок или быстрое дыхание.

– Об этом… – выдохнула она, – трудно говорить… Да и бесполезно!

– Разумеется, нет! – запротестовал доктор. – Причина, моя дорогая, хотя может показаться удаленной от своего следствия, имеет огромное значение для диагноза.

– Вот все, что я могу вам сказать, – поспешно перебила Кети. – Он ждет события, которое никогда не случится. Отец потерял кое-что в своей жизни. То, что никогда не сможет вернуть. Так стоит ли нам обсуждать его потерю?

– Для критического ума, – спокойно возразил доктор и автоматически поправил очки, – все имеет значение.

– Уже почти стемнело! – поспешно воскликнула девушка. – Поехали!

– Сначала, – придержал ее Бирн, – я должен сказать вам, что перед отъездом из Элкхеда я услышал намек на некоторую замечательную историю, касавшуюся человека, лошади и собаки. Может быть…

Но Кети словно оглохла. До Бирна донеслось короткое тихое восклицание, адресованное лошади, а в следующий момент всадница галопом помчалась вниз по склону.

Доктор устремился следом. В седле его так растрясло, что он почти задохнулся.