Текст книги "Моя святая земля"

– Лестница, – Сэдрик взмахнул здоровой рукой. – Ад – самый низ. Рай – самый верх. А этот мир или наш – просто ступеньки.

– То есть, ты хочешь сказать, – осенило Кирилла, – что все эти миры, с раем и адом – это ступени одного мира? Отражения? Тени?

– Не отражения, – возразил Сэдрик. – Они же разные. Государь, а можно что-нибудь съесть? Ещё яйцо, а?

Бедный голодный Сэдрик, подумал Кирилл. Он меня не будил… а мне даже в голову не пришло, что ему должно хотеться есть. Зажрался я здесь.

– Пойдём завтракать, – сказал он, но по дороге на кухню и уже там, роясь в холодильнике в поисках чего-нибудь, что не покажется таинственному дару Сэдрика «кусками трупов», продолжал расспросы, не в силах остановиться. – Но в вашем мире ещё короли… всадники на лошадях… Газовая плита, ванная и унитаз тебе внове…

– И в чём беда?

– Ни самолётов, ни автомобилей, ни компьютеров…

– Ну да, – кивнул Сэдрик. – Я даже эти слова не понимаю. Зато наверняка там есть такое, чего в этом мире нет. Логично?

– Демоны? Драконы?

– И демоны, и драконы.

– Как в наших сказках, – невольно улыбнулся Кирилл.

– И что тебя удивляет? Припоминаю сказки про повозки без лошадей и про живые картинки, – Сэдрик поднял с пола любопытствующую Клёпу к себе на колени и принялся её гладить. – Видишь, кошки чуют Дар и легко ходят между мирами, когда хотят. И некоторые люди тоже. У кого договор с Теми, или с Другими… или, может, с какими-нибудь Третьими. А некоторые люди и сами по себе могут переходить. Или случайно проваливаются. Мироздание – штука сложная.

– Легенды кочуют из мира в мир…

– Вот именно.

За завтраком Кирилл уже не чувствовал себя героем дешёвой книжки или дурного спектакля. Он начал привыкать и потихоньку всё осознавать, а ворох неожиданной информации постепенно укладывался в его голове. Во всяком случае, он сварил десяток яиц и сделал горячие бутерброды с сыром – и никаких нежданных неприятностей не произошло, яйца и бутерброды были попросту весело съедены и Сэдриком, и самим Кириллом. И была хрестоматийная болтовня об электричестве, о «субстанции громовых сил», которая оказалась более понятна Сэдрику, чем Кирилл ожидал.

Кирилл пытался расспрашивать Сэдрика, насколько их общая родина напоминает земное Средневековье. Сэдрик кормил Клёпу кусочком сливочного масла, язвил и ехидничал, спрашивал, как житель Средних Веков может определить, Средние ли они, если он ещё не видел других, тех, что будут после – и даже не подумал прояснить что-то в этом вопросе. И Кирилл был вынужден сделать лишь два прямых вывода.

Первый: скорее всего, если сходство и есть, то оно чисто внешнее. Со средневековым людом у Кирилла упорно ассоциировались фанатизм, тупость, невежество и забитость, а Сэдрик был смел, ироничен, умён и мыслил свободно. Не может же быть, чтобы он обогнал собственное время настолько?

И второй: на родине Кирилла присутствовали во плоти все древние фантазмы и ужасы. Бог и дьявол. Ангелы и демоны. Маги. И один из этих магов с выражением полного блаженства грыз сухое засахаренное печенье у Кирилла на кухне.

Маг не походил ни на Саурона, ни на Гэндальфа, ни на других известных Кириллу по книгам и фильмам чародеев. Ему полагалось бы сейчас учиться в академии волшебства, вроде Хогвартса, а не бродить в одиночку по чужим мирам, разыскивая потерянных монархов. К тому же он был тем, что называется тёмным магом, не скрывал этого и вдобавок утверждал, что сам Кирилл – белый маг. Антагонист? Им полагалось бы учиться в той академии на разных факультетах, строя козни друг другу – но у Кирилла ещё ни разу в жизни не было такого сильного чувства локтя, такой полной уверенности в союзнике.

И магом Кирилл себя не ощущал. Он не мог творить чудеса, от него не дёргалась жареная говядина и не перегорали лампочки, а душная благость вокруг происходила помимо его воли и желания. Вдобавок он втайне завидовал отваге Сэдрика.

