Текст книги "Голос Музы"

Подступы к взрослой жизни

Ничто не сравнится с утренней прогулкой после вчерашней попойки. Пробуждение в чужой квартире, быстрый омлет, потому что в холодильнике оставалось всего три яйца и их не хватало на две честные яичницы, кофе из пакетиков и видео с интернета. Коты бегали по паркету и падали у ног, чтобы им почесали пузико. Из открытого окна доносились сигналы машин, свист воробьев.

Цвета на улице стали более насыщенными, звуки из сумбура разделялись на четкие элементы: голоса, рев моторов, лай и тому прочие. Наверное, так происходило, потому что организм думал, будто умирает из-за переизбытка алкоголя в крови и выкручивал все органы восприятия на максимум. Солнышко пригревало лицо и неважно что вчера, когда друг позвал в двенадцать ночи отметить рождение сына, малой оделся, как на Северный полюс. На голове вязанная шапочка, толстовка, длинная куртка, джинсы и зимние ботинки, потому что из-за вчерашнего проливного дождя в общаге прохудилась крыша и затопила единственные кроссовки.

Малой шел по аллее, а там ребята играли на гитаре. Раньше бы он не посмотрел в их сторону, а тут подсел, проникся сочиненными песнями с тремя аккордами, перекинулся парой фраз, подкинул последний полтинник в футляр и потопал дальше.

Четыре замечательных года прожил Дин в общежитии. Беззаботных, дешевых и вместе с тем чуточку неспокойных.

Открытое родительское недовольство по поводу ухода сына из универа перетекло в вопросы за столом по типу: «Вот твои одноклассники заканчивают, не хочешь вернуться?». В остальном они не давили. Всегда кормили, когда малой приезжал, предлагали купить новую одежду взамен порванной старой, уговаривали переехать обратно, но Дин отказывался, предпочитая жизни нахлебника, крысиную беготню в общежитии.

Вместе с Гришей они осуществили задуманную перестановку в комнате и убрались – создали восемь квадратных метров уюта в девятиэтажном замке подростковой вакханалии. Развесили постеры, заклеили угол студийным поролоном и выкрасили тот в зеленый, желтый и красный (Дин ещё полгода не знал значимости этих цветов). Прикрутили несколько полок и заполнили их всем – от книг, до собранных конструкторов «ЛЕГО».

Серьезная проблема возникла, когда коменде приспичило пройтись по блокам с проверкой. В тот день ушедший на учебу Гриша забыл закрыть дверь на ключ. Малой мгновенно проснулся от крика недовольной низкой женщины с фамилией Кашалот. На кухне, как всегда, оставили срач (грязную посуду, картофельные очистки, гору бычков) и она стучала в двери, вытаскивая свиней-студентов убираться.

Дин вскочил с постели и на носочках подпрыгнул к двери. Закрывать ее на ключ было не безопасно, потому как щелчок замка отлично разносился эхом в блоке. За неимением лучшего плана малой подпер дверь собой. В ту же секунду в нее задолбил маленький кулак коменды.

– Мальчики! – кричала она. – Выходите! Есть кто в комнате? – Она толкнула дверь, и та чуть приоткрылась, но малой тут же толкнул ее обратно.

Любой вздох или писк мог выдать его, но эмоциям куда-то надо было деваться, поэтому они воплощались на лице.

Сложно описать, как именно оно выглядело. Легче будет объяснить, что тогда под кожей двигались такие мышцы, которые раньше никогда не напрягались. Сами гримасы отражали возведенные до предела реакции от проигрыша важного матча, до карикатурного пародирования азиата.

Если у многих душа уходила в пятки, то в ту минуту у Дина она отправилась прямиком в чистилище, чисто экономя время, ведь если Кашалот вошла бы, то проглотила бы его целиком.

«С другой стороны, если я выживу, то смогу жить у нее в брюхе», – в приступе паники отшучивался малой в мыслях.

В этот раз госпожа Везение была к нему благосклонна и вручила коменде проклятие детской наивности.

– Обалдеть, как дверь сломали, – сказала та и недовольная ушла стучаться к соседям.

Дин молился всем богам, начиная с Ра и заканчивая придуманной тетей Сью, которая была добра к хорошим мальчикам, а у плохих съедала кошек (больное воображение способно породить кого угодно).

