Текст книги "Голос Музы"

Младшие классы: Осень

– Вставай, – сквозь сонную пелену слышалась мама. – Девятый час, опаздываем.

Дин приоткрыл глаза. Его укрывал последний не упавший на пол уголок одеяла, скомкавшееся покрывало использовалось вместо подушки, которую малой обнимал, а брошенный плюшевый Леле смотрел на все это прижатый пяткой к стенке.

Посчитав, что учеба никуда не убежит, малой перевернулся на бок. Прошла минута, другая. Счет времени сбился, давая надежду, что родители позабыли о сыне. Довольный, тот подтянул к себе обезьянку и согнул ногу в колене, но ее вдруг схватили и вероломно стали натягивать носок.

– Долго валяться собираешься? – спросила мама. – Как маленького одеваю.

– Не хочу в школу.

– Ещё че не хочешь?

– Вставать не хочу, – он закручивался в одеяло, как втулка в туалетную бумагу, но мама забрала его, сложила и положила на кровати. – Встава-а-ай. Поесть не успеешь.

Дин перевернулся на спину, скорчил недовольную рожицу для мамы, а она скорчила в ответ. После короткой беседы, он сел и ему на колени упали джинсы и майка.

– Чай наливаю, – сказала мама и вышла.

Память непрерывна. Она хранит все, что видят глаза, слышат уши, чует нос, чувствует язык, осязает тело и наверняка ещё что-то делает, о чем люди попросту не подозревают. Информация сохраняется, в противном случае каждое утро человек бы полностью обновлялся и всякий раз изобретал колесо заново. Подробнее Дин изучит это лишь в институте, но уже сейчас он потихоньку вникал в азы теории и параллельно проникался сильной ненавистью к эволюции. Ведь по ее вине он вспомнил, как сильно влип, увидев сундук у шкафа.

Откинув одежду, он прикрыл дверь и потащил улику обратно к стенке. Самолетик остался застрявшим на дереве, что отчасти радовало (хотя бы было видно, где он). Ковер под сундуком складывался гармошкой, по сантиметру вылезая из-под кровати. Когда Дин закончил, то оказался посреди моря с волнами, покрытыми ворсом и скрытыми в нем крошками вместо рыб. Он растянул ковер по полу и сундук оказался посреди комнаты.

– Да как?! – злился Дин.

– Посмотри, где он там! – послышался голос мамы из кухни.

– Малой, – подозвал отец, войдя в комнату и застегивая куртку. – Че делаешь?

– Игхаю, – выдал Дин.

– Выбрал время. Иди ешь, в школу опоздаешь.

– Угу.

– Че угу? Ешь иди, говорю. Потом уберешь, – торопил отец. Дин взял одежду и вышел на кухню. – Я ушел!

– Ага, – ответила нарезающая хлеб мама. Вошел полуголый сын. – В трусах в школу пойдешь? Оденься. – Дин сел на табуретку и стал надевать штаны. На стол рядом с ним поставили тарелку с двумя бутербродами. – Ешь быстрей. – Мама перелила кипяток из кастрюльки в стеклянный стакан и добавила заварки. – Горячий.

– Можно я не пойду в школу?

– Я тоже на работу не хочу, – ответила мама, села напротив и взяла сушку. – Вместе не пойдем?

– Давай! – заулыбался Дин.

– А учительнице и начальнику скажем, что заболели!

– Ага! – Дин сжал кулаки от радости.

– И когда меня уволят, а тебя выгонят, будем на папкиной шее сидеть!

– Да!

– Ешь и иди в школу! – голос мамы враз погрубел, осадив весь задор ребенка. Она включила телевизор и посмотрела время. – Блин. Все. Доедай быстрей.

– Чай гохячий!

– Придешь, допьешь. Пойдем. – Мама повела его в коридор. Перед этим Дин успел запихнуть в рот целый бутерброд с оставшимся со вчера подсохшим сыром. – Все взял? – спросила она. – Учебники, дневник, тетрадки?

– Можно я не пойду-у-у? – последняя попытка оказалась неудачной, как и каждое буднее утро до.

Малому открыли дверь, и он оказался один в сером подъезде. Как-то ему пришло в голову спрятаться под лестницей на первом этаже, дождаться, пока мама не уйдет и вернуться в квартиру. На зло в тот же день отцу приспичило заехать домой, где и обнаружился маленький прогульщик. Маме его не сдали, но подвесили на крючок.

