Текст книги "Детектив в белом халате. У каждой болезни есть причина, но не каждому под силу ее найти"

«Приятно видеть, что мы практикуем то же, что проповедуем».

Женщина, накладывающая еду, не понимает мою шутку. Она просто спрашивает, хочу ли я брокколи, но я сомневаюсь. С одной стороны, это, похоже, единственный полезный продукт из доступных. С другой стороны, кто, блин, сочетает брокколи с фрикадельками и макаронами, но я соглашаюсь. Вооружившись единственным источником полезных веществ, я приступаю к поиску места. Столовая представляет собой минное поле. Я осматриваю всю эту саванну с терапевтами, заполненную людьми, большинство из которых даже не знают друг друга. В таких ситуациях важно не торопиться с принятием решения. Поскольку вилка уже вертикально держится в слипшихся макаронах, торопиться мне некуда. Кроме того, неправильный выбор места может испортить весь обеденный перерыв. Я замечаю, что область слева от меня, где в основном сидят одни одиночки, уже занята. У людей там есть общая поведенческая черта: они оставляют между собой и другим человеком как минимум один стул. Это экосистема чувствительных терапевтов, и, хотя я мог бы расположиться на стуле между ними, заполнив пространство между двумя людьми, это был бы как минимум спорный поступок с моей стороны.

Следующая экосистема, которую я замечаю, находится в центре столовой. Это группа пожилых терапевтов. Обычно это врачи-партнеры, о которых я уже говорил ранее. Они сидят бок о бок, уверенные, расслабленные и контролирующие ситуацию. Присоединиться к ним можно только в том случае, если ты один из них. В моем случае все не так, поэтому я продолжаю осматриваться. К большому сожалению, единственный оставшийся вариант – клуб знакомств справа от меня. Это экосистема терапевтов, которые хотят завести друзей, но не знают как. За их столом есть одно свободное место с краю. Я вздыхаю. Вилка, воткнутая в макароны, начинает опускаться, а до начала дневной секции по психическому здоровью остается всего 10 минут. Я подхожу к свободному месту, придав лицу выражение «нет-нет, со мной говорить не нужно», и сразу же перехожу ко второй части. Сев, я достаю телефон из кармана и незамедлительно утыкаюсь в него, желая дать другим понять, что этот парень закрыт для общения.

Но Тилли восприняла все иначе. Тилли чуть за 40, на ней пара походных ботинок и шуршащие утепленные штаны. Прекрасно! Тайная сверка с картами Google подтверждает, что до ближайших гор не менее 80 километров. Может, коллега хочет всегда быть готовой к походу? Когда она начинает разговор со мной, я складываюсь, словно карточный домик, и улыбаюсь. Мне нравится думать, что я умею грубо обращаться с людьми, однако в теории это гораздо проще, чем на практике. Тилли приехала из Лондона, и она рассказывает, как там живется терапевтам. К ее лицу прилипла еда, которая двигается, пока Тилли говорит. Я с трудом сдерживаю улыбку. Кажется, что этот кусок машет мне. Как сказать ей? В итоге я решаю ничего не делать в надежде, что кусочек все-таки отпадет и приземлится на ее походную одежду.

Я размазываю по тарелке макароны, превратившиеся в единую массу, и вежливо киваю в ответ на слова Тилли. Я периодически бросаю взгляд на трех терапевтов, сидящих напротив. Они явно подружились, но продолжают смотреть на свои ботинки во время разговора. Остается надеяться, что хотя бы пациентам они смотрят в глаза.

Хватит, злобный Макс!

Дин-дон! Этот спасительный звук означает начало дневной секции. Я в последний раз улыбаюсь Тилли и говорю, что мне было очень приятно с ней поболтать и что, возможно, найду ее во время следующего перерыва, чтобы подробнее расспросить о поездке на озеро (я, конечно, не стану этого делать). Похоже, ее обрадовала перспектива повторной встречи, из-за чего я начинаю себя ненавидеть. Еда отправляется в помойку. Заняв свое место в лекционной аудитории, так и не утолив голод, я вздыхаю громче и продолжительнее, чем ожидал. Что-то не так. Я чувствую себя странно. Я должен находиться среди своих единомышленников-терапевтов и переживать возбуждение, приятное волнение и страсть, однако эти эмоции почему-то мне чужды. Я тру глаза. Может, всеобщее недовольство Национальной системой здравоохранения, которое особенно остро ощущается на конференции для терапевтов, наконец добралось и до меня? Или, быть может, я просто устал. Как бы то ни было, я сильнее утопаю в своем кресле и стараюсь выкинуть все из головы.

