Текст книги "Моя святая земля"

– Слушай, – спросил Кирилл уже спокойнее, – а как разбойники ухитряются устраивать засады в этом лесу? Там ведь – твари, адские гончие и прочая нечисть…

– Так разбойники их видят, ты думаешь? – усмехнулся Сэдрик. – Ни фига. И всё очень здорово получается: разбойники прикармливают тварей смертями – и собственными душами заодно. Тут раз пять убьёшь – и душе амба. Я думаю, половина из тех, кто тут разбойничает, уже сами почти что твари.

Кирилл смотрел на лесные стены, на высокое лунное небо над дорогой, слушал рассуждения Сэдрика – и пытался уложить произошедшее в голове.

После дикого обряда условных похорон они с Сэдриком уходят прочь, бросив тела убитых людей валяться в лесу, не прикрытые землёй, обезображенные и нагие. Сэдрик отпустил души – и это уже хорошо?

Ведь некого звать – никто не придёт. Нельзя вызвать милицию, скорую, никто не заберёт трупы в морг, чтобы похоронить их по-настоящему, никто не станет фотографировать место преступления и собирать улики, чтобы найти убийц. Убийцы, озверевшие от безнаказанности, будут бродить по этим кошмарным лесам и дальше, обесчеловечиваясь всё больше и прикармливая кровью тварей из ада. Никакой справедливости. Никакой защиты тем, кто будет проезжать по этой дороге.

Потому что ад правит на Святой Земле.

И именно Кириллу надо что-то сделать с этой кромешной безнадёгой, как-то спасать, защищать, беречь – но как?! Куда бежать? К кому обратиться? И что это даст, если ад буквально у власти?

Как это выглядит в действительности – «ад у власти»? Что есть у короля-узурпатора, лишённого души? Адский спецназ? Палантир, в котором сейчас отражаются Кирилл и Сэдрик? Демоны? Драконы? Вампиры? Что?

С чем предстоит столкнуться? И разве можно справиться с этой чудовищной силой, оставляющей искалеченные застывшие тела на пропитанной кровью земле?

Кирилл мотнул головой, отгоняя бесполезную тоску. Такие задачи всё равно никогда не решаются с налёта. Надо смотреть и думать.

Впереди уже виднелась часовня, о которой говорил Сэдрик: луна золотила шпиль-стрелу, и металлический глаз на шпиле сиял в лунном свете голубым, огранённым, как бриллиант, стеклянным зрачком.

Кажется, именно при виде этой часовни Кирилл впервые подумал, что о Средневековье речь не идёт. Во всяком случае, о том, что так звалось в том мире, где он вырос. Это сооружение из странного сна, иномирная готика, не вписывалось в рамки его школьных представлений о человеческой истории.

В этом мире, быть может, были сосны, кошки, лошади и луна. Но сам мир был другой, с другими мерками. И часовня с сияющим глазом на шпиле показалась Кириллу более чуждой, чем обряд с призраками на лесной поляне.

Но, когда Кирилл и Сэдрик подошли, когда Сэдрик тронул дверь из ажурной чугунной решётки, и дверь открылась, не скрипнув – вот тогда Кирилла вдруг посетило озарение, такое яркое, что он зажмурился.

Отсюда его забрали. Сюда он вернулся. Король Эральд. Он стоит на том самом месте, куда его – младенца положил Гектор. И эти чугунные воротца были заперты в ту ночь, отрезав Гектору путь к спасению. Теперь монахи не запирают их никогда – Кирилл увидел скобу для висячего замка, сплющенную так, чтобы замок нельзя было вставить. Символ. Напоминание.

И от этой сплющенной скобы повеяло неожиданной надеждой. Монахи не просто помнили Гектора. Они позаботились о том, чтобы твари из ада больше никого не убили на священном пороге. Кто-то, видимо, молился тут, прося прощения – и у Творца, и у страдающей души солдата, заслонившего собой ребёнка.

– Заходи, – окликнул Сэдрик из тёмной холодной глубины часовни, и Кирилл вошёл.

Пространство внутри было крохотным, но высоким и гулким; в темноте журчала вода – и звук этот казался очень громким.

Сэдрик вынул из кармана зажигалку, чиркнул пьезой и зажёг крохотный огонёк в чашечке на трёх тонких ножках, стоящей на каменном постаменте – Кирилл подумал, что этот постамент и есть алтарь. Огонёк озарил картину на штукатурке: неописуемый и не очень человеческий лик, древний и юный, с бездонными глазами, в которых мерцал целый космос, лик, осиянный солнечной короной. Творец.

