Текст книги "Голос Музы"

На троне восседала Алина. Импозантная девушка из десятого класса. На основании природной красоты и интуитивной подборки лучших теней для глаз она владела третью всех мальчишеских сердец школы. Остальные разделили сестра Сани и новая географичка Лариса Вячеславовна (многие хотели бы побывать у нее в области Австралии, хотя, учитывая опыт «путешествий», мало что могли бы там поделать).

Влюбчивость – катастрофическая болезнь, поразившая две трети мужского населения земли. В список симптомов входят: обильные излияния воображаемого будущего в объятиях объекта обожания в мозг, потеря вкуса в следствие прекращения принятия пищи, сонливость из-за бессонных ночей, агрессивное поведение по вине объекта обожания, целующегося с другим парнем на глазах больного и так далее. Болезнь ошибочно сравнивают с ветрянкой. В отличии от вирусного заболевания с кожными проявлениями, к влюбчивости иммунитет вырабатывается далеко не после первого заражения.

Дину предстояло опробовать на себе весь перечень симптомов. Перед ним предстала Алина. До встречи с ней он не был сердечно привязан ни к одной из трех королев школы, однако… Как тут можно устоять? Ее длинные волосы, будто утянули в болото, в цвет которого они были выкрашены, а пирсинг на брови и губе приковал скобами к илистому дну, напоминавшему мешковатую черную майку и рваные джинсы на худеньком теле.

Алина потягивала тонкую сигарету, ковыряясь в телефоне, пока не заметила пялящегося на нее четвероклашку.

– Гля, друзья твои? – спросил Тискун, сдавливая голову очкарика.

– Твои бле, – ответил тот, скрывая боль в неуверенном смешке. В попытке выбраться он ударил кулаком старшаку в бочину, но получил по лбу и упал на жопу.

– Ща как дам! – Тискун замахнулся, прикусив нижнюю губу и выпучив глаза, но не ударил.

– Здра, – вклинился Саня и протянула руку.

– О! Дар-р-рова, боец! – ответил ему Тискун, удивив Дина. Тот хотел посмотреть на друга, но Саня специально отвернулся. – Курить буш?

– А есть? – тихо спросил Саня, потом прочистил горло. – А есть?

– А то бишь не было? Заряжайся! – Тискун приобнял его, вынул из кармана пачку, предложил сигаретку и даже подпалил зажигалкой. – Бушь?

– Джохдж? – спросил Дин, отклоняясь назад. Алина посмеялась, порождая в нем крохотную надежду.

– Чё-о-о?

– Шутка. Я не хочу.

Тискун зубами вынул сигарету и закатал глаза.

– Шешн шлово. Хуйню несут, – он прикурил. – Чё? Пошли-и погуляем.

– Како-ой? – отмахивался Саня, наполняя дымом рот, но делал вид, будто в легкие. – Два урока ещё.

Алина затушила кроссовком окурок.

– Пойду я, – сказал она и как ни странно – пошла.

Тискун с очкариком пропустили ее, глядя на зад и подмигивая другу-другу. Саня оказался с ними в группе, но опять же делал вид, потому что не знал, куда смотреть. Дин оборачивался, даже улыбнулся, когда она прошла рядом, ибо боялся реакции остальных. Саня то их друг – понятно, а он кто? За любой косой взгляд можно было получить по роже. Как и за слово. Вспомнив про сорок третьего президента США, он напрягся сильнее прежнего.

– Нормальная, ага? – спросил Тискун, оскалив левый клык. Очкарик кивал с лицом больше подходящим для очень недовольного человека.

– Да, номальна, – согласился Саня, решив, что речь идет про психическое состояние Алины.

– Сечет, – кивал Тискун на него. – Нахер уроки! Падем по пивку, – он вынул камень из земли.

– Оценки…

– Пошли, а то окно разхерачу! – пригрозил Тискун. Очкарик зашипел от смеха.

– Всмы? – спросил Саня.

