Текст книги "Вход в рай 2"

Антон

– Ева! – я приложил ухо к ее рту. Почувствовал еле уловимое дыхание, и ком отступил от моего горла.

– Живая. Живая… Так… Спокойно, – дрожащей рукой я нашарил в кармане телефон и набрал номер «Скорой».

Никогда еще время не тянулось так медленно. Я сидел в коридоре больницы и смотрел на мерцающую люминесцентную лампу на потолке. Чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, я пытался осознать ритм мерцания лампы, но, казалось, она моргает хаотично. Ожидая врача, мой разум рисовал самые страшные картины, ведь потеря сознания у ребенка не может быть без причины. «Скорая» отвезла нас почему-то в соседний район. Я, честно говоря, думал, что мы поедем в нашу больницу. Хотя какая разница? По идее, они тут возьмут у нее кровь, сделают томографию мозга и кардиограмму. Ребенок с церебральным параличом упал в обморок, вот… вот почему я? Почему это со мной?! Почему народ в странах третьего мира плодится просто… ох… по пять-десять детей в семье и все крепкие, работящие, а у меня одна родилась и та… ох, Ева, Ева. Ты все, что у меня есть… Так, хватит, надо подумать о чем-то хорошем. О хорошем… о хорошем… о хор… а нет ничего хорошего! Нет в моей жизни ничего, сука, хорошего!

Врач вышел из кабинета, а я вместо того, чтоб подбежать к нему с вопросами, наоборот, вжался в диван, опасаясь услышать фатальные вести. Я не был пессимистом и никогда не впадал в крайности, но когда дело касалось проблем со здоровьем Евы, в голову всегда лезло самое ужасное, что можно представить. Когда терапевт подошел ко мне, я все же встал и первый задал вопрос:

– Она очнулась?

– Очнулась. Мы сделали МРТ, и есть подозрение, что у вашей дочери боковой амиотрофический склероз. Нужно еще провести исследования, чтобы исключить заболевания с похожими симптомами и…

Что он сказал дальше, я не услышал. Внутри меня все перевернулось. Фраза «у вашей дочери боковой амиотрофический склероз» прозвучала для меня как смертный приговор. Я прекрасно знал, что это за заболевание. Подобным недугом страдал известный физик-теоретик Стивен Хокинг, живший в прошлом веке.

– Вы меня слышите? – спросил врач.

– Да, слышу, – соврал я и сглотнул.

– Еве придется остаться в больнице на какое-то время, а вам надо принести документы, я скажу какие.

– Да, да, мы все сделаем, – я сел на диван. Глубоко дышал, пытаясь не расплакаться. Врач стоял передо мной будто палач. К сожалению, не мой палач. Я бы с радостью обменялся диагнозом с Евой, будь такая возможность.

В тот день я просидел в палате у Евы до восьми часов вечера. Перед этим я съездил домой и привез необходимые документы для госпитализации дочери. Когда пришло время прощаться, я, не в силах сдерживаться, все же пустил слезу, но, надеюсь, Ева этого не увидела. Она спрашивала, что с ней, и мне пришлось соврать. Я сказал, что пока неясно. Может, я зря паникую и накручиваю, ведь это всего лишь подозрение на страшное заболевание, может, после всех анализов я возрадуюсь ложной тревоге? Да и Хокинг прожил до старости, хотя это и был феномен. Обычно люди умирают от этой болезни в течение нескольких лет.

* * *

Снег хрустел под ногами. Я шел по тротуару, обмотав лицо шарфом, так что торчали только глаза. Машины медленно проезжали мимо меня по неубранной заснеженной дороге. Метель снова поднялась. Как раз перед очередным порывом ветра я успел заскочить в продуктовый магазин. На последние деньги я купил бутылку водки. На закуску мне не хватило, но ничего страшного, дома остались чудесные котлеты, олицетворяющие маленькую победу неунывающей девочки, живущей вопреки.