Религиозным Кирилл не был никогда, но этот странный лик, написанный на старой штукатурке, вызвал непривычный подъём в душе. Истинная вера? Вера предков? Откровение? Генетическая память?

– Вот и я, Господи, – сказал Кирилл, уверенный, что его слышат. – Дома. Здравствуй.

Сэдрик хмыкнул.

– Эх… а я был уверен, что Творец чудо явит.

– Мы ещё не заслужили, – улыбнулся Кирилл. С его точки зрения чудеса уже были.

При свете лампадки-коптилки он оглядел внутренность часовни. Родничок бил прямо в чаше для святой воды; для верующих чаша всегда была чудесным образом полна. Сток, по-видимому, был где-то под каменными плитами пола и создавал забавный акустический эффект – тот самый милый звук, ради которого люди заводят водяные часы и домашние фонтанчики. Журчание, отражённое камнем, умиротворяло и завораживало.

Несколько каменных плит напротив фрески были приподняты над полом. Кирилл догадался, что это могила, раньше, чем разглядел надпись, выбитую в камне: «Барон Гектор из Солнечной Долины, оруженосец государя Эральда». Барон Гектор лежал так, чтобы оказаться лицом к алтарю, если решит встать, подумал Кирилл. Видимо, имеется в виду, что он встанет в день Страшного Суда… если Страшный Суд упоминается в здешнем священном писании.

Оруженосец короля Эральда… Какая печальная ирония…

Кирилл присел на корточки у могилы, тронув холодный камень.

– Здравствуйте, Гектор, – прошептал он еле слышно. – Мне так жаль, что я вас почти не помню… Но я знаю, как вы за меня сражались, мне это снилось. Спасибо вам. Мама вас, наверное, уже поблагодарила, да? Вы ведь с ней и с отцом – в раю?

Кирилл ощутил жар неожиданных слёз и смутился. Оглянулся на Сэдрика.

– Не обращай внимания, – сказал Сэдрик. – Молись, считай, что меня нет. Я бы тоже за него помолился, но я проклят, меня не услышат.

– Господи, – шепнул Кирилл почти беззвучно, – Сэдрик ведь ерунду городит, да? Наговаривает на себя? Он ведь, по сути, тоже оруженосец короля Эральда, я – Эральд, я догадался. Я вообще хорошо, кажется, понимаю Твои знаки и намёки, только молиться не умею, прости… но Ты ведь понимаешь, что я молюсь за него?

Вправду ли в часовне стало чуть теплее, или Кириллу это показалось – он так и не понял.

* * *

Принцу Бриану снился яркий сон.

Ему часто снились сны, наполненные бредовой яркостью, но обычно они были бессвязны, муторны и абсурдны. Из таких снов разум всплывал, как из болотной жижи – с неимоверным трудом, в боли и тошноте – и реальный мир оказывался серым, как дорожная пыль.

Всё бывало припорошено этой пылью, даже свет.

Но этой ночью сон не был похож на бред – ни фантасмагорических видений, ни муторной нелепой работы, вроде бесконечных и бесплодных попыток прочесть нескончаемый, дико запутанный, внешне бессмысленный, но таящий глубочайший судьбоносный смысл документ.

Бриану снилось, что он входит в храм Святой Розы. Бриан давно и истово ненавидел это место: ему казалось, что на каменных плитах, на стенах, даже на росписи и мраморе статуй – на два пальца какой-то омерзительной слизи, невидимой, но осязаемой. Но во сне храм был другой.

Будто… до. До всего. Светел и чист.

Каменные плиты пола золотила сияющая в храмовых окнах луна – и заалтарный образ словно подсвечивался изнутри. Не так, как теперь.

И рядом с чашей святой воды, в лунном свете, стоял белокурый мальчик, похожий…

На статую Божьего вестника?

На Амалию? Или на брата?

Нет, не на брата. У покойного брата не могло быть такого выражения лица, такого взгляда, кроткого и непреклонно упрямого. Нет… на неё.

Так бы выглядел её давным-давно умерший младенец, будь он жив. Сейчас он был бы ровесником твари.

