Текст книги "Голоса возрожденных"

Заприметив это, Бафферсэ́н усомнился в разумности великого оракула, как и в том, что она слышит голос из праха Ча́ргли[24]24
  Ча́ргли – тысячелетний правитель ами́йцев, объединивший племена в единый народ, обращенный в гласный пепел.


[Закрыть]. Его внимание переместилось, когда на горизонте показался призрачный контур толстобокой «Депоннэ́́и», а вместе с ней красное древо ««О́дира», алеющее на белоснежных парусах. Протяжным криком о помощи оборвалась и эта заинтересованность. Охотники Гурдоба́на, разбирающие завалы его обрушившейся хижины, наткнулись на три тела в бессознательном состоянии и тушку вполне себе живенького ре́буза.

Свинья взвизгнула, попыталась вырваться из чужих рук, и поросячьи глазки забегали.

– Скорее сюда! – закричал рослый ами́ец. – О Дума́ст! Это пьянчуга Пи́дмен!

За ним закричали двое других:

– Откуда здесь урпи́йка?!

– Что за рыжеволосая бестия!

Если бы Франк понимал их язык, то его ноги уже бы неслись к завалам хижины. Но незнакомые слова лишь на минуту завладели его мыслями.

Озадаченный находкой, Гурдоба́н накрыл лицо матери покрывалом, в последний раз поцеловав ее в лоб.

– Прощай, мой свет, – хрипло произнес он. И встав на ноги, устремился к дому.

А́ккертон последовал за ним, пока что мало понимая возникшую обеспокоенность друга. Но он мог поклясться, что взгляд ами́йца был по меньшей мере озадаченным. Песок под сапогами стал еще горячей, а солнце еще выше. Когда же они достигли завалов, А́ккертон не поверил своим глазам. Среди груды сломанных балок исцарапанной фарфоровой куклой, прикрытой прядями каштановых волос, лежала Сэл Дженсен. А на ее голове отсвечивала позолотой та самая треклятая корона. Рядом с ней, посиневшая кожей, храпела У́ргуская Фендо́ра, и сейчас этот храп невозможно было отличить от поросячьего.

– Я знаю ее! – воскликнул Фостер, наполнившись мыслью, что он все ближе к дому.

Он коснулся рядом стоящего охотника, и тот хмыкнул.

– А что тут знать, рабыня Сэ́йланжа, наверняка сбежавшая.

– Да не ее, – махнул рукой А́ккертон, тем самым словно сравнив Фендо́ру с никому не нужной свиньей. – А девушку с короной!

– Опять лопочет что-то непонятное, – отозвался другой охотник. Но Гурдоба́н понял парня.

Как раз в этот момент он помогал вытаскивать израненного Пи́дмена из завалов, впрочем, этот пьянчуга был вполне себе живой. А когда А́ккертон подал голос, не мог не подойти к нему.

Руки сомкнулись, и между ними возобновилась связь. В глазах ами́йца просочилась неприкрытая озадаченность, как девушка могла попасть на остров, если находилась в плену хваткого зи́рда. Затем они оба взглянули на Бафферсэ́на, стоящего в отдалении, у побережья, что был прикован взором к кораблям на горизонте. И прежде чем его позвать, Фостер, опустившись на колено, прощупал на девичьей шее пульс.

– Она жива, – улыбнулся он, подумав о том, что среди них, к великому счастью, нет Клер.

Доски под его ногами затрещали, и Фендо́ра внезапно очнулась. Неугасшее чувство тревоги дало о себе знать криком, заполнившим все вокруг. Она орала так, как будто ее резали живьем. Тут уже и Петита́та, Сэ́йла, Бафферсэ́н, а еще и десяток ами́йцев любознательными зеваками подбежали на ошалелый зов. В свою очередь, ре́буз сорвался со всех копыт в ближайший замшелый куст.

Урпи́йка замолчала, когда ее озадаченный взгляд подметил слезы человека, склонившегося над Сэл. Теперь хаотичные мысли обрели последовательность, и она все поняла. Этот мужчина, лихорадочно дрожащий над девушкой, и есть тот самый пленник Гурдоба́на, а еще и потерянный отец. Он так аккуратно убирал с лица своей дочурки волосы, что Фендо́ра сама чуть не расплакалась.