– Давай в класс, – расчесывая обработанные раны на костяшках, тихонько попросил Дин. Послышалось, как в школе прозвенел звонок.

– Че сказал? – Тискун быканул на малого. Тот резко отпрял и невольно посмеялся.

– Звонок… был. Столовка.

Тискунов затянулся, отхаркнул и махнул одноглазому прихвостню.

– Ты то чё?

– Чё?

– Щас в табло дам! Пить пойдешь?

– Кнешн.

– Деньги есь? – спросил Тискун. Одноглазый достал из кармана смятые сто рублей и мелочь. – Наман! – когда они вышли из кустов на тропинку, Тема толкнул локтем прихвостня и запустил камень в школьное окно на первом этаже. Не успели Малой с Саней переглянуться, как виновников уже и след простыл.

– Валим! – Саня толкнул друга, выбросил сигарету и рванул за ними.

Растерянный Дин стартанул следом, но вдруг остановился, схватив друга за локоть.

– Бежим, бля!

– Подожди, – малой огляделся и вывел Саню на дорогу. – В класс пошли.

– Ща тут охранник будет! Ебобо совсем? – пытался вразумить его Саня, вырываясь.

– В класс идем, – настаивал Дин. – Спхосит кто, ты кивай, а я буду говохить, – его настойчивость утихомирила свидетеля преступления. Он поправил рубашку, принюхался к пальцам и скривился в лице.

– А-а… фу. Пахнут.

– Не дыши, – предложил Дин, видя идущего на встречу охранника. Не сказать, что тот торопился. Просто зачем бежать, если ты А – не знаешь, почему разбилось стекло, Б – если и знаешь, то хулиганы давно убежали, В – если даже остались позлорадствовать, то лучше бы шаг замедлить, потому что они проворные, а школьным охранникам не выдают огнестрел.

– Вы откуда? – спросил он, сунув большие пальцы за ремень. Дин показал руку.

– Мы пластыхь меняли. Домой ко мне ходили.

Охранник недоверчиво сузил веки.

– Стекло кто разбил?

Дин тщательно подбирал в уме слова, пока Саня беспрерывно кивал.

– Не мы, – выдал малой. Охранник прищурился пуще прежнего, чуть не уснув.

– Валите, – приказал он.

Саня понимал, что ему повезло, но не понимал, как сильно. Если бы охранник не бросил школу в седьмом классе, не привязался к армии и не лишился всякого желания к чему-либо стремиться после демобилизации, то на его месте работал бы кто-то куда ответственней. Кто-то задавшийся вопросом, а почему для наклеивания пластыря понадобилось два человека?

Мальчишки побежали к вожделенным котлетам. Толкучка на входе, где из створчатых дверей одну всегда держали закрытой, рассосалась, дав им пройти. Младшие классы уплетали котлеты, игнорируя гарнир.

«Кто посчитал это едой, пусть первым бросит в меня Лего», – думал каждый второй в столовой. Конечно, в угоду возраста фраза сократилась бы до простого: «Не хочу». Но первый вариант звучал эпичней.

Четыре рядя столов, за каждым из которых могли усесться по шесть человек. Классу Дина уделили места у окон, как старшим в младшем крыле. Ручонки Сицына тянулись к порциям опоздавших, как Саня ударил по ним.

– Куда-а?

– В рожу дать? – Сицын вскочил, сжав вилку в кулак.

– Сицын, сядь! – крикнула с учительского стола Людмила Леонидовна. Тот толкнул Саню и уже возвращался к еде, но его толкнули в ответ. Он рассмеялся, парадируя злодея из недавно просмотренного аниме «Афросамурай». Битвы на вилках вместо катан не состоялось. Учительница вскочила, ударив по столу. – Не вздумай! Попов, взял тарелку и сюда садись. И Гречко возьми с собой.

– Людмила Леонидовна…

– Сюда, сказала!

Мальчишки повиновались. Есть рядом с учителями заставляли, когда кто-то косячил. Даже отличники держались от него подальше ведь и им иногда надо шептаться, а порой и на не очень цензурном языке.

