Текст книги "Костер и Саламандра. Книга 1"

Макс Далин
Костер и Саламандра. Книга 1

…Но раз уж объявился в аду – так ты пляши в огне!

А. Башлачёв

Иллюстрация на переплете Selann

© М. Далин, текст, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

***

Я вошла в историю накануне своего семнадцатилетия. Поздно вечером, уже ночью практически.

Заканчивался день Семи Благих Мучеников, так что погодка стояла соответствующая. Осенняя ночь темней тюрьмы, штормовой ветер и дождь. Будь у меня в тот момент дом, не было бы в мире сил, способных выгнать меня из тёплой гостиной в такую паршивую погоду. Но эти припёрлись. Охота пуще неволи.

Я до сих пор не понимаю, что их так тянуло в балаган на ночные представления. Что-то мне подсказывает, что не из-за Блондинки они туда шлялись: таких, как она, можно купить в порту или в любой улочке, которая примыкает к порту, по дешёвке, в любое время суток, с гораздо большим комфортом. Вряд ли из-за Жирдяйки, хотя они ржали, когда она выползала на арену. Совсем сомнительно, что из-за Бороды: Бороду для того и держали, чтобы она бесила лохов.

Скорее всего, они хотели Кликушу и меня. И Горлодёр об этом знал. Именно поэтому и выгонял на манеж либо её, либо меня, по одной на вечер – хорошенького понемножку. Поэтому и платил нам на десятку больше, чем другим уродкам.

Но и работали мы тяжелее, чем все остальные. Остальным достаточно было просто кривляться. Мы с Кликушей продавали побольше, чем возможность на нас поглазеть. По моему ощущению – даже больше, чем Блондинка продавала какому-нибудь везучему лоху после представления. По моему ощущению, такие вещи вообще нельзя продавать. Но у нас выхода не было.

Кликуша, несчастная старуха, оказалась в тягость собственным детишкам – и они постепенно выжили её из дому. У меня дома просто не было. Дома не было, семьи не было и ничего не было. Жизни я тоже запросто могла лишиться в любой момент.

Осталась у меня тогда только Тяпка. Последнее сокровище, друг и дорогая память. Помогала мне выжить.

В тот вечер я очень хотела отмазаться. Вообще-то имела право: не моя очередь. Но Кликуша приволоклась в фургон, который я делила с Бородой, поскреблась в дверь, как промокшая собака, – и, как только я открыла, шустро просочилась к жаровне. Развесила на спинке стула свою мокрую шаль и начала сипло хныкать:

– Клешня, доченька, ты видишь, какое дело: простыла я, совсем без голоса. Ты бы меня заменила сегодня, а?

Тяпочка, которая всегда чувствовала то же, что и я, высунулась из-под койки и сделала ей «кусь»: щёлкнула клыками у самых её пальцев. И Кликуша тут же взвизгнула:

– Детонька, ну я ж просила! Ну убери тварь, не могу!

Взбесила меня.

– Ты не можешь, – говорю, – значит, и я не могу.

Она заюлила, начала ныть, клянчить, умолять, бедная, несчастная, больная бабушка – и в конце концов я рявкнула:

– В последний раз! Запомнила? Теперь отвали, дай мне одеться.

Есть люди, которым легче дать, чем отвязаться.

Борода всё это слышала и хихикала. Её искренне радовал любой скандал вообще, хоть самый мелкий, но в данном случае – особенно. Злорадствовала. Ей приходилось выступать каждый день, и она считала, что у меня незаслуженно привилегированное положение.

– Зря отказываешься, – сказала она, когда Кликуша ушла. – Ты бы могла та-ак прогреметь! Знаешь, какое сделать представление?! Уж-жасное…

А я напяливала на кринолин чёрную юбку с якобы обтрёпанным подолом и думала: ещё не хватало мне стать звездой балагана уродов. То есть – ладно, я, конечно, урод, но не до такой степени, чтобы зарабатывать этим на жизнь. Всю жизнь.

Я смотрела, как Борода причёсывает свою знаменитую бороду, чёрную и кудрявую бороду, которая смотрится с глубоким декольте особенно гадко, и убеждала себя, что здесь, по крайней мере, тепло и безопасно.

Мне здесь даже на манеже было безопасно.

Любой меченный проклятием чувствует такие вещи. Дар – как барометр; за всё время, которое я вкалывала на Горлодёра, он ни разу не упал. Только великая сушь.

