Текст книги "Моя святая земля"

Они прошли длинным и узким коридором, освещённым лишь парой тускло горевших плошек. В коридор выходило множество дверей, и за дверьми стояла настороженная тишина. Проходя мимо, Кирилл слышал то чьё-то сопение, то шелест, то осторожные шаги: дисциплина монастыря, вероятно, запрещала монахам, живущим тут, выглядывать из своих комнат или келий, чтобы узнать, кто пришёл – но уж слушать-то было можно, а любопытство никто не отменял.

Коридор вывел в круглый полутёмный зал, где перед разверстым зевом вмурованной в стену печи молодой монах читал вслух о странных вещах – о том, как из сломанных небес протянулась длань цвета лучей с перстами из огня, и единый из перстов коснулся жертвенника на вершине горы. При виде вошедших чтец сбился и молчал, пока они не миновали зал и не поднялись по винтовой лестнице, узкой до тесноты, на второй этаж здания.

Кирилл крутился по лестнице и с жалостью думал о Хуге. Если он немощный, то ему, наверное, тяжело спускаться и подниматься по такой неудобной штуковине. Еду, может, Хугу и приносят, но ведь на службы в храм он должен как-то ходить?

Впрочем, Кирилл догадался, почему покои святого человека располагались наверху – тут было теплее, согретый печью воздух поднимался вверх. Одна радость, подумал он – бедному святому человеку не приходится умерщвлять плоть, обитая в холодном каменном мешке. Не позавидуешь простым монахам.

Круглый зал наверху почти точно повторял нижний, такой же высокий и сумеречный. Стены скрывали гобелены, изображающие деяния одинаковых святых, вышитых пикселями. В освещённой лампадкой нише стояла деревянная статуя крылатого ангела, держащего в протянутых вперёд ладонях деревянные языки пламени. На невысоком столике лежали книги, по виду, очень древние, в металлических переплётах, а рядом с ними возвышался громоздкий канделябр с десятком свечей. В свете свечей, в кресле, ужасно неудобном на вид, сделанном словно для куклы, а не для кого-то живого, сидел очень старый человек, а рядом с ним, на табурете, ещё более неудобном, чем кресло, устроился человек помоложе.

Кирилл тут же понял, что старик, хрупкий, сухой и лёгкий, как прошлогодний лист, с редкими седыми волосами и маленьким тёмным лицом – и есть Хуг. Белый балахон, украшенный изображением глаза Бога на кручёной золотой цепочке, выглядел на нём, как саван. Мужчина лет сорока, с бритым недобрым лицом, цепким проницательным взглядом то ли военного, то ли полицейского, тёмной с проседью гривой и рыцарской статью, видимо, был настоятелем монастыря.

Кириллу очень хотелось чувствовать себя здесь хорошо, но сердце тревожно стукнуло. Божьи люди ему не понравились. Оба. Даже святой наставник Хуг, которого уважал и любил барон Гектор.

Но Хуг обрадовался так, что даже встал со своего кресла навстречу Кириллу. Он улыбнулся, открывая несколько случайно уцелевших зубов в беззубых дёснах – и улыбка сделала его лицо очень милым. Милый дедушка.

– Здравствуйте, наставник Хуг, – сказал Кирилл.

Хуг тронул его щёку холодными сухими пальцами, погладил волосы, осторожно коснулся руки.

– Благое дитя моё, – ласково прошамкал он, улыбаясь, а в выцветших глазах показались слёзы. – Белый государь… не забыл Господь – и туда тебя невредимым довёл, куда и надлежало. Радость-то какая, Эральд…

Хуг был искренне счастлив. Настоятель, оттаяв лицом, смотрел на Кирилла и прижимал руки к груди, к Божьему глазу. И Кириллу вдруг стало очень страшно по непостижимой для него самого причине.

Он подумал, что прийти сюда было огромной ошибкой. Хотя никто не говорил и не делал ничего плохого.

– Вы меня узнали? – спросил Кирилл севшим голосом.

– Как же тебя не узнать, благое дитя? – продолжал Хуг так же ласково и растроганно. – Как же не узнать, если ты и лицом, и всей статью так схож и с мучеником-отцом твоим, и с бедной твоей матушкой? А я, грешный, ни единого мига не сомневался, что Господь не оставит тебя – ни единого мига… Вся доверенная братия молилась за твоё здравие и благополучное возвращение все твои шестнадцать лет – и вот, дождались, дал Вседержитель дожить до такого счастья…

Настоятель слушал и кивал. Кирилл чувствовал спиной тихое неодобрение Сэдрика, но никак не мог сам себе объяснить, в чём же тут подвох. Хуг казался по-настоящему добрым человеком, а мрачный настоятель был явно рад видеть Кирилла – что же не так?