Дин жил непосредственно напротив школы. Его пятиэтажка находилась в ста метрах, отделенная железным забором и яблоневой аллеей с разросшимися кустами (местом встречи всех курящих школьников на переменах). Мимо них малой проходил ежедневно, старательно уводя взгляд. Иногда курящие над чем-то громко смеялись, и Дин краснел, думая, что речь шла обязательно о нем.

Урок уже начался и куст оказался пуст. На крыльце так же никого не было (там обычно курили выпускные классы), как и на посту охранника. Дин остановился на входе, чтобы завязать шнурок на гибриде туфли и кроссовка, который мама купила у подруги на рынке.

Направо уходило старшее крыло. Место, где учились с пятого по одиннадцатый класс. Дин поглядывал на них в столовой, коридорах, и когда случайно встречал где-то на улице. Воображение рисовало, как кто-то из старшаков замечал в нем то, что сам Дин ещё в себе не нашел. Он подходил, хлопал его по плечу и приглашал в компанию.

– Звонок был, – сказал вернувшийся из подсобки на пост охранник с чашкой кофе. Замечтавшийся малой завязал шнурок и побежал в младшее крыло.

Промчавшись по коридору, всего раз замедлившись у двери директрисы, он допрыгал по ступеням на второй этаж, завернул за угол и остановился у последней двери. Без церемоний, он распахнул ее и ввалился в класс.

– Здхавствуйте. Извините. Можно войти?

На него вылупились двадцать восемь учеников за партами, учительница и стоящая рядом девочка, в которой малой узнал Клару.

– Проходи, – сказала Людмила Леонидовна, высокая женщина в очках и с короткой прической.

Дин подошел к шкафчику, повесил в него куртку и сел на последнюю парту рядом с Саней.

– Для новоприбывших повторю, – продолжала учительница. – С этого дня с нами будет учиться новая девочка. Она необычная. Так получилось, что она до сих пор не разговаривает.

– Потому что тупая! – крикнул Серега Сицын с третьей парты. Класс рассмеялся.

– Она не хазговахивает, потому что ты тупой, – ответил ему Дин и поймал злобную рожу развернувшегося Сереги. Класс заржал.

– Че сказал?

– Че надо, – буркнул Дин и отвел взгляд.

– Че сказал, кахтавый? – передразнил Серега, от чего класс разделился. Одна половина взорвался в хохоте, у другой – промолчавшей, зародились первые зачатки чувства юмора.

– Сицын, ты обнаглел в последнее время у меня. Давненько я c твоей мамой не разговаривала, – предупредила Людмила Леонидовна.

– Молчу. – Серега спрятал голову в вороте толстовки и показал Дину средний палец под партой.

– Почаще практикуй. Глядишь, школу закончишь, – учительница отошла к доске и взяла мел. – Проверим, что вы поняли из домашней работы.

– Людмила Леонидовна, – за первой партой тянула руку девочка в майке с солистом «Sum 41».

– Да?

– А новенькая?

– Что новенькая? – учительница обернулась, не дописав слово «Классна…» и поправила оправу очков. Клара не двигалась, глядя на цветок, свисающий с книжной полки на дальней стене. – Ох ты! Забыла с этим Сицыным про все! Возьми мел и напиши для всех свое имя на доске. – Девочка не реагировала. – Ты меня слышишь? – забеспокоилась учительница, прикоснувшись к ее плечу. Учить немую девочку – полбеды, учить глухонемую – катастрофа. Клара повернула голову и дважды судорожно кивнула. – Представишься для нас? – Ей предложили кусочек мела.

Дрожащими пальчиками девочка вязала его и подобно пингвину, переваливаясь то влево, то вправо обернулась к доске, но идти не торопилась. Людмила Леонидовна положила руки ей на плечи и мягко подталкивала вперед. Буквы мучительно долго рисовались. Все из-за того, что девочка стирала подушечкой большого пальца не получившиеся черточки и петельки.

– Её Клаха зовут, – выкрикнул Дин и непонятно из-за желания похвастаться знанием или желания помочь.

Все поглядели на него, потом на доску. Девочка отошла в сторону и класс снова захохотал. На доске были выведены пять красивых букв «Лаура».