Лохи, конечно, приходили на меня поглазеть, потому что им хотелось побояться. Но боялись они не всерьёз, так, щекотали себе нервы… Думаю, они меня тоже не воспринимали как угрозу.

Для тех, кого ты развлекаешь, ты – ручной.

Как забитый и беззубый цирковой лев: бежать некуда, Чёрный Юг далеко.

А Борода задумчиво сказала:

– Ну и страшна же ты!

И я машинально огрызнулась:

– На себя посмотри.

– Если я бреюсь, – сказала Борода самодовольно, – я похожа на женщину.

Я даже спорить не стала. И не взяла муфту.

Отец мне говорил: «Цветик, всегда носи муфту, не забывай. Клеймо провоцирует людей», но я и без него знала. Клешня. Сколько себя помню – столько помню это словцо. Отец проговорился, что мать упала в обморок, когда рассмотрела меня сразу после родов. А придя в себя, прошептала: «Боже мой, клешня…»

Что уж о чужих говорить…

У меня на левой руке восемь пальцев: четыре с одной стороны ладони, четыре с другой. Рука похожа даже не на крабью клешню, а на самого краба или паука – люди шарахаются с визгом. Поэтому цветик носит муфту… когда не выходит на манеж. На представлении я показывала, чем я урод: вот, клеймо Тех Сил у меня. Вот. Настоящее.

Не то что у остальных в балагане. У них – так, игра природы, полные пустяки. Занятно и удивительно, но не ужасно. Даже у Кликуши не так ужасно, хотя искра Дара есть и у неё. Позволяет ей видеть тень близкой смерти: хоп – и припадок. Бьётся в корчах: «Рядом с тобой смерть! Смерть! Вижу смерть!» – омерзительное зрелище. И клейма у неё нет, только исключительно мерзкая рожа.

У меня совсем другое дело.

Некромантия, тёмный Дар, обычно передаётся по мужской линии. Не в моём случае.

Мои родственники, которых я помню, до моего рождения считали, что Дар в нашем роду угас. Стёрся о время. У прадеда не было вообще. У деда не было вообще. У отца – еле-еле теплился. И никакого уродства, никаких знаков Тех… и вдруг рождаюсь я.

Тварь тьмы.

С такой красотой.

Жалкая девчонка. С сильным Даром, с ярким, с настоящим, про который говорят, что у женщин такого не бывает.

Всё бывает в нашем лучшем из миров.

Я накинула плащ с капюшоном, свистнула Тяпку, вышла в сумерки, под дождь. Мелкий Флик крутил механический орган, и дождь смешивался с мрачным и тревожным маршем, который должен был создавать у лохов правильное настроение.

У балагана лохи толпились под газовым фонарём, мокрые, тёмные. Горлодёр орал, что удивительное, вот прям удивительное, кошмарное, вот прям кошмарное – незабываемые впечатления, испытайте ваши нервы, мессиры! Ни одной тётки среди лохов не виднелось: порядочные, так сказать, женщины в балаган уродов не ходят, это фи.

Репутацию пятнает.

Я прошла мимо лохов – никто не дёрнулся. Так, проводили взглядами: необычно же, девка около балагана. Кроме самых дешёвых девок, никто не гуляет, когда часы на ратуше вот-вот пробьют одиннадцать, а дешёвки обычно трусят ходить в такие места. Но я в темноте – как любая девка, только юбка и плащ. И Тяпу они, наверное, приняли в потёмках за обычную собаку.

Она движется как простая собака.

Чтобы понять, надо смотреть при свете. А на свете Горлодёр экономил, даже за кулисами было полутемно.

И Тяпа тыкалась мне в клешню своей милой жёсткой мордой.

Я тогда говорила отцу, что лучше бы оклеить Тяпкину морду мехом, а он только покачал головой: нет, цветик, мех – штука недолговечная, быстро истреплется, или моль съест. Может, оставить голую кость и не так красиво, зато надёжно, мыть легко и никаких мерзких насекомых. И я согласилась.

Так что у Тяпы только уши и нос из дублёной кожи. Глазки стеклянные, какие делают для чучел, остальное – дерево, металл и кости. Деревянный и бронзовый скелетик борзой.

Движется как живая собака. И в чучельных стекляшках – собачья душа. Тяпочка.