– Ласково тебя встречает Святая Земля, – негромко сказал настоятель. – Зима-то как нынче тепла – Новогодье было словно Предвесенье… рад твой дом.

– Зима тёплая, – сказал Кирилл. – Но не так уж дома и ласково. У того места на дороге, где дерево свалено, в лесу – убитые люди. Их разбойники убили. Вы ведь можете забрать их тела оттуда, божий человек?

Простые эти слова произвели на обоих монахов сильнейшее впечатление.

– Да! Да! – воскликнул Хуг со слезами. – Не успел ступить на родную землю, как печёшься о бедных душах, благое дитя – всё, как рёк Господь! Брат Олеф, – обратился он к настоятелю, – распорядись. Завтра же помолимся вместе с белым государем за невинно убиенных – и их души прямиком к святому престолу и отправятся. Теперь-то всё, есть кому замолвить слово небесам за нашу землю, грешную и несчастную, слава Тебе, Вседержитель, слава Тебе…

– Вы ведь объясните мне, что делать? – спросил Кирилл, растерявшийся от этих бурных эмоций. Излияния монахов начинали что-то ему напоминать.

– Конечно! Конечно! – закивал Хуг. – Ты быстро всему научишься, благое дитя. Ты – среди братьев, мы тебя защитим от любого зла, от всей скверны мира убережём, стены крепки – а тебе надлежит лишь обратиться душой к Творцу Сущего, что спас тебя и привёл сюда. И всем будет великая радость, а в Святой Земле воцарится свет и добродетельность…

– Мы уже приготовили жильё для тебя, – задушевно сообщил настоятель Олеф. – Братия крепка в вере: все уверовали, что ты явишься в эти святые стены не сегодня, так завтра. Ждали тебя. И я даже распорядился не запирать пока трапезную, чтобы ты смог поесть с дороги…

– И Господь тебя привёл, – подытожил Хуг.

Они оба словно не видели Сэдрика. И Кирилла вдруг осенило.

– Я очень рад вас видеть в добром здравии, наставник Хуг, – сказал он. – Гектор вам верил, это ведь он хотел добраться до вашей обители… И рад с вами познакомиться, настоятель Олеф. Но ведь вы же понимаете, что я не могу остаться в монастыре навсегда, правда? Вы – божье братство, а я человек мирской. Не гожусь, вообще-то… и мне надо что-то делать с адом.

Оба монаха улыбнулись, как малышу, который не понимает простых вещей и капризничает.

– Конечно, благое дитя, – закивал Хуг, – конечно, надо что-то делать с адом. Вот за этим-то тебе и надо тут остаться, воин Божий. Чем же победить ад, как не молитвою? А уж твоей-то…

– Да, – подтвердил Олеф, и его лицо стало серьёзным. – Тебе опасно жить в миру, ты ведь и сам, верно, понимаешь. Те, Другие, шляются по нашей несчастной земле, как по преисподней – тебе надо избежать их грязных лап.

– Я же король, – напомнил Кирилл, ещё на что-то надеясь. – Вы ведь знаете, что я – король.

Хуг снова погладил его по щеке, глядя полными слёз умиления глазами.

– Конечно, благое дитя, конечно, Эральд. Но ты же знаешь, что на троне Святой Земли… исчадье… – прошептал он почти беззвучно. – Тебя мученический венец ждёт, если явишься в мир, предстанешь в столице, на люди…

– Продаст любая грешная душа, – кивнул Олеф. – Люди-то стали – волки ближнему своему…

Кирилл глубоко вдохнул.

– Послушайте, божьи люди, – сказал он. – Я очень вам благодарен за гостеприимство. Мы с вами поужинаем, если угостите, потом я поучусь у вас молитвам – а завтра уйду. В столицу. Потому что я – король, мне надо как-то изменить жизнь в миру. Ваши молитвы быстрее дойдут… ну, и я буду молиться вместе с вами – только в другом месте. Не в монастыре.