Страшнее всего, впрочем, было не сделать шаг в чужой мир через ад, а навсегда бросить приёмных родителей. Огорчить их, заставить страдать.

Оставить без… талисмана.

А они уже привыкли жить в круге благости и удачи. И чем серьёзнее Кирилл задумывался об этом, тем очевиднее ему было, как холодно и пусто станет маме и отцу, когда он уйдёт. Ведь рухнет незримая стена – как бы не обрушились дожди, снега и ветра возможных бед…

– Ты обещал всё показать, – напомнил Сэдрик, и Кирилл, кивнув, позвонил дяде Вите, шофёру из папиной фирмы.

Врать Кирилл не любил и не особо умел. Но в данном конкретном случае пришлось, потому что рассказать дяде Вите правду было никак нельзя. И Кирилл сплёл историю о приятеле из Испании, который приехал в Россию на праздники. Дядя Витя хмыкал, гмыкал, но согласился покатать Кирилла с приятелем-испанцем по городу – он, как и все, был в круге благости и не мог отказать.

Испания же была выбрана для камуфляжа по двум причинам: Кирилл был уверен, что дядя Витя не знает испанского языка, а язык родины Кирилла и Сэдрика чуть напоминал испанский или французский, если не вслушиваться.

– Не называй меня государем, ладно? – сказал Кирилл, прикидывая, какая из его курток будет болтаться на Сэдрике меньше прочих. – Пока – и неизвестно, насколько – я король чисто номинально. Не называй, в общем. И Эральдом не называй. Зови Кириллом – мне привычнее, да и внимание будет меньше привлекать.

– Король – всегда король, как его ни назови, – констатировал Сэдрик и вжался лицом в подкладку куртки. – Ты мне правда её даришь? Ох…

– Что-то не так?

– Нет, всё хорошо. Очень хорошо. На ней же – след тебя…

– В смысле – грязная?

– В смысле – след твоего света. Это как доспехи, – усмехнулся Сэдрик. – От зла. Я должен за такое благодарить и руки целовать… не умею, прости.

– И отлично. Ещё не хватало тебе такого умения… Попробуй надеть эти ботинки.

– И на них тоже, – кивнул Сэдрик. – На рубашке и штанах – не так, их, видно, стирают часто, а вот на куртке и ботинках – такой след… Не помешало бы работать… вечером. А то весь ад от меня разбежится.

– Ясно, – решил Кирилл. – Купим тебе новую одежду. И не делай такое лицо: ты вассал, мне полагается о тебе заботиться, чтобы ты не простудился и не умер, не закончив нашего дела. Я прав?

– Прав, прав, – сказал Сэдрик, и Кирилл очередной раз подумал, что для жителя Средневековья у его нового товарища многовато гордости.

И Средневековье, всё-таки, тут ни при чём.

* * *

Конечно, восторг Сэдрика относился не к марке автомобиля – «Мерседеса» представительского класса: Сэдрика привёл бы в восторг даже горбатый «Запорожец». Сам факт автомобиля его очаровал и пленил – и Сэдрик всё рассматривал, снаружи и внутри, потом гладил единственной ладонью кожу салона и расспрашивал о том, «как, всё-таки, эта повозка может двигаться без лошади». А вот дядя Витя его восторг не разделял совсем.

Кирилл впервые видел, чтобы дяде Вите было неуютно за рулём, спиной к пассажирам. А ему было. У него даже заметно вспотела шея, к ней прилипли короткие волосы с проседью. И он всё время нервно оглядывался – Кирилл еле удержался, чтобы не предложить дяде Вите следить не за Сэдриком, а за дорогой.

Осматривать город, попутно действуя на нервы дяде Вите, было невыносимо. На Невском Кирилл попросил его остановить машину и позвал Сэдрика побродить пешком. Если Сэдрик и был разочарован, то не показал этого. Кирилл уже думал, что метро будет для заезжего некроманта не менее захватывающим аттракционом, чем автомобиль – и тут его окликнул дядя Витя.

– Не ждать вас? – спросил он громко, делая какие-то странные знаки лицом и руками.

– Нет, не надо, спасибо, – сказал Кирилл, подходя. Сэдрик остался стоять поодаль, на тротуаре, разглядывая рекламный щит с холёной красоткой в чёрном белье. Прохожие, обходя его, делали неестественно большой крюк.

– Кирилл, – нервно прошептал дядя Витя, – осторожнее с этим парнем. Ты, конечно… но у меня интуиция. Этот твой дружок испанский – если только вор, то хорошо. Что-то поганое в нём есть.