Каждый последующий визит Кашалота вырабатывал у малого рефлекс прятаться в шкаф, закручиваться в покрывало и, прислушиваясь к звукам, следить через щелочку между дверьми. По идее никто не мог войти, пока в замке торчал ключ, но лучше было перебздеть, чем жить на улице.

Дин вернулся в общежитие и поздоровался с вахтершой на входе. Та ему улыбнулась и пропустила, продолжив выпрашивать пропуск у первокурсника. Малой миновал дверь лифта и в припрыжку пошел по лестнице на девятый этаж.

– Религия утверждает, – говорил Гриша, только его сосед вошёл в комнату.

– Блять, чувак, я только пришёл!

– Слушай. – Гриша держал какой-то пожелтевший от старости учебник с оторванной обложкой (явно с мусорки) и дымящуюся самокрутку. Он сидел на подоконнике, свесив ноги в открытое окно.

– Давай нет. – Дин упал в одежде на кровать.

– Религия утверждает, – повторил Гриша громко, и малой натянул шапку на лицо, – что Бог внутри всего. Повсюду Бог, понимаешь?

– Предположим.

– А что, если мы просто клетки или атомы какого-то существа, которого мы считаем богом, а то самое перерождение или же уход в небытие – это высвобождение из этого тела? Мы как вытекающая кровь из раны. Бабушка мне раньше говорила, что из ран вытекает только плохая кровь. Получается, что люди – это плохая кровь. Может быть, религия ошибается, и после смерти нас ждёт не счастье, а высушивание на каком-то воздухе, к которому мы не приспособлены?

– Ты описываешь концепцию ада сейчас, – поправил его малой.

– Возможно. Возможно… – Гриша задумчиво затянулся. – Как сходил?

– Ну так. Посидели, выпили.

– Сидеть и пить – хорошо. Гораздо хуже – стоять и лить.

– Чего?

– Чего?

– Гриш, отвали. Я не понимаю сейчас. Ничего не понимаю.

– Как и все. – Гриша поглядел через плечо. – Не спать. Мыться.

– Ме-е.

– Давай-давай. Вонять тут не надо.

– Чувак, это некрасиво. Это моё дело грязный я или нет.

– Дружок, некрасиво с твоим ебалом по улице ходить, а мыться – это личная гигиена.

Дин сдался. Разделся до гола, обвязался полотенцем, взял шампунь и вышел из комнаты. На какое-то время пропав в душе, он вернулся распаренный и красный.

Гриша старался записать новые звуки у микрофона. Ему хотелось создать совершенно новую музыку и для этого он стучал, чесал и дул на любой предмет, до которого дотягивался. На сей раз он водил дном кружки по сковородке. Малой сел на кровать и взял телефон.

«А можно хотя бы скобку отправить?»

– Улыбочки тебе будет мало, – сказал вдруг Гриша, не отрывая уха от посуды. Малой нахмурился и, поняв, что не озвучивал вопроса, настороженно покосился на соседа. – Твои жалобные вздохи тебя выдают.

Дин жалобно вздохнул.

– Как понравится девушке?

– Девушкам нравятся мышцы. – Гриша отложил «инструменты». – Выпирают ещё.

– Триципцы? На руке которые? Они есть. Вот чуть-чуть видно.

– Не.

– Пресс у меня тоже есть! Пять кубов. Если согнуться, то их видно. А им все девять шоль нужны, скажешь?

– Не. Я про эти! Вот боковые, которые! На животе.

– Да они у меня тоже есть!

– Бро, тогда дело не в тебе! – Гриша вернулся к музыке.

– Идеал мужчины, – иронизировал малой, надевая трусы.

– Две ошибки в одном предложении. Идеал – мнимая точка, как горизонт, и ещё мужик из тебя никакущий.

– Мне двадцать четыре.

– А мне двадцать шесть, но я тоже не мужик, – Гриша отложил кружку и взял резинку. – И знаю много, кому лет под сорок и те тоже не мужики. Я не обзываюсь, не подумай, я делюсь фактом. Мужик в понимании общества – это тот, кто может все и много не говорит. Ты похож на такого? – Дин повесил мокрое полотенце на дверь, промолчав. – И я о том. С другой стороны, какая разница, какие рамки ставит общество? Они придуманы людьми, а люди на земле не важнее, чем волосы на груди.