Поднапрягшись, мужчины скинули тяжелые балки с их тел, под которыми сочились кровавые раны. Фендо́ра заахала от подступившей боли, ее кожа окунулась в холодную бледность. А Сэл, как и минуту назад, все так же была без сознания, но она, хвала богу, дышала.

– Тайку́! Нам нужен тайку́! – воззвал к помощи Гурдоба́н, и краснокожие мальчишки по его руку засуетились.

Фендо́ра отмахнулась от его слов.

– Я сама себе врачевательница, – сказала она и, кряхтя, поднялась на ноги. – А вы никак торговец Гурдоба́н?

– Он самый, – ответил ами́ец, пытаясь придержать урпи́йку за плечи.

– Да отвяжитесь же от меня! – оскалилась она. – Я плохо отношусь к держателям рабов.

Торговец опешил от ее выводов, отпрянув чуть в сторону, кто-кто, а он явно не считал себя рабовладельцем.

– Вы ошиблись, – счел нужным ответить он. – У меня нет рабов.

Взгляд У́ргуской Фендо́ры пал на Бафферсэ́на, бережно держащего Сэл на отцовских руках.

– А он кто? – мотнула головой она. – Не вы ли пленили двоих мужчин из рода, как их там, людей. Девочка израненной пташкой стремилась сюда, где, по словам почившей Ги́рды, живет Гурдоба́н, пленитель ее родной кровушки.

С глаз рабыни пролились слезы большой обиды за всех существующих рабов. В этих слезах таилась и горечь по почившей подруге, что сейчас могла бы прояснить многое.

Подбежавший врачеватель тайку́ повелел Франку нести рыжеволосое дитя в ближайшую хижину, и он послушал его. Когда же лекарский взор упал на раны Фендо́ры, она, почернев, вскричала:

– И чего ты вылупился, бездарь!

Уж больно не любила она все эти сюсюканья по поводу всего лишь царапины.

– Ну как знаете, – ответил тайку́, переметнув внимание на спящую Сэл.

Окружение зевак нестерпимо давило на урпи́йку, и торговец повелел всем разойтись. Всем, кроме Сэ́йлы, А́ккертона и детей, которые по праву находились на развалинах своего дома. В глаза Гурдоба́на вновь вернулась скорбь, потянувшая мысли к телу матери. В этой нестерпимой боли пошли бы к черту все попытки обелить себя. Фендо́ра не желала его слушать, потому что полнилась такой же болью. И им нужно было время.

– Думайте что хотите, – сказал торговец Фендо́ре, поковылявшей к берегу. – Это ваше право.

На мгновение рабыня засомневалась в своих предположениях. На Сэ́йланже у нее не было никаких прав, а здесь ами́ец при соплеменниках показал обратное. Но сейчас она была не готова думать об этом. Ее взгляд пал на Сэ́йлу, а губы попросили ами́йскую жену о сопровождении. По их следам увязалась и Петита́та.

А́ккертон всем сердцем желал облегчить муки друга. Он, положив руку ему на плечо, сроднился с его утратой. Но даже для двух сердец она оказалась слишком большой.

В стороне протрезвевший Пи́дмен почесывал холку своей прирученной свиньи, все приговаривая в подступившей икоте:

– Ай да мы с тобой! Храбрецы Ка́тиса! Да если бы не мы, дамам пришлось бы несладко.

Ре́буз, похрюкивая, нежился в ласках и лучах жаркого солнца. На голове его хозяина алела неглубокая рана с застрявшими осколками от разбитого бутыля. Он, обернувшись, посмотрел на горизонт Гесса́льских вод и бухту Лату́ и, не найдя контуры своей «Депоннэ́́и», возмутился:

– А где моя толстобокая малютка?!

В его голове проступили образы предшествующей ночи – как он бегал по побережью, а корабль почему-то уплывал вдаль.

– Украли! – затрясся глупец. – Гу́рда! Гу́рда! Его украли!

Гурдоба́н сидел поодаль от него, в стороне цветочных лугов. Рядом с ним, потупив взгляд под ноги, склонился А́ккертон, произнося какие-то незнакомые Пи́дмену слова.

– Мы восстановим твой дом, – говорил он. – Ты лишь только потерпи, и боль пройдет. Многоуважаемая Сизи́да была лучшей матушкой из тех, которых я знаю и знал. Мне сложно представить, что моя мать Кэтлин могла бы быть такой чуткой, заботливой и любящей.