Лохи ужасаются, но всё-таки думают, что Тяпочка – автоматон. Заводная игрушка из собачьих костей.

Страшненькая игрушка для лохов.

Мой отец был механик. Делал заводные игрушки для очень богатых лохов. Роскошные автоматоны. По Тяпе это заметно.

Но отец сделал ей только новое тело. Остальное – я и Господь, вернее, сначала Господь, а потом я. Моя Тяпочка… она не может есть, не умеет лаять, но она научилась так жить, она привыкла. Мы с ней друг друга любим.

В ожидании нашего выхода мы с ней устроились за кулисами. Я сидела на сундуке с барахлом и глазела через дырку в кулисе, а Тяпа пристроилась рядом, головой у меня на коленях. Лохи повалили в зал, Мелкий Флик накручивал модный марш, Блондинка профланировала мимо меня, гордо неся свой тяжеленный бюст, за который её и взяли в балаган. Шталмейстер Клоп, гадливо ухмыляясь, притащил какую-то вонючую дохлятину в мешке.

Дар чуть дрогнул, как огонёк свечи. Дохлый кот и пара здоровенных крыс из крысоловки.

Я сморщила для него нос:

– Не мог просто курицу купить? Надо, чтобы кто-нибудь опять наблевал на барьер?

Клоп скорчил такую гримасу, что наверняка лохи дали бы что-нибудь за показ такого мордоворота:

– Да щас! Курица денег стоит! А это халява! Да и не всё ли равно лохам?

Я вытряхнула падаль из мешка – Дар вспыхнул, согревая меня изнутри:

– Бедная кисонька, бедная кисонька… давай, поцелуй его!

Клоп удивительно лихо отмахнулся от дохлого кота, сиганувшего ему на грудь:

– Ах ты, мстительная стерва!

– Кис-кис, – позвала я труп, скорчив Клопу рожу в ответ. – В следующий раз не будешь мне таскать гнилую падаль. Лохам, может, и всё равно, а мне – нет, ясно?

– Уродина, – буркнул Клоп и отвалил.

На манеже под приторный вальс выделывалась Блондинка, а Горлодёр, перекрикивая восхищённый рёв лохов, трындел о Даме с Большими Буферами. А я оглядывала реквизит. Могло быть и хуже: кота, наверное, загрызли бродячие псы, голова у него болталась, зато были целы позвоночник и лапы. Ну что ж, покажем красивое.

С крысами красивое не вышло бы: их хребты перебиты дужкой крысоловки. Они заинтересовали разве что Тяпу. Моя милая псинка тыкалась в них носом, а я который раз думала: она чует запах или это просто привычка? Интересно… Впрочем, наверное, чует. Я чую – значит, и она чует. Правда, видимо, нюх у неё не такой острый, как при настоящей жизни.

Мы с Тяпой спокойно подумали, пока Блондинка заводила лохов своими формами. Потом послушали, как они ржут над Жирдяйкой, а она отругивается. Я не сомневалась, что у Жирдяйки настоящий талант и Горлодёр держит её в основном за ругань: Жирдяйка не была самой жирной тёткой в стране, хоть об этом и врали афиши. Просто так себе толстая. Здорово толстая, только не слониха и не бегемотица, как ей Горлодёр льстил. Но отбрить она умела без бритвы и зарезать – без ножа. Приятно послушать. Я даже пыталась у неё учиться.

Номер Бороды пришлось сильно сократить: какой-то гад из лохов швырнул в неё тухлым яйцом и здорово попал. Она удрала с манежа, рыдая от злости, под улюлюканье и восхищённые вопли лохов, а я подумала, что Жирдяйка бы сперва заставила скота провалиться сквозь землю.

Занятное существо Борода. Растительность на физиономии – как у мужика, а характер – слабее, чем у нормальной бабы. Дешёвка.

Из-за неё мне пришлось идти на манеж раньше, чем я хотела.

Горлодёр заорал: «Чудо природы! Клешня, ведьма и некромантка, со своей дохлой собакой!» Сколько раз его просила: говори «с мёртвой собакой», гнида. Нет, всё равно он говорил «с дохлой», да ещё и спорил: про зверя нельзя говорить «мёртвый», только про человека.

Как будто люди так уж намного лучше.