– Кроме философии чем-то поделиться можешь?

– А зачем? Дэвид Линч говорил, что все нами сказанное и сделанное уже нам не принадлежит. Найдешь в словах моих мой смысл – хорошо. Нет – ищи свой, а мне все равно.

– Что за чувак?

– Чувак!? – возмутился Гриша. – Это ты Чувак, а он – гений своего рода. Не обижайся. На счет твоей дамы. Знаешь, почему я перестал играть в многопользовательские игры на рейтинг?

– Надоело прожженные стулья менять?

– Не смешно, но близко к правде. – Гриша осторожно сложил резинку в коробочку и вынул булавку. – Я стал проигрывать больше, чем выигрывать, и каждая победа стала ощущаться, как везение, а не как что-то само собой разумеющееся. К началу новой игры я уже не верил, что могу победить. Схожая схема и у тебя с отношениями. С каким числом девушек ты встречался?

– Тхи. – Дин призадумался, – с половиной. – Гриша поставил запись на паузу и поглядел на соседа. – Ну, блин. Я рассказывал. Я подкатывал к младшей сестхе, а в итоге замутил со старшей. Две недели повстречались, я сказал, что не хочу отношений, она заплакала, а я вообще не люблю, чтобы девушки плакали и я ну… Сделал ей куни. – У малого натянулась улыбка случайно наворотившего дел злодея. Гриша задумчиво постукивал пальцем по крышке ноутбука.

– Рабочая схема. А каково количество девушек-друзей?

– Больше двадцати.

– Прости?

– Двадцать три, может. Я пехестал считать.

– Не удивлюсь, что у тебя и блокнотик с именами был. Дела ясны и просты. У тебя мало побед, вот ты и смирился с поражением заранее, поэтому ей не пишешь.

– Так я ей написал!

Гриша как будто отключился, склонив голову.

– И она не отвечает.

– Нет.

– Тогда в жопу ее, – просто ответил Гриша, пожав плечами.

– Радикально, – малой упал на кровать и взял телефон. – Но нет. Если она мне просто так не отвечает, то почему должна ответить на посылание в жопу?

– Значит тебе необходима обязательная реакция.

– Ответ – это все, что нужно простому человеку, хазве нет?

– Наивно и глупо так полагать. – Гриша отложил посуду и запрыгнул за компьютер. Постучав по механической клавиатуре, он взял телефон, набрал номер, нажал кнопку вызова и бросил Дину. – Лови.

– Что? Зачем?

– Лауре звоню. У нее номер на страничке указан.

– Куда?!

– Я снаружи подожду. Поговоришь, чтобы не ждать.

– Она немая, блять!

Гриша выхватил телефон, переключил на видеозвонок.

– Удачи, – сказал он и упрыгал в коридор.

Дин тянулся к кнопке сброса, как на экране появилась она. Ненакрашенная, с ворохом на голове по виду схожему с птичьим гнездом, на фоне подушки с ёжиками. Она щурилась в экран и, увидев, кто смотрит на нее, улыбнулась. Дин ответил тем же.

«Бля-бля-бля-бля-бля-бля-бля», – паниковал он.

«Привет, – показала Лаура и нахмурилась. – Ты в больнице?».

– Где? – Дин уже лет шесть не практиковался в языке жестов и многого не помнил.

«Б. О. Л. Ь. Н…»

– А! Нет, у меня просто постелька белая.

«Поняла. Как твои дела?»

– Ничего. Сижу, пишу всякое. Книжки там и нотки. – Дин хихикнул, но ее лицо никак не изменилось.

«Блин. Не смешно», – упрекнул себя малой.

Лаура отвернулась от экрана и кого-то слушала у себя в комнате. Скоро она вернулась к Дину.

«Прости, я проспала чуть-чуть. Мне нужно идти. Потом поговорим?»

– А… А. Да, без проблем.

Экран погас и Дин с досадой закрыл глаза руками. Через пару минут в комнату вернулся Гриша.

– Как прошло?

– Я победил в конкурсе мудаков, где был единственный участник.

– Поздравляю. – Гриша вернулся к микрофону и притащил к нему кем-то оставленную на кухне форму для пирога.

– Пойду погуляю.