Он некромант, подумал Кирилл. И наши люди чувствуют не только круг моей благости, но и то невидимое тёмное сияние, ту радиацию смерти, которая от него исходит. Фантастика…

– Не беспокойтесь, дядя Витя, – сказал Кирилл вслух. – Он, конечно, калека – в автокатастрофу попал – но парень хороший.

– Позвони мне, когда нагуляетесь, – сказал дядя Витя. – Беспокойно как-то.

Ему правда было беспокойно. И хотелось дотронуться до Кирилла, убедиться, что Кирилл – не бесплотный дух и не собирается развеиваться в воздухе. Он даже тронул Кирилла за руку прежде, чем закрыть окно.

«Неужели и дядя Витя чувствует, что Сэдрик пришёл за мной? – поражённо подумал Кирилл. – И не хочет, чтобы я исчез? Однако, приходится признать: я живу в компании наркоманов. И я же – их наркотик».

Ощущения, сопровождающие эту мысль, были здорово похожи на страх. И чтобы успокоиться, Кирилл принялся весело обсуждать с Сэдриком девицу на рекламном щите.

Девица, в общем, нравилась Сэдрику, но казалась слишком худой для «шикарной крали». А потом он вдруг сказал:

– Прости, госу… Кирилл. Твоему… э… вознице – худо от меня стало, да? Как-то я не подумал… Люди просто не терпят меня за спиной. Я уж старался-старался ему в затылок не смотреть, но – всё равно…

– Не извиняйся, – сказал Кирилл, у которого загорелись щёки. – По-моему, ты не виноват.

– Проклятый виноват всегда и во всём, – мрачно усмехнулся Сэдрик. – Удивительно, что тебе не худо.

Кирилл сам удивлялся, что ему не худо. В массе книжек разной степени занятности говорилось, что им с Сэдриком полагалось бы быть по разные стороны баррикад. Вот интересно, думал Кирилл, каково будет общаться с тем, третьим? Существо без души? Ещё темнее, чем Сэдрик? Всеобщее пугало?

А ведь мне, чего доброго, придётся сражаться с ним за трон, пришло вдруг Кириллу в голову. Пытаться убить каким-нибудь грязным древним способом. Бедолагу, который виноват во всей этой запутанной ситуации не больше, чем Сэдрик или я, зато пострадал больше нас… каково ему жить без души?

– Сэдрик, знаешь, что? – сказал Кирилл решительно. – А я ведь не умею ни рубиться на мечах, ни копья преломлять – или как там правильно… И людей убивать не умею и не хочу.

В глазах Сэдрика вспыхнул весёлый и злой огонёк.

– Пусть тебя это не беспокоит… Кирилл, – сказал Сэдрик. – Я умею. И иногда здорово хочу. Я никому не позволю тебя тронуть.

– Я не в этом смысле, – смущённо попытался возразить Кирилл.

– В этом, в этом. Не заботься ты пока что о пирожках небесных, госу… Кирилл, прости. Ты должен делать то, что Дар велит. Каждый из нас отвечает за Дар. Нельзя тебе убивать – ну и не убивай. Скажи мне – я убью, – сказал Сэдрик, щурясь – и вдруг неожиданно весело рассмеялся. По-настоящему. Впервые за время знакомства.

Его смех Кирилла одновременно обрадовал и встревожил. И в голову пришло, что сунуться в мир, хоть и родной, но совершенно незнакомый, Кирилл собирается, не зная броду. Было бы очень умно и хорошо порасспросить Сэдрика, но чутьё подсказывало, что многие познания умножают скорбь – и могут поколебать решимость.

А слова об убийствах не принимались особенно близко к сердцу. И упорно лезла в голову мысль, что для круга благости всё равно, сидит его владелец на троне или на табурете где-нибудь в придорожном трактире. Главное – на той земле, ради которой всё это и даровано свыше… или нет?

– Хочешь посмотреть на дворец? – рассеянно спросил Кирилл, думая о дворцовых переворотах и политике и стараясь перестать думать об этом. Мысли о драках за власть вызывали у него тошноту.

– Дворцы я уже видел, – сказал Сэдрик просто. – Твой дом лучше. И, по-моему, интереснее смотреть на машины.

Над головой протрещал вертолёт, и Сэдрик проводил его внимательным взглядом.