Призрак. Такой явственный, словно явился во плоти. На нём – странный костюм, светлые волосы подстрижены коротко. Он печально смотрел на Бриана, и от его взгляда у Бриана сильнее тела болела душа. Разрывалась между ужасом, тоской и абсурдной надеждой.

– Здравствуйте, дядя, – сказал мальчик. – Простите, я не могу понять, вы ещё живы или уже умерли?

От слов Бриану стало больнее, чем от взгляда. Потому что мальчик, король, не был ни призраком, ни демоном, ни вестником-мстителем. И в тоне его не было ненависти. Более того – Бриану послышалось невозможное сочувствие.

– Я жив, – сказал Бриан глухо. – Пока. К сожалению.

– Вы очень больны, да? – спросил король. – Я вижу, как вам тяжело стоять.

– Никак не подохну, – сказал Бриан в тоске. Он казался сам себе шелудивым псом, ползущим на брюхе. – Ад… обманул меня. Я думал, всё начнётся после смерти. А оно уже началось… оно бы-ыстро началось… Ты ведь… добить меня пришёл, да? – спросил он в отчаянии. – Отомстить? За мать с отцом, да?

Король вздохнул. На его лице так и не появилось ни злости, ни отвращения – одна глубокая печаль.

– Месть их не вернёт, – сказал он с горечью. – И… вы ведь уже не тот человек, что убил отца и маму. Вы – больной старик. Дядя, сколько же вам лет? Вы ведь моложе отца, да?

– Тридцать восемь, – с трудом выговорил Бриан. – Я ещё не стар. Это… плата. Мне было предсказано, что с меня… возьмут… плату… а я был так глуп, что думал о деньгах. А ад берёт только жизнью, государь. Я, дурак и сопляк, понятия не имел, что творю.

– Не плачьте, пожалуйста, – сказал король. – Вам надо присесть… жаль, что тут нет стульев.

Бриан тяжело опустился на колени, взглянул снизу вверх:

– Государь, мой племянник, – сказал он, не сомневаясь ни единого мгновения, – милости не прошу, не смею, но позвольте вам присягнуть. Вы ведь правда вернулись? С неба, из рая – откуда там… вернулись во плоти? Это вещий сон?

– Я вернулся, – сказал король. – Правда. Адские псы растерзали только Гектора. Я уцелел.

– Вы четвертуете меня, когда вернёте себе трон, – прошептал Бриан. – Это будет правильно, я только порадуюсь. Может, казнь хоть как-то зачтётся… вместе с раскаянием. Только верните себе корону, я вас умоляю. Пожалуйста.

Он бы обнял ноги юного короля, но не посмел его коснуться. Перед Брианом стоял благой государь из легенд, он, очевидно, мог исцелять наложением рук… а исцеление Бриана только продлит и без того чудовищно длинную пытку.

И может повредить самому государю – искорке надежды.

– Я сделаю всё, что смогу, – сказал юный король. – И вы могли бы мне здорово помочь и хоть немного исправить зло, которое причинили. Я ведь ничего не знаю. Меня не учили быть королём. Я только хочу, чтобы убрался ад…

– А я-то как хочу, чтобы убрался ад! – вырвалось у Бриана с рыданием. – Будь я проклят, я бы всё отдал, чтоб он убрался, но у меня больше ничего нет! Ничего! Я – нищий, один, больной старик! Вы – истинный король, помогите же, помогите!

Он дёрнулся к государю, уже не владея собой, желая страстно дотронуться и хоть на краткий миг ощутить живое тепло, протянул дрожащую руку – но тут всё вокруг затряслось, раскололось и провалилось в кромешную тьму.

Бриан проснулся.

За окном опочивальни еле брезжил серый зимний рассвет.

Бриан чувствовал себя чудовищно уставшим, словно прошёл по подземному ходу до храма Святой Розы наяву, а не во сне. Он думал, что у него не хватит сил шевельнуть рукой, но, несмотря на усталость, смог дотянуться до столика у кровати.

Колокольчик для камергера. Стакан с питьём. Бальзам или отрава в этот раз? Бриан позвонил.

Камергер вошёл в опочивальню с елейной миной, скрывавшей физическое отвращение.

– Принеси мне воды, – приказал Бриан. – Просто воды. Чистой.