Да демон с ним. Я свистнула Тяпу, взяла мешок с дохлым котом – и мы вышли на манеж. Освещённый аж пятью фонарями. Где воняло пивом и старыми опилками, падалью, духами, потом и пудрой, а теперь ещё и тухлыми яйцами вдобавок.

Лохов в тот вечер набралось много, морд тридцать, может, даже тридцать пять. Клоп поставил дополнительные стулья. Но в этом, в общем, ничего необычного не было, дёрнуло другое: Дар, который на представлениях всегда еле тлел, тусклым красным огоньком, как угли под пеплом, вдруг полыхнул так, что жар ударил в щёки.

Дар развернул мою голову в нужную сторону – уже не как барометр, а как компас.

В первом ряду сидел юный лох, старше меня, быть может, на пару лет, а может, и не старше. Одетый как какой-нибудь нищеброд-приказчик из перчаточной лавчонки, но с невероятно аристократическим и невероятно красивым лицом. С бледным и надменным лицом. Пожирал меня ледяными серыми глазами.

Так на меня ещё лохи не смотрели.

Он не боялся и ничего такого… и на дурное любопытство это было не похоже. И уж точно не похоже на похоть – хотя и не бывало, чтоб меня резко хотел кто-то из балаганных зевак.

Изучать меня пришёл! Исследовать! Обалдеть.

А Дар на него реагировал как на опасное… и на требующее внимания. Страшное и притягательное. Незнакомо. Знак Судьбы?

Я встала прямо напротив него и показала ладони. Видишь, почему я Клешня, деточка? Потом щёлкнула пальцами Тяпе, чтоб она села служить. И исследователь тут же перевёл взгляд на мою собаку.

А я сказала:

– Тяпочка, дай дяде «здрасьте»!

И у этого тень улыбки появилась на лице. Он привстал со стула, чтобы пожать лапу моей мёртвой собаке. Такого я не припомню.

Тяпа завиляла хвостом. Лохи загоготали, но что с них взять.

– Смелый, – сказала я. – Ещё показывать?

Он улыбнулся чуть заметнее и кивнул.

Не хочешь говорить? Ладно.

И я устроила представление с дохлым котом. Как моя Тяпа гоняет эту дохлятину, у которой голова болтается, но она улепётывает, – а под конец я поставила кота в боевую стойку. Получилось плохо, потому что кот был несвежий и весь ссохся, но лохам хватило. Я чуяла Даром их отвращение, страх и любопытство, их обычные отвращение, страх и любопытство… но этот наблюдал, просто наблюдал – и у меня горела кожа от его взгляда.

Дар так жёг меня, что я вся горела, как фитиль. И понимала: что-то случится – и бабахнет.

Случился сущий пустяк: дурной лох из заднего ряда швырнул в меня дохлой вороной. В другое время я бы увернулась, но в тот момент Дар поймал дохлятину в фокус, а я выдала самый роскошный трюк за все месяцы в этом балагане.

Я им показала, как летает мёртвая птица. Сама удивилась, как чисто вышло.

Я почувствовала всю сложную механику её мышц и костей – и мне понадобились сущие мгновения, чтобы всё это расправить, взять под контроль и развернуть ворону в воздухе.

Что меня удержало от того, чтоб направить ворону лоху в морду? Только особая Божья милость, я думаю. Мне бы этого никто не спустил. Я спохватилась и выдернула Дар из бедной птичьей тушки, так что лох получил не клювом в глаз, а дохлятину на лысину.

Пока зеваки ржали над ним, красавчик встретился со мной взглядом – и сказал почти без звука, едва шевеля губами: «Жду у афишной тумбы». Из-за хохота, свиста и гвалта я ничего не слышала, но разобрала каждое слово.

Мы с Тяпкой убежали за кулисы, и я не вышла, хоть лохи и звали. Горлодёр раскланивался с ними, не стал меня возвращать: сообразил, что заставить летать труп вороны – тяжело, мне надо отдохнуть. Но я не пошла в фургон: мне надо было непременно всё себе объяснить.

Я накинула плащ и выскочила на улицу, а Тяпа за мной. Дождь почти перестал, но было очень темно, сыро и ветрено. Окошки в окрестных домах горели еле-еле, и фонарь у афишной тумбы еле коптил, но я разглядела красавчика.

– Что надо? – спросила я.

– Мэтресса Клешня? – сказал он. Голос у него был высокий, совсем детский. – Надо поговорить.