– Господь нам не простит, если с тобой случится беда, – сокрушённо сказал Хуг, и слеза всё-таки перелилась и скользнула по пергаментной щеке. – А я, старый грешник, не переживу, умру с горя…

– Нас Господь призвал тебя защищать, – в тоне Олефа вдруг появились твёрдые, чтоб не сказать – металлические нотки. – И мы защитим. Будет ли на то твоя воля – это уж иное дело. Порой людей и против их воли спасают – а спасённые лишь потом понимают, в чём их благо…

– То есть, вы решили меня запереть? – поразился Кирилл.

– Только ради твоего блага, – твёрдо сказал Олеф. Взгляд его сделалось непреклонным, как у полководца. – Ради победы над злом ты должен остаться в живых, благое дитя.

– В вашей обители что, есть нечего? – вдруг подал голос Сэдрик.

Хуг взглянул на него и опечалился ещё больше, а Олеф неприязненно сказал:

– Тебя тут терпят – и молчи, отродье.

– Звучит не слишком благостно, – сказал Кирилл. – А, между тем, Сэдрик – мой друг.

– Ради тебя и твоих слов, благое дитя, его и впустили в обитель, – сказал Олеф. – Но – ты знаешь, с кем связался? Проклятая тварь с адовым клеймом, осквернитель могил, богохульник и богоотступник, мужеложец, одержимый противоестественными страстями – что ему делать рядом с тобой, белый государь?

– Могил Сэдрик при мне не осквернял, Бога не хулил, в противоестественных страстях не замечен, – улыбнулся Кирилл примирительно. – И разве не ваше дело исправлять и прощать грешников?

– Грешников надо отличать от прирождённой нечисти, – печально сказал Хуг. – Тут ничего исправить нельзя, погибшая душа. И тебя погубит, Эральд. Оставь его и всё мирское, Господь с ними – подумай о твоей цели, о…

– О благодати в вашей обители, – сказал Сэдрик. – Что, думаете, он не понимает? Он – находка для вас, да, божьи люди? Вы его постричься заставьте – и порядочек: вся ваша шайка будет на золоте жрать, на золоте спать и гадить тоже на золото…

Хуг отшатнулся, а Олеф потемнел лицом и сделал к Сэдрику угрожающий шаг.

– Неужели драться собрался, монах? – насмешливо спросил Сэдрик.

– Язык тебе на том свете вырвут, отродье, – прошипел Олеф в ярости, которую не мог скрыть. – А лучше бы – на этом!

– Но это правда, – констатировал Кирилл. – То, что говорит Сэдрик – правда. Вы печётесь о благе обители, а что будет со страной – вам, в общем, всё равно. Так?

– Мы печёмся о тебе! – скорбно возразил Хуг, а Олеф уже вовсе не елейным тоном сообщил:

– Ты ведь понимаешь, благое дитя, что мы спасём твою душу и твоё тело, даже если ты по юношеской наивности вздумаешь возражать. А грязную тварь, которой никак не место рядом с тобой, ждёт костёр – и это совершенно справедливо.

– Вот интересно, – вдруг осенило Кирилла, – а кому, в действительности, вы молитесь, божьи люди? И кто это организовал видение отцу Хугу? Точно Господь?

Хуг взглянул на него страдающими глазами, глубоко оскорблённый в лучших чувствах. Олеф хлопнул в ладоши. За дверью, ведущей куда-то вглубь верхнего этажа, послышался шорох, шорохи раздались и из-за двери, ведущей на лестницу. И тут Сэдрик шагнул вперёд, протягивая к Олефу здоровую руку.

Он сжимал в кулаке рукоять обсидианового ножа. Полупрозрачное лезвие помутнело от крови.

Монахи шарахнулись назад.

– Понимаете, да, святые братцы? – спросил Сэдрик громко, весело и зло. – Я ведь не только поднять, я и уложить могу. Всю вашу поганую обитель.

Наступила гробовая тишина; стало слышно, как монахи тяжело дышат – и как кто-то испуганно пыхтит из темноты.

– Не сможешь, – пробормотал Хуг. – Сии святые стены…

– Смерть, сестрёнка, – хихикнул Сэдрик – и вдруг выдал изменившимся голосом, нараспев. – Открой! Открой путь!

Его кровь высветила лезвие ножа тёмным багровым светом. Ледяной ветер, ударивший ниоткуда, взметнул огоньки свечей, но не погасил – они вспыхнули высоким зеленовато-синим пламенем.