Эти чертовы котлеты не выходили у меня из головы. Не знаю, почему я думал именно о них. Глупо. Я шел и представлял, с каким трудом ребенку с церебральным параличом стоило их приготовить. Она старалась для меня. Правая рука Евы с рождения практически не функционировала и для выполнения простых бытовых действий, таких как надеть на себя майку или почистить апельсин, ей требовалось в разы больше времени, чем здоровому ребенку. А тут – настоящие котлеты…

Я остановился и, подождав пока безымянный прохожий пройдет мимо меня, достал бутылку из внутреннего кармана пальто, повернулся спиной к дороге, отвинтил крышку и сделал несколько глотков. Поморщившись, я убрал алкоголь обратно и, пройдя пару шагов, оглянулся. Никого. Я присел, с чувством стыда взял с сугроба снег и закинул себе в рот. Позорище, конечно, но на душе посветлело. Так вот сразу и посветлело, да. Я не пил уже несколько лет, но сейчас я понимал, что это единственное, что может мне помочь. Ничего страшного не случится от одной бутылки, тем более что я никогда не был запойным. Максимум мог выпивать пару дней, а потом уходил в долгую завязку. По пути к дому я сделал еще пару глотков, так же стыдливо закусывая снегом, надеясь, что никто этого не видел.

В половине девятого я был дома. Впервые за долгие годы я находился в это время тут один. Я включил свет в прихожей, разделся, изрядно наследив в коридоре, и пошел на кухню, размышляя о людях, живших в каменном веке.

Я сел за пустой стол и сделал глоток из горла, продолжая развивать мысль о страданиях древних людей. Не знаю зачем, но я пытался утешить себя тем, что их потомство постоянно умирало от различных мелочей. Конечно, тогда какой-нибудь аппендицит или воспаление, или даже небольшая инфицированная ранка не казалась им мелочью. Да они вообще не понимали, что происходит, и ребенок какого-нибудь уже сознательного раннего хомо, которого они, без сомнения, пытались выходить, переставал существовать. Сколько в мире сознательных организмов, существовавших до меня и живущих сейчас, которые потеряли любимого человека? Сколько их? Сотни миллионов? Нет, скорее миллиарды. А может, это естественно? История жизни – это история боли? История смерти? История вымирания? А жизненные радости – это лишь небольшие островки в океанах страдания? Страдания, которые дарит нам наш интеллект. Вся история человечества – это сплошные потери близких. Это расплата за возможность иметь разум, который привязывается к другому разуму и в итоге теряет вкус к жизни, когда его любовь уходит в… рай? В ад? В небытие?

А кому плохо, когда один из двоих или троих любящих умирает? Тому, кто умер? Нет, конечно, ведь смерть даст покой и вечный свет, как думают верующие. А как найти покой тем, кто остался? Тем, кто потерял человека? Кого мне будет жаль, если Ева умрет? Еву? А может, самого себя? Может, я буду оплакивать не ее, а себя? Близкие умирают, и мы страдаем не потому, что они исчезли, а потому, что мы остались без них. Потому, что нам жалко себя, ведь теперь мы не сможем испытывать радость, проводя с ними время. Плохо не им, а нам – тем, кто остается. Мы плачем по себе…

Я сделал еще глоток. Надо бы закусить. Из холодильника я достал сковородку с котлетами Евы, которых осталось две. Снова отхлебнув из горла, я, стоя возле открытого холодильника, взял рукой мясной шарик и целиком запихнул в рот. Не, ну а чего церемониться? Подумаешь. Я развернулся и поставил сковороду на стол, а сам сел на табуретку. Уставился на последнюю котлету. А что, если Ева умрет и больше ничего мне не приготовит? Я же говно бессмысленное. Я же полное говно… Еще один большой глоток водки не заставил себя долго ждать. Говно… Сижу тут как… Я закрыл глаза и понял, что меня начинает кружить. Последнюю котлету надо сохранить. Будет памятью. Па-мя-ть… ть-ю… Чего же так? А? Ох… Убиться этим пойлом вшивым да отрубиться, вот и весь вечер… счастье. Я взял котлету и сунул в морозилку. Заморожу! На века память от Евы!

Я сделал еще глоток и снова закрыл глаза, задрав голову. Просидел я так несколько минут.

Сука… боковой ами… ами-отро-фи-ческий склероз, мать его… Какова вероятность, что она словит такой джекпот? Церебральный паралич при рождении и ами… ами… короче, эта хрень трудновы-го-ва-ри-ва-е-ма… как у этого… у Хокинга…

Я кое-как встал и подошел к окну. Стоял, упираясь руками в подоконник, прислонившись лбом к морозному стеклу. Холод приятно растекся по голове. Котлета на память? Что за бред! На хрена мне эта память! Я открыл морозилку, схватил котлету и швырнул ее об стену. Мясной шарик разлетелся на куски в разные стороны, но один самый крупный кусочек упал на серый плиточный пол напротив меня.