Суббота, 18 августа (03:47)

Я лежу в постели рядом с Элис. Что ж, в действительности это не совсем так. На самом деле я хватаюсь руками за край своей половины кровати, потому что меня вытесняет Берлинская стена, построенная беременной Элис. Девять архитектурно разложенных подушек поддерживают огромный живот Элис, лежащей на боку. Я смотрю в темноту и закусываю нижнюю губу, словно обуреваемый страхом подросток, в котором бушуют гормоны. Почему теперь, когда я должен думать только о жителе живота и нашем общем будущем, я снова и снова анализирую свою реакцию на вчерашнюю конференцию? Впервые за все время я переживаю, что выбрал не ту профессию. Эти мысли не дают мне заснуть до утра.

Понедельник, 20 августа

Сижу на больничном. Мужской грипп[10]10
   Мужской грипп – насмешливое пейоративное понятие, подразумевающее, что многие мужчины в то время, когда они страдают простудой в форме назофарингита, ОРВИ, преувеличивают и заявляют, что у них на самом деле грипп. Намек на то, что женщины так не поступают.


[Закрыть]. Побочный эффект от работы.

Среда, 22 августа

Почти пришел в себя после мужского гриппа. Теперь, когда сомнения по поводу выбора профессии крутятся у меня голове так быстро, что стиральная машина «Хотпойнт» могла бы позавидовать, телефонный разговор с миссис Талли меня не очень радует. Она говорит уже 15 минут, но мне приходится адаптироваться к окружающей среде, как это делали доисторические клеточные организмы.

Громкая связь. Гениально!

Понятия не имею, как я не додумался до нее раньше. К концу 19-минутного монолога (вы не побили свой рекорд, миссис Талли) мне удалось заполнить направление к гематологу (узкий специалист, занимающийся заболеваниями крови) для другого пациента, ответить на электронное письмо социального работника, написать Элис сообщение о том, что мне следует переквалифицироваться в международного шпиона, и просмотреть все результаты патологоанатомических экспертиз. Что касается миссис Талли, я в очередной раз убедился, что ее сиделки – полное дерьмо, а она не имеет к этому абсолютно никакого отношения. Как всегда, она благодарит меня за уделенное время.

Элис ответила, что я идиот.

Похоже, она против.

Четверг, 23 августа

Можно ли убить работу?

Пятница, 24 августа

Думаю, стоит подробнее рассказать о вчерашнем дне. Я не выдержал. В свою защиту могу сказать, что это был идеальный шторм. У меня создалось впечатление, будто все пациенты, обладающие определенным набором навыков, вбили 20-сантиметровые гвозди в гроб, где покоилось мое психическое здоровье. Все произошло во время дневного приема в четверг. Вчера у меня были все: от пациента, который просил осмотреть его анус и пенис из-за двух разных проблем (хотя он опоздал на 15 минут без уважительной причины), до зависимого от обезболивающих препаратов наркомана, который прибегал к угрозам, пытаясь заставить меня назначить больше «колес», чем нужно. В дополнение ко всему дурацкий компьютер постоянно отключался, из-за чего приходилось несколько раз повторно заполнять электронные карты. А еще я забыл взять с собой что-нибудь на обед, но у меня не было возможности сходить в кафе, так как я оставил кошелек дома.

Даже несмотря на эти редчайшие феномены, я был уверен, что смогу держать эмоции под контролем. Так было до последнего пациента. Бернадетт ворвалась в кабинет, яростно швырнула сумку на стол и еще до того, как я успел открыть рот, сказала: «Вы, СРАНЫЕ терапевты, все заодно!» Внутри меня все закипело, и за секунду температура возросла с нуля градусов до ста. Я сделал глубокий вдох. «О чем именно вы говорите?» – спросил я, стараясь оставаться предельно спокойным. Учитывая время, оставшееся на ее консультацию в конце приема, ей повезло, что она еще стояла в кабинете.

Она заорала, что по ней явно видно, как она больна, но я наверняка не посажу ее на больничный (я бы обязательно так и сделал, если бы она продолжила в том же духе). Затем я вытащил чеку из социальной гранаты, спросив, почему она не может работать.

«Мой ГРЕБАНЫЙ живот болит!»