Торговец смотрел на него покрасневшими глазами, и парню казалось, что вот-вот с них сорвутся слезы. Дружеская рука на плече теплотой согревала сотрясающуюся плоть, но лишь до тех пор, пока на горизонте бухты красноликих не появилась «Депоннэ́́я» в сопровождении са́лкского «О́дира».

* * *

Восседая у кромки побережья, обласканного подступающими волнами, Фендо́ра разговаривала с Сэ́йлой на равных. Вода омывала ее босые пятки, промочив подол грязного платья и рабские колени, утопшие в золотистом песке. Петита́та слушала их превнимательно, расположившись за их спинами, между тем протирая мокрой тряпкой чешую подоспевшего к ним игривого Пу́дина.

– Сэл не была пленницей зи́рда, – сказала Фендо́ра. – Кто вообще такое выдумал? Она, доставленная на Сэ́йланж бестией Сависти́н, таилась во тьме ямы Ба́рга Сизого. А потом сбежала с моей почившей сестрой.

Сэ́йла слушала ее рассказ с дрожью, подступающей к тонким пальцам. Ведь они-то были уверены в обратном. Зи́рд убедил их в этом.

«Голова Гива́ла в обмен на девушку» – просил он.

А теперь смерть на смерти оборачивала все это во что-то немыслимое и жестокое.

– Вас обманули, – продолжала Фендо́ра. – Зи́рданцы искали ее повсюду, но так и не нашли. Пять дней они хаживали по просторам Сэ́йланжа, но Ги́рда, светлая ей память, надежно упрятала от них бедное дитятко.

– Столько ами́йцев пало во имя одной цели, – покачала головой Сэ́йла, – напрасно.

– На Ка́тисе, до нападения карателей, мы встретили Кибу́ту, – сказала Фендо́ра, – разъяснившего многое.

– Га́твонга! – вставила слово Петита́та, в любознательности припавшая к материнскому плечу.

– Именно, девочка, – улыбнулась рабыня. – Так вот, сици́лский варвар водил за нос не только вас, но и саму королеву Са́лкса.

Глаза слушательниц округлились и застыли в созерцании живой мимики беглянки. Ее рот кривился, а при разговоре в уголках губ проступали глубокие ямочки. Зрачки глаз то расширялись, то сужались, брови, приподнимаясь, морщинили засаленный блестящий лоб. Это уже не говоря о цвете ее кожи, что то и дело покрывалась серостью.

– Тысячу рабов запросил у нее выродок в обмен на королевскую регалию на голове иноземки, – произнесла рабыня.

Ее указательный палец взмыл в небо, когда с губ излилось следующее:

– Так скажите мне, есть ли боги на небесах, допускающие такое?!

– Тысячу рабов, – проскулила девчушка. – Отец этого не знал.

– О, – покивала Фендо́ра. – Ваш отец многого не знал. В этой неразберихе мы все запутались, и зи́рд воспользовался этим. Стоит отметить, что ами́ец Кибу́ту проявил крайнюю заинтересованность во всем этом. Никогда еще не видела столь благородного малого, устремившегося на всех парах на Са́лкс. Надеюсь, он предотвратил отправку рабов.

Сэ́йла, приложив ладонь ко лбу, зажмурила глаза, представляя все это.

– Гурдоба́н должен обо всем узнать, – сорвалось с ее дрогнувших губ.

– Должен, – поддержала ее Фендо́ра. – Но не могли бы вы поведать ему еще кое о чем.

Слова рабыни перешли в мольбу горюющей матери, нацелившись на такое же материнское сердце.

– Бежать с Сэ́йланжа, – прошептала она. – Нам помогли гатуи́лские кхалкхи́́, причалившие к зубатой бухте, когда все надежды были утрачены.

Трясущаяся длань урпи́йки легла на грудь в попытках придержать учащенное биение сердца.

– Среди них был мой мальчик, капитан «Фендо́ры» Ли́бус, посмевший бросить вызов и белому Фа́лксу, и зирда́нским псам.

Петита́та прослезилась, услышав всхлипы сломленной горем женщины, что дрожала всем телом.

– В стремительной погоне мы достигли туманов скалистого Рэ́хо, – продолжала Фендо́ра, – потому что видели в них свое спасение. Шквал подожженных стрел обрушился на паруса, палубу, на все, что казалось не прикрытым, – тяжелый выдох скорби опустошил легкие. – И гатуи́лцы пожертвовали собой ради нашего спасения.

