Текст книги "Голос Музы"

– Гриш, а откуда ты родом?

– Штат Тихастрахань, – ответит тот.

– Далековато. – Малой задумчиво постучал по дереву. – Гриш, а ты когда-нибудь стремился к чему-нибудь?

– Дочитать абзац.

На этом разговор закончился.

К Дину впервые пришло осознание важности выбора глобальной цели в жизни. Вопрос весьма неоднозначен. Мировая история кишела помешенными, посвятившими жизни для получения чего-то одного, и большая часть ничего так и не добилась. Но можно ли считать их жизни выброшенными в трубу? С точки зрения обывателя – да, ибо ничего путного не получилось, а лучшие году уже не вернуть. У человека с целью другая позиция – он старался, он вкалывал, он верил и к чему-то прибыл.

Идеальным из этих двух взглядов казалась не одна большая цель, а много маленьких, и если везло, то из них собиралась общая. Но как их найти? Дин посмотрел на гитару, микрофон и засыпающего за спиной Гришу.

– Завтра.

Судя по всему, «завтра» в мире Дина не наступило, породив день сурка. Утро – лень, днем – занят, вечером – Гриша ложился спать и не хотелось его будить. Близился крайний срок подачи заявки на музыкальный конкурс, а ни слов, ни музыки записано не было. Поэтому молодая группа решила устроить мозговой штурм утром в субботу. Проснулись пораньше (примерно в одиннадцать), позавтракали, и зажглись котлы воображения, и потекли лавовые реки вдохновения.

– Море, солнце… пляж! Я прекрасный, как гуляш, – выдал строчку молодой писатель. Он валялся на кровати и подбрасывал ручку, пытаясь пером попасть в чистую страницу тетрадки.

– Сосредоточься, пожалуйста, – отвечал Гриша, ковыряясь в программе на компьютере. – Слова важны.

– Я понимаю, но в голову ничего не лезет.

– В голову ничего не должно лезть, кроме еды и воды. У тебя там уже все есть, тебе надо в этом найти нужное.

– Снова философия?

– Наука.

– Надо проветриться. – Не вставая с кровати, Дин надел джинсы.

– Это не поможет, если ты сам ничего не хочешь. – Гриша звучал обиженно, но выглядел, как не высыпающийся несколько месяцев студент, поэтому определить наверняка его настроение было сложно.

– Не начинай. Хочешь, чтобы я из себя выдавливал тут все? По-доброму надо написать все, чтобы от души лилось.

– Людям нужен результат, а не добро.

Странным образом эти слова интерпретировались на все, что попадалось Дину на улице. Дети собрались у дерева и бросались шишками в забравшегося на ветку кота. На остановке толстый мужик просачивался в забитую до предела маршрутку. Молодая мама перебегала с коляской дорогу и наорала на водителя, когда тот резко затормозил перед ней.

«А мужу скажет, что ее чуть тачка не сбила», – подметил малой.

Через каждые пять-десять метров обязательно валялся мусор недалеко от мусорных контейнеров. Рядом с баром у знака «Не курить» курили трое мужиков.

«Классика».

Старый бармен, с кем малой общался, уволился и на его место пришел кто-то другой. Ключевым было «кто-то». Сто процентов, если с ним разговориться, то у него окажется не мало интересных историй, да и в целом он приятный парень. Но зачем? Он априори хуже предыдущего, которого Дин мог без угрызений совести попросить стать крестным для будущего ребенка.

Общее отношение к бару тоже изменилось. Заведение стало холоднее, то ли из-за того, что лампочки поменяли, то ли от того, что взрослая компания перестала посещать его.

Дин постоял возле барного стула и решил впервые взять пиво с собой.

Барменский юмор нередко поражает своей простотой. Начиная забавными фразами по типу: «Выпей пиво – не дай этого сделать детям». Заканчивая наливанием пенного в бумажный стаканчик из-под кофе.

Дин вышел на крыльцо, отпил лагера и заметил, как по тротуару пронесся дядя Боря.