Ее слюна приземлилась мне на подбородок в нескольких миллиметрах от губ. Клянусь, мои веки нервно дернулись, как это бывает в фильмах про разъяренных одиночек за секунду до того, как они срываются и убивают всех. Вау! Испытанные мной эмоции переводят меня на следующий уровень. Думаю, Бернадетт не совсем понимала, что представляет из себя консультация терапевта, и понятия не имела о хороших манерах. Я дал ей достаточно времени сделать шаг назад от края пропасти, но, поскольку она так этого и не сделала, я должен ее оттащить.

Я решил преподать урок.

Я поставил свой стул рядом со стулом Бернадетт, чтобы избавиться от барьера в виде стола и дать ей явный сигнал, что хочу привлечь ее внимание. Я сказал, что она должна меня выслушать. Когда я пять раз повторил это, она замолчала, но сидела словно на сжатой пружине, готовой в любой момент разжаться, чтобы запустить ее на орбиту. Я объяснил, что незамедлительно завершу консультацию, если она не перестанет кричать и без объяснений что-то требовать. Здесь не рынок. Она начала угрожать, что будет жаловаться, и я подал ей форму жалобы, добавив: «Или послушайте меня». Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но моя поднятая рука остановила ее. «Пожалуйста, Бернадетт, поступите себе во благо и ПОСЛУШАЙТЕ МЕНЯ», – сказал я, на этот раз с улыбкой. Переключившись в режим школьного учителя, я начал объяснять ей, что нельзя вести себя подобным образом в моем кабинете. Я сказал, что мне все равно, каких успехов она добивалась с помощью такого поведения в прошлом, потому что со мной этот фокус не пройдет.

Через несколько минут температура и давление в комнате стали уже более совместимы с жизнью. Я попросил объяснить, что именно ее беспокоит. Бернадетт снова начала тараторить. Я опять поднял руку, и на этот раз она поняла, что дан сигнал сбавить обороты. Она начала рассказ заново, но теперь медленнее. Оказалось, у нее болел не живот, а таз. Это было похоже на хроническую тазовую боль, причина которой до сих пор неизвестна врачам. Я сказал, что она, наверное, дерьмово себя чувствует. Она кивнула, удивленная тем, что врач умеет ругаться (ох, если бы только она знала). Просмотрев ее медицинскую карту, я понял, что в последние годы дела с ее здоровьем обстояли не очень, и, хотя так вести себя в моем кабинете недопустимо, мне стало понятнее, почему она выбрала именно такой подход.

Никогда не угадаешь, что на самом деле думают пациенты.

Мой мозг так устал, что было тяжело думать. Я продолжил расспрашивать Бернадетт, чувствуя, как она немного смягчилась. В итоге консультация завершилась несравнимо лучше, чем началась. Я выписал Бернадетт больничный, направил на дальнейшее обследование, включавшее трансвагинальное УЗИ, и назначил следующую консультацию, чтобы узнать, помогло ли ей выписанное мной обезболивающее. Уходя, она уже не выглядела так, словно собиралась пырнуть меня ножом.

Я захлопнул дверь, все еще кипя от злости. Взглянув в зеркало, я понял, что выгляжу ужасно. Более того, впервые за все время работы я сильно покраснел от ярости, а мои ладони вспотели. Когда ты зол, мысли и действия предельно далеки друг от друга. В этот раз я был очень близок к тому, чтобы сказать ей отвалить от меня. Я медленно утопаю в требованиях пациентов. Может, мне все же не хватает способностей для этой работы? Изможденный, встревоженный и нервный, я лег на кушетку и уставился в потолок. Нельзя снова так приближаться к черте.

Понедельник, 27 августа

Поверить не могу! Первое сообщение, полученное мной утром, было от администратора Салли. В нем говорилось: «Когда Бернадетт уходила, она сказала, что вы лучший врач из всех, к кому она обращалась». Я не мог не улыбнуться ситуации. «Похоже, я не зря сунул ей денег», – пошутил я в ответ.

Никогда не угадаешь, что на самом деле думают пациенты, когда они уходят.

Среда, 29 августа

Любой терапевт, утверждающий, что он не любит консультации по поводу противозачаточных таблеток, лжет. Кэти рассказывает мне, что изучает бизнес-менеджмент в университете, пока я измеряю ее артериальное давление. Я знаю, что могу немного отдохнуть. Это обычная консультация, на которой я должен оценить, насколько препарат подходит пациентке. Я чувствую, как расслабляюсь, ведь в ближайшие 10 минут никакого хаоса не будет.

