Текст книги "Большая красная труба"

Сами занятия, естественно, проходили скучно и однообразно. Но больше всего меня всегда пугали те страшные минуты перед началом, когда пара-тройка омерзительных червяков найдут повод подойти ко мне и обязательно подставят свои мокрые ладошки, хранящие на поверхности остатки носовой слизи и микрокапель мочи. Я просто ненавижу здороваться с ними, но я это делаю. Внутри меня столько острого и радикального, но снаружи я, наверное, такой же, как и подавляющее большинство – более или менее толерантный, жалкий и сходчивый.

В мире моих фантазий я врывался в кабинет подготовительных курсов по математике со большим баллоном огнемета за спиной. Хватая тучный шланг, ведущим к дулу, я кротко улыбался навстречу изумленному скопищу Квазимод, и на всех парах выпускал пламя моего оружия, превращая все содержимое помещения в раскаленные газы. Я громко смеялся, и в глазах моих отражались огонь и страдания. Огонь и страдания! Но это внутри, всего лишь мои смелые мечты. В реальности же я просто входил в кабинет, тихо садился за парту и молча ожидал начала. И, да! Я здоровался. Я жал их жирные, мокрые, слабые ладошки, отчетливо ощущая приготовленную для меня влагу. Я вдыхал вонь из их ртов, выслушивая нудные рассказы о том, как они героически находили способы решить сложнейшие задачи, выданные в качестве домашнего задания. И я даже отвечал на их вопросы, с трудом находя логическую цепь именно такой, чтобы крайне срочно уйти от разговора.

Что-то влекло их ко мне. Я был другим, может быть таким, каким бы им в глубине души хотелось стать. Все они были одеты нелепо: в старые свитера и непропорциональные рубашки, заправленные в брюки, линия ремня которых проходила сантиметров на десять выше пупка. Некоторые были в древних очках с толстыми линзами и контрастными черными оправами, что придавало их лицам еще более чушковый вид, и все они были, как один, очень глупо пострижены. Они были недостаточно вымыты и плохо пахли.

Я был не такой. Я выглядел независимо, свободно: стильная расстегнутая куртка поверх белой майки, несмотря на откровенный холод на улице, яркие кроссовки, нью-йоркская кепка с известным логотипом – все это делало меня белой вороной, олицетворяющей образ, к которому они никогда не смогут приблизиться, но представлять который, на самом деле, им бы так хотелось.

Я где-то слышал, что в этом дореволюционном здании, еще до появления тут университета, располагался самый, что ни на есть, заурядный и заскорузлый публичный дом, и мое знание было весьма уместно и символично – ведь в этом здании и по сей день проходили половые сношения. Правда вот, только, сношения происходили фигуральные, и производились они с и без того ничтожным моим самолюбием, и с особым цинизмом, да еще были организованы кучкой уродливых отличников, и, причем, регулярно – по вечерам четверга каждой недели.

И вот я шлепаю своими кроссовками по мокрому снегу Невского проспекта. Сегодня один из таких дней, в личном календаре которые я обозначаю, как худшие в моей жизни. В наушниках звучит очень тяжелый рок, максимально тяжелый из того, что можно найти на рынке тяжелого рока, такой же тяжелый, как и мои мысли обо всем этом смраде.

Я ненавижу своего отца за то, что он решил все за меня, но и сделать с этим ничего не могу. Я словно болею какой-то апатией, ломающей меня наркотическими приступами в каждый миг, когда вроде бы логично было бы предпринять решения, чтобы изменить хоть что-то. Я не могу ему отказать, я не могу отказать им, я не могу отказать себе – в безотказности. Я просто ничтожество – Степан Бегунов.

Поздравляю! Вы побывали у меня в гостях – в моей голове. И вот наконец это самое ничтожество касается тяжеленной ручки трехметровой входной двери института, сквозь стекло которой уже проглядываются серые массивы широкой каменной лестницы, ведущей в сторону моего личного ада, даруемого мне каждым проклятым четвергом. Каждый раз, когда я беру рукой эту ручку, я задумываюсь над тем, что отец дружит с деканом подготовительного факультета, и неуважительная причина пропуска факультатива принесет мне какую-то кару особой жестокости. Я, кстати, и догадываться не могу, каким именно может быть наказание, но сама мысль о том, что я могу расстроить отца, приводит меня в ужас, и я довольствуюсь подобными мнительностями.