– Почему на словарном диктанте не были?

– Вы меня сами послали за ним! – возмутился Саня.

– Гречко, не ври мне. Маме опять позвонить?

– Там стекло хазбили, мы смотхеть ходили, – сказал Дин, ставя тарелку.

– Где разбили?

– На пехвом этаже, где яблони там, – Дин отрезал кусочек котлеты вилкой и насадил его с холодными макаронами.

По Людмиле Леонидовной нельзя было сказать, что она злилась. Злились сапожники, когда били молотком по пальцам. Шестнадцать лет три месяца и семнадцать дней оставили в ее жизни только счет прожитых дней и опустевших бутылок вина по субботам. Говоря напрямую – она свыклась. Но всплески внутреннего я, несогласного со сложившейся судьбой, периодически вырывались из нее в виде криков. И сейчас, судя по согнувшейся в ее пальцах алюминиевой ложке, она готова была сорваться, но коллега (недавний студент, молодой учитель гэшников) взял ее за запястье, поправил оправу большим пальцем и обратился к мальчикам:

– Садитесь ребята. Кушайте, – его согревающий голос в паре с добродушным выражением лица, где, казалось, даже веки закрытых глаз растянулись в улыбке подобно губам, подействовали успокаивающе.

Юрий Егорович (так его звали) приобнял Людмилу Леонидовну, как сделал бы это старший брат. Она опустила ложку в тарелку и выдохнула, расслабив плечи.

Даже зажаренные в хлебной посыпке куриные котлеты (любимое блюдо Сани после пюре с сосисками) не могли тягаться за внимание Сани с Юрием Егоровичем. Мальчик неосознанно водил вилкой по тарелке, моргая примерно дважды в минуту, впервые в жизни видя неподдельную искренность, заботу к ближнему своему. Те качества, о которых рассказывал дед с бородой в бревенчатом доме с крестом на крыше, где мама купила ему кулич.

Саня не испытывал к учителю влечения в сексуальном плане. Во всяком случае не понимал этого, но его одолевало неощутимое ранее желание слушать Юрия Егоровича. Слушать все, вся и всю ересь, способную вылететь из его рта.

Звонок на урок разбудил. Учителя давно ушли вместе с учениками младших классов. Дежурные собирали не унесенные тарелки.

– Хагош сидеть, – сказал вернувшийся Дин. Саня потер глаза, увидев перед собой целых две порции котлет. Бывало, что за них морды били, а тут такой подарок.

– В глазах двоится.

– Лауха пхинесла, – объяснил малой. – Извинилась, что удахила, – Саня призадумался.

– Все равно всеку, – сказал он, собирая из котлет и кусочков хлеба бутерброды.

О том, что учительницы все ещё не было намекнул доносящийся из класса шум. Четвероклашки галдели на повышенных тонах писклявыми голосочками. Сицын донимал линейкой заучку Никиту на первой парте, пытающегося читать учебник по литературе. И пусть, что тот был за десятый класс, и пусть в нем было про убийство старой женщины топором, Никита все равно не мог понять из-за внешнего раздражителя.

Дин вошел как раз на моменте, когда порванный портфель запулили в доску. Карандаши с ручками и прочей школьной канцелярией разлетелись по полу. Никита неряшливо ударил Сицына и пошел собирать.

– Где Леонидовна-то? – спросил Саня у девочек на первой парте, но ответили не они.

– Людмиле Леонидовной нездоровится, – сказал Юрий Егорович и аккуратно отодвинул стоящего в проходе Саню за плечи. – Прости. Присаживайтесь. – Класс утих. – Что-то потерял? – спросил он у ползающего под учительским столом Никиты. Четвероклашки, не стесняясь, захохотали. Но учитель даже не обернулся. Он отодвинул стул, помог собраться ученику, похлопал его по плечу и попросил вернуться на место.