Монахи в ужасе уставились на канделябр, цепляясь за амулеты.

– Гнилая обитель, – бросил Сэдрик. – И молитесь не тем, король прав, а я ещё там, у входа сказал. Пошли, государь, тебе тут делать нечего.

– Спасибо, Сэдрик, – сказал Кирилл. – Прости, что не стал тебя слушать там, в часовне.

Сэдрик ногой распахнул дверь – и монах, стоявший на лестничной площадке, с грохотом, опрометью, кинулся вниз.

– Благое дитя! – слабо воскликнул Хуг. – Ну как же так… ведь видение… Господь…

– Простите, наставник Хуг, – сказал Кирилл. – Ад всем лжёт, ад всё время лжёт. Солгал и вам. А мы уходим. Если в вас – и в вас, настоятель Олеф – есть хоть какие-то капли, остатки света – не говорите, пожалуйста, никому о нас. Хорошо?

Олеф не ответил. Он закрыл лицо руками и что-то бормотал – Кирилл не понял, молился настоятель или тихо бранился. Хуг проводил уходящих страдающим взглядом.

Кирилл и Сэдрик спустились по лестнице и тем же путём вышли сперва в монастырский двор, а потом и за пределы обители. Никто не рискнул их останавливать, хотя Кирилл чувствовал спиной настороженные, недобрые и испуганные взгляды: Сэдрик держал перед собой окровавленный нож, как держат гранату. Кровь на ноже мерцала, будто внутри лезвия горела крохотная красная электрическая лампочка.

Привратник отпер и выскочил из коридора в крепостной стене, как ошпаренный – словно боялся оказаться там один на один с Сэдриком.

За стенами монастыря оказалось ужасно холодно; ветер завывал и скулил, неся по дороге сухую снежную пыль. Луна ныряла в рваные клочья несомых ветром облаков.

Ворота захлопнули с лязгом – и заперли изнутри. Кирилл взглянул на их тяжёлые створы, как на обманувшую надежду.

* * *

Вечерние сумерки сгустились до ночного мрака, когда Кирилл и Сэдрик шли по той же самой дороге, но прочь от монастыря. Кирилл щёлкал рычажком зарядки фонарика и пытался бороться с досадой.

– Из-за меня придётся ночевать в лесу, – сказал он мрачно, когда монастырские стены окончательно растворились во тьме. – Понесли же меня черти в монастырь… Прости ещё раз. Мне надо было прислушаться к тому, что ты говоришь.

Однако, Сэдрик казался спокойным и даже весёлым.

– Зря огорчаешься, – сказал он. – Хотел убедиться – ну и убедился. Теперь будешь умнее.

– Но про Хуга говорили, что он святой жизни… как же так?

– Вечная беда монахов, – Сэдрик, щурясь, рассматривал погасшее лезвие своего ножа. – Посвети мне фонариком, а? Так вот, монахи думают, что любое видение – от Творца, если они Творцу молились, это раз. И два – что святость, если уж есть, никуда деться не может.

– Когда ты успел себя порезать? Я не заметил, – Кирилл осветил фонарём тёмное вулканическое стекло, на котором уже запеклись полоски крови. Сэдрик облизнул лезвие и принялся оттирать его рукавом.

– Твой нож, оказывается, не так удобно доставать, если влип, – сказал он. – А может, я не привык пока. Со своего старого – в кармане ножны стянул и проколол палец. Царапина крохотная, а крови хватило. Уже давно наловчился. Здорово, да? Проклятая кровь – как улика; в святом месте так не вышло бы.

– Здорово ты их перепугал… А ты был предубеждён или догадался?

– Догадался, – Сэдрик, помогая себе увечной рукой, убрал идеально отчищенное лезвие в ножны и сунул в карман. – По тому, как они на меня рычали. Настоящий благой сперва думает и разговаривает, а уж потом начинает рычать… если начинает.

– Обвинили тебя сходу во всех смертных грехах, до мужеложства вплоть… что за дикость?

Сэдрик хмыкнул.

– Древнее поверье. Говорят, если есть смертный Дар, то обязательно есть и вывих на этой почве. Враньё, как почти все поверья.

– Тебе нравятся девушки? – улыбнулся Кирилл.

– Нет, я сплю и вижу, как тебя в постель затащить! Зачем бы иначе мне с тобой возиться? А ещё я питаюсь грудными детьми, такое поверье тоже есть.