– Лаура, – озвучила учительница. – А меня зовут Людмила Леонидовна. Проходи в класс и садись… с Таней на второю парту.

Привычка Дина распространялась и на Школу. Учительница что-то записывала, объясняла, а он не слушал, чиркая на полях тетради квадратики. Раньше он бы и переписал все с доски, не разборчиво, но все же, однако на это не оставалось времени. Он съехал по стулу вниз так, что его глаза опустились до уровня парты и презрительно глядел на одноклассников. Перепутал он имя, чего ржать-то как кони? Ему вообще-то отец сказал, как ее зовут. И… И эта ещё. Че ее не Кларой звали?

Девочка сидела на среднем ряду. За весь урок ее ручка ни разу не легла на парту. Лаура слово в слово записывала сказанное учительницей и по звонку продемонстрировала сделанную работу.

– Молодец, – ответила Людмила Леонидовна. – Куда рванул! – закричала она и вышла в коридор. – Сицын! А ну быстро в класс!

– Ну Людмила Леонидовна!

– Не умеешь вести себя на перемене, будешь сидеть в классе! Петренко за ним!

– А я чего?

– Живо в класс! – Учительница вошла внутрь, указательным пальцем вытирая бровь и выдыхая. – Пантикова, что ты делаешь?

Упитанная девочка у окна зачем-то сливала бумажный клей в пенал.

– Людмила Леонидовна, они гремят, – жалобно оправдывалась она.

– Кто гремит, Пантикова?

– В пенале.

«А в голове у тебя не гремит?», – подумала учительница, подходя к ней и забирай клей.

– Что это? А-а! Иди в туалет и отмывай. Клей засохнет по шее от мамы получишь.

Девочка растопырила пальцы, указательным и большим взялась за собачку и на вытянутой руке подняла пенал.

– Клинина, – подозвала учительница и девочка за первой партой, читающая учебник по природоведению, обернулась.

– Я здесь.

– Я в учительскую, – сказала ей Людмила Леонидовна. – Последи за журналом, пожалуйста, – на ходу она указала на стол.

– Хорошо, – кивнула девочка.

Все ученики в одночасье объединились в единый организм. Его девять пар глаз провожали учительницу и только она в коридоре снова крикнула Сицыну, восемнадцать ног ринулись к журналу. Дети толпились. Каждый тянул ручку, чтобы перевернуть страницу на нужный ему урок. Полыхающему любопытству помешала холодная Дарья Клинина. Она протиснулась через мальчишек и под общее негодование стащила журнал.

– Людмила Леонидовна сказала следить за ним, – сев на подоконник и скрывшись за кружевными занавесками, сказала Даша.

– Она не сказала, что смотреть нельзя! – пискнул Даня. – Дай.

– Даша! – крикнул вошедший Серега. Клинина сильнее сжала журнал, подогнула под себя колени и прислонилась щекой к окну. – Дай посмотреть, не жлобься.

– Ничего я жлоблюсь, – тихонько, с капелькой стыда отвечала Даша. – Мне учительница сказала следить.

– Мы чуть-чуть. Она не придет, а Саня вон на шухере постоит.

– Я тоже посмотреть хочу! – воскликнул Саша.

– Скажу я тебе гусей твоих, – отмахивался Серега. Круг смыкался вокруг спрятавшейся за журналом Дашей.

Случись что-то подобное в среднестатистическом офисе со взрослыми, такую, как Даша, никто слушать бы не стал. С другой стороны, она бы сама отдала эту злосчастную тетрадку. Более того была бы первой, кто заглянул внутрь. Дети так не поступили, потому как боялись Дашу. Вернее, ябеду Дашу. Она являлась камерой слежения на ножках в теплых штанах. Если что-то происходило (мальчишки подерутся или кто-то девочек закрыл в туалете), то Людмила Леонидовна непременно узнавала об этом от Клининой. Но самым плачевным для класса было ее крепкое здоровье, по вине которого она не пропускала ни один учебный день.

Звонок разогнал учеников по партам, как включенный свет тараканов. Только Серега со злой гримасой ещё стоял у журнальной защитницы.

– Дура, – оставил он столь тяжелое для Даши слово и ушел. Она покраснела, спрыгнула с подоконника, шлепнула журнал о стол и убежала, вытирая слезы.