Не слышно было лишь трех голосов. Лаура не могла, да, впрочем, и не понимала, почему остальные смеялись. Дин раздумывал над тем, почему она их не сдала? Если она пришла в класс, то Людмила Леонидовна вспомнила бы и про мальчишек и отправила кого-нибудь в медпункт за ними. Тогда где она пропадала остаток урока? Саня же поддался гипнозу блаженного голоса учителя.

– Уважаемые дамы и господа, – обратился Юрий Егорович. Класс захихикал, парадируя пижонскую знать, оттопыривая мизинчики и вытягивая губки. – Прошу, выслушайте меня. Как только закончу, обещаю, отпущу вас по домам. – Теперь к нему прислушались. – Признателен вам за внимание. Уроков сегодня больше не будет, – с улыбкой объявил он, порадовав детей, начавших собирать вещи. – Но не торопитесь. – В классе поднялось мучительное мычание. – Я хочу вам предложить записаться в музыкальный кружок. Там я научу вас играть на музыкальных инструментах. Если вам интересно, то подойдите ко мне. Теперь можете быть свободны.

Класс призадумался.

– А это на уроках будет? – выкрикнула Пантикова, не поднимая руки.

– После, – пояснил учитель.

– Нафиг тогда, – чуть ли не хором ответил класс.

Заскрипели ножки стульев, зажужжали молнии на портфелях, распахнулись дверцы деревянных шкафчиков и двадцать семь пар ног умчались из класса по домам. За партами остались: малой, девочка, которой обещали всечь, и мальчик, который всечь обещал.

– Поверить не могу, – удивился учитель. – Не надеялся и на одного, а тут святая троица. Я Юрий Егорович. А вас как зовут?

– Я Сан… – вылетел вперед остальных, но осекся. – Александр.

– Благородно. На чем-нибудь играете, Александр?

– На компе, – растерянно ответил он, приоткрыв рот. Учитель коротко посмеялся. Саня предъявил ему пару не шибко ласковых слов за это, но теплая улыбка смягчила его.

– Несколько м… Занятно. А вы, молодой человек, – обратился Юрий Егорович к Дину.

– На банжо, – выдал тот, не задумываясь. На чистоту, малой вообще не хотел оставаться. Просто слишком сильно задумался, а потом не понял, почему весь класс ушел, а его друг остался. Но если он ещё сидел, значит было зачем.

– Внезапно.

– Да. Мой любимый гехой на ней… На нем игхает. И я тоже игхаю.

– Хорошая мотивация. Обсудим позже.

– А вы, юная леди. Есть ли какие-нибудь предпочтения?

– Она отлично владеет пощечинами, – пошутил Дин, позлив друга рядом. Он бы и ей высказал, но перед учителем было как-то неудобно.

– Превосходный навык, – отметил учитель, улыбаясь. – Кстати, вам я могу предложить гитару, однако сейчас хотелось бы узнать предпочтения девушки.

Лаура смотрела пустыми глазами. Выглядело так, что она не совсем поняла, что от нее требуют.

– Людмила Леонидовна сказала, что ты не разговариваешь. Можешь показать, как ты держишь руки, когда играешь. Если играешь. Так будет проще.

Она обернулась на Дина, как если бы хотела увидеть от него знак поддержки. Дин вылупился на нее и развел руками, мол: «А?» Девочка моргнула, вернулась к терпеливо ожидающему учителю и согнула маленькие пальчики перед губами в порядке, в котором они зажимают отверстия.

– Флейта.

Лаура кивнула.

– Инструмент счастливого человека. Хороший выбор, – с доброй улыбкой пояснил Юрий Егорович. Щечки девочки покрыл легкий румянец.

– А… а скрипка? – выдал Саня самое умное название инструмента, которое получилось вспомнить.

– А это я вам расскажу завтра на первом занятии, – учитель посмотрел на часы. – Мои, наверное, там пол класса успели разнести, – с той же улыбкой сказал он. – Завтра в два часа буду ждать вас в Актовом зале. По возможности принести свои инструменты. Ступайте.