– Не забудь, что нам до конкурса записаться нужно.

– Успеется, – сказал Дин, быстро оделся и ушел.

Совет на будущее: городская улица не помогает успокоить нервы. Единственное, на что она способна, это дать пройти по себе до паба или разливайки.

Мало кто из людей способен восстановиться после эмоционального потрясения без какого-либо допинга. Дин так же не был в их числе, обманывая себя тем, что идёт в парк, на деле направлялся к барной стойке в здании рядом с ним. Но выпить пинту ему было не суждено, ибо:

– Я Берсерк, сука! – завопил Сицын и на полной скорости сбил Дина с ног, повалив на траву.

– Но-о! Налетел, дурак, – упрекнула Дарья Клинина откуда-то сверху.

– Упс. Дин, извини. Не ушибся? – спросил Сицын, привстав над малым. Тот уже вспоминал, где лежат монеты, чтобы оплатить проезд у Харона через реку, но вдруг снова вдохнул.

– Не знаю, – ощупывая грудь, сказал он. – А ребра должны сгибаться, как петли?

– Если не болят, то ага. Руку давай.

Малой взялся за нее и встал.

– Шутишь или серьезно? – насторожилась Дарья. – С костями не шути. Всю жизнь мучиться будешь, если поломаешь.

– Прикольный у вас способ здороваться. Один ломает, другая пугает.

Сицын посмеялся и отряхнул худи.

– Не говори. Семейка Аддамс почти, – сравнил Сицын.

– Пока ещё не семейка, – недвусмысленно напомнила Дарья. Сицын демонстративно поковырял кроссовком тротуар c зажатыми в замок альцами за спиной.

– А? – молвил он, аки непонимающая девочка.

– Б.

– Много же вам детей рожать придется. На весь алфавит, – привлек внимание Дин, рассмешив Дарью и насторожив Серегу. – Вы тут какими судьбами?

– Мы на поезд.

– Художнику работу в Питере предложили, – добавила Дарья. Сицын пританцовывал на месте.

– Инди-компания. Им бюджеты выделили, а меня в штат для концепт-артов взяли.

– Набор слов, как из некрономикона, – сказал Дин и принюхался. Где-то недалеко пекли пирожки.

– Я сама ничего не поняла, как услышала.

– Вам и не надо, а знаешь, кто там главный художник?

– Рафаэль?

– Нет блин – Тициан. Саске. Помнишь, учился с нами?

– О! Круто, поздравляю, – сказал малой, никого при этом не помня.

– Дин! Я все хотел к тебе зайти. Прости меня, что накричал на тебя тогда. Нервы никакие были с этой учебой. Обмазался я негативом и вообще ни о ком не думал.

– Ладно те. Нохмально все, – ответил Дин. Туман (или дым) рассеялся, раскрыв обновленного Сицына. Былая энергия объединилась с пережитым опытом, породив новую личность. Немного наивную, чересчур счастливую, но личность.

– Сергей, нас машина ждет, – предупредила Дарья.

– Да. Дин, мы вернемся через недельку за вещами, давай пересечемся? У тебя по времени как?

– Не знаю пока. Песенку надо закончить до конкурса.

– Я тебе скину адрес и номер свой, как надумаешь – пиши. Давай, удачи.

Сицын с Дарьей быстро скрылись за углом бара.

Дин вдохнул, почувствовав легкую боль в груди и только взошел на ступеньку, как телефон завибрировал в кармане ветровки. Он вытащил его, заметив у крыльца две пустые бутылки водки и детский сок ноль-два с трубочкой.

«Баланс», – оценил он и поглядел на экран. Пришло сообщение от Лауры:

«Не обижайся на меня. Хочешь завтра увидеться?»

«Блять, да!», – подумал Дин.

«Конечно. Было бы неплохо», – написал он и зашел в бар.

Короткий диалог с барменом, заказанная пинта светлого с легкой кислинкой и неспособность усидеть больше трех минут, не дрыгаясь на стуле – все признаки навалившейся влюбленности.

– И что там? Думаешь вернуть отношения? – спросил бармен, попивая кофе.

– Будь мне дан ответ на этот вопрос, я бы не пил сейчас тут, – отшучивался Дин. – Скорее всего, буду что-нибудь мутить, не знаю. Нужно доказать, что я надежный, а то я слегка подкосил мнение о себе при расставании.