Дядя, как и в прошлый раз, пришел на кладбище, однако не к тем могилам, что раньше. Когда Дин нашел его, он сидел напротив чьего-то надгробия, опираясь спиной на заборчик. На нем были старые советские наушник, подключенные к кассетному плееру. Он что-то тихо напевал и палочкой на земле вырисовывал узор, показавшийся малому логотипом. Дин без труда подкрался со спины, пытаясь расслышать слова в динамиках, как вдруг дядя Боря развернулся и схватил его за молнию ветровки.

– Опять ты. – Он снял наушники и нажал кнопку паузы.

– Это лучше, чем полиция, – подметил малой и отпил немного из стаканчика.

– С пивом на кладбище? Не стыдно?

– Хотите?

– Давай.

Дин не осмелился спрашивать чья фотография была на надгробии, дав дяде Боре собраться. Они вышли вместе через дыру в каменном заборе.

– Там Олег лежит, – вдруг сказал Боря.

Отвлеченный трубой, которая квадратной аркой нависла над двухполосной дорогой, Дин не понял, о ком говорил дядя, подумав на остановке на мужика. Пройдя мимо него, малой нахмурился.

– А че не поздоровались?

– С кем? – спросил Боря, убирая из карманов кассеты.

– С Олегом, вон сидел же.

Дядя оглянулся и выдохнул.

– Как хочется тебе подзатыльник дать, не представляешь. Но ты вроде взрослый уже, не положено. Олег – это отец Лауры. Ты меня нашел рядом с его могилой, придурок.

– А, – ответил малой.

«Надо бы уже привыкнуть, что я дебил», – в мыслях дал он себе совет.

– Он умер незадолго до Лоры и Лини. Тромб оторвался.

Иногда наступает такой день, когда необходим кто-то умеющий слушать. За все двадцать четыре года Дин узнал столько человеческих тайн, что для удобства разделил их на группы и придумал названия: «Обыденные истории» (надоела работа или незнание дальнейшего развития), «Обыкновенные истории, которые рассказчик принимает за что-то невероятное» (чаще всего они про то, как завелась чья-то машина в мороз), «Пиздеж» (здесь понятно), «Истории из путешествий» (кто-то что-то съел или куда-то упал), «Личные истории» (в основном переходящие в шуточные) и «Мега-личные истории» (в основном переходящие в нытье).

По началу Дин различал их на уровне интуиции, а в последствии научился вычислять определенные аспекты поведения рассказчика по типу: высоты голоса, положения взгляда, микродвижений и увлеченности. По всем признакам дядя Боря говорил о чем-то мега-личном.

Они остановились на светофоре, где собралась громкая молодежь. Нормальный разговор не завязывался, тогда Боря повернулся к ним.

– А ну тихо! – приказал он, и дети замолчали, через несколько секунд начав нервозно отшучиваться.

– Что вы слушали на кассете? – спросил малой, старясь не наступить на трещины в асфальте.

– С Олегом записали, незадолго до его смерти.

– Можно послушать?

– Зачем?

– Интересно.

– Интересно ему. – Дядя включил плеер и дал наушники Дину.

В них кто-то пел настолько тихо, что его было не разобрать. Другое дело обстояло с гитарой. Слушая ее, Дин представлял шалаш на дереве. Хлипкие стенки из старых досок с чердака, покосившаяся оконная рама и много испачканных мягких подушек. Снаружи шел снег, скрипели помершие ветви и трескались в самодельной печке из кирпичей в центре. Как только подул сильный ветер, музыка резко остановилась.

– Оборвалась, – растерянно сказал малой, подумав, что виной всему была его криворукость.

– Это первый куплет, – объяснял дядя Боря, снимая с Дина наушники. – Хотели послушать, как звучать будет и записали кое-как. Не успели закончить.

– Вы тридцать лет держите эту запись и никак ее не закончите?

– Тридцать два года. Я спою в микрофон, а где я такую же гитару найду?

– Я вам сыграю.

Дядя допил пиво и выброси стаканчик в урну рядом со скамьей.

– Малой, гитарист из тебя обычный, если не средний, – сказал он это, как если бы по ошибке купил прозрачный скотч вместо двустороннего и узнал об этом лишь дома. – Ты этим не живешь, а Олег жил.

Они подошли к забору, что отделял внутренний двор многоквартирного дома. Дядя набрал цифры на домофоне, через несколько секунд кто-то открыл дверь. Боря вошел и остановил Дина за пределами.