Троица быстренько собрала манатки и через десять прощаний счастливого Сани покинула класс. Вышли все порознь. Лауру забрал дядя Боря. Приехал на машине, когда ему позвонил Юрий Егорович по номеру из классного журнала. Саня в припрыжку направился к себе (ох и влетит же ему вечером от папы, который должен был встретить сына после уроков, но его никто не предупредил, что с последних двух отпустили).

Дин возвращался в раздумьях. Оставшиеся сморщенные яблоки на алее между домом и школой падали в опасной близости от головы. Дядя Толя, сосед со второго этажа, посигналил ему из фиолетовой Шестерки. Выбравшиеся из-под каменных ступенек крыльца котята обмяучили его, когда он набирал код на домофоне. Престарелая соседка поблагодарила за то, что помог занести тяжелые сумки на пятый этаж. Мама рассказала, как любила купаться в Байкале в детстве. Вернувшийся папа спросил, как с уроками. Кран злостно погудел, пока малой чистил зубы. От сильного ветра ветка дерева напротив в девятый раз ударила по окну, когда Дин из-за размышлений не мог уснуть уже третий час.

Почему она не сдала их с Саней? Она все-таки играет на флейте, которую он подарил или просто так показала? Зачем она ударила Саню? Зачем ждала его, если ее никто не посылал? И почему картинка с ее карими глазами никак не хотела вылезать из головы?

– Блять, – на выдохе, полушепотом сказал Дин, думая, что родители давно спят.

В соседней комнате скрипнула кровать. Из коридора послышались приближающиеся шаги. Дверь приоткрылась.

– Че ты сказал? – громким шепотом допрашивала мама.

– Я «блин» сказал! – громко оправдывался Дин.

– Тихо! Соседей разбудишь. Ещё раз услышу, по губам получишь, понял?

– Угу.

– Спи давай! Завтра фиг подымишь. – Дверь закрылась. Щелкнул выключатель в туалете. Дин слушал, как журчала моча, работал смыв, снова шаги и скрип кровати.

«Блять», – подумал он про себя и перевернулся на бок.

Младшие классы: Зима

«Снежинки, снежинки похожи на… пупырки…»

Дин никогда не увлекался поэзией. Тем более зимняя пора никогда не числилась в списке любимых времен года. А за что ее любить? За снег? Половина всех сугробов в округе тает за его шиворотом (спасибо Сицыну, козлу, который его туда пихал). За виды природы? Пусть один день, ну два, если сильно понравятся покрытые инеем, опустившиеся ветви деревьев на алее. Но куда полгода то? За зимние горки? Как-то Дин скатился с такой, поднялся и приехавшая следом девочка на картонке сбила его, поспособствовав принудительному осваиванию приема сальто. Первый блин – всегда комом, сказал бы опытный трейсер, видя упавшего малого с разбитым о лед носом.

Обычно Дин старался пересиживать дома месяцы с ноября до апреля, радуясь морозам в минус тридцать, когда отменяли занятия, и можно было лежать в постели до обеда. Но теперь появился повод не снимать шерстяные носки лишний час.

Репетиции проходили в понедельник, среду и пятницу в белой звуконепроницаемой комнатке рядом с Актовым залом. Там умещалась полноценная барабанная установка у дальней стены, несколько гитар разной степени электронности и пара микрофонов. Если основной зал не был занят, то играть выходили туда. Там и акустика была лучше за счет высокого потолка и большого пустого помещения, и воздуха хватало на всех вдоволь.

Горячо любимого банджо в наличии не оказалось. Взамен Дину предложили как акустическую гитару, так и веское оправдание своим кривым рукам: «Откуда я знаю, как на ней бхякать? Было б банджо, я б сыгхал, а так учиться опять».