Память…

Слезы потекли ручьем. А зачем мне что-то на память?! Кто это вообще выдумал?! Я и без котлет никогда ее не забуду! Я взял со стола бутылку, в которой осталась примерно одна треть и сел на холодный пол. Оставшуюся водку я выпил залпом, с трудом подавляя рвотный рефлекс. Зачем такое пошлое распитие? Как быдло… Я понятия не имел зачем. Хотел быстрее уйти в беспамятство. Желудок начал сокращаться. Сосредоточившись, я поднес кулак ко рту. Дышал носом. Икота усилилась, и я пополз к ошметкам котлеты, валявшимся на грязном полу. Я взял самый большой кусок и жадно сунул его в рот. Проглотил не жуя. Потом, опираясь на раковину, я встал и запил водой из-под крана. Икота начала стихать. Главное теперь, чтоб не вырвало. Не хочу утром убирать издержки этого, в кавычках, веселого вечера. Я лег на пол, раскинул руки в стороны. Изображение лампочки на проводе, служившей нам люстрой, двоилось. Я закрыл глаза и увидел австралопитека, пытающегося вытянуть из пасти крокодила своего ребенка… Тяжело жилось им… наверно…

Ева

Девочка почувствовала, как с нее пытаются стянуть штаны. В этот момент она ощутила, что правая нога ее не скована. Она изо всех сил вслепую лягнула одного из братьев и, судя по стону, попала ему пяткой в лицо. Ева начала ерзать на кровати, пытаясь высвободить руки, но они были связаны так сильно, что попытки освободиться пришлось оставить. Неожиданно в нос ударил запах дыма. До этого сидевший на ней один из братьев (Ева понятия не имела, какой именно) встал. Девочка тут же повернулась на спину. Вторую кровать охватило пламя. Одеяло, простыня и подушка горели. Оранжевые языки огня уже перекинулись на деревянную полку у стены. Стоящий на коленях Женя обеими руками держался за нос, из которого лилась кровь. Вася принялся поливать охваченную пламенем кровать водой из пятилитровой бутылки. Ева, не мешкая, вскочила на ноги и со всей силы пнула ногой по лицу дезориентированного от первого удара Женю. С визгом мужчина упал на бок.

– Туши! – Орал Женя, пытаясь отползти от Евы, но девочка продолжала яростно пинать его, намереваясь каждым ударом попасть в лицо.

– Говорил я тебе, не надо жечь свечи тут! – кричал Вася, продолжая лить воду из узкого горлышка.

Ева, поняв, что если Вася потушит огонь, то ей не спастись, с небольшого (буквально в два шага) разбега толкнула поливающего водой кровать мужчину. Тот от толчка уронил бутылку.

– Ах ты ж тварь малолетняя, – Вася ударил Еву кулаком в лицо. Попал под глаз. Девочка отлетела на пару метров назад и завалилась на спину.

Потолок снова поплыл перед глазами. Не дожидаясь, пока вестибулярный аппарат возобновит адекватную работу, Ева встала и, двигаясь по дуге из-за головокружения, навалилась на Васю, который пытался отвинтить крышку от следующей бутылки с водой. Огонь охватил деревянные стеллажи возле одной из стен и игриво лизал языками потолок из вагонки. Треть комнаты уже была охвачена пламенем. Братья кашляли от дыма.

– Ключ! – крикнул Женя, вытирая слезы, – ключ у этой сучки! Мы тут сейчас задохнемся!

Вася подбежал к Еве и снова ударом кулака в лицо сбил ее с ног. Мужчина принялся ощупывать карманы Евы.

– Нету! – крикнул он и закашлял, – нету! Где ключ, ты, тварь!

Он схватил ее за горло, но спустя пару секунд, поняв, что в этом нет смысла, отпустил.

– Я тебе глаза выдавлю, если не скажешь, где ключ! Будешь слепая ходить по земле!

– Я его не успела взять, – хрипло промолвила Ева, ожидая получить новый удар.

Густой дым заполнил все помещение, и Вася практически вслепую, продолжая кашлять и задыхаться, побрел к лестнице. Ева чувствовала, как дым заполняет ее легкие. Она встала на ноги спустя несколько секунд, но вокруг уже ничего не было видно. Сквозь треск огня Ева слышала стоны задыхающихся мужчин.

– Он не подходит! – вопил Женя, очевидно, пытаясь открыть замок.