– Не мэтресса Клешня, а леди Карла, – сказала я. – Я дворянка. Не похоже?

Я думала, он впадёт в ступор от такого заявления, но услышала, как он усмехнулся в темноте.

– Тем лучше, – сказал он. – Меньше проблем. Вы поедете со мной.

– Не понял, что ли? – фыркнула я. – Я леди.

– Так и я леди, – сказал он насмешливо и печально. – У нас будет время познакомиться поближе, Карла. Пойдёмте к моему экипажу.

Вот так вот. В ступор впала я. Я уже чувствовала затылком дыхание Судьбы, чувствовала громадные перемены… и до сих пор дивлюсь, как у меня хватило духу спросить:

– С кем имею честь беседовать?

– С Виллеминой Междугорской, – ответила эта леди, но за миг до её ответа я уже знала.

* * *

Я думала, раз имею дело с принцессой, то меня приглашают в свою карету. Ничуть не бывало. Карета была наёмная, облезлая, запряжённая парой тощих городских кляч, с каким-то пропойцей на козлах. Этот тип, извозчик, даже не удосужился оторвать от козел зад, и я сама открыла дверцу.

Чтобы принцесса вошла первой.

В тот момент у меня это тяжело укладывалось в голове. Но Дар грел меня, не жёг, и это снова чувствовалось так, будто меня ведёт Судьба. Я понимала, что сейчас буду трепыхаться, потому что в любом случае не смогу всё это с ходу принять. Но понимала и полную безнадёжность этих трепыханий. Чуяла.

Виллемина села и вздохнула.

Я без спроса плюхнулась напротив, и Тяпка положила голову мне на колено. Виллемина отодвинула шторку, но всё равно было темно, как в ящике: я видела только профиль принцессы на фоне едва-едва освещённого оконца.

– Я бы хотела вас рассмотреть, – сказала Виллемина.

– Так в балагане-то, – сорвалось у меня не особенно почтительно. – Там было светлее.

– Там вы были… в сценическом образе, – по голосу мне показалось, что принцесса улыбается. – Можно спросить, Карла?

– Конечно.

Я удивлялась тому, как буднично я звучу. Панибратски. Светское общение никогда не было моей сильной стороной. Мне хотелось быть любезной, показать, что когда-то я получила приличное воспитание, но ничего не выходило: пара последних лет стёрла всё.

Я огрубела и одичала.

– Я слышала, для обрядов некромантам нужна кровь, – сказала Виллемина. – Но вы не режете рук…

Я усмехнулась:

– Ради вороны и дохлого кота? Мой Дар даже не воспринимает это как обряд. Ваше высочество, я научилась поднимать дохлых зверьков, когда мне было лет пять. Рано расцвела. Некромантки – большая редкость, но и особая сила… Простите за вульгарность, в определённые дни мне и для более серьёзных дел не нужна жертвенная кровь: крови и боли в достатке и так. В балагане я в это время пыталась улизнуть, не выступать… боялась. Чего-нибудь этакого.

Я думала, её взбесит. Аристократки не должны даже думать о вещах настолько телесных. Но Виллемина только кивнула.

– То есть вы по-настоящему сильны… вы убивали, Карла?

Я хмыкнула. Зло.

– Если я скажу «да», вы отправите меня на костёр, ваше высочество?

С одной стороны, я понимала, что терять мне уже нечего. С другой – если я ей нужна, пусть она сразу поймёт, с кем имеет дело. Мне не хотелось прикидываться – да я бы и не смогла долго прикидываться. И я коленом чувствовала, как напряглась Тяпка.

У меня даже мелькнула мысль: «Убью и сбегу». Останавливала дикая ненормальность ситуации: осенняя ночь, площадь рядом с трущобами, наёмная карета, некромантка из балагана уродов – и принцесса в мужском костюме.

И что интересно: мне и в голову не пришло, что она может врать, выдавать себя за принцессу, будучи пёс знает кем. Нет. Она была настоящая. Почему-то я это чувствовала, Даром чувствовала.

И через миг поняла, почему.

– Мой предок был некромантом на троне, – сказала Виллемина медленно. – Я выросла, читая и перечитывая его мемуары. Сама я – абсолютнейшая бездарь. До сих пор я была уверена, что Дар передаётся лишь по мужской линии… но мне кажется, что ваш Дар я еле заметно ощущаю, Карла.

Ого, подумала я и спросила:

– Зачем вы меня позвали?