– А полетать хочешь? – улыбнулся Кирилл. – На такой машине? Только не смотри в затылок пилоту.

– Обалдеть, – восхитился Сэдрик. – Конечно. Я найду, куда смотреть.

В Кирилле неожиданно проснулся купеческий размах. Он заказал получасовую экскурсию на вертолёте – и насладился произведённым впечатлением. Потом они ели блинчики с творогом в какой-то кафешке, и Сэдрик расспрашивал о вертолётах, самолётах и парапланах. Потом проехали несколько остановок на метро. И, в конце концов, оказались в громадном торговом центре, где Кирилл собирался купить всё необходимое для путешествия.

Опыт этого дня оказался неожиданно полезным: Кирилл убедился, что Сэдрик пойдёт с ним куда угодно. В гудящую и ревущую летающую машину. Под землю – по движущейся лестнице, в грохот и гул, к поездам, уносящим в темноту. Кирилл встречал его вопросительный взгляд, когда предстояло сделать шаг в особо удивительное место, отвечал полуулыбкой и кивком – и этого хватало, чтобы Сэдрик пошёл без колебаний и сомнения. Его доверие было абсолютным.

И Кирилл очень хорошо Сэдрика понимал. Его собственное доверие тоже было абсолютным: Кирилл постепенно начинал осознавать силу собственной интуиции. Тот жутковатый дар, который давал Сэдрику власть над мёртвым, подсказывал ему, что Кириллу надо довериться – а сам Кирилл впервые сознательно прислушивался к собственному дару.

Обычно интуиция подсказывала Кириллу, что кто-то из знакомых или родни, обожающий Кирилла, вернее, круг его благости, всеми внутренностями, далеко не так хорош, как хочет казаться – и осознание, смутное и ничем не подкреплённое, вызывало стыд, как обвинение без улик. Сейчас голос интуиции был кристально ясен: Сэдрик может казаться кому угодно и сколь угодно плохим, но никогда не сделает зла Кириллу.

Сорвавшееся словечко «брат» оказалось не только словом. Кирилл мысленно улыбнулся, подумав, что в их родном мире, кроме магии, вероятно, работает и астрология: недаром же они с Сэдриком родились в один день, с разницей лишь в пару часов.

Между тем, прогулка по городу продолжалась – и ей пора было придать практический смысл.

Огромный супермаркет очаровал Сэдрика не намного меньше, чем вертолёт и электричка.

– Сейчас мы с тобой купим то, что может понадобиться… дома, – сказал Кирилл. – Давай, думай, что нам нужно. Рюкзаки – так?

– Такие? – восхитился Сэдрик. – Да, пожалуй. Лёгкие.

– Думай, что ещё.

– Э… а что можно?

– Сэдрик, можно всё! – рассмеялся Кирилл, но, встретившись с Сэдриком взглядом, сообразил, что чего-то недопонимает. – Что тебя останавливает?

– Много всего, – Сэдрик обвёл глазами громадный зал. – У тебя в кармане – коробка с музыкой… Ну, где птички летают, чтобы разговаривать вдаль?

– Телефон?

– Телефон. Я бы хотел, чтобы и у меня был такой. Чтобы мы могли разговаривать издалека. Но ведь здешняя магия – она же у нас дома действовать не будет?

Кирилл вздохнул.

– Молодец, Сэдрик, правильно понял.

– И всё, что одухотворяют силы грома, – продолжал Сэдрик, хмурясь. – Лампы. Вот бы нам с собой такую лампу! Иногда ужасно хочется света, а иногда он для работы нужен. Но ведь громовая сила идёт по проволоке из специальных мест…

– Нет, дорогой, – торжественно сообщил Кирилл. – Лампа будет, – и положил в корзину пару фонарей с аккумуляторами, заряжаемыми вручную. – Может, не так ярко, но будет.

– Отлично, – кивнул Сэдрик, воспрянув духом. – Маленькое надёжное огниво. Как у тебя в кухне.

– Обойдёмся парой зажигалок. Дальше, – предложил Кирилл но тут, снова отметив замешательство Сэдрика, понял важную вещь.

Нет, так они ничего не выберут. Сэдрик просто не представляет, какие вещи могут оказаться полезными в их путешествии – потому что совершенно не представляет, чего стоят вещи современной Земли. Например, как важно прихватить, скажем, обезболивающее и антибиотики – на всякий случай, и как удобны в таком путешествии спальные мешки, пенка и термобельё…

– Кирилл, – смущаясь, спросил Сэдрик, – а можно, мы возьмём хоть немного такого жидкого мыла, как у тебя дома, а?