Дверь скрипит, после – грозно бухает за спиной, еще минута на КПП, где жирный ублюдок, глубоко страдающий синдромом вахтера, задумчиво ищет хоть какие-то сбои информации в моем пропускном билете и, разумеется, никогда не находит их, и я оказываюсь на гигантской лестнице, украшенной на каждом этаже бюстами великих и ужасных, а после и в длинном коридоре, пропахшем сигаретами, курение которых на территории здания запрещено уставом заведения. Несколько шагов по старинному серому камню, застилающему пол коридора, по ходу которого я несомненно встречаю незнакомых мне убогих и сутулых, или же чрезмерно надутых и напыщенных людей в возрасте, кивающих мне еле заметно, получающих мой завуалированно презрительный кивок в ответ – и я у безвкусно покрашенной рыжей краской здоровенной двери, за которой мои «очаровательные»однокурсники нетерпеливо ожидают начало занятия. Я захожу внутрь, неосознанно и еле слышно напевая слова приставшей песенки из рекламы:

– Вапаронэ Гран Макаронэ. Папаронэ Грондэ Бурито…

И тут же получаю первую мокрую ладонь…

Бывают на свете люди, которые ходят и просят

– прямо-таки требуют,

– чтобы их убили.

Марио Пьюзо, "Крестный отец"

Все они меня даже не замечают. И слава Богу! За все четыре месяца я лишь раз получил замечание от преподавателя, который заявил на всю аудиторию, что мои знания по математике, видишь ли, оцениваются, как знания крайне неуверенного в себе пятиклассника. Наверное, в этом обществе такое заявление имело вид самого глубокого оскорбления, и добрая половина аудитории в момент сказанного впала в острое чувство сострадания, подобного тому, что испытываешь, просматривая фильмы ужасов, где героев истязает маньяк. Мне было все равно. Я был вынужденным элементом в системе, где мой отец платит, а преподаватель терпит мое присутствие. Я был где-то посередине, и зависело от меня немногое.

Во время занятий, как правило, я впадал в легкий анабиоз, настраивая фокус зрения на отдаленную точку, и уходя в себя. Я думал о своих великолепных жизненных победах, к сожалению, не имеющих места в реальности, представляя разнообразнейшие сценарии.

Я вершил возмездия: ловко разбирался с хулиганами на улице, которых в реальной жизни обходил за версту, покорял симпатичных сексапильных девушек, которые в обычной жизни и не подозревали о моем существовании, спасая их от террористов, героически погибал на мировых войнах, получая посмертно высшие награды, увековечив свой образ в монументальных обелисках.

В общем, этот четверг, как и десятки прочих, ничем не выделялся из общей массы четвергов, пока впервые я не услышал это… Я сидел в аудитории, уставившись в окно, полностью отключенный от общего процесса, как наконец почувствовал странный и глухой бой. Это отдаленно напоминало барабанный стук, но было настолько глухо и низко, что, казалось, вибрацию ощущало все тело полностью. Это звучало откуда-то из глубины бетонных стен, откуда-то из замурованных полостей в камне старинного здания. Это была странного вида вибрация, томная и однообразная, но столь волнующая и воодушевляющая, что тут же захватила мое внимание. Звуки напоминали ритм марша, и, вернувшись на несколько секунд в реальность и оценив реакцию окружающих, ясделал вывод, что слышу это лишь я один. Но, что самое интересное, чем глубже я уходил в себя и чем больше игнорировал происходящее вокруг, тем сильнее ловил эту странную вибрацию. Что это? Возможно, это просто галлюцинация, вызванная переутомлением? Я ведь очень мало спал в последнее время. Да и потом, это явление еле ощущалось. А в какой-то момент оно и вовсе пропало. Наверное, показалось.