– Клинина, звонок был, – крикнула встретившая ее в коридоре Людмила Леонидовна, но ответила ей хлопнувшая дверь женского туалета. – А ты тут что гуляешь? Звонок был.

– Иду я, – входя в класс, сказал Дин, опустошенный, точно лишившись самого дорого. Минуту назад он проиграл стопку фишек шестиклашке. Тот нечестно бил их о бугорок краски на подоконнике, но малой не додумался уличить его. Он и слова «уличить» то не знал.

Класс пялился на вход за партами. Лаура стояла рядом с учительским столом, сжимая клетчатую тетрадку. Для остальных ее будто не существовало. Их больше волновало, что кричала Людмила Леонидовна закрывшейся Даше.

– Че замер, Попов? – спросила Кандрашова, темнобровая девочка в белой блузке. – Сядь, не мешай.

Дин чуть склонил голову и пошел на место вдоль шкафчиков, перешагивая лежащие у парт портфели. Даша поддалась на уговоры и открыла дверь. Класс зашуршал, принимая позы совсем не подслушивающих детей. Вошла Людмила Леонидовна, сопровождая вытирающуюся рукавом блузки Клинину. Она не посмотрела на учеников. Проводила девочку до места и, грозно стуча каблуками по деревянному полу, подошла к учительскому столу, где достала из верхнего ящика тетрадки.

Класс настороженно зашептал.

– Самостоятельная, – громче остальных сказал Петькин, сам того не ожидая. Среагировав, он выдал выкрик за вопрос и поднял руку.

– Да, – ответила учительница, раздавая тетради по фамилиям.

– У меня нет такой, – сказал Саня.

– Возьмешь Воронцова. Пиши карандашом и не нажимай сильно. Пятую страницу пока открываем. Кондрашова, к себе. – Девочка у окна прокрутилась на стуле. – Решаем с первого до одиннадцатого, – учительница встала перед классом и сверилась с часами над доской. – Пятнадцать минут.

– Какой пятнадцать? – рассердился Сицын и бросил ручку на стол.

– Такой! Думай, – учительница пошла к столу, но врезалась в стоящую там Лауру. – Господи! Ты тут что стоишь? – Девочка показала исписанные классной работой страницы. – Нет, – она взяла тетрадь у мальчика с первой парты.

– Эй!

– Вот такая у тебя есть? – спрашивала она медленнее, чем обычно. – С зеленой обложкой?

Лаура кивнула.

– Хорошо. Садись и решай с первого до одиннадцатого номера.

Лаура закрыла тетрадь, подбежала к деревянному шкафчику с наклеенной на дверцу бабочкой и начала рыться в рюкзачке.

– Блин, и че делать? – спросил Саня.

Можно не сомневаться, учителя слышат каждого шепчущего ученика в классе. Просто бессмысленно делать замечание каждому. Через минуту они опять начнут обсуждать, что дают в столовке и смеяться над словами: жижа, розетка и многочлен. Учителя поступают проще. Выставляют дозволенный уровень шума в классе и те, кто превышает его, получает наказание. Как игра, где нужно бить вылезающих из дырок сусликов. За всеми поспеть удается не всегда и если шумят сразу несколько детей, то успевает получить только кто-то один. Нередко именно он попадает под горячую руку, которая уводит к директору.

Иногда уровень опускается почти до пола. Тогда даже скрип ножки стула притягивает неприятности. Сане не повезло дважды: превысить его голосом и слушать музыку в наушниках во время конфликта с Дашей. Но большим неудачником оказался Дин, который зачем-то ему ответил:

– Замолчи.

Людмила Леонидовна тотчас поспела к нему и хлопнула ладонью по столу.

– Я сказала карандашом! – крикнула она.

Дин вздрогнул, ударившись коленом о стол. Посмотрел на ручку в пальцах и на учительницу.

– А-а-а… Это моя тетрадь.

Людмила Леонидовна зажмурилась, закрыв ладонями лицо. Ученики переглядывались – появились первые надежды на срыв урока. Учительница засмеялась вымечено и устало, поняв собственную беспомощность. Она посмотрела на учеников и протерла глаза под очками.

– Пишите, – сказала она, отошла к доске и написала мелом тему урока с заданиями.