Он далеко не так практичен, как можно подумать, решил Кирилл и улыбнулся:

– Не вопрос.

* * *

Они вернулись в квартиру Кирилла в восьмом часу вечера – и Кирилл с огорчением убедился, что родители уже дома. Ну, да – телефон полон непринятыми вызовами от мамы, от отца и от дяди Вити… Впрочем, родители пробыли без Кирилла почти сутки – чему удивляться?

И мама вышла в прихожую, чтобы встретить Кирилла – но её улыбка сползла с лица при виде Сэдрика в Кирилловой куртке.

– Кирочка, – сказала мама, – я что-то не помню этого мальчика среди твоих знакомых…

– Мы по скайпу общались, – соврал Кирилл. На душе у него было скверно – и ясно, что дальше будет только хуже.

– Вы так хорошо знакомы, что ты отдал ему свою одежду?

– Мама, я думал, что это моя одежда и я могу ею распоряжаться… Сэдрик, ну, что ты тут встал?

Но Сэдрик, как вампир, не получивший позволения войти, остановился у порога, скрестив руки на груди, и смотрел на мать Кирилла вприщур, с непроницаемым лицом. А она, похоже, оказалась совершенно не готова к ощущениям, которые вызывает у людей присутствие тёмного дара, подумал Кирилл. Она отвыкла. Поэтому не удержала себя в руках:

– Говорите по-русски при мне, ладно?

– Сэдрик по-русски не понимает, – сказал Кирилл, которому хотелось провалиться сквозь землю.

– Прости, Кирюша, он что, беженец какой-то? – у мамы сделалось такое лицо, с каким смотрят на зверька, попавшего под колёса автомобиля: брезгливая жалость.

– А если он беженец? – вырвалось у Кирилла, о чём он тут же пожалел.

– У меня не ночлежка, – тут же среагировала мама. – В квартире теперь пахнет… будто крыса сдохла.

В её голосе появились нотки, каких Кирилл не слыхал никогда – и он понял: мама, если и не догадалась, то чувствует, что Сэдрик здесь не к добру. Такие, как Сэдрик, приходят, чтобы уничтожить сплошную благодать.

Мама тоже полагалась на свой дар. А её интуиция в присутствии Сэдрика чётко и недвусмысленно включала табло: «Внимание, опасность!» Это не запах, подумал Кирилл. Ничем он не пахнет, чистый, а вонючее тряпьё мы выкинули. И в квартире не пахнет. Это – так она воспринимает его тёмный талант. Трансформирует внутри сознания в понятные образы.

– Мы скоро уйдём, – сказал Кирилл и тут же пожалел и об этом.

– Лично ты на ночь глядя никуда не пойдёшь! – заявила мама, и в её голосе лязгнул незнакомый металл. Сэдрик разрушал круг – и мамина доброта и терпимость трескались на глазах. – Антон! Может, ты всё-таки соизволишь подойти? Отец ты или нет?!

Не хватало ещё впутывать отца, подумал Кирилл. С другой стороны, это могло бы что-то решить: отец казался человеком куда более здравомыслящим. С третьей – благость отца тоже под вопросом.

– Ну, в чём дело, Кирюха? – спросил отец, выходя в коридор из кабинета. Он был напряжён и зол; Кирилл вдруг подумал, что теперь знает, как отец выглядел в лихие девяностые, удерживая на плаву среди сплошного криминала свой первый кооператив.

– Ты посмотри, кого твой сын в дом приволок! – воскликнула мама патетически.

– У вас документы есть, молодой человек? – спросил отец у Сэдрика одновременно брезгливо и грозно.

– Он по-русски не понимает, – тут же вставила мама.

Так разошлись, будто я террориста пригласил, подумал Кирилл с тоской. Сэдрик мрачно усмехнулся: «Началось…» – и Кирилл тронул его за плечо: «Всё в порядке».

– Я понял, – сказал он вслух, понимая, что прощания, которого хотелось бы, не выйдет. – Простите, мама-папа, мы уходим. Пошли, Сэдрик.

– Никуда ты не пойдёшь! – крикнула мама, и в её голосе появилась тень истерики. Отец втянул голову в плечи, опустил брови на глаза и сделал шаг вперёд – будто хотел остановить Кирилла силой. И Кирилл вдруг понял, что бы было с ним, с его приёмными родителями и со всеми прочими людьми из его окружения, если бы их не убаюкивал и не нежил ореол благости.