– Ваше высочество, – возразил камергер слащаво, – лейб-медик, заботясь о вашем бесценном здоровье, запретил вам…

– Воды! – у Бриана хватило сил и духу повысить голос. Он чувствовал себя так, словно превратился в тень себя прежнего, ещё с волей и гордостью. – Сию минуту!

Камергер поклонился, вышел.

Липкая сволочь.

Бриан ждал, облизывая саднящие сухие губы.

Камергер пропал. Зато вошёл… гад. Тварь.

Юность, сила и красота Бриана перешли в тварь целиком. Прекрасное тело и точёное лицо твари обманывали и обманывали – и подданных, и послов – но не могли обмануть Бриана: опальный принц отлично видел мёртвые глаза над ослепительной мальчишечьей улыбкой.

– Ваше высочество, батюшка, – сказал гад весело, – доброе утречко. Вам получше, правда же? Правда?

Бриан молчал.

– Не стоит капризничать, батюшка, – сказал гад тем сюсюкающим тоном, каким говорят с непослушным дитятей. – Если вы будете привередничать, то никогда не поправитесь. И я очень огорчусь.

– Алвин, – заставил себя сказать Бриан, – прикажите моему камергеру принести воды. Я хочу пить, а бальзам Марбелла не утоляет жажды.

– Если бы не бальзам Марбелла, вы бы давно умерли, – сказал гад, пародируя скорбь. – А вода вам вредна. Не привередничайте, батюшка. Подать вам кубок?

– Принеси мне воды! – рявкнул Бриан из последних сил и толкнул столик локтем. Кубок съехал по столешнице и грохнулся на пол. – Воды, ад вас всех разрази!

– Ба-атюшка! – протянул гад с весёлым изумлением. – Ну как это вы так неаккуратно?! Смотрите, всё пролили… теперь вам придётся подождать, пока Марбелл приготовит новую порцию. Ах, как это досадно, бедный батюшка.

Бриан скрипнул зубами от ярости и бессилия. Гад, брезгливо переступив приторный тёмный ручеёк на полу, приказал камергеру, торчавшему, как оказалось, за дверью:

– Ульрис, прикажите вытереть пол, там батюшка лекарство пролили, – и, насвистывая, вышел из опочивальни Бриана.

Бриан отвернулся к стене, чтобы не видеть своего отражения в зеркале, заботливо повешенном самым удобным образом: только в одном положении Бриан не видел гниющего полумертвеца в атласе, золотом шитье и меховых оторочках роскошной постели. Зеркало ни на миг не давало ему забыть, как он выглядит: лысый череп, обтянутый кожей в мокрых язвах, глаза в чёрных глубоких впадинах и губы, потрескавшиеся от постоянной жажды.

Яд жёг тело Бриана изнутри, дико медленно, но неотвратимо – и не было капли воды, чтобы затушить этот жар. Кто-нибудь даст умирающему хоть глоток?!

* * *

Король вошёл в лабораторию Марбелла Междугорского без стука – и помешал своему лейб-медику и советнику думать. Остановился в дверях, взглянул сверху вниз, сказал, насмешливо улыбаясь:

– Вот чем ты занят… Твой король скучает и в досаде, ты отослал лакеев, не являешься на зов – почему бы это? О, у тебя нет времени служить! Вместо этого ты, как старая шлюха, со вздохом рассматриваешь в зеркале свою мерзкую рожу! Очевидно, правда, что все некроманты – мужеложцы. Хочешь понравиться маршалу, Марбелл?

Марбелл поднял от зеркала бесцветные глаза:

– Ваша манера обращаться к верным слугам прелестна, ваше величество, – сказал он холодно. – К сожалению, я, грубый плебей, не в состоянии оценить её вполне. Прошу вас позволить мне покинуть столицу.

Король досадливо сморщился и махнул рукой.

– Да что ты лезешь на стенку в ответ на любую шутку, Марбелл? Отлично знаешь, что я в тебе нуждаюсь и люблю тебя – а ты не любишь своего короля. Ты неблагодарный мерзавец, всё-таки.

Он ведь искренне ждёт, что я буду церемониально объясняться ему в любви, удивился Марбелл. Забавно, что демон обожает это слово. «Я люблю тебя», – как смешно и стыдно. Он ведь понятия не имеет, что это значит. Просто ожидает, что начнут пресмыкаться. Ладно, пусть.