Как говорил Уильям Артур Уорд: «Посредственный учитель рассказывает. Хороший учитель объясняет. Превосходный учитель показывает. Великий учитель вдохновляет».

Учитель – важнейшая профессия в мире. Именно ее представители собирают трамплин для будущих легендарных личностей, двигающих человечество вперед. Проблема заключается в том, что для этого им необходимо любить свое дело, детей, видеть жизнь и стремления, пусть не во всем классе, но в паре глаз. Но когда год за годом сталкиваешься с тупым зазубриванием и абсолютной незаинтересованностью, руки опускаются сами. Когда заставляют вдалбливать программу столетней давности, когда откровенно тупые родители требуют объяснений, почему их ребенок плохо учится, а сказать, что он идет по их стопам нельзя. Энергия внутри иссякает и ее ничто не подпитывает. Для наглядности можно представить не вкрученную лампочку в темной комнате. Много ли от нее толку, лежащей в коробке на нижней полке?

По звонку все вышли в холл. Кроме нарисованных учениками картинок с военными и полями (гордости учительниц), висящих на стенах и куста, который по легенде самого Сицына он пописал сам, смотреть там было не на что. Краска цвета выцветшей морской волны, побелка на потолке и линолеум, зафиксированный длинной закругленной рейкой, о которую то и дело запинались.

Классы от А до В занимали по два подоконника. Одно для девочек, другое для мальчиков. Учеников из Г сместили на лестницу и в целом старались общаться с ними, как можно реже. Их собрали из детдомовских, буйных и неуспевающих. Не лучшая компания, но по словам директора на педсовете: «Не зачем распространять заразу по всем кабинетам». Но как после ноздри, ребенка так и тянуло засунуть палец в рот, так и Дину хотелось к тем отщепенцам.

Он специально бегал на первый этаж на батарею, отсчитывал десять секунд и поднимался наверх, подглядывая за ними. Если у остальных популярными считались фишки, то эти парни играли монетками.

Суть заключалась в постановке рубля на ребро, его закручивании и поочередному продолжению с помощью щелчков. Тот, у кого монета падала, ставил кулак костяшками на гладкую поверхность, а остальные большим пальцем запускали в них рублем (а ребята по серьезней играли десяткой, потому как была куда толще). Оставались глубокие порезы, и брызгала кровь. Проигравший всегда шипел или ругался, на что остальные звонко хохотали, не боясь ни учителей, ни завуча. Только директриса с родителями находили управу. После поучительных разговоров примерно неделю мальчишки успокаивались, но затем все возвращалось на круги своя.

Дин стремился к ним, хотел стать частью команды. Подглядывая через щель между дверью и косяком, он видел старый свитер на спине одного из парней, но не игру. Приближался по шажку, стараясь и не отвлекать, но и не остаться незамеченным. Гэшники увидели его.

– Че? – скорее выплюнул, чем сказал парень с оттопыренными ушами и узкими глазами.

Дин дернулся и сделал вид, будто куда-то шел.

– Давай с нами, – предложил мальчик в очках и заклеенным пластырями с ватой правым глазом. Малой остановился на лестнице и подошел ближе. – Сядь. Упадешь.

– А куда? – спросил потерявшийся Дин. Парни занимали оба удобных места слева и справа на ступеньке.

– На картоны. – Малой послушно сел перед ними, послужив поводом похихикать для гэшников. Он посмеялся с ними, хотя и не понял почему. – Играть знаешь как? – Дин промычал. – Начинай тогда, – перед ним кинули монетку.

Что может быть сложного? Ставь, придерживай да щелкай. Дин выполнил все пункты плана, но рубль вместо вращения предпочел отлететь в ступеньку.

– Раз, – посчитал лопоухий.

– Что?

– Три попытки и тебе бьем, – пояснил одноглазый. – Верти.

Дина не радовали правила, и он выразил недовольство. Однако его нахмуренные бровки никто не воспринял всерьез. Он поставил монету, и она скользнула по ступеньке.

– Два, – делился знаниями по арифметике лопоухий.

– Не считается! – вскликнул малой.