Кирилл рассмеялся. Сэдрик ещё мгновение пытался сохранять мрачный вид – но тоже усмехнулся, не слишком весело.

– Меня всё это сильно беспокоит, благой государь. Как бы божьи люди не настучали на нас городской страже…

– Напрасно беспокоишься. Надо решать задачи по мере их поступления: нам сперва нужно добраться до столицы.

Пятно бледно-лилового света фонарика ползло по дороге чуть впереди, с ним, вроде бы, было немного уютнее, но становилось всё холоднее. Дул ветер порывами, швырял снежную пыль в лицо, очень хотелось куда-нибудь под крышу. К тому же Кириллу мерещилось неживое движение в придорожных зарослях – может, ветер ветви качал, а может, твари, кто знает.

Луна выскользнула из бурых облачных клочьев, сразу посветлело. Кирилл выключил фонарик, огляделся – и увидел на фоне прояснившегося неба крылатый силуэт, скользящий стремительно и бесшумно. Ночная птица летела.

– Смотри, – толкнул он задумавшегося Сэдрика, – кажется, это сова!

Сэдрик поднял глаза – и просиял.

– Точно! Сова! – сказал с неожиданной радостью. – Ну, не всё погано этой ночью.

– Ты любишь сов?

Сэдрик не ответил. Он остановился посреди дороги, глядя вверх – и Кирилл с удивлением увидел, что сова, распластав широкие крылья, планирует вниз, прямо к ним. Её серебристое оперение прямо-таки сияло в скудном лунном свете.

Сэдрик протянул руки – и сова уселась на увечную, цепляясь за рукав мощными когтями, похожими на крючки из чёрной глянцевитой пластмассы.

Сэдрик погладил её здоровой ладонью.

– Ничего себе, – Кирилл тоже протянул руку, и сова, склонив набок умную глазастую голову, дала почесать себе шею в пышном воротнике пуха. – Я-то думал, что твари лесные и полевые именно ко мне сами идут, а, оказывается, к тебе тоже!

– Это не лесная или полевая тварь, – сказал Сэдрик с непривычной нежностью в голосе. – Это кладбищенская тварь, неумершая. Потому ей и нравятся мои руки. Да, малявка?

– Как – неумершая? – только успел спросить Кирилл.

Сова вдруг потекла из рук Сэдрика струёй мерцающего тумана. Это мерцающее марево, напомнившее Кириллу о призраках в лесу, колеблясь и переливаясь, постепенно облеклось в невесомую плоть, в грёзовую девичью фигурку.

Она стояла посреди лесной дороги, ночью, зимой, в белом чепчике и светленьком платьице с высокой талией, кутаясь в шаль, плетённую из лунных лучей и прядей тумана. Личико девушки или девочки, лет четырнадцати по виду, алебастрово-белое, с громадными, тёмными, вишнёвыми глазами и ярким ртом, в окружении серебристо-белых кружев и тёмно-серебряных тяжёлых кудрей, выражало и радость, и тревогу, и ещё немало сложных и сильных чувств.

Хорош этот туманный ангел был невероятно.

– Что, нетопырям сейчас холодно? – спросил Сэдрик со снисходительной ухмылкой.

– Да, совам теплее, и Вечные одеваются в перья, – кивнула девушка и низко присела в церемониальном поклоне. – Как хорошо, что я вас нашла, тёмный мэтр. Вас не было так долго, словно вы навсегда исчезли из мира… это больно. Мы чувствовали себя покинутыми.

– Искал короля, – хмуро сообщил Сэдрик. – Потом был в монастыре. А у них там охранные знаки от Приходящих в Ночи. Ты зря переполошилась, что мне сделается…

Кирилл уже решил, что лунная дева не обратит на него внимания, как монахи – на Сэдрика, но тут она повернулась к нему и чинила политес, как и перед некромантом:

– С возвращением вас, благой государь, счастлива вас видеть. Это вы посещали монастырь, не так ли?

– Да, – смутившись, ответил Кирилл. – Здравствуйте. Я тоже рад.

– Это Нельга, – сообщил ему Сэдрик. – Малявка Нельга, фрейлина Князя, ходит у нас с ним в любимицах.

– Нельга… Нельга, простите, пожалуйста, вы – вампир? – спросил Кирилл, смущаясь ещё больше.