Мама кричит на меня, подумал он, а отец готов меня ударить. Потрясающе.

– Только не злись на них, государь, – тихо сказал Сэдрик. – Это из-за меня. Они не плохие.

– Я их избаловал, – кивнул Кирилл. – И теперь они в ярости, потому что я пытаюсь отнять их сладкое.

– Говори по-русски при матери! – рявкнул отец.

– Говорю по-русски, – сказал Кирилл, глядя на него. – Я вас с мамой очень люблю. Я вам очень благодарен. Но мне пора уйти. Правда, пора.

– Куда?! – выкрикнула мама.

– Домой, – печально признался Кирилл. – У меня есть дело, долг… Мне надо…

– Ну, вот что, – перебил отец. – Прекращай цирк и отправляйся мыть руки – и ужинать. И скажи твоему приятелю – пусть убирается, пока я полицию не вызвал.

Кирилл вздохнул.

– Так. Папа, можно поговорить с тобой серьёзно? По-мужски, а не как в детском саду?

Отец криво усмехнулся и сказал после слишком долгой паузы:

– По-мужски? Ну, хорошо. Слушаю тебя.

– Отлично, – сказал Кирилл. – Для начала позволь, пожалуйста, Сэдрику пройти ко мне в комнату и подождать меня там. У подъезда – холодно, а он и так намёрзся, пока меня разыскивал.

– Антон! – вклинилась мама, но Кирилл покачал головой и поднёс пальцы к губам:

– Мамочка, дай мне, пожалуйста, поговорить с папой. Наедине. Пожалуйста.

Мама бросила на него негодующий взгляд и ушла в гостиную, захлопнув дверь слишком громко. Кирилл взял Сэдрика за локоть и втолкнул в свою комнату. Снял куртку и рюкзак, отдал ему:

– Подожди здесь. Всё остаётся в силе. Просто подожди.

Сэдрик кивнул и тоже прикрыл дверь. Кирилл направился в кабинет отца – и отец был вынужден пойти следом. Кирилл чувствовал его раздражение и злость – но хуже того: он чувствовал, что злость и раздражение скрывали страх. Отец был в панике и не знал, что делать.

И паника взрослого, особенно – любимого и уважаемого взрослого – это было невыносимо.

Кирилл закрыл третью дверь, окончательно от всех отгородившись. Отец тут же спросил:

– Ну и что всё это значит?

Кирилл снова вздохнул, унимая собственный страх, неуверенность и жалость, ощущаемую, как боль.

– Папа, – сказал он тихо, – прости, я должен об этом сказать. Я ведь – неродной. Приёмыш. Я не спрашиваю – знаю.

Лицо отца стало таким отчаянным, что жалость и тоска перехлестнули все мыслимые пределы. Отцу было очень непросто говорить на эту тему, но врать Кириллу в глаза он не стал. Только спросил, глухо:

– Этот рассказал?

– Да, – Кирилл тоже не видел резонов врать.

– И ты вот так, сразу, поверил первому встречному? – спросил отец с мукой. – Сходу?

– Мне пришлось, – кивнул Кирилл. – Потому что вот так, сходу, я заговорил на его языке. На СВОЁМ языке. Я, оказывается, его помню, язык. И вспомнил лицо… матери. Настоящей. Она мне приснилась.

– Не можешь ты ничего помнить, – бросил отец, глядя в угол. – Тебе было всего-то несколько дней от роду. И – что можно сказать о твоей матери, если тебя нашли чуть ли не на помойке, а?

– Её убили, – сказал Кирилл. – И хотели убить меня. Меня спас папин друг… настоящего отца, которого я никогда не видел. Убийц увёл, а сам погиб. Я – сирота, круглый сирота.

Отец кашлянул, неловко обнял его за плечи, сказал, смущаясь:

– Ну… мы же с мамой есть… Мы всегда тебя, как родного…

Кирилл тихо отстранился, поражаясь силе моральной боли:

– Я был очень милый ребёночек, да?

Отец вымученно улыбнулся:

– Ещё какой! Да ты и сейчас хоть куда…

Ох…

– Папа, – заставил себя сказать Кирилл, – пожалуйста, не забудь, это очень важно. Завтра же застрахуй всё. Всё, что у нас есть. Фирму, квартиру, дачу, машину… маму и себя. Завтра с утра пойди и застрахуй. Обещаешь?