– Считается все! – сказал одноглазый серьезно, но не сдержался от смешка. – Крути. – На этот раз Дин осмелился пробубнить, но также остался не у дел. Он сверлил взглядом рубль, осторожно выставляя его на гладкой поверхности. Легонько щелкнул по его краешку ногтем указательного пальца, и он закрутился. Вяло, неспешно, как алкаш, решивший повеселить детей у подъезда. Но ожидала их идентичная судьба – оба рухнули.

– Ставь, – сказал ушастый.

– Она кхутилась! – заскандалил Дин.

– Мне ее поддевать что ли? – спросил одноглазый. – Три было. Ставь.

Желание дружить с этими ребятами куда-то резко запропастилось.

Дин жмурился, пока один из гэшников целился, а второй прижимал его кулак плотнее к ступеньке.

«Вот и все, – думал он, – сейчас мне палец отхежет. Пхидется ходить в пехчатках, чтобы мама не узнала».

От первого удара у малого прыснули слезы. На средней костяшке осталась красная вмятина. Наступила очередь лопоухого. Он готовился, как хоккеист перед буллитом. Раскачивался, прицеливался, вымерял нужное расстояние, а потом засандалил так, что у Дина отнялась рука.

Несколько капель крови навеки впитались в цемент под отлупившейся краской.

Гэшники убежали, услышав вскрик. На зов прибежала учительница Б-класса и отвела раненного в медпункт. Через пару минут малой сидел на табуретке, стуча ногой по резиновому коврику и терпя жжение зеленки.

– Ну чего? – спрашивала медсестра с кудрями. – Какой класс?

– Четвехтый, – цедил Дин. По ощущениям ему будто не ранку обрабатывали, а пришивали палец.

– Десять лет почти, а ревешь, – медсестра уперлась в колени и поднялась. – Есть аллергия на таблетки?

– Нет. – А, может быть, и да. Откуда он вообще мог знать это? Ему десять! У этих взрослых что не вопрос, то лабиринт.

Звонок прозвенел несколько минут назад. После наложения пластыря, Дин тянул время в медпункте, как только мог. Школьные приемы для этого передавались из поколения в поколение, но редко словесно. «Веди себя тихо за ширмой, чтобы медсестра о тебе не вспомнила» или «иди очень медленно до класса», а высшим пилотажем считалось «натри градусник и прикинься больным, чтобы тебя отпустили домой, а не дали активированный уголь». В основном о них узнавали при помощи личного примера или внезапного обострения интуиции.

– Возможно, ответы предыдущих учеников витают там в виде своеобразной пыльцы, которую вдыхает молодежь и понимает, что делать.

Теорию выдал некто Марсель в квартире на третьем этаже дома напротив школы. К сожалению, его собеседник (некто Геннадий) не успел дать вразумительного ответа. На едкий дым и громкую музыку пожаловалась баба Тоня из квартиры ниже. Приехали граждане полицейские и громким стуком расстроили мыслительные волны.

Нарочно прихрамывающий Дин слонялся по коридору. То в окно смотрел – махал дворнику, то портеры разглядывал – больно интересовали его фамилии мелким шрифтом, то подслушивал, что там за директорской дверью – информирован, значит есть что рассказать на уроке.

Туфля-кроссовки переставлялись по ступеням, как мешки с бетонном, которые батя заставлял таскать на даче. Лик Дина появился из-за лестницы, как лик героя древней легенды из-за холма на восходе солнца. Вместо светила – нарисованное на стене за спиной солнышко, а дожидающейся девушкой оказалась Лаура, вышедшая из-за угла.

Увидев малого, она еле заметно задергала левой ножкой.

– Тебя за мной?

Лаура отрицательно покачала головой. Ее щечки слегка подрумянились.

– Пхогуливаешь? – обвинил малой.

«Не можешь оправдаться – найди того, кого можно обвинить», – народная мудрость.

Лаура отшагивала по чуть-чуть назад, не переставая смотреть на Дина. Откуда не возьмись между ними выскочил лыбящийся Саня. Не было того дня, когда этот мальчик не улыбался. Его родители поначалу думали, что у него неправильно сформировались мышцы лица, но врач их успокоил: «Он просто слегка глупенький».

– О! Боец! – воскликнул Саня на весь коридор и скорчил рожицу – мол провинился, но что теперь поделать?

– Сам боец, – ответил угрюмый Дин. – В класс пойдем.

– Подожи-и. Словарник хошь писать?