– Спасибо, что выслушал, но тебя не приглашали. Родителям привет, – добавил он и ушел к подъезду.

Дин обернулся, внезапно осознав, что находится хрен знает где.

Он не ступил и шага, чтобы не вспомнить про унижение со стороны дяди Бори. Как он мог не жить этим? Малой бросил университет, чуть не лишил себя жизни, незаконно кантовался в общежитии, чтобы не работать и больше времени уделять совершенствованию в музыке. Да, в последнее время он ничем не занимался, если не сказать, что ленился, но все мастера своего дела иногда давали слабину.

Вечером малой вернулся в комнату, смел все вещи с табуретки перед микрофоном, включил компьютер и начал играть. Аккорд следовал за аккордом, скорость нарастала. Дин улыбался, поняв, что дядя был не прав, но очень скоро погрустнел, осознавая его слова. Оказалось, мелодии, которые он исполнял, были давным-давно известны. Звучали они мастерски, бесспорно, но ничего иного малой из себя выдавить не мог. Комбинации нот не собирались в голове, а пальцы раз за разом вспоминали давно разученные движения. Все, что ему дано – это повторять, но не создавать.

Руки опустились и столбики на графическом эквалайзере упали.

– Я бросил всё, чтобы стать никем, – сказал Дин мертвому таракану в углу комнаты.

– Ничего страшного, – говорил Гриша, не отворачиваясь от стены. – Не самая плохая ситуация.

Дина охватила такая апатия, что он забыл обо всем, даже о том, что сидел на табуретке. Он хотел облокотиться на спинку, но вместо этого рухнул на пол вместе с гитарой и задел ногой стойку с микрофоном.

– Да чтоб тебя.

– Сломал? – спокойно спросил Гриша.

– Не знаю. Я гулять, – обижено сказал Дин.

– Тебя не выпустят.

Малой знал про это, но все равно спустился вниз. Он уже не управлял телом, оно само двигалось куда-то по делам. С грустной гримасой рассказал слезливую историю о том, что брат уже два дня не берет телефон и нужно срочно узнать про его самочувствие. Низенькая бабушка, услышав его, мигом встала со стула и пошоркала тапочками отворять дверь. Дин чуть ли не кланялся ей, не переставая благодарить, но только замок за ним щелкнул, актерская мишура спала, и им вновь овладела апатия.

Перед общежитием стояло несколько машин. У одной был заведен мотор и включены ближние фары. Внутри кто-то сидел, решая что-то в журнале под светом лампочки потолка. Дин часто встречал таких, кто ждал девушек из общежития и научился их игнорировать. Он завернул за угол и пошел вдоль домов, погруженный в мысли. За спиной захлопнулась дверь.

Творчеству придумывают не один десяток определений. Из всех Дин придерживался того, где оно дарило внутренний покой и позволяло чистить мозги от копящихся там идей и никогда не думал о нем, как о способе проявить себя. Это скорее было присуще Грише с его конкурсами и выступлениями, но на сей раз дядя Боря задел ту струну, которая не должна была играться в мелодии судьбы малого.

Гордость казалась всегда чем-то нерушимым и постоянным, но ровно, как любой мужчина однажды получит по морде, так и она рано или поздно крошится. К слову, Дин не слышал, как к нему кто-то быстро приближался со спины. Ему постучали по плечу, он обернулся и последнее что увидел, как кулак стремительно приближался к лицу.

Дин проснулся от запаха дыма. Он открыл глаза и понял, что сидит в машине на пассажирском сидении. Дышать было невозможно – в легкие будто закинули угли и жарили шашлыки. Малой дернул ручку двери, но та не поддавалась. Он рвался наружу и судорожно искал по салону, чем мог разбить окно. Найдя грязный гаечный ключ в ногах, он замахнулся им и со всей силы ударил по стеклу, потом ещё и на третий раз стекло разлетелось на осколки, впустив свежий воздух в машину. Дин вдыхал, точно только выбрался из горящего дома. Через секунды остатки неразбитого окна начали медленно опускаться в дверь.

– Закончил? – спросил курящий Гена за спиной. Дин обернулся к нему и несколько секунд не мог подобрать правильных слов.

– Я не буду платить, – сказал он наконец.

– Будешь, – уверил водитель. – Башкой думай перед тем, как что-то делать.