– Степан!? – голос учителя пробил молнией. Я вернулся в класс, хоть и не покидал своего места.

– Эээ… Да?

– Ты конечно готов решить задание используя метод Гаусса??

– Нет, – я замешкался. Наморщился. Открыл рот и сделал максимальное тупое выражение лица. – Наверное, нет. Нужно понять получше…

Тут я изобразил заинтересованность, сжав лобную мышцу изо всех сил в глубокую морщину. Преподаватель, видимо, не поверил.

– Наверное, Вы решили найти знания в оконном проеме? Уверяю Вас, их там нет, ищите их лучше на доске и в моих словах. Поразительно, что Вы не просто не участвуете в процессе, но и позволяете себе демонстративно отворачиваться от доски. – Высокомерно завершил в меру упитанный и усыпанный частичками отмерших фрагментов эпидермиса, с лоснящейся челкой и отвратными рыжими усами, торчащими не вниз, как у нормальных людей а вперед, напоминающими ворс туалетного ёршика, преподаватель.

Ну вот, очередная порция фекалий выпала наружу. Стрела отправилась прямиком в мою голову, и теперь я сидел, в характерном для подобных ситуаций, состоянии. Я молча обтекал.

Несколько отличников и умниц немедленно повернулись в мою сторону, взглянув надменно и подло, словно лицемерные шакалы, так горячо жавшие еще несколько минут назад мне руку, и мило кивающие при встрече, как-бы полностью поддерживая своего вожака. Те, кто задержал взгляд чуть дольше, чем сам вождь, получили визуальный сигнал, зашифрованный в моем среднем пальце. Минутой позже я вновь ушел в себя, как и полагалось, не сделав ни единой попытки вникнуть хотя бы в часть загадочных петроглифов, представленных на потрескавшейся от старости доске. На этот раз загадочный зов, зашифрованный в вибрации, меня не посетил. Как бы я не старался, я так и не услышал эти сигналы, вводящие меня в нездоровый, но такой приятный трепет. Точно показалось. Да, я слишком мало сплю последнее время.

Прозвенел звонок и наступил перерыв, и я пустился прочь, лавируя меж горстки ожиревших абитуриентов, нетерпеливо вскрывающих свои смердящие контейнеры с бережно уложенной провизией. Несмотря на то, что занятия длились всего три часа, эти гадкие существа, напоминающие ролей Толкина в старомодных штиблетах, не могли не совершить трапезу, поглощая свои тошнотворно-ароматные котлеты, мясные рулеты и всякие прочие мерзости. Я не терпел этих запахов вялой «фрикадельки» или, покрытой крошечными капельками топленого жира, «сарделечки», вымазанной дешевым кетчупом, и вышел в длинный коридор, отправившись в сторону задней лестницы. В это время дня университет пустовал, и можно было легко скурить сигарету, спрятавшись в небольшой аудитории, практически всегда свободной под вечер. Нужно было подняться на этаж выше, и я уже был на лестнице, буквально в трех шагах от цели, как вдруг замер.

За моей спиной, прямо из-за странной, жухлой и местами ободранной, дверцы, послышался до боли знакомый гул. Эта дверь была в стене, на межэтажном пространстве, и изрядно уступала прочим по размеру. Как вообще тут может быть помещение? По идее – это несущая стена! Я подошел ближе и прислушался. Томный гул принял более отчетливый вид и перешел в фазу хорошо различимых толчков. Они звучали так сладко, как звучит военный барабан, ведущий в бой и может быть даже на смерть за то, во что ты веришь всем сердцем. Я сжал крошечную ручку старой дверцы и дернул. Она была заперта, хоть и держалась неуверенно. Звук продолжал захватывать мое любопытство, переводя его в уверенный интерес. Все вокруг расплылось, звучал лишь этот сладкий зов. Я дернул вновь. Дверь сражалась. Внезапно лопнула тусклая лампочка, ввернутая в голый патрон на потрескавшейся стене, и волшебный звук прекратился. Я ощутил что-то очень важное, словно этот хлопок выступил знаком, осведомляющем меня о предстоящих событиях, словно сейчас я должен был сделать выбор: либо я захожу за черту этой двери, которая навсегда меня изменит, либо же останусь с тем, что имею. Все это ощущалось интуитивно, но отчетливо. Я вспомнил мой первый прыжок в воду с десяти метровой скалы. Как страшно было сделать крошечный шаг. Всего лишь один шажок! Я простоял целый час прежде чем справился со страхом и неуверенностью. Тот же нервный и неприятный трепет наполнил меня сейчас.