Глаза страдалицы потупились, омывшись крупными слезами.

– Я не знаю, живы ли они, – проскулила она. – Но если живы, я была бы вам всем сердцем благодарна за помощь в их вызволении.

– Но как? – обратилась к ней Сэ́йла, прильнув к несчастной телом, переполненным сострадания.

– У вас есть то, что ему нужно, – посмотрела на нее Фендо́ра. – Варвар желает получить свой трофей. Возможно, тогда смерть стольких благородных мужей не будет напрасна.

Шум краснокожих мальчишек оборвал их скорбную беседу. Они, завидев на горизонте корабли, кричали во все рты, как туземцы, столкнувшиеся с чудом.

– «Депоннэ́́я»! – восклицали они. – Кэру́ны!

Фендо́ра, поспешно обернувшись в сторону бирюзовой бухты Лату́, обозрела объекты их заинтересованности, что на всех парусах приближались к острову.

– Я так и знала, – фыркнула она. – что за га́твонгом прибудут са́лкские суда!

Она, вскочив разъяренной кошкой, устремилась к хижине красных стен, к обители тайку́, врачевателя Ка́тиса. Именно туда и отнесли Сэл. Благо ее глаза проследили весь этот путь. А теперь за девушкой явился толстобокий «О́дир» и, возможно, сама королева Вессанэ́сс.

Сэ́йла и не пыталась ее остановить. Наверняка рабыня чувствовала ответственность за Сэл, что пала на ее плечи после смерти доблестной Ги́рды. Пу́дин, сорвавшись вслед беглянки, лаял у ее ног, но не кусал обнаженные пятки. Это бегство заприметил и Гурдоба́н, устремившийся с Аккертоном к трепещущей цели.

– Постойте! – кричал он.

Но рабыня и слушать ничего не хотела. Ей казалось, что их пренепременно выдадут недоброжелателям, ведь кто они, всего лишь рабыни, да и только.

Влетев ошалелой фурией в хижину, она напугала Франка, засевшего над своей наконец-таки очнувшейся дочерью. Они обнимались и рыдали, но на это все времени не было. Врачеватель, морщинистый и старый, выронил из рук горшочек с мазью, возмутившись дерзостью урпи́йской рабыни.

– Да как вы смеете! – прокричал он.

Но Фендо́ра заткнула его в два счета, всего лишь яростно взглянув ему в глаза.

Сэл обрадовалась тому, что она жива, и приподнялась с постели, хоть отец и пытался запретить ей вставать.

– Хвала богам! – воззвала Фендо́ра. – Ты жива!

Франк не понимал ее слов, но Сэл лопотала на кэру́нском не хуже урпи́йки.

– Да, жива, – сказала она. – И вы тоже.

Они обнялись так, будто не виделись целую вечность. Бафферсэ́ну даже показалось, что рабыня стала ей ближе него.

– Сэлли, Сэлли, что происходит? – вопрошал он, встав к ним поближе.

Его глаза еще были красными, а сердце все никак не успокаивалось, и главное, он не понимал, почему его дочь так свободно разговаривает на чуждом ему языке. Посчитав возможным передачу мыслей через прикосновение, как было с ами́йцами, он коснулся Фендо́ры, но та посмотрела на него со всей возможной раздраженностью.

«Это не работает», – подумал он.

Но Сэл же может все объяснить.

– Одну минуту, отец, – сказала она, пытаясь понять причины беспокойства Фендо́ры.

– Скоро к побережью причалит са́лкский корабль! – твердила рабыня. – Та бестия, что заключила тебя в Гастэро́т! Помнишь?!

Сэл все помнила, и ту ярость, что испытывала к Вессанэ́сс, и то необузданное желание королевы заморить ее голодом.

– Они выдадут тебя ей! – паниковала рабыня. – А после, когда урпи́йцы приплывут за мной, сделают то же самое.

Опасения рабыни были понятны, она хотела бежать, ей казалось, что в округе нет друзей. Столько лет рабства сделали ее такой, недоверчивой и полагающейся только на себя. Сэл донесла до отца все сказанное Фендо́рой, и он не поверил ей.

– Гурдоба́н мой друг, – сказал он. – Он не выдаст нас.

В этот момент дверь отворилась и зашел торговец, а за ним и А́ккертон. Фендо́ра отстранилась к стене, не выпуская Сэл из своих рук.