Саня положение не упрощал, ибо определиться с инструментом не сумел. Чтобы произвести впечатление называл то тромбон, то виолончель, то орган, вводя всплывшие названия в поисковой строке на телефоне и дивясь тому, как они выглядели. Ему предложили старенькое пианино на сцене Актового зала. На нем после второй смены играл Юрий Егорович, почему за настройку инструмента и желания Сани научиться на нем играть волноваться не приходилось.

С Луарой оказалось проще всего. На все репетиции она приходила с подаренной малым флейтой. Она сворачивала ее в махровое полотенце и убирала в герметичную сумку, защищая от любой возможности повредить оболочку. Саня подшучивал, мол она так парня своего закрутит, а потом долбил по клавишам, что было мочи.

Помимо них в группу входило ещё две девочки из другой школы. Та, что постарше числилась в шестом классе, играла на ударных и любила выделяться, судя по розовым волосам и пирожкам. Никто не видел, как она их уплетает, но запах выпечки и пухлые щечки выдавали ее. Вторая была в пятом и предпочитала растрепанные волосы, партак на запястье в виде кривых Даров Смерти из «Гарри Поттера» и бас-гитару.

Разница между двумя этим парочками была, как между Марсом и Венерой, а Дин оказался по середине своеобразной Землей.

Репетировать классические мотивы под гранж или пытаться повторить партию барабанщика в песне «Rape Me» группы «Nirvana», когда рядом стучит по клавишам сумасшедший четвероклашка, казалось невозможным. Во избежание конфликтов девочки закрывались в коморке, а молодежь распределялась по просторному залу.

Дин расположился на стульях в углу рядом с зеркалами. Он зажимал девственно мягкими пальчиками струны на грифе, резко всасывая воздух через оскал от боли. Ему поручили настроить гитару и выдали камертон.

– Самая тонкая стхуна должна звучать, как звук «ля» на камехтоне, – повторял он себе после каждой попытки, вертел колок и дергал струну. – Ля! Ты будешь сегодня «ля» или че?

– Ну как? Получается? – поинтересовался подошедший Юрий Егорович.

– Я эту хеховину щас хазнесу! – Дин схватился за гриф, точно за рукоять топора и замахнулся, но от выплаты нескольких тысяч рублей за сломанный инструмент его спас учитель.

– Не бойся, – сказал он, взявшись за корпус, когда тот поднялся над головой малого. – Давай я тебе ещё раз покажу. – Учитель вытащил стул из общей пирамидки и сел напротив. – Как я говорил? – спросил он с искренне доброй улыбкой. – Первая страна – самая тонкая – должна звучать, как «ля» на камертоне. – Дин привстал, вытащил его из-под жопы и щелкнул по нему ногтем. – Слушай внимательно. – Камертон издал «ля». Юрий Егорович дернул струну, прислушался, покрутил колок. Повторив действия ещё раз, попросил щелкнуть по камертону и снова дернул струну. Звуки совпали.

– Как? Как так быстхо то? – удивлялся Дин, не отрываясь от гитары.

– Повезло, – без тени скромности ответил учитель. – Когда не получается, не бойся спрашивать. Ты только учишься и лучше сто раз спросишь и поймешь, чем три раза в неделю по два часа будешь ненавидеть инструмент, – он раскрутил колок и отдал гитару. – Главное – слушай и не торопись. Ошибайся сколько душе удобно. Здесь никто не осудит, – он тепло улыбнулся, похлопал малого по плечу и отошел.

– Юхий Егохович, – окликнул малой.

– Чем-то помочь? – на автомате ответил учитель. Дин смотрел на него и долго молчал, оглядываясь на беснующегося над пианино Саню и старающуюся выдуть непрерывного «Кузнечика» на флейте Лауру. Юрий Егорович терпеливо ждал.

– Сядьте, – шепотом попросил Дин. Учитель повиновался. – Юхий Егохович, шо за нафиг? – тот призадумался, поглядев на потолок, потом под ноги.

– Штукатурка сыплется, – сказал он с улыбкой.

– А… ну ладн, – малой склонился над гитарой.

– Глупая шутка. Скажи, что ты хотел спросить?

– Ни че.