– Я вам благодарен, ваше прекрасное величество, – возразил Марбелл. – Вы создали мне великолепные условия для работы, как я могу этого не ценить и не любить вас… Осмелюсь покорнейше просить вас вернуть на место этот сосуд: в нём раствор Серого Дракона, пары этого вещества убивают мучительно и быстро, я опасаюсь за вашу бесценную жизнь.

Алвин хмыкнул и поставил запаянную колбу на стол.

– Мой папаша что-то разбуянился сегодня, – сказал он. – Не такой полудохлый, как всегда. Что ты ему плеснул вчера?

Марбелл ощутил сильное желание швырнуть в стену что-нибудь стеклянное, но усилием воли сохранил внешнюю невозмутимость.

– Государь, ваш отец получил вчера ровно то же, что и обычно. Но на людей, случается, действуют и другие силы, не одна алхимия. Воспоминания. Сны. Предположу, что нынче ночью вашему отцу приснился тревожный сон. Ваша мать. Или ваша сестра.

Взгляд короля стал подозрительным.

– И что же, сон может поднять его с постели?

– Не думаю, – ответил Марбелл, пожав плечами. – Его уже ничто не поднимет с постели. Его тело разрушается, воля и разум – тоже. Впрочем, если вы опасаетесь, мы можем покончить с принцем в любой момент. Я заменю Красное Солнце Вишнёвым Цветом – и он отправится в дальний путь тут же, как пригубит своё лекарство.

На лице короля появилось очень знакомое Марбеллу выражение, каждый раз вызывавшее у него приступ гадливости – этакая невесёлая усмешечка, даже, пожалуй, похотливая.

– Я так не желаю, – заявил Алвин. – Я не хочу лишаться удовольствия видеть батюшку, когда мне захочется. И мне интересно, сколько он протянет, выпивая каплю твоего Красного Солнца каждый день. Разве тебе не интересно? Ты же учёный человек!

– Да, да, – рассеянно кивнул Марбелл. Ему хотелось смотреть в зеркало. – Конечно, ваше прекрасное величество. Всё будет, как вы желаете.

– Ты меня слушаешь?! Да в каких ты облаках витаешь нынче, прах тебя побери, Марбелл?!

А я ведь хотел с тобой это обсудить, демон, подумал Марбелл с отвращением. Предупредить тебя. Как благодарный верноподданный, которому уже второй год обещают титул и второй год не выполняют обещания. Ты забавляешься моим положением плебея во дворце – постоянной чередой моих мелких унижений. А я ведь действительно хотел тебя предупредить. Но ты снова не сдержался и сравнил меня со старой уродливой шлюхой, да ещё и мужеложцем обозвал, какая жалость!

Ты, конечно, очень силён. Весь ад за тобой, это власть. Но ты глуп и поверхностен – и при жизни никогда не станешь другим. Видимо, житейской мудростью заведует душа, а её ты лишён. Тебе всё равно, кого мучить – лишь бы мучить. Я тебе нужен, но ты не можешь не наступить походя на моё безобразие, демон.

Говоря при этом о своей любви.

Что ж. Вероятно, тебе было бы очень полезно узнать то, что знаю я. Но не узнаешь, бесценный государь. Старый уродливый Марбелл видит в зеркале кое-что, тебе незаметное – но ты не способен подумать об этом. Тебе не интересно.

Тебе пригодилась бы моя наука. Она давалась бы тебе. Но тебе не интересно. Дурак.

– Я немного рассеян, прекрасный государь, и прошу меня простить, – сказал Марбелл кротко. – Сегодня ночью начала стареть луна в созвездии Клыкастого Змея, а Кровавая Звезда ей противостояла. Какое-то мутное время…

– Да, – перебил король. – Время мутное. И у меня ломит виски – дай мне что-нибудь от головной боли, отравитель! – и коротко хохотнул.

Ты прав, подумал Марбелл. Мне крайне невыгодно тебя травить. Во-первых, именно меня и обвинят в твоей смерти. А во-вторых, если, паче чаянья, мне удастся избежать костра, я потеряю всё, чего добился такой грязной и тяжёлой работой – и все мои перспективы потеряю. Но Те Силы знают: именно тебя я отравил бы с наслаждением. Как блоху в постели.

До того, как ты взял меня на службу, я считал демонов величественными. Ты меня жестоко разочаровал.

Марбелл встал, взял с вращающегося поставца две мензурки, отлил из обеих в один стакан и разбавил чистой водой. Пригубил и протянул королю.