Пожалуй, это можно было уложить в голове: её лунность, туманность, алебастровую белизну и кровавый отсвет в вишнёвых очах. Но Нельга, тихая, грустная, вежливая, не напоминала даже то, что на Земле называли «женщиной-вамп», не говоря уже о вампирах из книг и комиксов. В ней не было ничего хищного.

Однако Нельга кивнула прелестной головкой.

– Да, благой государь. Я вампир, молодой, поэтому тёмный мэтр и называет меня малявкой.

Зубки её блестели в неверном свете, и Кирилл видел клычки, крохотные, как у котёнка, но, очевидно, очень острые.

– Хорошо, что прилетела, – сказал Сэдрик. – Будешь сопровождать государя вместе со мной. Мало ли что – лишний боец не помешает.

С точки зрения Кирилла, слово «боец» никак не подходило к девочке, хрупкой, как стеклянная фигурка, но Нельга была вампиром и превращалась в сову; кто знает, что ещё она умела.

– Я провожу вас, мэтр Сэдрик, – сказала Нельга. – Но, простите мою пошлую меркантильность, тёмный мэтр, я ведь пришла просить помощи…

– Начинается, – протянул Сэдрик, сразу мрачнея. – Ты не понимаешь, что я занят и буду занят долго, мёртвая? Сейчас вот всё брошу, побегу разбираться с вашими глупостями в ваших Сумерках, а живой король подождёт, так?

– Я подожду, – вставил Кирилл.

– Тебя не спрашивают, – отрезал Сэдрик.

Кирилл попытался сдержать смех, но не сумел – и прыснул, как первоклассник. Нельга хихикнула и опустила глаза. Сэдрик переждал приступ их веселья с саркастической гримасой.

– Успокоились? Ладно, что случилось, малявка? Кто впутался в неприятности?

Нельга сразу посерьёзнела и словно погасла изнутри.

– Его высочество.

Сэдрик вздохнул.

– Не говорил ли я его высочеству, что он – балбес?

– Говорили, – признала Нельга. – Но Князь не виноват. Это Марбелл приказал ему прийти.

Сэдрик замер.

– Марбелл приказал?!

– Приказал и оставил в своих апартаментах. Я не слышу его высочество – но чувствую, как ему плохо. Как тяжело.

– Решил всё узнать у мёртвых, – пробормотал Сэдрик. – Мёртвые не лгут, особенно если их допросить с пристрастием. Но с чего Марбелл решил, что вы осведомлены?

– Я не знаю, – сказала Нельга виновато. – Я думаю… если вопрошаешь мёртвых, то кого, как не Князя Сумерек? И в столице неспокойно уже который день.

– Что ещё случилось?

– В небе видели драконов, – Нельга поёжилась. – Третьего дня пролетал один, высоко. А вчера – три. Они что-то высматривают с небес. Быть беде.

– Здорово, – в тоне Сэдрика не было и тени «здорово». – Только драконов ещё не хватало…

– Об этой нечисти так много лет было ничего не слышно, – кивнула Нельга. – Даже Лео не рассказывал…

– Зато Зельда рассказывала, – перебил Сэдрик. – Мне. Драконам до людей дела нет, просто так они в человеческие дела не лезут. Их либо ад согнал с гор, где они живут, либо Алвин, гад паршивый, что-то такое учудил. В любом случае – скверно.

– Сожгут столицу – сгорит и кладбище, – сказала Нельга. – И мы сгорим. И ничего нельзя поделать. Младшие боятся – но нам некуда деваться от своих могил.

Сэдрик одарил её таким взглядом, что Нельга поёжилась, совсем как живая девушка, и отступила за спину Кирилла.

– Поражают меня полутрупы, – щурясь, выдал Сэдрик. – Кладбище у них сгорит, с их погаными гробами – аж… сколько у Лео младшеньких в столице? Десять? Двадцать? Да, беда. Плевать на живых в городе, плевать на дворец, на храм Святой Розы, на Белую Башню, на Дом с Изваяниями, плевать на сам город – на мой город, провались вы все в пекло! Хорошо, хоть заткнулась вовремя…

– Сэдрик, – сказал Кирилл примирительно, – ты несправедлив. Нельга просто немного неуклюже попыталась дать тебе понять, что для вампиров это тоже личное дело. Что у неумерших и людей драконы – общая беда. Не надо злиться. Вы бы лучше рассказали мне о драконах, ребята. С детства мечтал увидать дракона… но в том мире, где меня воспитывали, они не водятся.