Вместе с тем, стало гораздо темнее. Я достал свой мобильный телефон и активировал работу фонарика. Ненароком я осветил часть мутно-зеленой стены, находящейся по соседству, и окрашенной еще в советское время, и моему вниманию предстала надпись, которую я почему-то не заметил ранее, состоящая всего из четырех слов. Стены института кишели разными тэгами и рисунками, особенно в тех местах, где художника было трудно заметить. Этот коридор как раз был таким местом. Послание было особенно выделяющимся и не раз обведенным вновь и вновь. Черный маркер, видимо, одного из студентов, некогда оставил небрежным почерком с особыми засечками странную и, по иронии судьбы, весьма символичную, фразу:

«Отдай свое время тому, что ты ищешь».

Но еще большее внимание занял небольшой рисунок, изображающий частично заштрихованную фигурку тощего человечка, повешенного за ногу вниз головой. Голова его была большой и круглой, и так же была закрашена черным цветом, что придавало особый мрачный эффект композиции. Лица изображено не было – это был схематичный образ. Человечек был размером с альбомный лист, и, в отличие от прочих рисунков, имел весьма впечатляющий вид. Так же на рисунке были изображены различные часы, как бы летящие вниз из его карманов: несколько наручных, парочка будильников, и даже одни с маятником и треугольной крышкой, подозрительно напоминающие те что весят у меня дома. Они летели из его карманов редким дождиком. Линия, изображающая веревку, на которой висел человечек, уходила в сторону. Я проследил за ней, освещая её небольшим пучком света из моей Nokia. Путь был продолжительным и, сменив плоскость, привел меня к той самой двери, из-за которой звучал только что притихший зов неизведанного. Часть линии приходилась на поверхность двери и она, минуя расстояние от верхнего правого угла, подобно электрической проводке, аккуратно повторяя геометрические углы, меняла направление. Заканчивалась же она точно в том месте, где была замочная скважина – она как бы уходила внутрь. Укрывистая краска маркера отлично виднелась на шероховатой поверхности крошечной дверцы, и создавала впечатление свежего нанесения.

Я поднес лицо к скважине и, зажмурив глаз, вторым попытался разглядеть хоть что-нибудь по ту сторону. За дверью было темно. На секунду мне показалось что там мелькнула какая то тень. Холод пробежал по коже. Словно что-то еще более темное мелькнуло на фоне и без того мрачного полотна видимости. Глупости! Я просто слишком мало спал последнее время. Оглянувшись и убедившись, что на лестничном пролете я один, резким рывком я выломал слабый замок, который издал сильный древесный скрип.

Я вошел в каморку и дернул за собой поврежденную дверцу. Та прикрылась неплотно, но об этом я и думать уже не мог. Я оросил скудным пучком света из моего телефона, создававшего небольшой круг видимости во мраке, стены помещения. Маленькая коморка блистала бесчисленным количеством черных надписей, созданных уже знакомым мне шрифтом с засечками, создавая эффект наскальных изображений, хранящих некую тайну. Нанесенных на стены тезисов было очень много. Большинство из этих фраз были знакомы мне и обобщали определенные жизненные ситуации. Были поговорки и пословицы, в числе которых и те, что я не редко слышал от отца да и сам припоминал в быту.

Кто мог все это написать? Зачем? Я дернул аккуратно расположившийся на черной эбонитовой подставке и грубо вкрученный шурупами в бетон тумблер, приводящий светильник в действие. Тот громко щелкнул и щелчок утоп в приглушенной реверберации. Реакции не последовало, и пришлось оглядывать все вокруг лишь при помощи фонаря из телефона.