Крики вперемешку с кашлем слились в один неразборчивый галдеж. Девочка почувствовала, как плавится ее прорезиненный дождевик и сапоги, сковывая тело. Все вокруг было охвачено пламенем. Ева стояла, объятая языками огня. Девочка горела и не чувствовала боли. Ее лицо исходило пузырьками обожженной плоти, но тут же невидимая сила регенерировала кожу и волосы на голове. Выставив руки вперед, Ева медленно сквозь пламя побрела к выходу. Крики горе-насильников стихли. Очевидно, мужчины потеряли сознание, надышавшись дымом, и в ближайшие пару минут их души отправятся в более ужасное место, чем то, где они сейчас находятся. Скользя сквозь дым и пламя, Ева добралась до лестницы, возле которой лежал Женя. Девочка перешагнула через скорее всего уже мертвого мужчину и полезла вверх по горящим перекладинам. Черная от копоти деревянная крышка погреба все еще не поддавалась, но Ева понимала, что огонь вскоре поглотит это препятствие и выпустит ее из плена.

Все так же объятая пламенем, облепленная почерневшим расплавленным дождевиком, в горящих лохмотьях на ногах, оставшихся от штанов, Ева спустилась и села на пол, прижав колени к груди. Вокруг все полыхало. Зрение ее то пропадало из-за повреждения глаз, то снова возвращалось. В эпицентре языков огня она просидела минут десять, пока потолок не обвалился в другом конце помещения. Тогда девочка попробовала снова выбраться через люк погреба, и в этот раз у нее вышло. Замок все так же остался висеть на металлических петлях, но несколько прогоревших досок Ева смогла вытащить. Сквозь небольшую щель девочка протиснулась и вернулась в гостиную горящего дома. На ощупь по памяти она дошла до кухни и так же, как залезала сюда, вывалилась через окно, приземлившись на чье-то тело. Ева встала и побрела куда глаза глядят, стараясь ни о чем не думать, но спустя несколько минут ком подступил к горлу. За ее спиной вдали полыхал дом, озаряя улицу. Ева упала на колени и разрыдалась.

– Зачем ты допускаешь все это?! – закричала она сквозь слезы, – в чем смысл такого устройства мира? Где тут логика?!

Слезы текли из глаз Евы.

– Пустил все на самотек! Я ненавижу тебя! Мне плевать! Я не боюсь! – Ева ударила кулаком по спине какой-то мертвой женщины, лежащей прямо перед ней. – Я презираю такой мир!

* * *

Дом полыхал так, что вокруг было светло, как в летние вечерние сумерки. Тени огня колыхались на грязном от копоти кровавом лице Евы. Она осмотрела улицу.

Спустя пару минут девочка залезла в дом, находившийся метрах в ста от пожара. На кухне, в тусклом свете уличного зарева, она принялась проверять полки. Найдя нож, Ева попыталась срезать им кусок прилипшего к телу расплавленного рукава дождевика. Кое-как располосовав налипший пластик, она, взявшись за край рукава, рывком отодрала кусок. Потом еще один. Далее она снова начала работать ножом. Сорвав второй растекшийся рукав, девочка распорола дождевик сверху вниз. Схватившись обеими руками, Ева сорвала с себя остатки того, что налипло. Футболка, надетая под дождевик, превратилась в обгоревшие, слипшиеся с пластиком лохмотья. Оборвав испорченную одежду, Ева взялась за оплавленные сапоги.

Минут через десять, оставшись в трусах и тканевом сером топе, обтягивающем ее костлявый подростковый торс, Ева пошла по комнатам в поиске одежды. В чьей-то спальне в темноте она вывалила из шкафа кипу вещей на пол, присела на корточки и принялась, напрягая зрение, искать что-то похожее на штаны и кофту. Огонь на улице продолжал нещадно полыхать, давая Еве возможность хоть что-то разглядеть. Девочка надела на себя какой-то балахон на пару размеров больше, чем ей нужно, и спортивные штаны. Обе вещи, как показалось Еве, были черного цвета, может, темно-серого. В коридоре она, примерив несколько пар кроссовок, нашла самые подходящие. Обувь оказалась почти по ноге. Однако Ева понимала, что, как только она вновь пойдет по трупам, тканевая одежда быстро пропитается кровью и будет вызывать дискомфорт из-за сырости и вони.

Ева пробыла в доме до рассвета и, полная решимости, продолжила путь дальше, ко входу в рай.

* * *

К середине дня Ева свернула с дороги. После суда она так и не смогла объяснить себе, каким образом она чувствует, где находится вход в рай. Но она на все сто процентов была уверена, куда ей идти. Невидимые силы заложили в нее эти знания. Входов, кстати, было много, и Ева шла к ближайшему из них. Путь пролегал по лесу вдоль ручья, извивающегося будто уж. Ева несколько раз перешла речку, стараясь двигаться по прямой. Девочка промочила ноги, но была рада тому, что трупы под ногами наконец-то закончились.