– Сжальтесь, не выдавайте! – взмолилась она. – Королева убьет ее! Ради добра, любви, не выдавайте!

Взгляд Барни пал на Сэл, но она не сразу узнала его. Он возмужал и оброс щетиной. В этот момент она припомнила Клер, но то было не время для откровений.

– Никто не посмеет вас забрать, – уверил их ами́ец. – Вы мои гости, ими и останетесь.

– Но разве ты не друг са́лкской королеве? – спросила его Фендо́ра, опасаясь, что он лжет.

– Друг, – ответил Гурдоба́н. – Но я не позволю ей причинить вам боль.

За спиной А́ккертона показалась Петита́та, прижавшаяся к нему со всей нежностью. Он не прогонял ее, но и не был с ней мил. Сэл непонимающе смотрела на них, и ей было обидно за Клер.

– Способны ли вы будете дать отпор са́лкским воинам, коли они применят силу? – продолжала Фендо́ра. – На что вас обязывает Священный Союз?

Гурдоба́н, не желая больше выслушивать бесчисленные женские опасения, заметно помрачнел и, выйдя в центр лекарской коморки, прекратил весь этот гам.

– Замолчите! – рявкнул он. – Я лишился слишком многого за эти дни, чтобы внимать панике и неверию! Уважаемая Фендо́ра! – его пристальный взгляд пронзительной стрелой нацелился на нее. – Говорю вам в последний раз, что опасаться нечего, и впредь попрошу верить мне. Я не рабовладелец, не тиран, и тем более не трус! Теперь же, во имя великого дума́ста и гласного праха Ча́ргли, займите свои руки и уста более полезным занятием, чем рассеиванием смуты.

Рабыне не понравился его тон, но при всем при этом все ее страхи мгновенно улетучились. Будто перед ними возвели непробиваемую стену, что низвергнет все попытки вражеского вторжения.

Торговец покинул хижину тайку́ твердой походкой доблестного генерала, а взгляды, провожающие его, полнились уважением. Петита́та проследовала за ним, полагая, что и А́ккертон составит им компанию, но у парня на губах горели пламенем неуемные вопросы, что он желал задать. Сэл видела его насквозь, в этих мужских глазах блестела обеспокоенность, которая могла обернуться более глубокой раной.

– Она была со мной, – сказала она, опережая его вопрос.

– До момента, когда я попала на Са́лкс.

Фостер остолбенел от ее слов. До этого он был уверен, что Клер в безопасности. А теперь все кануло в бездну мрака.

Взгляд Франка, исполненный вины, пал к его ногам тяжкой печалью, но ноги не двинулись с места. Раньше Фостер мог его простить за все приключившееся с ними, но ввиду новых фактов мысли о прощении веяли предательством.

– Она мертва, – обронил Барни. – Ты думаешь, она мертва? – Его пальцы затряслись, а губы, поджавшись, побелели.

Сэл, отпрянув от урпи́йки, приблизилась к нему, выискивая в своих мыслях нужный ответ. Ее глаза бегали из стороны в сторону, от угла к углу, но там, куда падал девичий взгляд, была лишь тьма.

– Я всем сердцем надеюсь, что это не так, – ответила она.

– О ее судьбе могут поведать моргу́лы. Именно эти псы за королевскую награду протащили нас через арку, возможно, она их пленница.

– Моя Клер, – прослезился Барни. – Мой ребенок.

Сэл ничего не знала о беременности своей спутницы, она представить не могла, как тяжело было сейчас парню, застрявшему в неопределенности.

Вдали за хижиной вострубил рог, кэру́ны и ами́йцы, опустившие шлюпки на воду, перебирая веслами, приближались к побережью Ка́тиса. Среди них была и сама королева, облаченная в красный камзол, алеющий посреди мирных вод.

Глава 8
То, что в силах и вне сил

Первым с многоуважаемой Вессанэ́сс встретился торговец Гурдоба́н в тот момент, когда шлюпки усилием десяти мужских рук затаскивали на песчаный берег. Ри́хт Э́бус Га́рпин Са́йленский благородно подал ей руку, и королева сошла на берег с тревогой, переполняющей ее усталые глаза. Она поприветствовала старого друга и попросила прощения за свой измотанный вид, он поклонился ей, размышляя, что же у нее на уме. С другой шлюпки сошел герой Кибу́ту, которого королева достойно вознаградила тремя тысячами изумрудных пет. Все гордились его поступком, а капитан Пи́дмен, нависнув вражеской тенью над парнем, ждал объяснений, какого черта он посмел воспользоваться «Депоннэ́ей». Более того, почему команда этого треклятого судна не воспротивилась приказам всего лишь бравого га́твонга.