– Это облегчит вашу боль, прекрасный государь.

– Что это? – спросил Алвин, брезгливо принюхиваясь к мутной жидкости зеленоватого оттенка.

– Настои трав на крови вампира, – усмехнулся Марбелл. – Кровь неумершего – магический ингредиент удивительной силы, но с ней надо обращаться чрезвычайно осторожно, используя одни её свойства и гася действие других. С помощью алхимических реакций я не сделаю вас ходячим мертвецом, но придам инобытийных сил, государь.

Король залпом опрокинул стакан.

Полностью доверяет, подумал Марбелл. Его можно отравить. Может, это когда-нибудь и понадобится, скажем, подвернётся подходящий случай… От этой мысли на миг потеплело в груди.

– Действует быстро, – удовлетворённо сказал Алвин. – Ну, ладно. Хватит уже скуки на сегодня. Желаю развлечений. У тебя есть что-нибудь новенькое? Забавное?

– Нынче я покорнейше прошу вас развлекаться без меня, ваше величество, – сказал Марбелл, сгибаясь в церемониальном поклоне, более низком, чем предписывал этикет. – Я рассеян, не совсем здоров – и хочу перепроверить ваш гороскоп. На всякий случай.

– А… – снисходительно протянул король. – Давай-давай. Охраняй своего короля. Я пришлю за тобой, если ты понадобишься.

– Ваше величество… – Марбелл снова коснулся пола кружевной манжетой.

Алвин уже направился к двери – и вдруг остановился.

– Марбелл, – спросил он, – а с кем ты, всё-таки, спишь? Никогда не видел, как ты это делаешь, и не слыхал об этом. Странно как-то. Я не люблю, когда у подданных есть тайны от меня.

Предполагаешь, что у меня есть предмет страсти, усмехнулся Марбелл про себя, сохраняя почтительную невозмутимость. Хочешь узнать о нём, чтобы забрать? О, нет, лучше – уничтожить. Или заставить это сделать меня. Благодарю, дорогой государь, тороплюсь рассказать всю правду.

– Мне неловко говорить об этом, ваше прекрасное величество, – сказал он с тщательно продуманным смущением, – но работа с ядами, по-видимому, подорвала моё здоровье. Плотские утехи не волнуют меня…

Алвин снова рассмеялся.

– А, отравитель – почти что кастрат! – воскликнул он. – Это, наверное, удобно, да, Марбелл? Ничто не отвлекает от твоей некромантии и алхимии, а?

– Вы совершенно правы, ваше величество, – склонил голову Марбелл, чувствуя злую радость.

Дорогая, думал он, я сделаю всё возможное, чтобы сохранить тебя в тайне. Дорогая, мне важна твоя безопасность. Это создаёт некоторые неудобства, я давно не дарил тебе новых туалетов, моя бедная девочка – но такая мелкая проблема как-нибудь разрешится. Я не оставлю тебя без подарков – они радуют и меня.

Унижаться и лгать мне – не привыкать. А ради тебя – унижаться и лгать в удовольствие.

Алвин ушёл, посмеиваясь, и Марбелл закрыл за ним двери. И снова подошёл к зеркалу, привезённому из Прибережья, безупречному зеркалу, обошедшемуся в тридцать золотых десяток.

Опять рассматривал собственное безобразное лицо. Белёсые волосы, редкие белёсые брови, бесцветные глаза в красноватых прожилках и без ресниц, грубую кожу, молочно-поросячью, розово-белёсую, как мукой присыпанную. Левая скула – чуть темнее, вернее – чуть краснее, чем правая.

Не показалось.

Клеймо ада, родимое пятно цвета красного вина, выведенное алхимическим снадобьем и незаметное уже лет шесть – снова проступает. Знак проклятой крови. Знак… чего-то ещё?

В мире произошло нечто, значительно более серьёзное, чем ущербная луна в созвездии Клыкастого Змея. Нечто надвигается. Угроза.

Как это всё интересно с точки зрения моей науки, подумал Марбелл. Грядёт чудесный эксперимент, любопытнейший, даже если он закончится рекой крови. Необходимо всё разузнать от тех, кто чует любые изменения в мире более чутко, чем люди.

Такова привилегия единственного разумного человека при нынешнем дворе. Они тяжело уживаются под одной крышей – демон и разум.

* * *

Умываться святой водой было – как холодным атласом.