– Дин, прости меня. Обещаю ответить на любой твой вопрос.

Малой посмотрел на него из-под светлых бровей.

– Зачем вы такой добхый?

– Зачем?

– Пхоехали.

– Нет, правда. Я не понял вопроса.

– Пхосто… Людмила Леонидовна – злая, дихектриса – злая, мама – злая. Все злые и живут не пахятся ни о чем. А вы вон… ну вон нас набхали и мучаетесь за так после ухоков.

– Вот ты про что, – Юрий Егорович приставил стул рядом с малым и пересел. – Видишь Лауру? Отложи гитару. Теперь замолчи и прислушайся к ее игре.

Дин услышал ровно то, что несколько месяцев назад, когда подошел к своей комнате.

– Слышишь, как скрипят качели? – сказала учитель тихо, походя на героя нуарного кино. – Как завывает ветер. Теперь посмотри на своего друга. Слышишь грохот стройки? Как ревет мотор байка?

Дин воочию наблюдал вырисовывающиеся воображением картины.

– Это не простые образы или ассоциации. Это то, кем человек является на самом деле. Слышал про подсознание?

Дин покачал головой.

– Это внутренняя личность, которая манипулирует… Нет, тебе непонятно. Играл с роботами на батарейках? Они ещё двигаться могут сами.

– Угу.

– Представь, что этот робот – это ты. Ходишь, стреляешь, говоришь что-то не подумав. И есть мальчик, который решает, что тебе нравится, как тебе следует себя вести и другое. Сравнение очень грубое, но в общем смысле тот мальчик – это и есть наше подсознание. Понимаешь, о чем я?

Малой на несколько секунд выпал из реальности.

«В моей голове есть… мальчик? И он мной управляет? Гейство».

Юрий Егорович рассмеялся, будто услышав его мысли.

– Не утруждай себя размышлениями. Подсознание никак тебе не вредит. Напротив, оно помогает. Вот, когда тот второгодка осенью стекло разбил, ты ведь не побежал и Сашу придержал.

Дин боялся посмотреть на него, склонив голову и вылупившись на коленки.

– Я видел все со второго этажа. Не бойся. Я нем, как Гордон Фримен, – сказал учитель.

– Кто?

– Точно. Ты игру не застал ещё, – он прочистил горло и сглотнул. – Тогда у разбитого окна тебя ведь остановило что-то внутри. Тебе подсказали, как нужно себя вести. Это и было подсознание. Когда человек чем-то сильно увлечен, то оно проявляется через его работу. Сейчас мы слышим, как подсознания учатся протискиваться через пока ещё неумелую игру Лауры и Саши. Два совершенно разных мира. В одном главенствует мертвая тишина, в другом – непостижимая энергия. И возвращаясь к твоему вопросу. Я такой добрый не потому, что сам по себе такой… вернее, не только поэтому. Дело в том, что я ещё и учитель, Дин. Человек, который обязан помочь детям найти в себе баланс между энергией и тишиной, – он по-доброму улыбнулся, вдохнул и встал. – Прости, что тебя нагрузил. Продолжай заниматься. Не буду мешать.

Продолжать заниматься музыкой, когда на тебя за пять минут вывалили целый семестр по психологии, сродни попытке выдуть мыльный пузырь в открытом космосе. Дин смотрел учителю вслед с выражением лица, говорящим: «И что я должен с этим делать?». И ожидал, когда он повернется. Без понятия зачем. Для того, чтобы уведомить его о данном факте, наверное.

Юрий Егорович, хитря или побаиваясь того, что наговорил, так ни разу и не взглянул на малого, зациклившись на помощи остальным детям.

Дин пялился на них, волей не волей прислушиваясь к протискивающемуся из отверстия флейты подсознанию Лауры. Ненароком созрел вопрос: «А какая у меня душа?» Пара мгновений и малой уже держал гитару, про себя матерясь на не поддающуюся изменениям первую струну. Однако снова и снова щелках по камертону.