– Ты чего, чудак? – улыбка отца стала шире и, пожалуй, веселее.

– Ты всегда говорил, что я – талисман. Я ухожу. Талисмана больше не будет. Могут начаться неприятности, полосой, – сказал Кирилл тихо. – Пожалуйста, прими это всерьёз. Особенно это касается мамы. Она может начать… злиться или плакать… пить… следи за ней, пожалуйста. В тебя я верю, ты сильный. И люблю вас обоих, очень.

Отец слушал, тёр переносицу, вздыхал, но ощущение паники как будто схлынуло. У Кирилла немного отлегло от сердца.

– Спасибо, папа, – сказал он. – Я знал, что ты поймёшь.

– Я не понимаю, – возразил отец, снова стараясь улыбнуться.

– Не надо меня обманывать, – сказал Кирилл, сумев изобразить улыбку в ответ. – Всё ты понимаешь. Только ты один и понимаешь. Ты-то всегда чуял, что я такое. И знаешь, что за всё надо платить. Мне – за счастливое детство, которое вы с мамой мне устроили, а тебе – за удачу, которая сама тебе в руки шла больше шестнадцати лет. Давай успокоимся и заплатим.

– Быстро же ты вырос, – сказал отец в безнадёжной тоске. – Не рано ли тебе, а? Тебе ещё до совершеннолетия далековато…

– Это ни от меня, ни от тебя не зависит. За мной пришли.

– Вот этот? Мне Виктор звонил…

– Ладно, – сказал Кирилл устало. – Ладно. Папа, это мой телохранитель. Он должен меня проводить. У меня… наследство. Огромное. И очень много врагов. А Сэдрик… он идеальный боец.

– Он без руки, кажется? – хмыкнул отец.

– Это неважно. Не расспрашивай меня, пожалуйста. А то я что-нибудь расскажу, проговорюсь – и будет плохо. Просто поверь. Я видел. А дядя Витя – он не видел, но почувствовал. Он ведь тебе сказал, что Сэдрик – опасный?

Отец махнул рукой.

– Ну… Кирюха, я не знаю…

– Просто поверь. Это не наши технологии… психотехники… в общем, я видел. А тебе и маме – не надо. Просто не надо. Так всем будет лучше.

– Лучше бы ты всё объяснил, – сказал отец проникновенно. – Мне совершенно не улыбается отпускать тебя неизвестно с кем и непонятно куда. Ты ведь не говоришь – куда…

Кирилл мотнул головой:

– Знаешь, это ведь не зависит ни от тебя, ни от меня. Ты же не сможешь всю жизнь держать меня взаперти. Если ты меня не отпустишь, мне придётся сбежать. Обмануть тебя – и сбежать. И ничего с этим нельзя поделать. И описать тебе то место… мне нельзя, прости.

– Когда ты вернёшься? – глухо спросил отец.

– Никогда, – душа Кирилла болела нестерпимо, как зуб. – Прости. Я мог бы соврать. Маме – совру, скажу, что вернусь, как только получится. Но на самом деле этого не будет. Я ухожу совсем. Как на войну: может, меня завтра убьют, может – нет. В любом случае, мы не увидимся. И позвонить я не смогу. И помогать вам с мамой у меня больше не выйдет. Я уже сделал, что мог. Только не забудь всё застраховать, пожалуйста.

– Ты ведь не хочешь! – вдруг осенило отца, и в его глазах вспыхнула надежда. – Не хочешь уходить, а, Кирюха? Да и незачем, правда?

– Папа, прости, я устал очень, – сказал Кирилл. Он вправду чувствовал необыкновенную усталость от этого разговора. – Хочу, не хочу – какая разница? Мне надо, понимаешь? Пришло время. Я всё вспомнил. Вспомнил свой язык, вспомнил свой дом, вспомнил свой долг, за мной пришёл… мой сводный брат, если ты так уж хочешь знать всё. И я уйду, потому что мне надо идти. Не мучай меня больше, пожалуйста. Ты же видишь – тяжело мне, плохо. Но я должен – и не делай, пожалуйста, так, чтобы мне стало ещё хуже.

Отец молчал. Он осунулся в одночасье, и Кирилл заметил мелкий тик на его скуле – сердце снова хлестнуло жалостью. Но надо было закончить – и Кирилл тоже молчал. Ждал.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил отец в конце концов. – Хоть чем-нибудь, а?