Не теряя времени, торговец посмел спросить Вессанэ́сс о ее скорых намереньях по отношению к девушке, между тем обращая королевское внимание на то, о чем говорит ему совесть.

– Что вы планируете сделать, о великая Вессанэ́сс? – спросил он, посмотрев на нее глазами не только друга, но и обеспокоенного отца.

Сначала она не знала, что ответить, совет, на который наследница полагалась во многом, со смертью Бирви́нгии и потерей Армахи́ла, казалось, утратил свой вес. В нем остались только те, чьи слова вызывали сомнения. А сомнения не давали ответа.

– Я не знаю, что вам сказать, – ответила королева, приметив настороженный взгляд своего грозного ри́хта.

На Са́лксе его напутствием было только одно: что девушка должна возвратиться в Гастэро́т и умереть во имя будущего народа. А теперь он чувствовал, что Вессанэ́сс готова отвергнуть его единственный совет.

– Мы совершили много ужасного, уподобившись зирда́нским варварам, – произнес Гурдоба́н. – Самое время исправить свои ошибки. И прежде чем сопроводить вас к напуганной, невинной девушке, я хочу быть уверенным в том, что вы не совершите еще больших ошибок.

Королева, подойдя вплотную к торговцу, облокотилась на его плечо, чем вызвала всеобщее недоумение. Ее губы приблизились к его уху, из-за чего рядом стоящая Сэ́йла покрылась мурашками.

– По-моему, вы единственный мой друг, – прошептала она. – Мне сейчас дурно от того, что меня хотела отравить моя фрейлина, но я стойко борюсь с этим. Никому об этом не говорите. Больше не будет радикальных методов. Я хочу, чтобы мой народ меня любил, любил как прежде, не путем затравливания и казней неугодных, а путем всеобщего благополучия. А потому мое судно прибыло сюда на мирных парусах. И все, что мне нужно, – поговорить с ней.

Она отпрянула от его тела, и Сэ́йле стало спокойней. Петита́та, прижимаясь к матери, рассматривала стражников Га́рпина и не понимала, почему они одеты во все доспехи. А потом ее отец повел королеву Вессанэ́сс в хижину тайку́, и эскорт из стражников проследовал за ними. Га́рпин замыкал этой строй, недобро посматривая на королеву, уже который раз не оправдывающую его надежд. Он хотел бы видеть ее сильной, властной и готовой на крайние меры. Если уж Са́лкс считал себя самым великим из прочих, то поступки его королевы должны были быть соответствующими.

Стуком в дверь торговец возвестил А́ккертона о желании войти, и парень отпрянул от двери. Его глаза округлились, когда в распахнутую дверь вошли королева и ее верный пес Э́бус. Гурдоба́н следовал за ними. В головах Дженсена, как и Фостера, запульсировали воспоминания вперемешку с подоспевшей ненавистью. Вот кто их пытал в темнице Гастэрота, а женщина, облаченная в красное, смотрела на все это в стороне, повелевая продолжать. Еще одного, именуемого Ло́квудом, среди них не было. Уж ему-то Барни сразу бы врезал.

Сэл стояла в углу вместе с Фендо́рой и Франком, а врачеватель поспешно покинул свой чертог. В глазах девушки горел огонь, те остатки, что не сошли вместе с ударом ножа в живот белокурой Сависти́н. Это была ненависть, что изжила из тела довлевший над мыслями страх. Королева смотрела на нее, на блеск золотых сплетений короны, кристаллов на ней, и не понимала, с чего начать разговор. Благо Гурдоба́н решил эту проблему, начав первым.

– Непростая ситуация, – сказал он, – когда ненависть так отчетливо читается в глазах многих. Я попрошу вас, мои друзья, сейчас забыть обо всем, что было, то были крайние меры, о которых присутствующие здесь раскаиваются. По воле богов наверняка всех народов, населяющих архипелаг, мы все живы. И останемся живы, только помирившись друг с другом.

– Как можно помириться с тем, кто хотел отнять твою жизнь? – спросила Сэл, выйдя чуть вперед, поближе к торговцу.