– Ты, видимо, охренеть, как сильно все обдумал.

Гена тут же замахнулся и ударил его тыльной стороной по лицу, разбив верхнюю губу.

– Рот свой завали, – рявкнул он, отщелкнув окурок в открытое окно. – Твой дедушка попросил присмотреть за тобой.

– Охренеть у тебя получается. Глаз до сих пор болит.

Гена залез в бардачок, где хранились преимущественно запчасти и мусор, вынул измазанный в чем-то скрученный тюбик и бросил Дину.

– Помажешь, заживет.

– Ты его из пиявок выдавливал что ли? – За этот вопрос Дин снова получил по зубам тыльной стороной ладони.

– Говоришь с кем-то старше тебя, обращайся на – вы, – порекомендовал Гена.

– Интересный у вас метод приглядывания. На зоне учились?

– Как себя чувствуешь? – чуточку смягчился Гена.

– Ого. Похоже все-таки получили условно. Нормально чувствую, чего спрашиваете?

Гена полез в карман куртки, достал металлическую фляжку с гербом, на котором был черный силуэт летучей мыши, и немного отпил.

– Не пизди. Я знаю про разговор с Борей. Сильно он тебя задел.

Дин увидел туалетную бумагу в бардачке и завернул в нее тюбик.

– Я жду тебя возле общаги, где ты якобы не живешь. – Гена сделал ещё глоток. – Вопросы?

– Понял я, понял. Не задел меня. Все хорошо. – Дин захотел выбросить разбитое стекло, но надавил слишком сильно и порезал большой палец. – Бля, – выругался он и оторвал кусочек туалетной бумаги, чтобы зажать рану.

– Тебя не должно заботить чужое мнение, пиздюк, – продолжил мысль Гена.

– Ваше мнение – это тоже мнение. Мне его не слушать?

– Ты понял, что я сказал, – настоял Гена. – Подумай башкой и прислушайся к моему опыту.

– Ай, да идите вы в жопу. Какой у вас опыт? Да даже, если он огромен, даю косарь, вы не переживали то, что переживаю сейчас я. Я всю жизнь менял свой характер под мудил, о которых с удовольствием вытер бы ноги. Но я не мог. Не мог, потому что мне пиздец как не хочется быть плохим! Я же хороший человек, всем всегда выручу, выслушаю, потрачу свое время и здоровье, чтобы помочь близкому человеку. И знаете что? Я нихуя не испытываю. Ни к одному из них! Я эмитирую эмоции, потому как они могут расстроиться, а я не люблю это. Они говорят мне добрые, обосраться какие теплые слова, но теперь я им тоже не верю, потому что думаю, что они действуют так же, как я. Я, блять, людям теперь не верю. Я себе не верю! Так какого хуя я должен верить человеку, который обосрал двух мои дедушек на их же, сука, похоронах?

Гена молчал. Было неясно ждет ли он, когда малой успокоится или вообще не слушал. Дину было все равно. Он выплеснул, что было нужно и готов был вернуться домой, но только открыл дверь, как услышал:

– Нихрена он не чувствует, – прохрипел Гена. – Рассказывай, блять. Злость – тоже эмоция, пиздюк. И сейчас ты на меня ее орешь.

– И че?

– То, что ты хороший человек, пиздюк. У тебя на первом месте ум, а уже потом эмоции.

– А почему я не чувствую тогда?

– Ты чувствуешь, но реже остальных. Как сейчас, как когда врал родителям, что учишься и когда почти повесился, – сказал Гена. Дин сжал кулаки. Он никому не рассказывал про это. – Должно что-то значимое произойти в твоей жизни, чтобы начать испытывать. Как Великий взрыв. Он создал вселенную, он создаст и чувства в тебе.

Говорят, что человек всегда понимает мысль, которую ему пытаются донести. От принятия этой информации зависит лишь то, как сильно он хочет вместить ее в голову. Так вот Дин хотел. Он сидел неподвижно, вспоминая прошлые события и все до единого в итоге подтверждали слова Гены. Так продолжалось несколько минут под музыку, что звучала из колонок с третьего этажа общежития.

Малой посмотрел краем глаза на Гену и протянул ему руку.

– Ладно, – тихо, но искренне сказал.