Она стащила перчатку и дотронулась до моей руки. Я почувствовала, как дрожат её пальцы, – и Дар вспыхнул от её прикосновения.

– Мне нужна помощь, Карла, – сказала она. – Я случайно узнала о вас, сбежала, обманув охрану, я в беде. Мне кажется, что вам я могу доверять.

– Чем я могу помочь? – спросила я, хотя уже начинала понимать.

– Защити меня, – сказала Виллемина еле слышно.

Мне бы себя защитить, подумала я, но сказала:

– Мне надо поехать с тобой?

Это «с тобой» было моей последней проверкой.

– Да, – сказала Виллемина. – Тебе нужно что-то забрать из балагана?

– Жди, – почти приказала я и ровно таким же тоном приказала Тяпе: – Охранять!

Принцесса даже не шевельнулась. Я оставила её в карете под охраной мёртвой собаки и убежала в свой фургон.

Там горела свеча, воняло тухлыми яйцами, а Борода пыталась подогреть на жаровне кастрюлю с водой, чтобы отмыть волосы. Рявкнула на меня:

– Неужели нашёлся какой-то извращенец, которому приспичило переспать с Клешнёй?

– Пошла ты, – буркнула я. – Я занята.

Она ещё что-то говорила о моей омерзительности, но это уже не имело значения. Я вытащила из своего сундучка, из-под вороха тряпья Трактат Межи и Узлы Душ, сунула книги под плащ.

Больше я не взяла ничего.

Площадь у балагана уже была пуста, Горлодёр и Клоп погасили фонари, лохи разбрелись, кроме одного, который тискался с Блондинкой в закутке между фургонами. Я здорово порадовалась, что не нужно никому ничего объяснять.

Извозчик дремал на козлах.

Виллемина открыла дверцу, а Тяпка высунула голову, чтобы ткнуть меня носом. У неё не было языка, чтобы лизаться, и она бодалась, толкала меня головой, как кошка. Я потрепала её по спине, по позвонкам, скреплённым сложными бронзовыми шарнирами, и она, виляя хвостом, врезала Виллемине по руке, как розгой.

Принцесса не вскрикнула, только охнула – и не убрала руки.

– Прости, – сказала я. – Она не умеет рассчитывать, – и пихнула извозчика в бок.

– О! – вздрыгнулся он. – Чего изволите?

– На площадь Дворца, – приказала Виллемина. – Быстрее. Три кораблика старыми.

– Добрая барышня, – умилился извозчик и тронул с места лошадей. В темноте голос Виллемины выдавал её с головой, не помогал мужской костюм.

Я захлопнула дверцу.

– Для иностранки ты здорово говоришь, – сказала я. – Даже знаешь, как называют старые гербовые серебряные монетки. Откуда порядочной даме разбираться в таких низменных материях? Я не слишком люблю читать газеты, но, кажется, ты живёшь в Прибережье не больше года?

– Я наблюдательна, – сказала Виллемина. – Я тебе всё расскажу. Ты должна знать как можно больше.

– Будешь откровенна со мной – буду откровенна с тобой, – сказала я.

У меня отказали все тормоза. Дар жёг меня, как адское пламя, у меня горели щёки, пальцы, я понимала, что суюсь прямо в пасть Тем Силам, что Судьба тащит меня в пекло. Только вот при этом у меня не было моральных сил бросить Виллемину.

Впервые после смерти отца я встретила человека, хоть отчасти способного меня понять.

* * *

– Что за существо твоя собака, Карла? – спросила меня Виллемина по дороге. – Ни о чём подобном я даже не слышала. Это ведь не кадавр, я понимаю. Никакой поднятый труп так не может. Они способны двигаться быстро, но неуклюже… как тот бедный кот, которого ты гоняла по манежу. А этот скелетик ведёт себя как живая борзая… это какая-то ужасная пародия на борзую, но ведь она же хвостом виляет…

Ну как я могу это объяснить в двух словах?

– Это не кадавр. В этой штуке – душа живой собаки, – сказала я. – Моей любимой собаки.

– Ты умеешь оживлять? – поразилась Виллемина, но в её голосе я услышала недоверие.

Всё хорошо с чутьём у человека.