– Уж постарайся, – смешливо ответил бармен.

– Никому ничего не докажешь, – поделился мыслей грустный мужчина с фингалом и в рваной шляпе на другом конце стойки. Дин с барменом посмеялись и молча отвернулись к своим напиткам. Через минуту зазвонил телефон. На том конце послышался голос мамы.

– Дедушка умер, – без предупреждения объявила она, всхлипнув.

– Что? Опять? – удивился Дин. на какое-то время мама замолчала.

– Мой папа умер, твой дедушка! – крикнула она и выдохнула. – Позвони папе. Я не могу сейчас ему сказать.

– Я-а-а… Ладно. Позвоню.

– Завтра с утренней приезжай. – Мама бросила трубку. Дин из-за разрывающей изнутри несправедливости шлепнул телефон о стойку – на экране появилась трещина.

– Блять. Не день, а качели.

Порой, встретив того или иного человека, удивляешься, как он способен жить. Дин не имел ни работы, ни знакомств, ни образования, помимо прочего, исхудал и уже трижды штопал порванные между ног джинсы. Откуда средства? Чтобы не тревожить родителей, он врал, будто пишет статьи в интернете за деньги и тоже самое говорил ближайшему окружению.

Малой находился в режиме жесткой экономии, ведь источник доходов его напрямую зависел от пенсий бабушки с дедушкой. После шестого числа каждого месяца он возвращался в родной город и навещал их, где получал по семь тысяч. Жил Дин примерно на три из них, а остальные откладывал. Питался собачьей гречкой (за пятьдесят рублей – восемьсот грамм), и геркулесовой кашей (десять рублей – четыреста грамм), разбавляя пресный вкус вареньем, водой и черным хлебом.

В совокупности проанализировав все факторы, Дин пришел к выводу, что является ублюдком, который мало того, что забирал деньги у пенсионеров, так и уделял им мало внимания: Виделся раз в тридцать дней, никогда сам не звонил, говорил, что любит их, но никогда не испытывал к ним чувств, подтверждающих слова. Так казалось до похорон.

Если бы его умозаключение оказалось верным, то малой ни за что бы не разрыдался у могилы, когда в нее погрузили гроб с дедушкой. Пока Дин вытирал слезы платком, через собравшихся людей подошел бездомный Гена, который когда-то давно защитил его и Лауру от волков, и бросил горсть земли. Он изрядно постарел: обзавелся сединой и радикулитом.

– Тупая смерть, – выдал он.

– Ты вообще охуел? – выругался малой. Пришедшие на похороны люди посмотрели на него. – Это мой дедушка, мудила ты облезлая!

– За языком следи, обосрыш, – прохрипел Гена.

– Следи за своим мнением, мразь. – Дин подошел в упор и со всей силы ударил Гену в живот. Тот немного согнулся. Мужчины сразу подорвались успокаивать малого. – Ещё раз что-нибудь сказанешь, – грозился малой, вырываясь из хвата взрослых, – я вытру подошву о твое лицо, потому что именно ей я вляпался в твое мнение! – Дин высморкался в платок, бросил его в Гену и ушел через расступающихся людей.

Как слова собрались в такой ответ, не ответил бы и опытный лингвист. Малой сидел на бордюре у главных ворот кладбища, слушая, как звенит колокольчик на двери магазинчика с венками позади него. Табличка на двери гласила: «Режим работы: с 8 до 21».

«Охренеть здесь ночью страшно, наверное», – думал Дин.

Вопреки логике местечко оказалось оживленным. Грустным черным облаком народ толпой шел на кладбище. От нее отделилась парочка и направилась к малому.

– Здорова, боец, – сказал Саня.

Выглядел он значительно лучше, чем несколько лет назад. Пропали опухлости на лице, появилась острота во взгляде и статность. Этому человеку хотелось пожать руку.

Саня расстегнул две верхние пуговицы на длинном черном пальто.

– Тебя сюда какими судьбами занесло? – спросил Дин, глядя на парня рядом с ним. Тот был выше Санька, с длинными волосами и тоже во всем черном. – Драсте.

– Память твоего деда приехал почтить, – ответил Саня. – Чего такой злой?