– Сочтемся, – ответил Гена и пожал руку. Хрустя осколками на асфальте, Дин вышел из машины. – Как-то раньше и не думал, что узнаю новое от кого-то вроде вас, – сказал он напоследок.

– Давно мне мой полковник сказал: «Мы до тех пор не взрослые, пока над нами есть человек, который нас чему-то учит». Сейчас моя очередь, – добавил про себя Гена. – Запомни эти слова.

– Буду держать в голове.

Гена завел машину, когда улыбающийся Дин закрыл окно.

– За окно – три тыщи. Номер пришлю через час, – сказал Гена и уехал.

– Козел, – на выдохе сказал малой. – Но умный, сука, – признал он и пошел обратно в общагу.

На следующий день Дин провел в интернете времени больше, чем за последний месяц. Гриша уехал, а значит поговорить было не с кем, таким образом малой пытался найти собеседника в сети. Однако будучи не любителем навязываться, он не мог просто написать даже знакомым, поэтому заходил на страницы разных друзей, листал стену сверху-вниз, вздыхал и переходил к следующей.

На странице Лауры он задержался дольше обычного, смотря фотографии с какими-то людьми и записи с игрой на флейте. Малой прослушал все до единой и во всех без исключения в воображении попадал на круизное судно в море во время штиля. Он лежал на шезлонге, слышал звонкие крики чаек и разбивающиеся волны о борт корабля.

Не успел Дин опомниться, как уже набирал сообщение. Его будто толкнули с широкой горки, где он не контролировал себя. Пальцы строчили без перерыва, помогая мозгу выплеснуть скопившиеся мысли. Абзацы следовали один за другим, донося до читающей их девушки извинения, переживания и чувства, давящие изнутри.

Большие пальцы немели от частых ударов по экрану телефона и наконец остановились. Малой перечитывал строчки, ища ошибки и мигом все стер, заменив одним словом:

«Привет».

Он ожидал ответа вечером или никогда, ведь в прошлый раз Лаура не писала несколько дней, но никак не сразу.

«Дин, привет! Прости, что не смогла приехать на похороны. Не хочу писать пустых слов с соболезнованиями. Мне кажется, что они глупые. Не хочешь встретиться в выходные? Так будет лучше».

«Нихуя себе», – подумал малой.

«Нихуя себе, – написал он. – Я думал, ты не ответишь».

«Почему?»

«Ну, например, потому что ты в прошлый раз не отвечала где-то три дня, а сообщение прочитала. Но встретиться я бы хотел».

Какое-то время ответного сообщения не приходило.

– Блин. Перегнул.

«Приходи в воскресенье в семь», – наконец пришло от нее сообщение.

– Нет. Согнул в самый раз.

«Хорошо. Приду».

И ведь не соврал. Пришел по адресу, куда проводил дядю Борю и набрал номер квартиры на домофоне, что и он.

До назначенной встречи малой не выпускал гитары из рук. Он наигрывал мелодии день и ночь, менял ноты наугад, но выходила чушь. Даже Гриша, стуча пальцем по баночке с капсулами рыбьего жира, признавал это.

Настроение Дина никак не хотело подниматься, как в принципе и он сам, но лифт был против его желаний и остановился на одиннадцатом этаже. При виде улыбающейся Лауры на пороге, желание жить разгоралось по новой. Небрежно убранные в хвост волосы с челкой набок подчеркивали ее острые черты лица. Из-под длинной и дырявой салатовой майки выпирали соски, на которые Дин старался не смотреть, но проигрывал. Ее небрежное отношение к внешнему виду и отсутствие стеснения зарождало теплое чувство доверия у малого.

Пока тот на ходу колдовал, подбирая нужное слово жестом, Лаура вышла к нему в тапочках и крепко обняла.

«Ого. Это… приятно, но долго продолжать не надо», – думал малой.

Она отпустила его и поправила рубашку.

«Хорошо выглядишь», – показала она. Эти слова зарядили малого, как ледяной душ в семь утра.

– Я… да. Чуть-чуть, – криво улыбался он.

Из квартиры донеслось чье-то женское пение.

«Обязательно послушай», – Лаура взяла его за руку и повела внутрь.