Сняв с Кэти манжету для измерения давления и указав ей на весы, я задаю несколько рутинных вопросов по поводу оральных контрацептивов. Мне надо удостовериться, что Кэти знает, как поступить, если она забудет принять таблетку и займется сексом, но не захочет через девять месяцев получить скидочную карту в магазине Mothercare.

Консультация должна занять менее пяти минут. Я счастлив: у меня останется еще пять минут, чтобы налить чашку чая, с комфортом посидеть на унитазе или позвонить Элис и узнать, как дела у нее и живота. Будучи на 39-й неделе, она уже готова к родам, и, честно признаться, мы оба устали. Как и планировалось, через пять минут Кэти выходит из кабинета с рецептом на препарат, который помешает ей получить скидку в Mothercare, а я убегаю в уборную. Это возможность передохнуть в одиночестве.

Физически. Эмоционально. Умственно.

Если бы каждый прием был таким же, как в прошлый четверг, когда ко мне приходили самые сложные и требовательные пациенты каждые 10 минут в течение трех часов, я бы точно самовозгорелся. Простые консультации по поводу контрацептивов работают как огнетушитель.

Пятница, 31 августа

Итак, наша жизнь изменится на следующей неделе. Элис сегодня позвонили из больницы и сказали, что в понедельник ей будут стимулировать роды. Какое счастье, что я оформил отпуск со следующей недели, предполагая, что это может случиться! Я изо всех сил пытаюсь подавить широкую улыбку, когда еду домой на автобусе. Я сдаюсь. У меня не получается, ведь я слишком счастлив.

Я буду папой.

Сентябрь 2018 года

Вторник, 18 сентября

Черт возьми, да это тяжелый труд!

Четверг, 20 сентября (02:54)

Уильям Артур Скиттл, вес четыре килограмма. Наполовину я, наполовину Элис. Сейчас ему 15 дней. Он уже не просто житель живота. Я одержим его глазками, ножками и ручками. Я любуюсь ими, когда он лежит на подстилке для переодевания с рисунком из динозавров. Я поглощен любовью. Элис не перестает меня удивлять. Во время родов она напоминала сосредоточенного, агрессивного и страстного викинга, но, когда все закончилось, стала именно такой матерью, какой я ее себе представлял: доброй, любящей и нежной.

Опьяненный любовью – именно так я могу описать свои чувства. Однако, как я писал ранее, быть родителем – тяжелый труд. К вашему сведению, мы с Элис нормально не спали с того момента, как акушерские щипцы обхватили голову нашего сына. Цикл кормления и смены подгузников бесконечен. «Ты еще не можешь быть независимым, да, Уильям?» – шепчу я.

Я начинаю облачать его попку в очередной подгузник, но делаю это слишком медленно. Дерьмо повсюду. Повсюду. Уильям, чье лицо освещено ночником, терпеливо смотрит на меня. Ему нет никакого дела до происходящего, и все говорит о том, что в ближайшие несколько лет это не его проблемы.

Мы снова приступаем к уборке.

Четверг, 20 сентября (03:38)

Уильяму определенно нравится его подстилка для переодевания. Прошло менее сорока пяти минут, а он уже снова лежит на ней. В его защиту могу сказать, что во время последней смены подгузника я, вероятно, забыл направить его крошечный пенис вниз, из-за чего моча потекла вверх.

Прости, дружок, я усвоил урок. Но ты можешь попробовать направлять свою кнопку в любую сторону!

Четверг, 20 сентября (06:47)

Ночь кончилась, и я позволяю себе молча завалиться в постель, наблюдая за первыми лучами утреннего солнца, пробивающимися сквозь занавески. Господи, какой же удобный у нас матрас! Элис только что заснула, в очередной раз накормив молоком нашего ненасытного мальчика. Какой жадный парень! У меня болят глаза. Не уверен, что я вообще спал сегодня ночью. Может, я сплю сейчас и все происходящее мне снится? Такого не может быть. Уильям снова плачет. Я шепчу нашей постели («Пожалуйста, никуда не уходи, я вернусь») и, взяв на руки нашего 4,5-килограммового разрушителя сна, качаю его. Меня снова наполняют усталость и эйфория.