– Хм… Давай обмозгуем. У меня умер любимый дед, какой-то дебил походу поссал на его могилу, когда я ушел, а теперь тут ты. Все мои планы покрылись пиздой. Короче… хоронят вон за тем деревом. Не заблудишься.

Саня сжал губы, попросил своего спутника подождать за воротами и опустился на корточки перед давнишним школьным другом.

– Дин, почему ты ведешь себя, как сучка? – спросил он, точно типичный отец из кино.

– Это ты мне говоришь? А кто влепил той девушке по мордасам?

– Мне было девятнадцать. Я много чего не понимал и давал волю эмоциям. Сейчас нам по двадцать четыре, веди себя, пожалуйста, подобающе.

– Поди простись лучше, пока не закопали.

– Боец, не надо так.

– Сань, чего ты до меня доебался? Первый раз за четыре года появился и давай жизни учить. У меня настроение сейчас такое, понятно? Завтра будет другое, буду бабушек через дорогу водить. Спасибо, сам справляюсь.

– Я просто хочу помочь.

– Если что-то потребуется, то я к тебе обращусь, – сказал Дин, встал и перебежал дорогу к автобусной остановке.

Родители не должны хоронить своих детей, но кто сказал, что должно работать наоборот? Да, звучит это логичнее, но на душе не становится легче.

Мама Дина настояла, что не пойдет на похороны. Видя, как гроб с ее отцом закапывают под землю, она бы точно разрыдалась и сорвалась на всех, кто попытался бы ее успокоить. Отец остался вместе с ней. В их семейных отношениях возникали споры и разногласия, но за двадцать семь лет они все ещё не развелись. Можно было это сослать на ребенка, однако на самом деле они настолько сильно притерлись друг к другу, что стали единым целым.

Он шутил над ней, но всегда чинил все по дому. Она ругалась на него, но всегда готовила завтрак и ужин. Он иногда напивался, но всегда возил ее по делам и на встречи. Она часто задевала его, но всегда помогала подобрать красивую одежду на важное мероприятие.

Сейчас Илья остался с женой. Ей необходим был покой вместе с пониманием, что рядом находится кто-то по-настоящему близкий.

Когда домой пришел Дин, родители вели себя как обычно. Спорили о чем-то, смотрели телевизор и ели на кухне. Света поняла откуда вернулся ее сын и на нее тут же нахлынули чувства. Она встала, поцеловала Дина и, сдерживая слезы, закрылась в ванной.

– Сядь, – сказал отец, замершему в коридоре малому.

– Она из-за похорон? – шепотом спросил тот, садясь за кухонный стул. Отец кивнул и подтащил к нему свою тарелку с супом. – Да я себе налью.

– Ешь. В кастрюле нет больше, – сказал отец и взял пульт. Телевизор был маленький и квадратный, расположенный на подставке над стиральной машиной. Илья уже плохо видел, поэтому щурился, разглядывая крошечный футбольный мяч на небольшом экране.

– Пап, можно спрошу? – начал малой, болтая ложкой в тарелке борща.

– Что хотел?

– А что тебе дедушка написал? Ну то есть твой папа.

– Зачем тебе?

– Понимаешь, я подумал, что как-то у нас много секретов в семье, – говорил Дин, крутя хлебный мякиш в пальцах. – Мы знакомы всю жизнь, ты мой папа, а знаю я о тебе… ты в футбол играл раньше и… училище закончил. И совершенно не знаю, какой ты человек на самом деле. Такое ощущение, что ты для меня только родитель и совершенно мне не доверяешь. Я понимаю, сам много где тупого натворил и подорвал перед тобой свой авторитет…

– Он попросил быть лучше, чем был он, – оборвал его Илья, выключив звук на телевизоре. – Чтобы я не совершал тех же ошибок. Одна строчка и все.

Дин задумался. Возможно, дедушка на самом деле переживал. С годами освоив умение манипулировать реакцией людей, малой вдруг понял, что далеко не единственный, кто способен на такое. На самом деле очень немногие не знали, как этим пользоваться. Дин начал подозревать всех и каждого во лжи, будто его обманывали, используя его же оружие.

Со временем, оказавшись не один раз в дураках, он научился отключать эмоции и ориентироваться только на ум, пытаясь отличить правду от лжи по интонации, мимике или словам, что подбирал собеседник. Проблема в том, что Дин не понимал, как включить их обратно.