«Зачем Богу хорошие люди в раю? – думала Ева, продолжая брести сквозь лес. – Он как-то их использует? А зачем дьяволу плохие люди? В чем смысл? Выходит, миру нужно добро, но зачем? Что такое добро? Если я просто не буду делать зло, то я автоматически становлюсь доброй? А если не делать ни зла, ни добра, то какая я? Куда я попаду? Я не понимаю логику Бога. Можно сделать вывод, что земная жизнь лишь отбор. Отделение хороших сознаний от плохих. Но я никому не делала ни добра, ни зла, и там наверху решили, что я хорошая. Почему? Выходит, что можно быть еще и средним. Ни то ни се. Выходит, что на земле рождаются люди, постепенно получают сознание, пока живут, а потом из всего многообразия людских сознаний Бог себе забирает тех, кто ему нужен? Так, что ли? И зачем ему все это? Ничего не понимаю… Бред какой-то. Ну а искусственное сознание моего робота чем ему не угодило?»

* * *

Стоя на краю обрыва, Ева посмотрела на сумеречное вечернее небо. Девочка сделала шаг назад, когда почва под ее ногами медленно съехала вниз по скату расщелины. За пропастью шириной метров двести предстоял непростой путь – горный хребет практически касался небес (хотя преодоление горной расщелины, возможно, даже сложнее, чем грядущий поход через сами горы).

«По горам я еще ни разу не лазила», – подумала Ева и заглянула за край обрыва.

Еве показалось, что она смотрит из окна высотного здания, может, двадцатиэтажного, а возможно, и с еще большей высоты. Внизу лентой петляла река болотного цвета. Кроны деревьев клонились к реке, листья касались водной глади. Первая половина спуска представляла собой крутой грунтовый склон, на второй половине зеленела растительность.

– Высоковато, – Ева села на корточки возле обрыва, – хотя что мне будет? Может, просто прыгнуть вниз? Поломаюсь, но тут же соберусь обратно. Забавно. Сэкономлю кучу времени, если прыгну.

Ева отошла от обрыва метров на десять и побежала к краю склона, но в последний момент остановилась, чуть не улетев вниз. Камни и земля из-под ног Евы покатились по откосу.

– Черт, страшно. Так я буду спускаться вечность. Надо прыгать. Чего бояться? Меня вчера чуть не изнасиловали! Потом я горела. А тут всего-то прыжок.

– А может, просто по склону скатиться? – Девочка села, свесив ноги в пропасть, – попробовать по склону съехать, как с горки.

Она встала и снова отошла от края. Прикусив нижнюю губу, предвкушая новые эмоции от полета, Ева глубоко вздохнула и рванула к пропасти. В метре от обрыва девочка оттолкнулась ногой, но вместо того, чтобы взмыть в прыжке, она вместе с землей поехала вниз. Кувыркаясь в полете, Ева успела увидеть, как сходит оползень, поднимая стену пыли вокруг. Все произошло настолько неожиданно и быстро, что уже спустя несколько секунд (как ей показалось) Ева лежала скованная во тьме под обвалившимися тоннами грунта и камней. Девочка ощутила во рту вкус земли. Ева не могла точно оценить свои повреждения, но чувствовала, что ее грудная клетка раздавлена каким-то валуном. Правая нога, похоже, сломалась в нескольких местах и вывернулась в тазобедренном суставе. Девочка не сразу поняла, в какой позе она лежит, где находится верх, а где низ? На какой она глубине? В ушах звенело, будто кто-то бил в колокол возле нее. Она попробовала пошевелить рукой, но земля сжала ее конечности, не оставив и миллиметрового зазора. Ева подвигала указательным пальцем – небольшой люфт все же появился. Она захотела закричать от ужаса, но не смогла вымолвить ни звука. Легкие девочки были раздавлены, но даже если бы она и не получила смертельные для живого человека увечья, крикнуть все равно бы не вышло, ведь для крика нужен воздух.

– Помогите, – мысленно кричала девочка, безуспешно пытаясь пошевелиться, – помогите! Нет, нет, этого не может быть… что делать?! Помогите!

Звон в ушах не стихал. Ева пыталась мелкими рывками двигать рукой вперед-назад, и ей показалось, что пространство вокруг руки не расширяется. Пытаясь пошевелиться уже несколько минут, Ева, охваченная паникой, осознала, что ее бессмертие сыграло с ней злую шутку.

И звон, этот чертов звон в ушах, будто кто-то подвесил колокол к ее голове.