Пятница, 21 сентября (23:58)

Половицы в гостиной скрипят в знак протеста. Начинается очередная ночь, я медленно хожу из стороны в сторону. В одной руке у меня виски, а в другой пульт от телевизора. Между ними спит Уильям в слинге. Я целую его крошечную лысую макушку, чтобы отпраздновать нашу командную победу. Он заснул, и можно посмотреть все ночные телешоу, которые Элис так ненавидит смотреть со мной.

Гениально! Нам следовало стать родителями много лет назад.

Суббота, 22 сентября (04:12)

Элис смотрит на меня, не понимая, что происходит. Я продолжаю раскачиваться перед ней с Уильямом на руках и шепчу: «Мне нужно еще двадцать минут». Я объясняю, что документальный фильм об альпинисте, пытавшемся первым покорить гору Эль-Капитан, который мы с Уильямом смотрим, скоро закончится, и мы придем к ней. Она с нескрываемым удовольствием напоминает мне, что на следующей неделе я возвращаюсь на работу, однако меня это не радует. Я вызывающе улыбаюсь. Затем она разворачивается и по пути в спальню кричит: «Веселитесь в своем мужском клубе!» Думаю, своим криком она пытается саботировать мой план.

Ты слышал, Уильям! У нас свой клуб! Здорово, правда?

Суббота, 22 сентября (14:49)

Проснулся на унитазе. Вот что может сделать с человеком усталость. По крайней мере, данный пункт можно исключить из списка вещей, которые нужно успеть сделать за жизнь.

Понедельник, 24 сентября (04:01)

Мы стоим над колыбелью. Не понимая, что произошло с нашим ребенком, я наклоняю голову, чтобы взглянуть на него под другим углом. У него на лице странный гибрид дорогой косметической маски для лица и дешевой маски супергероя. Элис кивает и говорит, что это нечто поразительно равномерно распределилось. Мы смотрим друг на друга и начинаем хохотать.

Уильям, да ты настоящая легенда! Заснув, он умудрился выблевать идеальную белую пленку, которая покрыла его лицо от верхней губы до макушки. Как? КАК? Два очень удивленных новорожденных глаза моргают под пленкой. Уильям молчит, будучи слишком шокированным, чтобы плакать. Я вытираю рвоту рукой, аккуратно используя большой палец, чтобы очистить глаза. Затем Уильям делает то, что заставляет нас влюбиться в него чуточку сильнее: он широко улыбается беззубым ротиком. Как я уже сказал, он наша маленькая легенда.

Понедельник, 24 сентября (08:47)

Введите в поисковую строку Google «смертельная доза кофеина», и вы увидите, что запросов 173 миллиона. Мне стало слишком тяжело, поэтому я вношу свой вклад в это число. Без кофеина не обойтись, потому что сегодняшний день знаменует окончание моего двухнедельного декретного отпуска и возвращение на работу. К сожалению, теперь усталость перестает быть тем, что мы делили с Элис и Уильямом в тишине нашего дома. Отныне мое изнеможение будет заметно пациентам. Кофеин позволит приобрести так называемый публичный фасад, необходимый для возвращения к врачебной практике. Не страшно, если он не соответствует действительности и мои пациенты будут видеть своего терапевта более усталым, чем до рождения Уильяма. По крайней мере, короткое время (я надеюсь).

После его появления на свет измучена каждая клетка моего тела. Теперь у меня «мозг молодого папы» из смеси знаний о стерилизации бутылочек, режиме кормления, надевании боди, смене подгузников и лучших способах отмывания дерьма и/или рвоты. Кроме того, должен признать, мысленно я дома. Мне интересно, как дела у Элис и Уильяма. Все ли у них хорошо? Скучают ли они по мне так же сильно, как я по ним? Знаю, это глупо.

Проснулся на унитазе. Вот что делает с человеком усталость!

Конечно, все медицинские знания на месте, но они словно заперты в багажнике неизвестной машины, стоящей на неизвестном этаже многоуровневой парковки. Надеюсь, они вернутся. Скоро мне предстоит это узнать. Делая очередной большой глоток кофе, я размышляю, как отцовство изменит во мне терапевта.

Что ж, думаю, скоро мы это поймем.