Тут пахло сыростью и забвением, словно целая эпоха, плотно упакованная, затаилась в этих стенах в таком же покое и ожидании, в каком прячутся древние духи в усыпальницах фараонов. Тусклый кружок света, управляемый моими руками, таинственно бегал по тьме, открывая небольшие участки видимости.

Комнатка была довольно широкой, но с очень низким потолком, и имела продольную форму, уходящую во тьму.Странно было наблюдать такое глубокое помещение в таком нехарактерном для этого месте. Где оно вообще располагалось? В полусогнутом состоянии, оставив за собой чуть приоткрытую и взломанную дверь, я пустился вглубь.

Раздался слабый запах старой древесины. В этот момент мне стало слегка тревожно, но любопытство тянуло глубже: наконец в моей жизни происходит хоть что-то, увлекающее меня. Я впервые за очень долгое время действительно чем-то заинтересовался, и источник моего любопытства имел очень странный, практически мистический, характер, от чего меня еще сильнее влекло вглубь темноты. Сделав добрый десяток уверенных шагов, я уперся в груду наваленных друг на друга хаотичной массой сломанных стульев. Эта куча закрывала проход плотной стеной, из которой торчали железные ножки, а кое где виднелись даже ржавые каркасы детских кроватей. Мебель была в ужасном состоянии и, судя по виду, прослужила не один десяток лет той страшной эпохе, что чудом миновала нас. Помимо мебели в общей массе проглядывались громоздкие приборы с давно устаревшими разъемами, представляющие собой тяжеленные металлические ящики с различными шкалами и цифрами со стрелками на лицевой части, защищенной запыленными, и кое-где даже потрескавшимися, стеклами. Судя по всему, это были измерители черт знает чего, они когда то, очень давно, имели функцию служить на благо лабораторных работ университета. Все это было словно из древнего, давно затерянного и опущенного в мрак небытия, советского архаического пространства. Эти кошмарные, дряблые и с обломанными краями, куски фанеры, когда-то служащие сиденьями, жуткие пластмассовые вставки, воткнутые в торцы полых металлических брусьев, безобразные сварочные швы, соединяющие детали в предметы убогой мебели, жуткие панели с рисками и вращательными переключателями, вызывали загадочный, не совсем приятный и даже откуда-то знакомый мандраж внутри.

Меня словно пошатнуло, как шатает курителей психоделических смесей при первом контакте мозга с веществом. На наркоманском сленге такое состояние принято называть «Торкнуло». Тело на секунду обмякло и вновь ощутило прежние давление. Прошила непроизвольная вибрация в мышцах длившаяся не больше секунды а в воображении пролетела сверх быстрая череда тематических кадров связанных с окружающей обстановкой. Додумки? Фантазии? А может воспоминания из прошлой жизни?

Я залез в самый потайной и самый скрытный уголок старого здания университета, и здешний хлам словно напомнил мне об ушлости и безысходности тех страшных лет, впавших в меня глухими воспоминаниями из череды фантомных иллюстраций. Меня всегда как-то неприятно вставляло от всего советского, а в окружении такого яркого концентрата отголосков тех периодов дурман достиг высшего уровня.

Я прислушался, и, зависая минуту в полумраке, вновь нащупал в голове притушенный и долгожданный звук. Сначала я подумал, что это стук моего сердца, но знакомые, сверхпронизывающие черты этого звучания выдали себя. Звучание словно отделилось от биения моего сердца и воплотилось в независимое действо.

Да! Теперь он шел отсюда, из крайнего заблокированного угла комнаты и с каждым ударом все четче ощущался в голове. Крайний правый угол! Я направил туда свет и, через переплетения железных частей мебели, в крошечном пространстве образовавшегося хода увидел что-то красное. Это была моя первая встреча с ней.

Спустя паузу странного умиления и предвкушения, я ожил, приступив к делу. Руки принялись шумно разгребать стулья и отодвигать старые приборы, что позволяло мне приближаться к источнику моего любопытства. Теперь я был гораздо ближе к ней.