«Дедушка столкнулся с той же проблемой и под конец жизни нашел решение?» – думал малой.

– Дин, слушай, – прервал размышления сына Илья, поняв, что Света долго не выходит из ванной. – Ты можешь съездить к бабушке и проведать ее? Мама сейчас не в состоянии.

Малой согласился и пошел одеваться. Когда в тамбуре он обулся и собрался уходить, то отец его остановил.

– Малой, никогда не думай, что ты передо мной виноват.

– Хорошо, – кивнул Дин. Он ждал чего-то ещё, но отец проводил его и закрыл дверь.

«Быть лучше, чем был он», – повторил для себя малой.

Через полчаса он уже подходил к дому бабушки. Она не поехала на похороны: ноги подводили и нервы, плюсом слабое сердце могло помочь осуществить мечту всех влюбленных – умереть в один день.

Калитка был не закрыта. На земле остались следы шин газели, что увезла гроб и одинокая еловая ветка в грязи. Бабушка металась по дому – убиралась и готовила. Когда Дин вошел на кухню, она насыпала корм Баксу. Три года назад из гуманных соображений его усыпили. Бабушка постоянно забывала это, поэтому, как и раньше два раза в день наполняла миску пса. Дедушка относил ее соседской дворняге, но теперь корм копился в углу между столешницей и стеной, превращаясь в горку.

Малой прошел на кухню и сел за стол, как ни в чем не бывало. Перед ним уже лежали тарелки с едой. Бабушка не позволяла себе останавливаться, чтобы не дать повода думать. Ее внук держал ложку, разглядывая тарелку борща на столе перед собой. Вдруг в нее свалилась слезинка.

– Я люблю тебя, бабуль, – сказал он. Бабушка отложила грязную сковородку в раковину и посмотрела на него.

– И я тебя люблю, Диначка, – ответила она и зарыдала.

Это был первый раз в жизни, когда малой действительно почувствовал тепло этих слов.

***

О конфликте с Саней у кладбища Дин вспоминал несколько месяцев спустя. Собирался написать, извиниться, но переключал внимание на что-то более важное (поесть, к примеру). Неожиданностью стала обратная связь от его спутника с длинными волосами. В конце августа он прислал сообщение, где подробно описал о переживаниях Сани и с надеждой все обсудить пригласил малого в студию.

Как и любое место, где создавалась магия, она находилась в башне. Буквально. Несколько лет назад группа богатых энтузиастов выкупила старую водонапорную башню из красного кирпича в центре города и переоборудовала под творческие нужды. Сначала там была художественная школа, на ее место пришла репетиционная, которую в будущем сменил танцевальный класс.

На момент посещения помещения Дином там находилась фотостудия, оставившая некоторые части предшественников. Висели картины, остались зеркала с перекладиной для растяжки и некоторые инструменты на чердаке.

В число тех энтузиастов входили родители длинноволосого. Среди пацанов с района его кличали Людой, среди друзей – Людвигом. По паспорту имя было другое, но знали его только мама с папой, а те бросили его в далеком детстве и бояться раскрытия тайны не стоило.

Разговор не завязывался. Малой ютился на пуфике, сконцентрировавшись на чае, и отвечал односложно. Совсем не его стиль. Скованность возникала из-за Людвига. Его оценивающий взгляд заставлял представить себя курицей-гриль, на которую свозь стекло смотрел жирный покупатель.

Положение изменилось, когда Людвиг взял камеру и предложил сделать несколько снимков.

– Не позируй, – объяснял он. – Будь естественным. Расскажи, как день провел?

– Не знаю. Встал, поел, сюда пришел.

*Щелк*

– Дин, обосную простейшее. Ты должен выглядеть естественно, понимаешь? Расслабься. Скажи, ты сам с собой в душе разговариваешь?

– Навряд ли тебе понравится фоткать меня, пока я моюсь.

– Пирожок, не искушай меня начать за тобой подглядывать. – Людвиг перекрутил объектив.

*Щелк*

– Мне недавно Саша рассказывал про твоего дедушку, – продолжил он. Дин тут же посмотрел на фотографа. – Только хорошее, – заулыбался тот. – А до этого никогда не говорил о нем. Почему у нас вспоминают все хорошее про человека, только когда он умер?