Понедельник, 24 сентября (09:58)

Неужели я на работе всего два часа? Мне кажется, что прошла вечность. Передо мной сидит Петуния. Интересно, заметно ли ей, что с 23:00 вчерашнего дня я проспал только четыре часа? Мне это точно заметно. Ей, вероятно, тоже. Я подавляю зевок, что пациенты ненавидят, ведь им кажется, что они мне наскучили (иногда это правда). Они не думают, что я просто устал (с рождением Уильяма это всегда правда). Я выгляжу так, словно одевался в темноте (так и было), не обращая никакого внимания на вещи, которые натягивал на свое тело (и это тоже правда).

Петуния, однако, интересная пациентка. Не в клиническом плане, поскольку, судя по ее симптомам, у нее обычная инфекция мочевыводящих путей. Меня заинтересовала ее любовь к слову «ссать». Я еще никогда не слышал, чтобы его произносили с таким энтузиазмом. Из всех возможных синонимов, например «мочиться», «ходить в туалет», «ходить по малой нужде», «писать» и «журчать», она предпочитает только слово «ссать». Я проверяю собранную ею мочу (прости, Петуния, ссаку) на присутствие инфекции и подробнее расспрашиваю о симптомах. Слово «ссать» продолжает фигурировать в каждом предложении. Я просматриваю ее медицинскую карту. Нет, это не вербальный тик. Тем не менее за восемь минут приема словечко успевает мне надоесть.

Это как водить ногтями по доске.

Отцовство может изменить меня как терапевта?

Однако я понимаю, что подобное не должно сильно меня беспокоить. Все люди разные, и я списываю свое раздражение на недостаток сна. Или, возможно, дело в том, что она постоянно его повторяет (любое слово, повторенное столько раз, начнет звучать для вас странно). Я опускаю голову, пока мою руки, устраняя с них следы ссак Петунии, и, задержав дыхание, поворачиваюсь. Она сидит и ждет вердикта. Объявляю ей не самую приятную новость: у нее действительно инфекция мочевыводящих путей. Хорошая новость в том, что после короткого курса антибиотиков болезнь быстро пройдет.

Довольная моими словами, она смотрит на меня снизу вверх, когда я встаю, чтобы проводить до двери.

Да, Петуния, иди рассказывать о своих ссаках в другом месте!

Понедельник, 24 сентября (17:59)

Не знаю, чем я провинился, чтобы заслужить такого пациента в конце рабочего дня. Мистеру О’Кифу 58 лет, и он выглядит как классический работник сферы финансовых услуг, который после тяжелого развода и раздела имущества вышел на пенсию и уехал из Лондона пожить спокойно. Тем не менее он до сих пор полон энергии. Он пришел за результатами суточного мониторинга артериального давления. Это организовала моя коллега Сара, поскольку, когда мистер О’Киф обратился к ней на прошлой неделе, его давление было повышено.

Было бы здорово, если бы Сара и дальше его лечила, но дни, когда можно было постоянно посещать своего терапевта, заканчиваются из-за растущего спроса на медицинские услуги. По этой причине люди вынуждены идти к тому врачу, к которому им удалось записаться. Мистер О’Киф попал ко мне. Честно признаться, меня нисколько не удивляет, что у него повышенное давление. Он ни на секунду не замолкает. И он не просто говорит, а говорит с торопливостью, разочарованностью (конечно, это его чувство адресовано Национальной системе здравоохранения) и силой, которые не могут не поражать. Я сижу, не двигаясь. Я словно играю в «Море волнуется раз» и не хочу проиграть. Пускай говорит. У таких людей обычно нет кнопки отключения, на которую можно нажать.

Контроль. Контроль. Контроль.

Может, его следует познакомить с 83-летней миссис Талли, которая тоже старается полностью контролировать своих сиделок? Вам кажется, что разница в возрасте слишком велика? Я решаю делать записи параллельно с речью мистера О’Кифа. Ему определенно нет никакого дела до того, что я хочу сказать по поводу его артериального давления. Похоже, он записался на прием, чтобы выговориться. Как мило с его стороны! Когда он, раскрасневшись, наконец делает паузу, я сообщаю, что у него повышенное давление. Сей факт он не может не понять, и я замолкаю. Его лицо все еще красное. Решаю продолжить и объясняю, что это повышает риск инфаркта и инсульта, последствия которых могут быть катастрофическими. Пациент ошеломленно моргает. Он ведет себя так, словно я только что признался ему в вечной любви. А затем снова заводит шарманку, утверждая, что он и так уже не ест соль, занимается с персональным тренером и выполняет упражнения по развитию осознанности.