Она заглянула в ами́йские глаза, коснулась его руки, и он почувствовал всю тяжесть мучений, выпавших на ее долю.

– О, великий думает! – воскликнул он. – Столько боли.

– Мои методы были губительными и презренными, – обмолвилась Вессанэ́сс. – Мною двигало желание защитить свой народ и возвратить наш потусторонний мир.

Ее слова заставили всех затаиться и замолчать.

– Но более такого не повторится, – продолжала она. – Нам нужна корона, но мы найдем способ снять ее без смертельных последствий.

Сэл приблизилась к ней на расстояние вытянутой руки, так, чтобы она смогла разглядеть, что сделали с ней эти дни под Сестринскими Лунами. Истрепанный вид, ссадины, раны и зло в таких юных глазах.

– Вы правы, такого более не повторится, – ответила она королеве. – Теперь я в силах наказать обидчиков по заслугам. Наверняка вы уже слышали о светящейся сфере, уничтожающей все на своем пути. Вы породили эту силу, и эта сила может обернуться против вас.

Девушка блефовала, пытаясь запугать возможного врага: да, сила была, но вряд ли она ей управляла.

– Не нужно, – пресек угрозы Гурдоба́н, коснувшись ее плеча. – Все можно решить мирным путем.

А́ккертон и Бафферсэ́н стояли возле него, касаясь его плоти, и так мысли торговца перетекали в иноземцев. В разговор вступил Га́рпин, зачем-то напомнивший ами́йцу о Священном Союзе и положениях, закрепленных им.

– Многоуважаемый Гурдоба́н, – сказал он, – вы помните, что состоите в Священном Союзе с народами, соседствующими с вами?

Торговец озадачился его обращением. Кто-кто, а этот служивый пес никогда с ним не заговаривал.

– Так вот, – продолжил Э́бус. – по одному из таких положений ваш народ обязан выдать Са́лксу любого предателя и преступника против властвующего порядка. Вы уверены, что должно исполняете свой долг?

– Замолчите, Э́бус, – пресекла его речь королева. – Никто в должной мере на островах архипелага не соблюдает обещанное союзу. Сэ́йланж укрывал Сависти́н, а торговля с варварами, незаконная контрабанда, никто, никто. Да и речь не об этом, иноземцев нельзя назвать преступниками и предателями, они невольные участники наших действий.

– Как скажете, королева, – сказал недовольно Га́рпин, показательно покинув хижину тайку́.

«Похоже, я наживаю еще одного врага, – подумала Вессанэ́сс. – И этот враг с легкостью пустит стрелу в мою грудь».

– Это, конечно, не мое дело, – сказал Гурдоба́н. – Но вы уверены, что в безопасности?

Королева промолчала, перейдя к другой насущной проблеме.

– Больше никто вас не тронет на Са́лксе, – сказала она. – А вы, юная девушка Сэл, могли бы принимать участие в развитии нашего королевства, пока мы не найдем способ избавить вас от короны.

– По-моему, – ответила Сэл, – ваш подручный, что покинул это место, найдет его быстрее, чем вы.

– Не беспокойтесь за это, – продолжала королева. – Он никого не тронет, законы Са́лкса ему не позволят.

– А как же законы Железноликого Аферина, – вступила в разговор Фендо́ра. – Всем известно, как предки вашего верного ри́хта нарушали законы и карали неугодных.

– Ри́хт Э́бус, – ответила Вессанэ́сс, – давно отказался от любых притязаний на трон. Нарушив слово, он подпишет себе смертный приговор.

– Вот только кто будет его осуществлять? – добавила Фендо́ра.

– Мы говорим о многом, но не о том, что нужно, – сказал Гурдоба́н. – Меня волнует безопасность моих гостей, – он посмотрел на Фостера и Дженсена, одобрительно кивнувших ему.

– Я гарантирую эту безопасность, – ответила королева. – Вы должны, о дитя, – она посмотрела на Сэл, – помочь моему народу. Иначе вся наша жизнь не имеет смысла. Прибудьте на Са́лкс, проявите милость. Я вас не тороплю.

Посмотрев на торговца, застывшего в прикосновении чужеземных рук, она покинула хижину тайку́, выйдя на свежий воздух. Стражники ждали ее, не двинувшись с места, но Га́рпин уже был возле шлюпки. Теперь все было в руках юной девушки, ищущей всем сердцем ответы.