      Передо мной открылся вид на толстую металлическую ярко красную, как один из характерных оттенков полотен экспрессионизма, трубу, выходящую откуда-то из стены и впадающую в пол. Её небольшой и яркий отрезок зачем-то проходил в этом помещении и вибрация, что многократно усилилась при моей усердной концентрации, доносилась прямо из её внутренности. Я протянул в её сторону руку, но последнее препятствие, сквозь которое она была видна – металлический каркас старой кровати, не давал мне возможности прикоснуться.

Я тянулся изо всех сил преодолевая миллиметры. Дикое волнение вскружило меня нетерпеливым трепетом. Я уже не помнил, кто я и где я. Я должен был коснуться её. Кровать было не сдвинуть, слишком многому, наваленному выше, она служила фундаментом. Мое тело приняло весьма странную форму, практически протиснувшись внутрь переплетений, ведь мне так хотелось ощутить эти вибрации, коснувшись. Меня тянуло и привлекало, словно сама мания внезапно закрутила штурвал моей воли. Я не мог избавиться от препятствия, так как это заняло бы очень много времени, и пришлось бы совершить слишком много действий, а в моменты такого возбуждения о подобном и думать было невозможно.

Я тянулся все сильнее, и вера в то, что мне хватит сил, подкрепляла меня, а звук все ярче и ярче наполнял меня, привлекая. Средний палец ладони медленно, но верно, приближался к её поверхности. Жесткие опоры наваленных объектов больно врезались в ребра. Наконец мне удалось сделать это, сквозь боль и неудобства. Невероятное тепло наполнило мое тело. Приятные толчки прошли по кончику пальца и сквозь мышцы перешли аж до самых костей. Все тело еле ощутимыми волнами плясало от наслаждения.

– Кто там?

      Посторонний голос своим громким вторжением разорвал холст происходящего. Это был голос из-за двери. Он был женским и отдавал старостью. Как только он прозвучал, все тут же стихло и холод вновь наполнил мое сознание. Я быстро обернулся и вырвался из оков железных конструкций. Вся моя одежда теперь стала пыльной и даже получила порции рыжих разводов от ржавчины. Я вскочил на ноги от ужаса, что кто-то меня может заметить здесь, и больно стукнулся головой о потолок. На мне была кепка, а, как известно, на самой высшей точке конструкции такого головного убора имеется небольшая железная кнопочка, на которую и упало все давление. Я взвыл и грязно выругался. Помимо этого, извлекая себя из этой неустойчивой конструкции из наваленных стульев и прочего хлама, я нарушил её баланс, и часть, спустя несколько секунд нестабильного движения, обрушилась вокруг меня, издавая дикий грохот. Меня, однозначно, засекли.

Я вдруг понял, что сотворил преступный взлом, испортив замок на двери, и вырвался из помещения прикрывая лицо руками. Краем глаза, за доли секунды, я все же смог разглядеть пожилую женщину, стоявшую у двери и, чуть не сбив её с ног, стремительно удалился на свой этаж в отчаянном беге. Видимо, она дико испугалась, но кто из нас сделал это сильнее, еще можно было поспорить.

Я узнал её, она была преподавателем, но, по счастливому стечению обстоятельств, я не обучался у нее, и те факты, что я скрыл свое лицо, и что моя куртка, по задумкам создателей, имела двухсторонний и разноцветный вид, в случае если её вывернуть наизнанку, давал мне неплохие шансы остаться неустановленной личностью в случае если меня увидят вновь. Эти обстоятельства, несомненно, оставят меня безнаказанным, и, понимая это, я спокойно занял свое место в аудитории, скинув головной убор и вывернув верхнюю одежду.

Остаток занятий я провел, как на иголках. Я думал о ней каждую секунду. Большая красная труба захватила мое сознание полностью, не оставив в нем места ни для единой, ни сколь малой, посторонней мысли. Длинная и черная стрелка громоздких пластмассовых, помутневших от времени, настенных часов невыносимо медленно двигалась в сторону заветной цифры.