– Конечно нет. Никто не может оживить мертвеца. Но удержать душу, которая не хочет покидать мир, и дать ей возможность двигать труп – могу. Это тяжёлая магия и это запретное знание, ваше прекрасное высочество. Чернокнижие. За него сожгли короля Церла пятьсот лет назад. И меня убьют, если поймут, но никому и в голову не приходит. Они идиоты.

– А ты сумасшедшая, – сказала принцесса грустно.

– Просто не могу расстаться со своей собакой, – буркнула я.

– Настолько, что не боишься костра?

– Меня уже жгли, – сказала я мрачно. – Говорят, король ненавидит проклятых всей душой, я по лезвию хожу, а ты тащишь меня во Дворец, чтобы я тебя защитила. Да я вообще ещё жива только потому, что забавляла лохов в притоне. В трущобах ничего опасного по определению нет. Я там мелкая, грязная и не стою внимания. А вытащишь меня на яркий свет – и конец мне.

Виллемина вздохнула, как всхлипнула.

– Карла, – сказала она с тоской, – я думала, мы сможем помочь друг другу. Государь… с ним можно разговаривать, он разумен и добр… есть другие, много хуже… ты всё увидишь сама. Я клянусь, что могу спасти тебя от костра, но за это – будь со мной. Пожалуйста.

– Послушай… у тебя гвардия, вся армия Прибережья…

– Не надо, – сказала принцесса. – Ты позже поймёшь.

Я замолчала и пыталась слушать Дар. Дар ластился к Виллемине, лизал её, как языки пламени слизывают масло. Но у меня под рёбрами горело чувство страшной опасности, я вдумывалась, вслушивалась – и понимала: это опасность, грозящая принцессе, теперь – наша общая опасность.

Мне бы бежать, но я не могу.

Так же, как не могу расстаться с Тяпой.

Общая беда некромантов: их тянет к тем, кто ходит по краю.

Мы выехали на набережную. С верфи, освещённой тусклыми огнями, тянуло дымом, и ветер доносил оттуда глухое буханье парового молота. На рейде стоял королевский броненосец «Вестник Света», и его огни слабо светились в сырой тьме над морем.

Мы проехали биржу и несколько кварталов, где заводы стояли впритык друг к другу, – Виллемина задёрнула шторку, но всё равно было тяжело дышать от дыма и гари. Потом колёса нашей кареты загрохотали по булыжнику, а в щелях замелькали фонари: мы въехали в городской центр. Ещё через несколько минут грохот прекратился, карета плавно покатилась по торцовой мостовой Белого бульвара.

От близости Дворца у меня живот схватило. Тяпа меня пожалела, сунула нос между моих колен, добрая собака.

– Виллемина, – спросила я, поглаживая Тяпку по рёбрам, отделанным бронзой, – как я должна себя вести, чтобы меня не спалили сразу?

Принцесса коротко рассмеялась:

– Карла, в Междугорье «спалили» означает «узнали то, что ты хочешь скрыть».

– Надо же, – сказала я хмуро. – Так что делать, чтобы они не узнали?

Виллемина покачала головой. В мелькающем свете её лицо, тонкое, острое и чистое, было ужасно похоже на старинную миниатюру на эмали, изображающую эльфа.

– Я сделаю тебя моей камеристкой, – сказала она. – И ты получишь полное право делать то, что сочтёшь нужным.

– Ты поверила, что я дворянка? – я даже улыбнулась. – Если что, у меня есть родословный лист с выпиской из церковной книги.

– Это неважно, – сказала Виллемина нетерпеливо. – Мне всё равно. Я сообщу двору, что ты аристократка, и пусть проверяют, как хотят. Ты отважна. Мне этого страшно не хватало – отважного союзника. Я тут одна.

– Я думала, у принцесс фрейлины… – заикнулась я.

– Шпионки, – коротко ответила Виллемина.

Карета замедлила ход.

– Площадь, дамы, – объявил кучер.

Даже открыл дверцу и откинул ступеньку. Три кораблика вызвали у него приступ галантности.

Виллемина сунула деньги мне в руку:

– Отдай ему, я устала.

Расточительно, подумала я, отдавая кучеру три монеты. Какие у нас с ходу странные отношения с моей сеньорой. Какая у меня странная сеньора.

– Виллемина, – сказала я, – я забыла муфту.

– Туда ты прячешь и руку, и собаку? – улыбнулась принцесса. – Не беспокойся. Муфта – это наша самая малая проблема.