Кириллу показалась и впрямь особенной эта вода, и умывание ею походило на какой-то таинственный защитный обряд. И сон мгновенно слетел, и мир показался свежим и чистым, и мутно-серый утренний свет, падающий на каменные плиты пола, порадовал почти как солнечный. И даже озноб прошедшей ночи сошёл – от холодной воды кровь прилила к щекам и захотелось быстрых движений.

Сэдрик смотрел на Кирилла скептически. Потом забрал остатки питьевой воды в пластиковой бутылке и вышел из часовни, чтобы там умыться ими – чуточку даже демонстративно.

– Ну что ты дуришь? – сказал Кирилл, невольно улыбаясь. – Суеверие?

– Тебя ведут одни силы, меня – другие, – отозвался Сэдрик, пожимая плечами, и протянул пустую бутылку. – Но ты налей водички. Пригодится.

Кирилл последовал разумному совету.

– Хорошая бутылка, – констатировал Сэдрик, наблюдая. – Очень лёгкая. Ты не вздумай выбрасывать – а то я видел, у вас выбрасывают такие. Решил, куда пойдём?

– Решил, – Кирилл засунул в рюкзак свёрнутый спальник, чувствуя некоторый стыд. – Ты, наверное, ночью продрог до костей? Как тупо было оставить твои вещи в нашем мире…

– Я привык. Куда?

– Шоколада хочешь? В монастырь.

Сэдрик, протянув было руку за половинкой шоколадной плитки, замер.

– Ку-да?!

Кирилл положил кусок шоколада на его ладонь.

– Слушай. Во-первых, мне приснился Бриан. Не просто приснился, а… как тебе сказать… я с ним разговаривал во сне, как наяву. И он просил помощи, говорил, что присягнёт… в общем, ему ужасно, по-моему.

– Конечно, – кивнул Сэдрик. – Какая вкусная штука, здорово, что ты взял с собой…

– Почему «конечно»?

– Конечно, плохо, – Сэдрик хмыкнул. – Было бы удивительно, если бы он благоденствовал. С него Те Силы берут по всем счетам, тут душу надо иметь не такую мелкую. Тут душа – кремень должна быть, чтобы человек от боли не загнулся, а Бриан – так…

– Он болеет? – спросил Кирилл, внутренне содрогаясь – Бриан во сне выглядел, как ходячий мертвец.

– Кто знает. Может, отравили или порчу навели. А может, сломался. Я уж не говорю, что живёт уже сколько времени рядом с бездушным – у него дочь умерла три года назад, и странно как-то: похоронили в женском монастыре, далеко за городом, тело не отпевали в столичном соборе. Мои говорят, были причины. И жена дочку пережила месяца на три – и положили там же. А мои говорят – удавилась. Или удавили – на шее след от верёвки. Не та смерть, которой умирают принцессы крови, сказал бы я.

– А «твои» – это кто?

– Вампиры, – удивился Сэдрик. – Кто ещё-то?

– А почему они – твои?

– А чьи? Марбелла, лейб-медика королевского? У него есть претензии. Его Алвин из Междугорья пригласил, когда в Междугорье издали очередной закон против некромантов. Так что Марбелл, вроде, у узурпатора в любимчиках, да и вообще, он сильный и образованный. Но – чужой тут, во-первых, а во-вторых, алхимик.

Кирилл мотнул головой, пытаясь уместить кучу свежей информации.

– А в Святой Земле некромантия не преследуется?

– Преследуется. Ещё как, – Сэдрик скорчил презрительную мину. – Некромантов выслеживают все, вплоть до крестьян. За правдивый донос полагается сотня червонцев, а если некроманта схватят – доносчик получит двести. Я думаю, тем, кого удастся схватить, предоставят выбор между костром и службой аду. Одна беда, – и усмехнулся. – Мало их, некромантов, не хватает на королевские нужды. Мои говорят, что сейчас, кроме Марбелла и меня, в стране тех, кто из себя что-то представляет, вроде бы, и нет…

– А почему алхимик – это плохо?

Сэдрик взглянул снисходительно.