Я мечтал сорваться с места и отправиться в сторону заветной двери и вновь осмотреть это странное место. Это было и тревожно, и притягательно одновременно, но и попросту опасно, ведь меня могли наказать, в связи с чем мною было принято решение дождаться до конца занятий, и даже выждать еще чуть-чуть, чтобы не напороться на нежелательные встречи.

Я смотрел на старые часы и представлял, как моя крошечная копия гуляла по минутной стрелке, вдавливая её ногами, когда та еще была на правой стороне циферблата. Когда стрелка опустилась к шестерке, я вообразил маленького себя в образе боксера висящего в воздухе рядом с ней. Крошечная копия наносила удары по стрелке часов, тем самым ускоряя её смещение. В моих воплощениях я был примитивно прорисован, как герой старой компьютерной игры. Я стрелял по ней из бластера и врезался в нее плечом, исполняя коронные удары, но эта ветхая старая противница и не думала ускоряться. Моя фантазия набирала обороты, и последними актами мнимого воздействия со временем послужили кадры, где мой персонаж подтягивал черную линию стрелки к девятке накинутым сверху канатом, находясь на верхней точке круглых часов. Руки персонажа становились непропорционально большими, и он неистово кричал, применяя сверх силу.

Спустя целую вечность, наконец, прозвучал звонок и я, освобожденный от тянущей резины ожидания, сорвался с места. Выходя из аудитории, я кинул взгляд на циферблат, мой воображаемый воин отдал мне честь и телепортировался в неизвестность.

Коридор казался длиннее, а лестничные ступени выше обычного. Вот оно, спрятанное во тьме лестничного пролета, на стыке двух этажей, мое долгожданное место.

Я замедлился и, насладившись предвкушением, вглядываясь в покрытый мраком уголок пролета, уверенно двинулся в сторону двери. Но каково же было мое удивление – обнаружить на том самом месте, где была дверь, пожилого рабочего с небольшой корзинкой инструментов.

Этот трухлявый подлец активно заколачивал дверь досками, полностью блокируя вход внутрь. Он был одет в темно-синюю робу, и затылок его, имеющий два островка седых волос, прячущихся за ушами, блестел, как страусиное яйцо, лежавшее под солнечными лучами. Видимо, его вызвали в связи со взломом, и этот, весьма не внушающий доверия, представитель «техподдержки», блокировал мне движение вперед.

Он сидел на корточках и живенько лупил, один за другим, маленькие гвоздики небольшим молоточком, вгоняя их в сухую древесину каркаса дверцы, фиксируя на ней небольшие дощечки.

Я медленно подошел к его спине и бросил взгляд на торчащий, видимо запасной, молоток, находящийся в корзинке с инструментами. Меня охватила паника и разочарование одновременно. Замерев в негодовании, я представил, как резким движением руки схвачу молоток и нанесу несколько сильнейших ударов по его глянцевой голове, держащейся на сморщенной шейке. Четкое ощущение солоноватого привкуса его теплой крови, капли которой непременно окажутся и на моем лице после точных ударов в череп, окутало меня, наполнив еще большей дрожью от собственных жутких мыслей. Я скосил глаза в сторону плеча и, чуть приоткрыв рот с нездоровым видом, протянул руку в сторону ручки молоточка. Я точно знал, что не сделаю этого, но процесс имитации доставил мне удовольствие. Это происходило как-бы понарошку. Я просто коснусь деревянной ручки, и все.

Внезапно старикашка оглянулся. Мы встретились взглядом. Он увидел мою руку, находящуюся от него всего в паре сантиметров. Пауза продлилась ровно секунду, которой хватило нам обоим чтобы выстроить, каждый свои, определенные соображения по поводу происходящего. В двух головах происходили совершенно разные процессы. В моей голове, например, не возникло ни единой идеи, как бы развернуть, более или менее, адекватную беседу. Боюсь подумать, какие именно мысли сверкнули в его мозгах, но уверен, что, помимо мысли о моем, почти опасном, приближении к торчащему из его корзинки молотку, в его недалеком уме, так же успела блеснуть светлая идея о моей причастности к данному варварству, учиненному с дверью, сумма чего не вызвала у старичка ни единой йоты доверия.