Площадь Дворца была ярко освещена – фонари горели по кругу, горели окна Дворца, светился ряд окон в здании Большого Совета – и совершенно пуста. Только королевские гвардейцы стояли на часах около парадного входа во Дворец, как раскрашенные истуканы. Я подумала, что холодно им, должно быть: с моря дул резкий ледяной ветер, здесь он был, кажется, холоднее, чем в предместьях и трущобном квартале.

Виллемина проскользнула мимо парадного входа, держась в тени, и вошла, видимо, в двери для прислуги. Её ждали в швейцарской.

Я чуть задержалась между дверями и услышала, как немолодая тётка ворчливо сказала: «Ваше высочество припозднились и заставили меня раскаяться в том, что я отпустила ваше высочество в город без охраны…» Мне не хотелось заходить, но Виллемина окликнула:

– Карла!

Я вышла на свет. Это было мучительно. Тяпка спряталась за мои ноги, а я сама с наслаждением спряталась бы за ноги Виллемины, если бы могла.

Мне стоило большого труда стоять прямо и не прятать глаз. Чтобы успокоиться, я всех тут рассматривала. Статную тётку с седыми буклями, тремя подбородками и синим бантом фрейлинского шифра на плече роскошного тёмно-синего платья из саранджибадского шёлка. Двоих мрачных бойцов, одетых как светские франтики, – но светленькие сюртучки не скрывали ни выправки, ни мускулов. Дежурного швейцара, важного, как губернатор небольшой провинции. И они все перевели укоризненные взгляды с Виллемины на меня – и их взгляды сделались даже не осуждающими, а обалдевшими.

– Ваше прекраснейшее высочество, – сказал боец, взяв себя в руки. – Вы понимаете, что это за… особа с вами?

– Да, – сказала Виллемина таким голосом, что вокруг иней осел. – Эта леди – некромантка. С этого вечера она состоит при мне. Довольно разговоров. Переодеваться и ванну для меня и этой леди, горячее молоко для нас обеих в мой будуар.

– Ваше высочество ожидают в будуаре, – сказала фрейлина.

– Благодарю, понятно, – сказала Виллемина. – Переодеваться, ванну, горячее молоко в малую гостиную. Пойдёмте, Карла.

Я любовалась. И когда она меня позвала, я сделала Тяпке жест и пошла за Виллеминой с видом правильной аристократки. Придерживая короткий подол своей юбки. Задрав подбородок. Чувствуя Дар как волну огня.

– Скелет! – охнула фрейлина.

Виллемина обернулась.

– Оливия, – сказала она, – будьте любезны держать себя в руках.

Сзади замолчали. Дали нам подняться по лестнице, застеленной синей ковровой дорожкой, мимо мраморных статуэток морских дев. Анфилада залов уходила в подсвеченный газовыми рожками сумрак, казалась высокой, как храмовые своды, а своды отражались в зеркальном паркете.

И мы отразились в громадном зеркале. Виллемина, которая сняла шляпу, и волосы цвета солнечных лучей рассыпались по плечам, а рядом я: кожа обветренная, как у рыбачки, ничего с этим не сделать; горбатый нос – троим Творец не донёс; глаза светлые, скорее рыжие, чем карие. Без шляпы; торчащие чёрные кудряшки – воронье гнездо, мука их расчёсывать. И мы одного роста… Тяпка подошла и тоже заглянула в зеркало – и Виллемина её погладила.

Спросила меня:

– А она чувствует прикосновения?

А Тяпа завиляла хвостом и всей спиной, ткнулась носом в её руку… Виллемина, наверное, и Тяпу грела, как и меня. Капля Дара в её крови… со стороны незаметно, но проклятые её чувствуют. И мёртвые чувствуют.

– Твои – да, – сказала я. – У тебя были интересные предки.

Виллемина усмехнулась и тут же стала серьёзной.

– Карла, – сказала она, – скорее всего, меня ждёт муж. Принц Эгмонд. Именно он здесь моя главная беда.

– Ого, – я аж присвистнула, и Тяпка насторожилась. – Ты хочешь, чтоб я защитила тебя от наследного принца?

– Да, – сказала Виллемина просто.

– Ничего так, – кивнула я. – Спасибо, что не от Господа Бога. Я постараюсь, Вильма. По крайней мере, пока меня не сожгут.

Ещё одна проверка. И Виллемина улыбнулась: