Текст книги "Костер и Саламандра. Книга 1"

– И соперником, – кивнула Виллемина. – И козырем в руках партии Леноры, если меня захотят убить. Будь у меня сейчас младенец – его так легко могли бы короновать, сделав регентом кого-нибудь сговорчивого… да хоть герцога Хальгара… Только вот что, государь отец: к добру или к худу – мне негде взять младенца. Эгмонд изображает недовольство, когда я сбегаю из спальни, но не может, если я остаюсь…

– На нём свет клином не сошёлся, – сказал Гелхард. – Ты рассуждаешь здраво, но без младенца ты будешь для всего Прибережья чужеземкой на троне. Да, соперником, козырем врагов, но и идеальной охранной грамотой он бы тебе был…

– Значит, я беременна, – спокойно сказала Виллемина. – Раз надо – значит, надо.

Думаю, у нас с королём совершенно одинаково отвисли челюсти.

– Если у меня не получится забеременеть достаточно быстро, значит, несчастное дитя умрёт, – продолжала Виллемина. – Такое случается. Я траур поношу… хотя… дитя родится. Достать живого младенца – не такое уж сложное дело. Полагаю, прекрасный мессир Броук подскажет мне, как это сделать лучше и безопаснее.

Я попыталась удержать смешок и неприлично фыркнула – и Гелхард улыбнулся:

– Мне кажется, малютка, ты сможешь сделать всё, что надо. Я тебе доверяю. Эх… какая-то злая шутка Провидения: почему мой сын – Эгмонд, а не ты?

Виллемина опустила голову и принялась целовать его руки.

* * *

Мы просидели в кабинете Гелхарда допоздна – и я боялась до боли под ложечкой, что он вот-вот велит мне выставить Вильму и… помочь ему, как я пообещала. Но обошлось. Король был очень слаб, через силу выпил пару глотков какого-то травяного настоя, который принёс лейб-медик, но оживлён, весел и словно ждал чего-то.

Время шло, часы пробили одиннадцать, потом двенадцать – время клонилось за полночь, Дворец наполнили Сумерки, а Гелхард ждал и всё не отпускал нас. Только спросил пару раз, не устали ли мы.

Нет. Не устали.

Часы отсчитывали уже третью четверть первого часа, стояла глухая ночь, горел лишь один рожок, Вильма дремала, как котёнок, у Гелхарда на коленях, Тяпка лежала у моих ног, положив мне голову на туфли, я вполголоса рассказывала легенду о ревнивой деве вод и уже дошла до того, как она решила приковать сверх меры озабоченного смертного дружка золотой цепью к подводной скале, – как вдруг за дверью кабинета послышались быстрые негромкие шаги. И Тяпка тут же подняла голову.

Мы с ней посмотрели на дверь – и увидели, как входит Броук. Ничего от меленького-серенького в нём сейчас не было: типичная же сумеречная тварь на охоте!

– Ну? – спросил Гелхард.

– Лучше, чем планировали, – сказал Броук. – Устранили наглухо. Его прекрасное высочество доставлен в Орлиное Гнездо, с ним будут мои лучшие люди – до полной поправки его драгоценного здоровья.

Гелхард облегчённо и устало откинулся на спинку кресла.

– Что случилось, мессиры? – пробормотала Вильма, мотнув головой спросонья.

– Расскажи, – шепнул король Броуку.

– Мессир лейб-медик и мэтры Элжбер и Гай, специалисты по нервным болезням, – улыбаясь, как вампир, заговорил Броук, – давно отмечали, что его прекрасное высочество не вполне здоров душевно. За ним водились вспышки буйства и приступы беспамятства… в роду у государыни ведь был государь Хобер, жестокий безумец, в припадке ярости убивший собственную младшую дочь… наследственность… В общем, за его высочеством осторожно присматривали. Но природу не обманешь. Сегодня на балу у леди Фелиссы его высочество впал в буйство и бред, крушил зеркала, ловил демонов и попытался убить столовым ножом государыню. А на балу присутствовал весь столичный свет, газетёры, танцоры и музыканты из Королевской Музыкальной Комедии – и, к глубочайшему сожалению, видели…

Вильма слушала, прижав ладони к горящим щекам, и её глаза тоже горели. А у меня только гулко и страшно колотилось сердце.

Эгмонд допрыгался.

Он так злобно и демонстративно хоронил короля заживо… Гелхард его вышвырнул. Не знаю, как они это сделали. Опоили принца, наверное. Или прокляли. Впрочем, опоили: алхимики у них есть, а некромантов нет.

У нашего доброго государя до сих пор железная хватка.

Не успел Броук договорить, как мы услышали совершенно не ночной шум в анфиладе, ведущей к королевским покоям: шаги, галдёж, вопли… Я в полном ужасе взглянула на Гелхарда: Гелхард был спокоен и расслаблен, мне даже померещилась еле-еле заметная тень улыбки.

Вот тут-то они все и вломились.

Ленора со своей свитой. Лейб-медик со своей свитой – они все пытались удержать Ленору, но та рвалась, как цепной пёс с привязи. Прекрасный мессир Раш с блокнотом. Герцог Хальгар, который поднял брови трагическими запятыми. Святой наставник в балахоне из шитого золотом пурпура. Ещё какие-то люди. И вломились все толпой.

И, увидев Гелхарда – просто мёртвого короля, жизнь в котором теплилась каким-то чудом, только во взгляде, – на диво резко остановились и заткнулись.

– Малютка, – сказал Гелхард Вильме в полной тишине, – поправь подушку, мне надо сесть чуть повыше.

– Броук послал за мной, – сказал герцог Хальгар. – Сказал, что тебе совсем плохо… а тут ещё государыня…

– Ты! Ты! – заикнулась Ленора, но Гелхард остановил её, подняв руку:

– Тише, дорогая. Я умираю, и мне тяжело говорить.

Кто-то охнул или всхлипнул. По щеке Раша сползла настоящая слеза и капнула на лацкан.

Гелхард чуть улыбнулся ему – заметнее:

– Ты – мой душеприказчик, Раш. И правитель королевства. Прочти. Броук, дай ему завещание. Не беспокойтесь, я не умру, оставив дела в беспорядке.

Броук вынул из воздуха завещание в гербах дома Путеводной Звезды и государственных гербах, с королевскими печатями. На нём уже красовалась подпись Гелхарда. Раш поклонился, незаметно вытер глаза и принялся читать чётко и спокойно. О том, что государь Гелхард Прибережный из дома Путеводной Звезды, покидая мир сей, в заботе о подданных повелеть соизволил, – и список барахла, каких-то домов, угодий, земель… для Леноры, Хальгара, сына Хальгара, ещё каких-то родственников… И все ждали, затаив дыхание, а Раш читал, и голос у него стал ледяным.

– «В силу причин, не зависящих от нас, – читал Раш, – несчастных обстоятельств, связанных с родословным древом и кровью сына нашего Эгмонда, повергающих нас в пучину горя и безнадёжности, передать корону Прибережья и полноту власти упомянутому Эгмонду мы не можем. Скорбное состояние его тела и рассудка требует благословенного покоя, не омрачаемого делами государства. В сих прискорбных обстоятельствах мы передаём корону и власть снохе нашей Виллемине как государыне-регентше при Эгмонде. Буде в течение пяти ближайших лет здоровье Эгмонда волей Всевышнего не поправится, Виллемина должна быть признана законной и полновластной государыней Прибережья и коронована по установленным и древним канонам нашим».

– Да, – подтвердил Гелхард. – Нами собственноручно подписано и прочитано в присутствии мессиров Малого Совета и моего духовника.

Духовник смотрел на него во все глаза – и вид у него был человека, огретого пыльным мешком.

– Молитесь за мою бедную душу, святой отче, – сказал Гелхард таким тоном, будто пытался его подбодрить.

Духовник всхлипнул и запел «Вышнею волей утешь и прими». В стайке фрейлин рыдали в голос. Герцог Хальгар неприлично шмыгнул носом.

Вильма цеплялась за руки Гелхарда, будто удержать его хотела, и кусала губы – прокусила до крови, слизывала каплю, а капля снова появлялась.

Ленора стояла красная, как вишня, но не сплошь, а пятнами, и лицо у неё выглядело очень грубым. Удивительно, каким грубым. Даже не как у крестьянки, а как у девки или портовой воровки. Я не могла понять, как человек может настолько сильно измениться.

Что-то в ней было очень нехорошее. Тревожащее что-то, от чего я чувствовала жжение Дара. Я никогда раньше такого не чувствовала – и не могла это себе объяснить, и от этого мне было очень и очень не по себе.

Духовник допел и положил на стол рядом с креслом короля молитвенник, а на него поставил Око Света. И все преклонили колени, даже Малый Совет присягнул ещё по разику.

Но Ленора осталась стоять и упёрла руки в бёдра, как рыбачка.

– Ваше величество, – заикнулся наставник и сунул ей Око, а она оттолкнула его руку вместе с Оком, будто он ей дохлую крысу хотел всучить.

– Даже и не думай! – рявкнула она так, что услыхало бы каре солдат на площади Дворца. – Я этой междугорской сучке присягать не буду! Ты – подлец, предатель, предал меня, гад! В аду тебе гореть за моего мальчика! Куда ты его дел?!

– Броук, – сказал Гелхард тихо, – государыне дурно. Позаботься.

И мальчики в лакейской форме нежно взяли государыню под руки, фрейлинка из свиты поднесла ей флакончик с нюхательной солью – Ленора вдруг как-то обмякла, расслабилась, и я подумала, что тут точно без алхимии не обошлось.

Ей помогли выйти, будто ей и впрямь стало дурно от горя. И обряд довели до конца, своим чередом. Гелхард поцеловал Око и лёг в кресло: весь этот средневековый спектакль отнял у него последние силы.

Раш, видимо, сообразил, что делать, – и сказал, что государь желает покоя. Вся эта толпа потянулась к выходу. Хальгар обернулся раза четыре, но Гелхард одними глазами ему обозначил дружеский кивок, а остаться не пригласил.

Духовник взглянул вопросительно, но Гелхард сказал еле слышно:

– Спасибо, отче. Идите.

Он всех отпустил. Кроме нас.

И, когда шум в дальних покоях совсем утих, сказал мне:

– Помоги мне уснуть, леди чернушка. Я очень устал, мне очень больно… но не спится… а уснул бы… навсегда.

Вильма, которая уже на коленях стояла рядом с его креслом, посмотрела снизу вверх, вопросительно и умоляюще, но король сказал:

– Всё, малютка. Дальше – сама. И прости мне эту слабость: никому не нужно, чтобы мне было больно ещё два-три часа.

Вильма взглянула на меня, будто предлагала поспорить, но я видела: Гелхард прав.

Ждали его.

Я не видела, но чувствовала и Даром, и всем телом этот путь… этот светлый поток, который шёл от кресла Гелхарда вверх. И никаких кровавых обрядов я не проводила, я тоже запела «Вышнею волей утешь и прими», только добавила кое-что, что почему-то никогда не добавляют священники.

Гелхард просто встал. Вышел из тела, будто одежду скинул.

Я видела его светлым силуэтом – но почему-то подумала, что хорош он был в молодости. И взгляд чувствовала – уже души.

Добрый взгляд. Прощальное пожелание хорошего.

Вильма сидела на полу и смотрела прямо на него – не на тело, на него самого. Мы попрощались, как прощаются некроманты, не простецы, – и наш король покинул юдоль, как полагается королям. В свет.

Мы остались одни.

* * *

Виллемина горько рыдала с четверть часа. Потом умылась и вызвала Броука, Раша, лейб-медика и слуг.

– Мессир Сейл, – сказала она лейб-медику, – государь умер. Необходимо позаботиться о его теле… болезнь была жестока к нему, а гроб будет выставлен в храме Путеводной Звезды и Благих Вод. Я прошу вас, сделайте всё, что сможете, чтобы государь не выглядел в последние часы так страшно измождённым. Найдите специалистов. Я знаю, вы можете.

Сейл поклонился и поцеловал её руку. Лакеи принесли носилки и забрали на них тело Гелхарда. Забальзамировать, раскрасить, всё такое… одеть в парадный мундир с Путеводной Звездой и Оком Господним – и что там ещё полагается. Меня всегда немного раздражала эта суета вокруг пустой оболочки, я уже начала тосковать по его ушедшей душе – но Вильма, видно, знала, что делает.

Что у королей положено.

Оставшись с Броуком, Рашем и со мной, Вильма глубоко вдохнула и сказала:

– Мессиры, я приняла решение. После оглашения завещания государя необходимо будет сообщить, что я беременна ребёнком Эгмонда. По моим расчётам – идёт приблизительно четвёртый месяц. Так будет быстрее и надёжнее.

Раш, кажется, хотел присвистнуть, но кашлянул.

Броук покивал:

– Государь был бы доволен вашей решимостью, ваше прекрасное величество. Я заменю ваших медика и акушерку своими людьми, они будут подсказывать вам всё, что понадобится. Также мои люди с сегодняшнего дня займутся поисками подходящего ребёнка.

– Пока рано, – сказала Вильма. – Мессир Броук, я очень надеюсь, что, когда наследному принцу придёт пора родиться, в приют призрения подкидышей кто-нибудь принесёт дитя с клеймом Тех. Это будет идеальный случай, лучше, чем моя настоящая беременность. Потому что некроманта я, скорее всего, не рожу.

Броук как-то плотоядно улыбнулся и согласно склонил голову. Раш был глубоко потрясён, но не возражал, только делал пометки в блокноте.

– Мне жаль, что это вас шокировало, прекраснейший мессир Раш, – сказала Вильма канцлеру. – Но это будет идеально, поверьте. Перед тем как решиться, я советовалась с покойным государем, он одобрил мой план. Этот Дар будет хранить Прибережье, а этот ребёнок будет гарантией, что вдовствующая королева Ленора не предъявит свои права на престол. Если он успеет хоть немного подрасти – это будет щит.

Раш понял. Он поднял глаза от блокнота:

– А его… высочество, несчастный принц Эгмонд… Прикажете ли установить за ним особое наблюдение, ваше прекрасное величество? Он ведь… в помрачённом состоянии сознания… может перерезать себе горло или спрыгнуть со стены…

– Оборони Вседержитель, – вставил Броук. – Вполне может статься, что, узнав о завещании государя нашего Гелхарда, Эгмонд впадёт в тоску или буйство… а в этаком состоянии всё может случиться…

Ничего себе, подумала я. Вот так прямо и просто. Нормально…

Вильма вздохнула. Лицо у неё осунулось и выглядело ужасно усталым, а чёрные круги под глазами, по-моему, появились только что.

– Лишь бы его не убил какой-нибудь фанатик, – сказала она. – Из партии Леноры, из поклонников Фелиссы… Это было бы ужасно и… неправильно.

Раш и Броук переглянулись и склонились перед ней. Договорились. Сейчас Раш запишет в свой блокнотик – и мне уже не надо будет думать, стоит ли убить Эгмонда, подумала я. Гелхард оставил моей Вильме оружие, своё надёжное оружие…

Но как у них всё это просто делается… А ведь думал, дурачина, что без пяти минут король, однако.

– Вы, должно быть, смертельно устали, государыня, – сказал Броук нежно.

– Королева должна быть крепка телом, – сказала Вильма. – Как я понимаю, у нас ещё много дел?

– Поспите чуть-чуть, ваше прекрасное величество, – сказал Раш. – Вам придётся встать чуть свет, присутствовать на заупокойной службе, потом принимать соболезнования – день будет очень тяжёлым. У вас осталось три часа на сон.

Виллемина взглянула на него признательно.

– Вы очень добры, мессир Раш, – сказала она. – Но не уверена, что смогу уснуть. Я женщина, мне больно и тоскливо, у меня так болит душа, что я боюсь проплакать эти три часа… так что лучше – работа. Мессир Броук, я могу попросить вас о любезности?

– К вашим услугам, – поклонился Броук.

– Я рада, что вы замените акушерку. Было бы восхитительно, если бы мы с вами заменили и камеристку. Леди Оливия – человек Леноры, – сказала Виллемина. – Я ей не верю.

– Большинство придворных должностей сегодня будет пересмотрено, – сказал Броук. – А пока… леди Карла сможет вас одеть, государыня?

Вильма чуть улыбнулась мне, а я сказала:

– Я уже разобралась в придворной моде, моя государыня. Не только зашнурую, но и бантики завяжу там, где они положены.

– Без бантиков, дорогая, – сказала Вильма. – Глубокий траур. Гладкое платье, густая вуаль. Очень просто, совсем просто, как твои старые платья… Расскажите мне о церемониале, мессир Раш, я готова слушать.

Так у нас начались мрачные хлопоты, которые продлились целую неделю.

* * *

Я оценила заботу нашего умершего государя: он свою малютку вправду любил. И его Малый Совет её любил.

Я теперь была его членом. Малого Совета. У меня от ужаса ноги подкосились, когда Раш мне сказал, но – Вильма решила. В общем, правильно решила. У меня должно было быть право ходить за своей королевой везде – вот она мне и подписала официально это право.

Леди-адъютант. Мудро.

Потому что – ну какая из меня камеристка? И где мне найти время, чтобы возиться со всеми этими домашними делами: тряпками, щётками, лентами, постельным бельём, светильниками, пудрой и мастикой для губ? Я же не о том думаю! Забуду, перепутаю – а ведь тут тоже мелочей не бывает. Проклясть, навести порчу – через те же тряпки, через пудру, через свечи – пара пустяков, раз плюнуть, нужно только знать как… ну и не особо надеяться на доброе посмертие. А из подонков в принципе мало кто надеется.

И уже тем утром, сразу после смерти Гелхарда, Вильме представили леди Друзеллу.

Она была из каких-то дальних родственников мессира Раша, но не похожа на него вовсе. Постарше нас лет на пятнадцать, а взгляд – как у девочки. Большие, чистые, наивные глаза.

Глаза очень внимательной шпионки, очень-очень умелой лгуньи. Доброе, приятное лицо. Улыбка милая, как у деревенской кормилицы…

Я сразу поняла, как только увидела её: эта дама – каменная стена. Оказалась права.

Друзелла тоже вошла в Малый Совет. Доверенное лицо. Я с ней провела подробный инструктаж, она потом всё по три раза проверяла сама. Я только пожалела, что она совсем пустая, даже искорки Дара нет… но на этот счёт у меня уже были кое-какие планы.

Ей и не надо было, в сущности.

А мессир Лойноль, лейб-медик, специалист по дамскому здоровью, не столько слушал нас, сколько учил Виллемину. Учил беременность изображать, чтоб никому даже в голову не пришло, что она симулирует. Нам на руку оказалось, что Вильма по натуре ужасно целомудренная, – ни у кого не возникало никаких вопросов, почему её без одежды, кроме меня, Друзеллы и Лойноля, никто не видел.

Никто и не должен. Государыня сглаза боится.

А Виллемине теперь должны были делать специальные костюмы, в которых казалось бы, что она беременна, но зашнуровывается. Но в тот день она надела то самое, что собиралась: простое траурное платье, без украшений, без кринолина, белое, потому что королевский траур, и простую круглую шляпу с глухой белой вуалью, с одним-единственным белым пером королевского фазана. Под вуалью было не так видно, что глаза у неё заплаканы, а под ними чёрные полукружья.

В таком виде она и вышла – в храм Путеводной Звезды и Благих Вод, на оглашение завещания покойного государя и присягу, где уже ждали все придворные работяги: члены коллегий, министры, родня… Огромная толпа народу – присягу приносить. С Вильмой были я, Раш, Друзелла и Лойноль – и все сразу увидели, какой у моей королевы ближайший круг.

Вильма стояла у гроба государя, и я видела, как ей хочется завалиться на грудь мёртвого Гелхарда и плакать. А Гелхард среди белых роз, в белом с золотом мундире, укрытый синим с белым королевским штандартом Прибережья, был покрашен, напудрен, чуть не подрумянен – тело выглядело совсем чужим и пустым, как поношенное и брошенное платье.

Герцог Хальгар стоял с другой стороны, рядом со статуей крылатого вестника, шмыгал красным носом – и глаза у него тоже были красные. С ним пришли полненькая блондиночка с простеньким личиком, надо думать, леди герцогиня, и плотный высоченный красавчик, Орстен, наверное: вид, как будто у него зуб нестерпимо болит, а надо жрать на публике мороженое и как-то изображать печаль и спокойствие. Яркая дама рядом с Орстеном, жена из Перелесья, заведённая специально для перестраховки, всё время держала у лица платочек и чуть ли его не жевала, то ли с досады, то ли якобы рыдала в него.

Я думала, Ленора придёт в окружении своих дам и свиты Эгмонда и закатит в храме скандал, – но нет. Пришла в сопровождении каких-то печальных юношей и пары девушек в чёрном, сама слегка не в себе, будто полусонная. И я поняла, что опоили её душевно, не хуже, чем самого Эгмонда.

И что ужасно важно, как к тебе относятся эти самые мессиры миродержцы. К Виллемине – хорошо, а к Леноре – плохо. Леноре тут в ближайшее время будет здорово неуютно.

А так-то всё было очень благолепно. Торжественная церковная служба, Иерарх Прибережный в белом балахоне, что означает свет, с синей лентой, что означает, что душа была чиста, как вечные воды… Женщины сдавленно рыдают, у мужчин лица такие скорбные и суровые… руки целуют моей Вильме: всей душой с вами, ваше прекрасное величество, держитесь, ваше прекрасное величество, государыня, мы все на вас уповаем… и шелестят еле слышно: такая юная, такая тяжёлая ответственность, помоги ей Творец…

Сплошное благорастворение воздухов.

И когда мы уходили из храма, вокруг была невероятно громадная толпа печальных горожан. Многие впрямь плакали. Я сильно нервничала, потому что в этой толпе мог оказаться кто угодно, но всё обошлось, и Дар тихонько тлел под рёбрами, не вспыхивая.

Мы с Вильмой уже потом узнали, что в городе были кое-какие беспорядки. Кто-то там орал, что Эгмонда убили, кто-то – что он сам хотел убить королеву-мать, а государь, мол, умер от горя. В газетах обо всей этой истории на балу писали глухо, но слухи ходили просто чудовищные. А ещё – коронованные не вышивают. На эту тему тоже было всего…

Но мессиры миродержцы, похоже, всё предвидели заранее, потому что у храмов, где читали завещание и принимали присягу, совершенно случайно оказывались жандармские патрули. Если бы не они, пьяным ором и мелкими скандальчиками точно не ограничилось бы.

После присяги Виллемина принимала послов.

Пожилой мужик из Междугорья преклонил перед ней колена, как средневековый рыцарь, целовал ей руки, говорил: «Я верю, что Творец не оставит вас, белая государыня: мы все за вас молимся», а дипломаты помоложе принесли две корзины с прекрасными и грустными белоснежными хризантемами. В зале запахло тревожной осенью.

Островитяне выразили соболезнования, но ни то ни сё. Просто по этикету. Милый дедушка из страны Девяти Озёр расчувствовался и всплакнул, рассказывая, какая для девятиозерцев это тяжёлая утрата. Миссия из Святой Земли надеялась на лучшее и уповала на Вседержителя. Добрые и умные златолессцы догадались пожелать Виллемине здоровья и сил – и ей, и будущему принцу, который должен воплотить в себе все сокровища души. Вильма даже сумела улыбнуться.

Зато щеголеватый типчик из Перелесья, во фраке с такой же хризантемой в петлице, кудрявый и усатый, глядя на Виллемину томными глазами, сказал: «Прекрасный государь Рандольф шлёт свои глубочайшие соболезнования вам, леди, и пожелания скорейшего и полнейшего выздоровления его величеству Эгмонду, своему племяннику. Мы все надеемся сердечно, что вскоре он сможет избавить ваши хрупкие плечи от непосильного бремени власти, государыня-регентша».

Сукин сын.

К концу приёма я убедилась, что среди дипломатов нет ни одного даже с намёком на Дар и что я сама в дипломаты не гожусь. У меня язык чесался сказать что-нибудь доброе перелесскому усачу – и, если бы от меня ждали речей, я бы точно сказала. И не «очень признательна, мессир», как Вильма.

Дипломатов было много, потом был чудовищный траурный обед, на котором жевало слишком много всякого неприятного народу, но в конце концов всё кончается. Я надеялась, что Вильме можно будет пойти отдохнуть, но Раш спросил, не поможет ли государыня утвердить смету на похороны. Вильма еле заметно вздохнула и сказала, что считает необходимым уладить все дела как можно скорее.

Вот тут меня и поймал Броук. Сказал, что в обществе канцлера, в охраняемом рабочем кабинете государыне ничего не грозит, – и предложил мне взглянуть на казематы.

Ах ты ж, Отец наш Небесный, я же с детства обожаю казематы!

Как раз вовремя.

Но Броук здраво напомнил, что скоро похороны, что возможны любые провокации, беды и гадости – и если мы успеем найти надёжных людей и прикрыть возможно больше пространства, то честь нам и хвала.

Прозвучало очень здраво, я не нашлась что ответить.

И не разочаровалась, когда пошла с Броуком. Устроено было просто замечательно.

Из главного корпуса туда вела галерея, а потом узенькая потайная лесенка. Получилось, что казематы – с внутренней стороны служебного корпуса, вернее между ним и зданием Большого Совета, можно попасть и из Совета, и из Дворца. Под землёй. Каменный мешок: несколько камер, запирающихся решётками или стальными створами, выходят в круглый зал, который, наверное, использовался для пыток или просто допросов, а для моей мастерской подходил просто идеально. Тяпка, которая весь день изображала заводную игрушку, впервые радостно побегала, обнюхивая все углы: тоже устала от церемониалов, бедняжка.

И я в полном восторге продиктовала Броуку, что мне здесь нужно.

Не мелочась. Подробно описала, какое зеркало, какие стеллажи, какой рабочий стол, какое что. А под конец сказала:

– Если у вас есть на примете приличный механик – часовщик или кукольник, я бы с ним познакомилась. Мне может понадобиться помощь.

В общем, мы покончили с делами, когда уже совсем стемнело.

Ужин нам подали на двоих, в маленькую гостиную Вильмы. Наверное, вкусный, но я осилила только стакан подслащённого молока, а Вильма надкусила и отложила яблоко.

– Нам не повезло сильнее, чем я думала, – сказала она. – Нужно иметь силу тренированного бойца, чтобы всё это выдержать, а мы… Мне даже спать не хочется, мне хочется только реветь. И тошнит.

– Королева должна быть крепкой телом, – сказала я. – И я тоже привыкну.

Вильма кивнула ласково:

– Конечно, привыкнешь. И я привыкну: нам деваться некуда… зато расстановка сил при дворе у нас перед глазами, как разложенный пасьянс, правда?

– О чём ты? – спросила я.

– Перелесье не желает видеть меня на троне, – сказала Вильма и махнула рукой. – Ничего нового, но… откровенно так… От партии Леноры ничего доброго ждать не приходится, а партия сильная. И Хальгар – ненадёжный союзник… Зато благородный мессир Норф – ох, как я рада была его видеть! Он старый друг моего отца.

– Междугорец?

– Да. Он назвал меня белой королевой, – Вильма улыбнулась. – Меня нельзя так называть, Карла, дорогая: «белая королева» значит «вдова на троне». Думаешь, он ошибся случайно?

Меня это ужасно развеселило. Я даже выпила ещё молока.

– Не думаю, – сказала я. – Уверена, что нарочно.

– Девичьи мечты, девичьи мечты, – зевнула Вильма и потянулась. – Кажется, я всё-таки усну. Если рядом с тобой: так безопаснее.

А Тяпка устроилась у нас в ногах – как всегда.

* * *

На следующий день Виллемина спала долго – и я запретила её будить. Большой Совет назначили на три часа пополудни, времени ещё предостаточно, а на живых людях не годится ездить верхом, да ещё и пришпоривать, даже если они королевы. В конце концов, когда-то надо отдыхать.

Но я проснулась привычно рано – и день для меня начался очень бодро. Мне принесли кавойе со сливками, булочки с карамелью и целую пачку подшитых дел из жандармского управления и Тайной Канцелярии, под грифом «оставлен в подозрении».

Дела потенциальных некромантов. Чтобы я разобралась, кого приглашать в каземат побеседовать о совместной работе, кто мошенник, кто псих, а кого просто оклеветали.

– Ведь нет смысла тянуть всех подряд, верно? – сказал мне Броук. – А то мы и до Новогодья не управимся: кандидатов чересчур много.

– Я разберусь, – сказала я самонадеянно, и Броук ушёл, оставив меня с историями наших потенциальных союзников.

Уже через четверть часа я поняла две вещи: в Прибережье пишут невероятное количество доносов, а наш покойный государь был вовсе не тираном и не параноиком. Жандармерия не реагировала на все эти вопли негодующей общественности: их только аккуратно подшивали в стандартные папочки.

«Держит четырёх чёрных котов» – да хоть десять, при чём тут некромантия? «Замечен в склонности приходить с этюдником на кладбище и рисовать склепы и надгробные памятники» – вот какой некромант в здравом уме будет заниматься такой ерундой? Это же просто мода – как нарисованные под глазами синяки и черепушки на подоле… «Проклял соседа, и упомянутый сосед спустя месяц сломал ногу. Позднее открылась костоедица, и несчастный умер, не прожив и полугода после проклятия» – какой-то криворукий неудачник, а не некромант. Впрочем, это, я думаю, просто несчастная случайность. Совпадение.

Через час чтения у меня голова распухла от клеветы, вранья и глупостей. Среди доносов попадались красочные, как бульварные романы. Мне запомнился какой-то тип, к которому «приходила призрочная дама в вызовающем костюме, пошатовалась и хихикала». Откладывать для Броука было решительно нечего.

Проснулась Виллемина, пришла ко мне за стол в одной рубашке и нижней юбке, взяла булочку и заглянула в открытую папку:

– О! «Бормочет себе под нос на непонятном языке»! Прелесть какая!

– Всё это – просто мелкие гадости, которые кто-то пытается делать соседям, – сказала я с досадой. – Знаешь, не найдём мы тут некромантов. Представь: в детстве бедолаг с заметным клеймом бросают в лесу или в колодец. Чудом уцелевшие счастливцы ещё детство должны как-то пережить: между прочим, коклюш, тиф и корь действуют на некромантов так же, как и на всех других детей. Потом они подрастают, начинается всякая любовь-морковь – а у парней это сносит чердак вместе с гвоздями… Много ли после всего этого остаётся? В общем, уцелевшие делаются донельзя осторожными. Не шляются по кладбищам, не бормочут, не орут проклятия на всю улицу, не цепляют призрачных девиц лёгкого поведения, а если им хочется котика – заводят рыженького…

– Знаешь что? – улыбнулась Вильма. – Попроси Броука принести личные дела только тех, у кого есть заметное клеймо тьмы. Так будет и быстрее, и надёжнее.

– Прекрасная государыня, ваш светлый гений освещает мой тёмный жизненный путь, – хихикнула я. – Похоже, ты сейчас придумала единственный более или менее годный способ.

Я не иронизировала: такой подход и впрямь давал надежду.

Броук получил новые инструкции, а нас одели для участия в Большом Совете. В одинаковые траурные платья, но Вильму – в белое, меня – в чёрное, и выглядели мы рядом как ангел и смертный грех.

Впрочем, к этому я уже успела привыкнуть.

Раш написал для Вильмы речь. Её нужно было прочесть в Большом Совете перед всеми этими придворными работягами: министрами, чиновниками, дипломатами и ещё целой толпой всякого народа. После Совета планировались обед с роднёй, которая считалась ближним кругом, и встречи с делегациями из провинций, которым Раш предложил не читать речь, а пересказать своими словами, покороче.

– Признаться, прекрасный мессир канцлер, я не хочу читать и в Зале Совета, – сказала Вильма. – Мне кажется, что это неуважительно… и потом, мне будет очень неловко, если мессиры Совет решат, будто я такая дурочка, что даже говорить толком не умею. Как же они доверят мне управление страной?

Раш развёл руками:

– Не смею возразить, государыня. Только, молю вас, не забудьте отметить самые важные моменты: преемственность власти, заботу о долгом мире, неизменно дружелюбные и взаимовыгодные отношения с соседними государствами…

– Не беспокойтесь, пожалуйста, – улыбнулась Вильма. – У меня очень хорошая память.