– Ах ты…

Старик потянулся ко мне, схватив за рукав вывернутой куртки. Спустя секунду я несся по коридору без оглядки, предварительно ловко вывернувшись из его ненадежного захвата. Мне кажется, он даже не потрудился преследовать меня и, скорее всего, его потенциал заключал в себе лишь возможность растерянно глянуть мне в след. Честно говоря, точно я этого знать не мог, ведь, как и принято в подобных ситуациях, я бежал, не воспринимая ничего, кроме желания поскорее смыться прочь. На контрольно-пропускном пункте университета, где работал серьезнейший и страдающий от ожирения вахтер, я все же замедлил ход движения, дабы отвести от себя тень подозрения, да и, судя по всему, даже при самом неудачном прогнозе стариковских действий, дистанция позволяла сделать так. Тревожно оглянувшись и убедившись, что позади абсолютно никого нет, я поспешил вон из здания, и даже сменил свой привычный маршрут в сторону метро на перебежку, через открытые мне впервые маршруты, ведущие сквозь весенние Петербургские дворы.

«Иногда нет абсолютно никакой разницы

между спасением души

и осуждением её на вечные муки.»

Стивен Кинг, «Зеленая миля»

Я бежал непонятно от чего. Странная тревога вела меня за собой, словно уверенная в себе огромная и страшная девочка, везущая на поводке расшатанную и изрядно побитую жизнью деревянную лошадку на дощечке с кривыми колёсиками, коей в этом примере являлся я.

Мне было впервые так страшно от себя самого. Я что, схожу с ума? Глобально я четко осознал, что это невозможно, по крайней мере, нереально и даже опасно, но стоило мне на секунду вспомнить этот приятный и томный зов неизведанной сущности, как все сомнения рушились, как рушатся ветхие карточные домики, попавшие под силу ветра. Все во мне говорило: да наплевать! Ради чего? Ради чего беречь себя от маний и отклонений, если сама суть, поиски которой так давно закончились, теперь скрывалась в этих ненормальных формах. Я продолжал бежать. Что это вообще такое? Я очень четко понимаю, что это происходит здесь и сейчас! Я точно не сплю! Я бегу. Я устал. Я чувствую свои ноги, хоть и как-то странно. Я управляю ими. Я чувствую давление между ребер, раскаты острых приступов боли в легких, слабое покалывание в ступнях, глухое напряжение в черепной коробке, и самое главное – внушительную, и даже приятную вибрацию нервной тряски по всему телу. Это точно реально, это не сон. Я слышал её. Я её видел. Я ощущал её затхлый металлический, чуть кислый запах. Она абсолютно реальна, и она есть, где-то там, в скрытых от посторонних людей потайных уголках мрака. Так странно думать о реальности, находясь в ней. Раньше я никогда этого не делал. Наверное, в любой ситуации до конца нельзя быть уверенным, что реальность эта действительно реальна. Во сне ты так же уверен в себе, а после просто просыпаешься и осознаешь, что все это было не по-настоящему. Может быть, я просто сплю, и все это – нелепый сценарий моего очередного сновидения? Как знать это наверняка? К примеру, наркотики очень мощно искажают реальность, но даже в самом глубоком приступе ты все еще помнишь моменты входа, и все эти галлюцинации выглядят вычурными и неестественными. Хотя есть и такие вещества, что можно и вовсе забыться наглухо. Даже пьяный в стельку ты имеешь прямую связь с собой. Слабую но все же связь! Ты говоришь сам себе, совершенно четко и ясно – парень, ты «обдолбан». Ты трезво заявляешь себе, что ты нетрезв. Хотя я не пробовал всего, чтобы так судить. Но здесь, все-таки, другое – чистейшее, кристальнейшее осознание реальности. Я точно не сплю, так как помню очень много всего. Я могу отчетливо копошиться в воспоминаниях, собранных годами. Во сне такого не может быть. Это реальность! Это однозначно она.