– Нам надо искать место, где тебе можно будет переночевать безопасно, а не байки про драконов рассказывать, – сказал Сэдрик с досадой. – Надо было остаться в монастырской деревне, побоялся я… доносчиков там многовато… теперь вот до полуночи, пока часы на ратуше не пробили, придётся добираться до Тихой Горки, а это неблизко… чуть не бегом придётся…

– А Лео? – заикнулась Нельга.

– А что я сейчас сделаю? Как ты это себе представляешь? Я должен заставить ад разверзнуться, что ли, чтобы он дворец поглотил? – ответил Сэдрик раздражённо. – Или что? В нетопыря я превращаться не умею, через зеркало не прохожу – да и зеркала тут не вижу. Или, по-твоему, Лео будет легче, если мы сейчас тут сядем и зарыдаем?

Кирилл слушал, как Сэдрик отчитывает вампира, жикал кнопкой фонарика, наблюдая за скачущим лиловым зайчиком света, думал о незнакомом ему Лео, попавшем в плен, о драконах, которых увидать бы хоть одним глазком – и вдруг чудовищное ощущение заставило его передёрнуться с головы до пят.

Будто бы кто-то огромный и незрячий протянул бесплотные, невидимые, но каким-то чудом ощутимые, невероятно длинные растопыренные пальцы – и пытался нащупать ими его, Кирилла сквозь многие километры темноты. Кирилл даже отшатнулся инстинктивно: он ещё никогда не чувствовал такой гадливости. Съесть живого таракана было бы не так омерзительно.

Кирилл зажмурился, мотнул головой, открыл глаза – и тут же встретил тревожный взгляд Сэдрика.

– И ты чувствуешь? – спросил Сэдрик, моментально сменив тон с раздражённого на обеспокоенный. – Смотрит?

– Нет, – медленно, пытаясь осмыслить собственные ощущения, проговорил Кирилл. – Не смотрит. Не видит. Мне кажется, не видит. Ищет ощупью. А кто это?

Сэдрик взглянул на Нельгу, комкавшую концы шали.

– Я буду, – сказал он. – Буду думать, как вытащить Лео. Считай, что у меня о нём мнение изменилось в лучшую сторону. Потому что мне тоже кажется, что ощупью, а, значит, Лео промолчал. Это дорогого стоит для неумершего – держать за зубами язык, когда некромант допрашивает… Он ведь не развоплощён ещё? Как?

– Нет-нет! – Нельга помотала головой, на её личике отразился ужас. – Нет, тёмный мэтр, мой Старший ещё в нашем мире… пожалуйста…

– Я постараюсь, – сказал Сэдрик с некоторой даже теплотой в тоне. – Он молодой, не очень умный, но не подонок, – и добавил, повернувшись к Кириллу. – Это Марбелл в потёмках шарит. Меня-то он уже довольно давно пытается вычислить, а вот тебя… не говорил ли я, что он сильный гад? Уже догадался о чём-то…

– Отвратительно, – Кирилл попытался улыбнуться. – От твоего дара мне так худо никогда не было.

– Государь, государь, – вздохнул Сэдрик. – Да не нюхал ты толком моего Дара-то! Когда проклятые цапаются – никому мало не кажется. Но… я всё сделаю, чтоб ты и не узнал – не надо тебе это знать. Не твоя это печаль… Ну, так вот, – сказал он тоном полководца. – Нельга, я хочу, чтобы ты позвала всех неумерших, кого сможешь найти. Я сам им приказывать не хочу. Скажешь: Сэдрику нужна Сила, чтобы вытащить его высочество. Пусть достанут зеркало. А мы с королём пойдём в Тихую Горку, там на ночлег остановимся. Придёшь так, чтобы простецы не проснулись.

– Я поняла! – воскликнула Нельга, просияв, и сделала реверанс, более сложный, чем Кирилл видал в исторических фильмах. – Благодарю вас, тёмный мэтр!

Сэдрик небрежно кивнул, Нельга взмахнула руками – и сжалась в крылатый комок серебряного света. Через миг она уже летела совой над чёрными деревьями затаившегося леса.

Сэдрик проводил её взглядом.

– Пойдём и мы, – сказал он Кириллу. – Найдём ночлег, а то и впрямь придётся ночевать в лесу. А нам стены нужны.