– Не знаю, – ответил малой и хотел бы закончить, однако ему нравилось делиться мыслями. – Наверное, когда человека ты видишь живым, то принимаешь, как должное… Или нет. Ты просто привыкаешь ко всему хорошему, чем он делится, а когда он умирает, то об этом приходится только вспоминать. А новые люди удивляются доброте того человека, потому что раньше не были с ней знакомы.

*Щелк* *Щелк* *Щелк*

Людвиг пролистал фотографии и сменил позицию, переместившись к круглому окну. Он сел на подушки рядом и поглядел на крыши частных домов.

– Притирка – ужаснейшая вещь. Столько всего теряется из поля зрения. С Сашей вот. Раньше болтали, а теперь слова не выдавишь.

– А сколько встречаетесь?

– Четвертый месяц.

– Так это первые три месяца. Так всегда, типа: «Ой, я все-все-все о тебе хочу знать». А потом: «Господи, да завали ты еблет, хоть на секунду».

*Щелк* *щелк*.

Людвиг захихикал.

– Мне кажется, вначале отношений есть какой-то ограниченный запас историй и шуток, которые можно рассказать. Когда они заканчиваются, наступают серые дни, потому что нечего сказать и если это пережить, то дальше уже начнешь делиться чем-то по-настоящему личным.

*Щелк* *Щелк* *Щелк*

– Хорошо говоришь. Не удивлюсь, что у тебя идеальные отношения.

Дин несколько секунд думал на тем, рассказывать ли про Лауру или нет и не нашел ни одной причины против.

– Начнем с того, что зовут меня Лошара, продолжим тем, как я профукал свидание.

Следующие несколько минут он описывал произошедшие события и как не предупредил Лауру об отмене их встречи. Людвиг не терял момента и щелкал, пока указательный палец не устал. Дин вошел во вкус и рассказал про ее внешность.

– У-у-у! Она, наверное, так горяча, что ее не пускают в общественный транспорт.

– Что? – малой отложил пустую кружку. – Почему?

– Обшивка салона коптится, – посмеиваясь, ответил Людвиг. – Саша так про меня маме рассказал. Ты Луаре не писал больше?

– Не хочу. Опять прочитает и не ответит, а я без сна на всю ночь.

– Дин, пробуй. Добавь напору! За жопу ее не хватай только сразу, а остальное наладится. Ты же не знаешь, что у нее там было.

Пустой разговор – один из вариантов, как убить время, а также способ продемонстрировать собеседнику, что вы совершенно его не знаете. Проще сказать нечто простое и смешное, чтобы показаться умным, чем глубоко погрузиться в проблему или не лезть.

Малой пробыл на студии ещё около часа. Слова вылетали проще, темы для разговора менялись чаще стрел на тетиве лучника, а кружки чая уходили одна за одной. Иногда Людвиг с малым поднимались на верхушку башни покурить. В один из таких моментов речь зашла о наследии.

– Я встречал дядьку, который говорил, что его родители были умнее его, – делая затяжку, рассказывал Дин. Он не курил, не любил запах от воняющих пальцев и одежды, но иногда так хотелось показаться супер-задумчивой личностью, что руки сами тянулись к пачке. – Мы как-то с соседом задумались, по-любому и его родители думали так же. Получается, что все эти века люди деградировали, а не развивались. Каменный век был вершиной человеческого гения?

– Тогда долгие годы вершиной научного труда были палки и камни, – допивая кофе, отвечал Людвиг. – Их максимум. Им не надо было придумывать что-то ещё. А в нашем веке проблема одна, мы знаем, что нихренашеньки не знаем.

– Угу. В старые века наши предки упирались в предел развития и думали, что все изучили, а сегодня мы пришли к выводу, что нет логического конца развитию. Получается… у нас появилось что-то вроде свободы.

– Мы поколение, у которого есть свобода, но никто не знает, как ей правильно пользоваться. Романтично.

Дин вернулся в общагу поздно вечером. Гриша лежал в своей кровати и читал книгу с телефона. Свет был выключен везде, кроме звукозаписывающего уголка – на него направили включенную настольную лампу. Малой разделся, кивнул соседу и сел перед микрофоном с гитарой. Подергав струну с пару минут, он прилег на корпус инструмента.