Саня являлся обладателем самого странного акцента, по мнению учительского совета. Он имел привычку протягивать гласные, заменять согласные на созвучные, а некоторые из них выбрасывать из слова. Кто-то считал это баловством, кто-то природным талантам. В одном учителя были согласны – щегол всех заебал.

– Какой словахник! – Дин хотел поднять руку, но ударился о перила. – Блять.

– Ух ты м-а-а. Таки тебя ра-анило. Надобно взад.

– Тебя взад!

– В медпункт, боец. – Саня развернул его за плечи, случайно задев девочку. – Здра, – сказал он и повел Дина обратно.

– Ее взять надо, – выдал тот.

– Куда? В хор? Пшли давай.

– Она хаскажет, – слова Дина заставили Саню насторожиться. Между прочим, этот мальчуган пробирался на чужой огород и жрал крыжовник, когда хозяева отдыхали за сеточным забором.

– Давай ток тихо. Рядом постышь.

Лаура кивнула, подвернув краешек юбки.

– Давай на ухок пойдем. Запалят.

– Палят мух в общеснном сортире. Не ссы, переедем и выбросим в лес, никто не заметит.

К слову, папа Сани отслужил десять лет в армии и уже сем лет работал дальнобойщиком. Суммарно обе эти профессии породили бесконечное число всяко-разных словечек и фразочек, которые впоследствии запомнил сынишка.

– А че, ес слома-ал? – спросил Саня. Дин пошевелил кистью. – Мам говорила, что рана-а-а… короч внутри.

– Она зубной вхач.

– Боец не спорит, а выполняет.

Саня принялся толкать его в спину, как вагонетку на рельсах: Ржавых, кривых, как если бы их клал слепой строитель.

По всем критериям ходьбы Дин – шел. Колени сгибал, топал, даже продвигался. Однако любой степени калека сказал бы, что три ступеньки за минуту – это медленно.

В идеально мире малой бы ловко развернулся, поймал падающего Саню за шкирку, дал леща и повел на урок (и уж точно он бы не врезался в дверь при развороте, а Саня не выскользнул из захвата, покатившись с лестницы). Но что он мог сейчас? Сказать лучшему другу – нет? А если он обидится, перестанет с ним общаться? Маленькая идиллия последней парты разрушится. И с кем тогда разговаривать? С Геной? От него воняло. Обстоятельства требовали от Дина повиновения и ускорения.

Пределы есть у всех. Особенно у терпения госпожи Удачи. Дверь директорского кабинета, раннее дважды остающаяся закрытой, наконец отворилась.

На пути молодежи вышла Юлия Евгеньевна. Рослая дама со светлыми кудрями и в темно-синем деловом платье. По идее с ним в комплекте должен был идти ремень, но выпирающий живот директрисы был другого мнения на счет моды.

– Куда мы? – спросила она, приподняв нос и уперев руки в бока. Саня ткнула пальцем в Дина.

– Лечиться веду, – серьезно ответил он.

Директриса хмыкнула.

– Веди, – она вальяжно мотнула головой и пошла дальше, улыбнувшись плетущейся девочке.

– Прокатило! – обрадовался Саня.

– Пхокатило, – с каплей огорчения добавил Дин и отвлекся на Лауру. Та слушалась беспрекословно, но неприязнь ко всей авантюре выдавал ее пугливый взгляд и нервное потирание ладоней.

Естественно, никто ни в какой медпункт не пошел. Грузная медсестра могла вылечить разве что от запора с ее то запасами угля. Саня знал местечко, где его друга точно бы вылечили.

Охранника не удивила проходящая на улицу троица. Мало ли куда их могли послать. Расследования не входили в его обязанности, как, впрочем, и расспросы, но тут он дал слабину перед любопытством.

– Куда? – поинтересовался охранник, упираясь подбородком на кулак.

Саня затормозил в проеме, одернув идущего впереди малого. Из более-менее разборчивого из его рта выходил только мат, но и тот слишком тихо, чтобы охранник мог услышать.