* * *

«Какое же это отвратительное занятие – выискивать в своих экскрементах маленькую золотистую брошь, – подумала Бирви́нгия, морщась от действий, исполненных мерзостью. – Великая кэ́ра! Во мне столько дерьма, что я могла бы удобрять целые поля».

Лучистое полуденное солнце, зависнув в зените, потоком ласкового тепла пало на ее широкую спину, покрытую серой мантией. За последние пять дней мук, ломоты в коленях и спине оно единственное было ее постоянным гостем, как надежда на спасение. Попасть в это место тьмы и холода свет мог лишь сквозь брешь небольшой пещеры, зияющую словно знаком молнии над головой. На то был особый час, когда луч проникал в подземное лоно меж просвета густых крон хвойных шулье́р, и он равнялся двенадцати.

Длиной в пять старушечьих ладоней, разрез манил взгляд краешком свободы, до которой пролегали поросшие зеленым мхом выступы, устремляя ввысь свой росистый покров. Иногда Бирви́нгии казалось, что это око шестипалого Бога взирает с тоской на ее мытарства. В ложбинах мохового каменного дна пещеры искрилась кристально чистая родниковая вода, приносящая в это место холод, кусающий босые пятки сильнее злющих псов.

Ополоснув брошь в студеной воде, плодотворица озадаченно взглянула на детали этой маленькой вещицы, которые, имея уйму свободного времени, смогла разглядеть. Смыкающиеся золотистые дуги, а внутри змея, опоясывающая меч, все выполнено довольно искусно и детально, украшено россыпью драгоценных камешков красного и изумрудного цветов. Подоспевшая головная боль напомнила об утраченной палманэ́е и семечке хвойной шулье́ры, помещенном глубоко в э́льту. Это место зудело, о, как оно зудело.

Она не раз, копошась в затылке, пыталась достать это маленькое семечко, но все попытки оказались тщетными, толстые старушечьи пальцы только изранили нежную зону. Из-за опасности такого соседства с этим надо было что-то делать. Семечко набухло и наверняка уже проросло. Старуха чувствовала это по нескончаемой жажде, по боли, проникающей в шею, но, черт возьми, никогда еще не была столь беспомощной.

Хвала ботанике Э́йферта, что она любила с детства, не зря за эти труды она казнила дряхлую Пэтси́рру, призывающую их жечь. На одной из пожелтевших страниц этой книги Ги́рвуд Э́йферт довольно подробно описал свойства аскийского мха: «Он токсичен и в больших количествах опасен для жизни». И это был тот самый шанс, который она видела в этой полутьме. Травить себя, но не для того, чтобы умереть, рассчитать дозы в попытках создать неблагоприятную среду для прожорливого семечка. Может быть, это поможет и умное растение, словно заноза под кожей, покинет дряхлую плоть.

Трясущейся рукой она положила пучок мха в рот и разжевала отвратительно горькое растение.

– Теперь я похожа на ами́йскую уму, – прошептала старуха, морщась от неудовольствия. – Армахи́л бы сейчас остро пошутил. Эх, как же я скучаю.

Ее кряхтение, на которое слетелись любопытные кривоклювые пташки, заполнило звуками темное пространство. Они щебетали над ее головой, будто похихикивая над ее никчемностью.

– Дотянулась бы до вас, – сказала Бирви́нгия, – точно бы съела.

Но главным сейчас был не голод, с которым она в силу своего статуса справлялась плохо, а та самая брошь в подушечках огрубевших пальцев.

– Носитель такой особенной вещи должен быть высокого статуса, – сделала вывод плодотворица, приметив особую огранку драгоценных камней. – Восемнадцать граней на каждом, таких мастеров больше не сыщешь, разве что на задворках провинций Бу́льто.

Да и змея, опоясывающая меч, была ей более чем знакома. Вот только на гербе потерянной Исса́ндрии, гербе Алитие́ры Острозубой, точно такая змея, замыкаясь кольцом, поедала свой хвост. Кровавое знамя с изображением золотой змеи много значило в те позабытые времена. А буквально оно означало только одно: властью была змеиная голова, хвостом – самый низший класс подданных. Так вот власть всегда кормилась за счет самых низших слоев общества. И к такому порядку все были готовы. Впрочем, завоевательница О́дрии и Ке́льпы была еще той гадиной, способной съесть в буквальном смысле даже собственного ребенка. Судьба уберегла ее от рабства, но за свою свободу она заплатила многими жизнями.