Квартира выглядела, как рабочее место вообще всех возможных работников творческой сферы. Не было такого клочка пространства, где что-нибудь бы не валялось: краски, кисти, инструменты, холсты, ноты, микрофоны, коробки, обрезки всех цветов и расцветок и много чего ещё. Больше всего привлекала собранная в центре комнаты будка из гипсокартона, обделанная изнутри студийным поролоном и имеющая небольшие стеклянные прямоугольники со всех сторон, позволяющие видеть солиста внутри. Там стояла девушка, азиатка, как решило стереотипное мышление Дина по узким глазам.

Перед будкой расположили огромный пульт с колонками совершенно точно из разных наборов и ноутбуком, за которым сидело по меньшей мере пять человек. Девушка в будке запела. Ее голосом повеяло из динамиков и люди заметно растеклись на местах. Дина она не впечатлила. Ему нравилось пение, но не более. Стоящая рядом Лаура толкнула его и указала на свою кожу. Та покрылась мурашками и белые волосики стояли дыбом.

«Блин. Мне срочно нужны мурашки», – запаниковал малой.

Он внимательно вслушивался, вычленяя то ядро, что заставляло окружающих с трепетом в сердцах слушать солистку. Поняв, что занимается поиском капли воды в реке, он впервые усомнился в правильности решения бросить учебу.

Песню дослушали до конца. Какой-то парень в центре за пультом поправил очки, замотанные изолентой, и махнул солистке выйти к нему. Люди разошлись по углам заниматься своими делами. Лаура взяла малого за руку и повела в другую комнату.

Отличалась от предыдущей та лишь цветом обоев. Вернее, тех кусочков, что проглядывали из-под неисчислимого числа рисунков и картин. Повсюду разбрелись люди. И понятие «повсюду» здесь работало на максимум: два человека лежали в гамаках, прикрученных к потолку, трое на стене, остальные – на полу.

– Почему они все молчат?

«Работают», – показала Лаура. Малой шагнул в сторону, ногой случайно уронив пустую баночку из-под пива. Все посмотрели на него.

«Вот так я и умру», – подумал Дин, представляя, как в него летят заостренные карандаши. Один из тех, кто сидел на шкафу, спрыгнул на пол.

– Кому пива взять? – спросил он пропитым голосом и стряхнул с бороды крошки. Один из чуваков с пола поднял палец вверх.

– Жи есть, брат, – с потолка ответила ему девушка с длинными кудряшками и показала такой же жест.

– Тебя пристрелят за это, – предупредил мальчик на стене с бородкой и в больших пушистых тапочках.

– Главное, чтоб в голову. Не хочу последние секунды слушать, как ты ревешь над моим телом.

– Повезет, если стрелок вычленит голову в таком теле, – пошутила девушка в углу комнаты на пуфике, и в нее ту же прилетел комок бумаги от подруги с потолка.

До начала полномасштабной бомбежки Лаура отвела малого на кухню. За исключением какого-то парня, курящего на балконе в пижаме, никого не было.

– У тебя тут прямо школа искусств, – подметил малой, сажаясь за стол.

«Мы с папой даем тут ребятам заниматься, – показывала Лаура, открыв верхний ящичек. – Они скидываются на кредит квартиры и делают тут что хотят, а папа и я помогаем, чем можем».

– То есть ты тут живешь?

«Мы здесь живем», – уточнила она и включила электрический чайник. В этот момент с балкона вышел Линейкин. С дурацкими длинными усами, с пузиком и довольный. На первый взгляд он даже не раздражал, как прежде. Но на первое его слово захотелось дать ему в морду.

– Сюрприз приятнее всех других. Дин! Приветствую.

Малой из вежливости пожал ему руку и через несколько секунд понял, что трясет ее слишком долго.

– Как твои дела?

Тупой и простой вопрос – короткий и улыбчивый ответ и совершенно никакой вовлеченности в скучный разговор. Прием Дин освоил не так давно, находя освободившееся время идеальным для мечтаний. Прямо сейчас он представлял зеленый чай с жасмином, черный с бергамотом, каркаде, пуэр, желтом, травяной… любом, лишь бы его пила сидящая напротив Лаура в комнате без Линейкина.

«Хватит», – попросила она. Линейкин рассказывал о каком-то своем бизнесе с шариками и сильно разозлился, что его прервали.