– Ты вопросов задаёшь – как трёхлетний. Алхимик – это, в принципе, не плохо. Но лично Марбелл опыты ставит на вампирах. И на людях. А оно не всем нравится… так что вампиры – мои, кто уцелел. Пару лет назад новый Иерарх Святого Ордена по кромешной дурости своей – или подлости, тут уж я точно не определю – издал буллу против Приходящих в ночи, так тут настоящая охота была. Поучаствовали и монахи, рвань паршивая…

В тоне Сэдрика кроме раздражения Кириллу послышалась глубокая печаль.

– У тебя среди тех… на кого охотились… были друзья? – спросил Кирилл сочувственно.

– Были. Да и хуже. Сумеречную Княжну Святой Земли упокоили тогда, – сказал Сэдрик нехотя. – Зельду. Помнишь, я тебе рассказывал? Мою Тёмную мать.

– Ох…

– Ну да. Сволочи, – буркнул Сэдрик зло, будто отвращение к «сволочам» помогало ему справиться с тоской. – Новый Князь – Лео, щенок сравнительно. Молодой ещё, ста лет нет. А более толковых преемников у Зельды не осталось.

– Это важно, да? – осторожно спросил Кирилл, пытаясь взять в толк, чем так ужасно истребление ночных кровопийц.

– А как ты думаешь? Они – Проводники Вечности, они, можно сказать – сама Предопределённость как она есть, или, как ещё говорят, Божий промысел. Ты понимаешь, что Предопределённость – это сравнительно чистая смерть? Но их нет – вот, изволь видеть: Случай. Разбойники. Камень на башку. Яд в чашке. Смерть из-за угла, в общем. Смерть – ножом в спину. В муках.

– То есть…

– То есть, эта тётка, которую позавчера зарезали, если бы не Случай, умерла бы от больной печени лет через пятнадцать. А сын её лет сорок ещё прожил бы. И за ними пришли бы их Проводники. А так?

Кирилл промолчал. Всё услышанное как-то тяжело накладывалось на те представления, которые сложились в мире, где Кирилл рос, и требовало обдумывания.

– Но ты не объяснил, зачем в монастырь, – напомнил Сэдрик. – Ну, снился тебе принц…

– Я же говорю, он рвался присягнуть, – сказал Кирилл. – И я подумал: может, от ада устал не только он? Видишь, монахи ухаживают за могилой Гектора – монахи-то по определению должны ненавидеть ад, который его погубил!

– Ага, – скептически выдал Сэдрик. – Щас. Уже. Много они понимают, эти монахи. Для них ад – это не дворец, а неумершие. Алвин, узурпатор этот гадский – не ад, а моя приёмная мать – это им ад…

– Но Гектор же ехал в монастырь, – возразил Кирилл. – Иначе – что он делал около этой часовни? И потом, быть может, монахи похоронят тех несчастных в лесу…

– Ладно, – неохотно согласился Сэдрик. – Ты король, тебе виднее.

Они вышли из часовни в холодное серое утро. Основательно подморозило, лес и дорога покрылись инеем, солнце еле просвечивало сквозь плотную муть низкой облачности. Дорога была пустынна, лес был пуст и гулок; вокруг стояла глубокая тишина, в которой слишком громко хрустела под ногами изморозь. Ночные твари попрятались в какие-то неведомые укрытия, и лес выглядел совершенно безжизненным.

Не было слышно ни птиц, ни белок, ни шума ветра в кронах. Пустая дорога просматривалась километра на три вперёд. Мир вокруг казался оцепенелым и не обитаемым вообще никем – будто его не населяли люди.

Чтобы как-то стряхнуть ощущение враждебности от этой мёртвой тишины и безлюдья, Кирилл снова принялся расспрашивать Сэдрика о вампирах.

– Ну… что вампиры, – Сэдрик задумался. – Смотря что ты хочешь знать. Что они такое? Полулюди-полудемоны… бывшие люди. Говорят же – неумершие, посмертное бытие. Живут в двух мирах, но больше – в том, что ниже этажом, ещё говорят – в Сумерках, а в нашем – как бы не целиком. Поэтому плоть у них, когда они ходят по земле – одна видимость, и в зеркалах они не отражаются, и теней не отбрасывают. С людьми они не общаются; простецы их и не видят обычно, разве что – в агонии, когда вампир приходит душу отпустить. Но некромант – дело иное, всё, что касается смертной магии – и некроманта касается. А вампир – сама смертная магия и есть. Так что неумершие – наши лучшие друзья на Той Стороне.

– В том мире, где я вырос, – сказал Кирилл, – была в моде история, как вампир влюбился в девушку…