– Я кого спрашиваю? Куда? – он встал из-за стола, врезавшись в рядом стоящую девочку. От страха он смахнул кружку. Кофе пролилась на папку с листом, где проходили ожесточенные морские баталии против нарисованных квадратиков технички. – Зараза! – Охранник достал из пустого ящичка грязную тряпку и бросил на лужу. Девочка протянула ему голубенький стикер, сжимая карандашик. – Нас отпустили, – прочитал охранник про себя. – Немая что ли? – Она кивнула. – А-а. Идите. Стоят, молчат… Блин! – Лужица подтекла к краю стала так же незаметно, как Лаура вернулась к ребятам.

Повторять Сане не потребовалось. Он толкнул малого вперед и пошел следом.

– Падем-падем! – подзывал он, спрыгивая со ступенек школьного крыльца. – Бырей.

– Идем мы.

– Ну переме-ена щас начнется.

– И че?

– Хуй в очо! – идя спиной, сказал Саня и слабо ударил малого в плечо. – Котлеты седня! – объявил он на развороте и врезался в оказавшуюся впереди Лауру.

Дальнейшее развитие событий представлено в виде нарезки кадров. Кадр один – ошарашенный мальчик стоит напротив сжимающей кулачки девочки. Кадр два – девочка делает широкий размах с раскрытой ладонью. Кадр три – ладошка девочки прилетает в щеку мальчика. Кадр четыре – изо рта перекосившегося от удара мальчика вылетают капельки слюны. Кадр пять – мальчик выпучивает пораженные глаза на непоколебимую девочку.

– Оху… ела?! – с подступающими слезами Саня наступал на девочку с кулаками.

Ещё секунда и Лаура бы почувствовала на себе значение фразы «Прогуляться костяшками по зубам». Но в нужный момент малой повел себя как застенчивый рыцарь – остановил друга и извинился за это, когда увидел его бешенный взгляд.

– Че бля?! – голос Сани можно представить, как мороженное с печеньем. Сверху его закрывает твердая оболочка, но под ней скрывается мягкая прослойка, отдающая кислинкой.

– Ни че, – ответил Дин, машинально отстранившись назад. – К котлетам не успеем.

– Нахуй твои котлеты! Я ей в рожу дам!

– Не надо…

– Че не надо? – запищал Саня. – Она мне дала, и я дам! – он вырвался и с размаху ударил воздух. На всей площадке перед школьным крыльцом Лауры не оказалось.

В раздувшиеся ноздри Сани поместились бы спелые сливы. Он издал звук, отдаленно напоминающий рычание, и ударил березу, перед тем как перепрыгнуть трубы теплотрассы. Кожа на костяшках содралась до крови. Пошли слезы. Их создатель сжал губы и вытерся краем рубашки.

Дин метался между школой и другом. С одной стороны, Лаура могла нажаловаться, с другой, лучший друг мог посчитать его пусей. Взвесив проблемы и приключения, Малой побежал за Саней.

Куда как не в курилку он мог привести? В отличии от Дина, у Сани была старшая двоюродная сестра, которая ввела братишку в компанию старшаков. Те обрадовались двум вещам: Во-первых, у мелкого можно было выведать, чем занимается сестра (много кто по ней сох), во-вторых, если постараться, то можно было нормально так поржать с него.

– Ну че, Л-л-леха! Один на один захотел? – сказал старшеклассник в синей олимпийке. Радости в нем было немногим больше выбитых зубов, но ни тот, ни другой факты не мешали ему улыбаться. Он уронил руку на плечо гэшника с заклеенным глазом. Тот лыбился, выставив кулачки и виляя, как боксер.

– Чё с-с-сука. Чё?

«М-м-м…», – промычал Дин про себя, увидев это.

Кусты считались сезонным укрытием. Как некий курорт, расположенный удачно близко от школы. Осенью и зимой здесь обитали, а к маю их срезали, приводя зелень на территории учебного заведения в порядок. Тогда обездоленные школьники переселялись на теплотрассу, где беззаботному курению мешала кричащая из пятиэтажки баба Тоня.

В кустах скрывалось трое. С одноглазым Лехой малой имел честь познакомиться. Если в младшем крыле тот пользовался определенным авторитетом, тот тут находился у подножья иерархической лестницы. На следующей ступеньке вальяжно разлегся Тискун. Тема Тискунов, единственный человек за историю школы, которого по два раза оставляли на второй год в четвертом и в пятом классах. Увидеть его в чем-то помимо спортивок приравнивалось к северному сиянию.