– Можешь. Отпусти. И поговори с мамой сам. Я не выдержу.

Отец снова кашлянул, пытаясь скрыть смущение и неуверенность в себе. И ещё Кириллу померещился влажный блеск в его глазах.

– Иди.

– К Сэдрику.

– Иди к своему Сэдрику. Сводный брат, ты сказал?

– Мы родились в одну ночь. Ты мне веришь? – спросил Кирилл, глядя отцу в лицо. – Ты должен мне верить.

– Ничего я не должен, – вздохнул отец. – Иди уже.

– Спасибо, – Кирилл ткнулся головой в плечо отца, последний раз – так это осозналось. Отец стоял, опустив руки, с потерянным видом – но Кирилл надеялся, что он таки попытается принять всё, как надо. – Не забудь всё застраховать, – напомнил он на всякий случай.

– Иди уже, иди. Всё. Иди.

Кирилл взглянул благодарно и вышел.

Ему не хотелось делать шаг через ад, в иномирье. Ему смертельно хотелось спать – и немилосердно мутило.

Говорят, людей тошнит и клонит в свинцовый сон после первого убийства, подумал Кирилл, входя в свою комнату. На ощупь вынул из кармана телефон, поставил будильник на двадцать три и бросил на стол. Сэдрик вскочил с кресла к нему навстречу:

– Ну что?

– Всё хорошо, – пробормотал Кирилл и плюхнулся на диван, стаскивая одной ногой ботинок с другой. – Я проснусь… к полуночи.

Это было единственным, что он успел сделать, прежде чем провалиться в сон – разуться.

* * *

Сэдрика тоже клонило в сон, но не засыпалось. Пёстрые картинки бесконечного дня мелькали перед его мысленным взором крашеными коньками ярмарочной карусели – от их мелькания кружилась голова и подташнивало. Безумный день.

Всё как-то смешалось и сплелось. Громадный город, несметные толпы людей, стекло и сталь, ревущая летающая машина, город, опрокинутый вниз и расстилающийся в серой бездне, потом – грохочущее подземелье с самодвижущимися лестницами, полёт по бесконечному тоннелю в чреве полного людьми стремительного червя из стекла и стали, высоченные гулкие залы крытых базаров, музыка, обрушивающаяся сверху сияющим каскадом, ожившие картины, ослепительный блеск золота, гранёного стекла, крохотных фонариков, глаз…

Государь Эральд, которого Сэдрик честно пытался называть Кириллом, был как маяк в этой сутолоке. Некромант мало-помалу учился не терять из виду – по крайней мере, из поля внутреннего зрения – этот свет. Свет не мешал и не вредил Дару, напротив – придавал Сэдрику спокойствия и уверенности в себе.

Но за Эральда было неспокойно.

В этом слишком многолюдном, шумном и пёстром городе король чувствовал себя, как рыба в воде. Ему тут правильно было, хорошо. Он тут всё знал. В конце концов, именно этот город с умными машинами, живыми картинками, сияющими лампами и чудесами был для короля своим. И всё это – своё, привычное, новую родину – Эральд решил бросить навсегда ради Святой Земли, которую видел лишь несколько часов сразу после рождения.

Правда, он – король, думал Сэдрик. И белый Дар его тянет и ведёт. Он тоже должен чувствовать себя, как стрелка компаса – а полюс там, на Святой Земле, которой сейчас до ада рукой подать.

И отправляться туда, даже просто жить, не говоря уже о попытках обуздать ад – страшно и не хочется. И за государя страшно. Но разве с Даром совладаешь?

Сэдрик и сам чувствовал этот призыв или приказ. Ему казалось даже, что он увидел бы белоснежную сияющую стрелу, протыкающую бездны адовы, очищающий свет благодати – если бы тьма не застила глаза. Сэдрик уже почти не сомневался, что этот самый свет привёл его сюда. Воля Небес?

А ведь воля Небес – это подстава, думал Сэдрик, играя прекрасным ножом, купленным на базаре, где государь выбирал нужные для путешествия вещи. Нож был так хорош, что Сэдрику хотелось провести обряд именно этим ножом, а не отцовским, из чёрного вулканического стекла. Хотя бы потому, что это было – чистое лезвие. Ничего на нём ещё не было: ни открытых адских врат, ни крови, ни проданных душ. Сэдрик ласкал тёплую рукоять и думал о чистой и честной стали – и о таких сомнительных вещах, как Божья воля.