– Дай расскажу, потом поболтаете!

«Мы не виделись четыре года, и я очень хочу узнать, что происходит в жизни Дина. Твои шарики не улетят. Расскажешь потом».

– Дин, ты глянь на нее. Рот мне закрывает. Что за бабы пошли?

«Еще одно слово, и ты труп», – злился Дин про себя.

– Друже, давай реально потом поговорим? Мы правда давно не виделись, – сказал он.

«Уходи», – показала Лаура.

– О-о-ох. Ну вас. Говорите сколько вашей душе будет удобно. – Он залез в холодильник, выхватил яблоко и, насвистывая, пошел в другую комнату.

– Он здесь за козла отпущения? – спросил Малой, оставшись наедине с Лаурой.

«Немного. Он мало кому тут нравится, но он хороший. Он так ведет себя, потому что в душе он на самом деле слишком мягкий. Защитный механизм».

– Базару нет, просто предупреди его, что, если это опять повторится, я сделаю ему одолжение. Выбью передние зубы и свистеть ему будет куда проще.

Лаура засмеялась и разлила чай по кружкам. Мечта Дина постепенно воплощалась.

«Папа говорил, что встретил тебя на кладбище».

Малой поперхнулся чаем и вытер губы рукой. Он был готов ко всему, но к такому был не готов.

– Кладбище?

«Да. Папа ходил туда к родителям и сестре».

– Ты знаешь?

«Я была уже взрослая, когда их не стало. Сложно было не узнать, когда мама не забирала меня от дяди месяц. – Она достала корзинку с печеньем и конфетами с полки и поставила на стол. – Я раньше только с мамой разговаривала. Мне казалось, только она может меня правильно слышать».

– То есть ты все-таки можешь разговариваешь?

«Да. Но я привыкла к жестам. Из-за слов очень громко. Не слышно мыслей».

– Вон оно что.

В соседней комнате кто-то взял микрофон и стал битбоксить. Вместе с тем забренчала гитара, потом ещё одна. Послышался голос поющего Линейкина, но его тут же оборвали общим «Заткнись». Лаура посмеялась и захлопнула до конца дверцу холодильника.

«У меня к тебе будет просьба. Можно?» – спросила она.

– Ну, а че мне? Конечно.

«Помоги закончить его песню с папой».

– Пхости?

«Честно, я уже не могу на него смотреть. Он слушает свою кассету каждый день».

– И что?

«Он ревет, когда она обрывается. Каждый день. Ты раньше видел, чтобы мужчина, как мой папа, плакал?»

Дин обратился к памяти, но тех, кого он видел в слезах, назвать «мужчиной» можно было лишь из-за половых принадлежностей. С дядей Борей их сравнивать было нельзя.

– Согласен. Но… А у меня разве есть выбор тебе отказать? – с ухмылкой спросил малой.

«Я никогда никого не принуждаю», – ответила Лаура и даже без интонации голоса стало понятно, на что она намекает.

– Ла-а-адно. Помогу, чем смогу, но чем? Студию найти?

«Нужно записать гитару и голос. Я уговорю папу допеть, а ты сыграешь».

– Ты в курсе, что дядя Боря мне запретил это делать? Я ему предлагал уже.

«Он разрешит. Ему нужно услышать, как ты играешь, тогда он согласится».

– Откуда знаешь? Ты со школы меня не слышала.

«Не знаю. Я верю».

И тут у Дина встал. Без предупреждений и предпосылок. Если малой сидел боком к столу, то теперь повернулся к нему лицом, чтобы скрыть неожиданность под крышкой.

«А вот и событие, о котором говорил Гена», – подумал он.

– Хо-ро-шо. Угу. Запишем… запишем у вас гитару. Ага?

«У нас не получится. В будку один человек помещается с трудом. С гитарой удобно не влезть», – сказала Лаура и взяла лейку, чтобы полить цветочки на подоконнике.

– Так. У меня тоже не получится. Мне нужна будет запись, а дядя Боря ее не отдаст, а его пригласить к себе я не смогу. Если кто-то узнает, то меня выселят.

«Почему?»

– Потому что я неофициально живу в общаге и прячусь в шкафу, когда слышу коменду, – объяснил малой, взяв печенье. Лаура приподняла бровь. – Потом расскажу. В общем, у меня тоже нельзя. А скоро день рождения?