– А вампиры знают, где ты находишься? – спросил Кирилл. – Все, не только Лео?

– Ничего они не знают, пока не позову, – отмахнулся Сэдрик. – И Лео не знает, пока не позову. Не во мне дело – в тебе. Тебя тяжело не заметить, ты же у нас, благой государь, как костёр в ночи… Устал и голодный, да?

Кирилл смутился. Контраст между прежним и нынешним образом жизни давал о себе знать: несколько часов тревожного сна в промёрзшей часовне, целый день сплошных дорог, пара шоколадок вместо обеда, придорожные трупы, адские гончие, монахи-отступники, вампиры, драконы и невидимые руки, шарящие в потёмках… Всего этого было слишком много.

– Устал и голодный, – признался Кирилл виновато. – И холодно…

– Монахи могли бы и дать пожрать, сволочи, – неожиданно сочувственно отозвался Сэдрик. – Ничего, отдохнёшь в деревне.

Если нас пустят на ночлег, подумал Кирилл, но не рискнул произнести это вслух. Надо было идти дальше, идти было теплее, чем стоять – и он шёл, пока тусклые огоньки не замелькали между чёрных стволов.

* * *

Марбелл не осмелился бы призвать старую стерву, как призывают низшую нежить – прямым приказом. Старая стерва была хитра, умна, и её трёхсотлетний опыт общения с людьми вообще и с магами в частности представлял нешуточную опасность для любого, кто рискнул бы обратиться к ней непочтительно, а, тем более, встать у неё на дороге. Поэтому Марбелл долго, кропотливо вычислял, где именно старуха проводит дни – а упокоить её отправил людей, которыми не жаль было рискнуть. В демоне на троне и в Иерархе, одержимом демоном, несмотря на всю мерзость такого положения, есть своя прелесть – им порой можно рассказать такие вещи, которые не рассказывают простецам у власти, они помогут, как свои.

А вот неумершие могут помешать.

Игра стоила свеч: в Сумерках Святой Земли старухе не было равных, а её любимые пажи и советники отправились в преисподнюю вместе с ней. Молодёжь и мелюзга не вызывала у Марбелла ни страха, ни почтения; они были расходным материалом, не более того. Древние трактаты остерегают от использования Сумеречных Князей в качестве собственной прислуги: вампиры обладают душами и волей, вдобавок мстительны – но Марбелл был уверен, что мстить ему никто из уцелевших не посмеет.

Силёнок не хватит. Погостная пыль, лунные блики… Сила вампира – его возраст, а древних неумерших не осталось на Святой Земле. Вроде как не место им тут.

Может, с точки зрения равновесия Случая и Предопределённости, это и кажется не очень хорошим, зато удобно для работы некроманта. Марбелл не собирался делить власть над здешней смертью с Князем или Княгиней Сумерек – ему было достаточно унижений в мире людей. С демоном на троне приходилось считаться, но уж нового Князя Святой Земли Марбелл в принципе не принимал всерьёз.

Дохлый щенок. Умер слишком рано, а семьдесят лет посмертного безвременья не успели сделать его из мальчишки мужчиной. Лео был последним обращённым старухи, уцелел случайно, Марбелл однажды уже бросил ему в лицо, что его посмертие – нелепый недосмотр Святого Ордена. Не без удовольствия.

После Князя Междугорья, тёмного ужаса, глыбы льда и мрака, твари чудовищно сильной и чудовищно же независимой, катастрофической профессиональной неудачи, здешний мальчик был смешон, чтобы не сказать жалок. Марбелл не признался бы в этом даже себе, но его грела эта пошлая интрига – отыгрываться на Князе Лео за Князя Оскара, было, быть может, и подло, но приятно.

И Марбелл приказал жёстко, чувствуя в животе холодок – почти страха, почти возбуждения, почти предвкушения. Спит Святая Земля, но некромант бодрствует в ночи и всё узнаёт первым.

К примеру, то, чего не знает демон.

Лео вышел из громадного зеркала в подземной лаборатории Марбелла – и Марбелл тут же плеснул в зеркало чернилами со святой водой. Лео рывком обернулся и взглянул на чёрные подтёки, замутившие серебряную очарованную глубину, с тем отчаянным выражением, с каким воришка смотрит на захлопнувшуюся дверь каземата – Марбелл невольно рассмеялся.