«Через две недели».

– Мало, – оценил Малой. Вдруг вспомнилось то место, где его фотографировал Людвиг. – Блин…

«Что случилось?» – спросила Лаура, двумя пальчиками поднимая большие листочки, чтобы лейкой достать до почвы.

– Я знаю чувака, у которого можно записаться, но я номера его не знаю. Но Саня его знает.

«Позвони ему».

– Легко сказать. Мы с ним не очень хорошо разошлись в последний раз.

«От того, что ты ему позвонишь ничего не поменяется. Если скажет нет, то и ладно, а если поможет, то решит проблему».

Дин сузил веки, быстро застучав по столу. Ему машинально хотелось придумать оправдание, но оно никак не находилось.

– Позвоню. – Он вынул из кармана джинсов телефон и нашел среди контактов нужный. Ещё в школе он подписал его, как: «Саня (лучший друг)». Не из-за того, что мог забыть столь важную деталь, а потому как хотел напомнить себе, что такой человек существовал в этом мире.

– Да – на все, что ты хотел бы предложить! – громко ответил Людвиг спустя всего один гудок.

– Там Дин? – послышался уже голос Сани издалека. – Дай телефон. Дай сюда! Ало! Дин, привет.

– Пхивет, Сань. Слушай, тут такое дело… Я хотел попхосить Людвига записать песенку одну в его башне. Можно?

– Дин, ты тупой? – спросил Саня, озадачив малого. – Тебе только что выдали согласие на все твои дела. Приезжай хоть с трупом, мы все решим.

– Ого. Ладно. Мы… тогда приедем завтра с Лаурой и дядей Борей часиков пять? – неуверенно спросил Дин и посмотрел на Лауру. Та ему кивнула.

– Заезжайте в башню… Что? Да, это его девушка. Отстань, лежи. Короче, завтра в пять, так?

– Да.

– Ждем. – Саня положил трубку.

«Будто и не ссорились», – смекнул Дин несколько озадаченно.

«Нам нужен кто-то, кто сведет всю песню», – предупредила Лаура, вытирая пролитую из лейки воду.

– У тебя целый отряд умельцев. Никто не может?

«Они сделают не так, как надо».

– Тебе виднее. Хорошо, есть у меня один на пхимете.

Укуренный Гриша лежал на подоконнике, свесив ногу из открытого окна и вдыхая запах вымоченной в чайном грибе книги. Вошедшему в комнату Дину он любезно предложил кефир, но тот отказался.

– Гриш, я придумал песню, – сходу соврал малой.

– Так вдруг? – расслабленно отвечал Гриша, словно он понял, как важно не торопиться в этом мире.

– Вот так вдруг. Но петь будет мой дядя знакомый. От нас нужна только музыка и сведение.

– Хорошо поет? – мурлыкал Гриша.

– Лучше, чем мы, это к бабке не ходи.

– Уговорил. Не пойду.

Все следующее утро Дин зашивал дырку на джинсах между штанин. Ему было настолько стыдно, чтобы заниматься это, но недостаточно, чтобы сходить купить новые. Утром он написал Лауре адрес и каждые полчаса раскачивал Гришу, поднимая того с постели.

Придя к башне в назначенное время, общажные соседи заметили, как Лаура выходила из Ниссана. Дверь ей открывал Линейкин и перед тем, как попрощаться, потянулся губами, но лишь всосал немного воздуха там, где мгновение назад стояла его девушка.

«Она его не поцеловала, – ехидно подметил Дин. – Значит ли это, что у них все плохо в отношениях? Или значит ли это, что я шизик, раз подолгу обсуждаю это сам с собой у себя в голове?»

За Лаурой последовал дядя Боря с пакетом. Дину он был не сильно рад, как и Грише, стоящему в темных очках в пасмурную погоду, но бухтеть не стал, а попросил отвести внутрь.

Жители башни встретили всех на входе. Людвиг не переставал осматривать Лауру со всех сторон и примерять, где ее можно было красиво сфотографировать. Саня проводил компанию на нижний этаж, где располагалась комната звукозаписи. Там бы поместился целый состав группы «Slipknot» и все уборщицы, что убирали залы после их концертов.