Что я сделал не так, что заслужил такого пациента в конце рабочего дня?!

Я прекращаю печатать. «Осознанности?» Я стараюсь задать вопрос так, чтобы не выдать своего изумления, но у меня не получается. Он игнорирует вопрос и продолжает монолог. Похоже, парень никогда не придет к осознанности. С его шилом в заднице это невозможно. Передо мной один из тех, кто получит инфаркт от неудачной попытки загрузить на смартфон приложение по развитию осознанности. Я отключаюсь на продолжительное время, гадая, чем Элис и Уильям сейчас занимаются. Затем я смотрю на время на компьютере. Отлично, 10 минут, которые я должен ему уделить, истекли. Мы ничего не добьемся. Я поворачиваюсь к нему с профессиональной улыбкой и объясняю, что иногда давление повышается с возрастом, несмотря на большие усилия со стороны человека. В таких случаях его все равно необходимо контролировать. В этом контексте я напрямую спрашиваю его, будет ли он ежедневно принимать таблетки, нормализующие артериальное давление.

Нет, Макс! Разумеется, он не будет это делать!

Он начинает ворчать, что все терапевты так и норовят выписать побольше лекарств. Я встаю и протягиваю ему руку. Я объясняю, что мы ходим кругами и что на этом следует закончить. Мне кажется, что со всеми мистерами О’Кифами нашего мира нужно быть пожестче, если хотите, чтобы они вас услышали. Я говорю, как мне было приятно его увидеть (это не так) и что, если он передумает насчет таблеток и захочет снизить риск преждевременной смерти, он может вернуться в любое время. Он пожимает мне руку, явно удивленный моим подходом, и уходит. Сомневаюсь, что я снова его увижу.

Его здоровье – его выбор.

Вторник, 25 сентября (11:32)

Даже подумать не мог, что разговоры о сне в тот момент, когда больше всего на свете хочется спать, могут быть настолько болезненными. Я молча страдаю. Джерри сидит слишком близко ко мне. Он один из тех пациентов, кто, зайдя в кабинет и усевшись, пододвигает свой стул как можно ближе к вашему. Без приглашения. Без моего согласия. Теперь, когда в мое личное пространство вторглись, я мысленно кричу, чтобы он от меня отвалил. Однако мои губы растягиваются в дружелюбной улыбке. Наши колени всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Если бы они были губами, а мы – несдержанными подростками, то поцелуй непременно случился бы.

У Джерри большая шея. Он говорит, что она 50 сантиметров в обхвате. Я заинтересованно киваю, прекрасно зная, что это одна из причин, по которым нам будет тяжело быстро справиться с его проблемами в виде храпа и плохого сна. В полусонном состоянии я прошу его рассказать мне обо всем подробнее, чтобы у меня была еще одна минута отдыха. Я снова спрашиваю, какой у него обхват шеи. Он выглядит растерянным. Я извиняюсь перед ним, но это не гарантирует, что через пару минут снова не задам этот вопрос. Джерри говорит, что храп разрушает их долгие отношения с девушкой Элли (теперь, когда храп усилился, она заставляет его спать в отдельной комнате). Он плохо спит ночью и не может сосредоточиться на работе в супермаркете днем (он жалуется на изнеможение и сонливость, и я его прекрасно понимаю). К счастью, он не водит машину. Это спасает меня от более сложного разговора.

Здоровье пациента – это его личный выбор.

Слушая его, я подсознательно хочу, чтобы он перестал повторять слово «сон». Это пытка. Я чувствую, как мое тело обмякает без предупреждения или разрешения, и понимаю, что я вот-вот засну. Я наклоняюсь вперед и делаю глоток кофе. Он ледяной, но какая разница? Я бы слизал кофейные гранулы с унитазного сиденья пациента, больного норовирусной инфекцией[11]11
   Острая кишечная инфекция, возбудителем которой является норовирус – одна из разновидностей энтеровирусов.


[Закрыть], если бы мне сказали, что они последние на земле. Слушая монолог Джерри, я понимаю, что он делает абсолютно все, чтобы усилить храп. Выпивает почти каждый вечер, спит на спине и иногда даже принимает снотворное. А еще давайте не будем забывать о его гигантской шее. Я разворачиваю монитор компьютера и показываю анатомическое строение рта и шеи. Я объясняю ему, что во время сна все эти мышцы и другие мягкие ткани расслабляются. Когда он делает вдох, турбулентность, созданная этими обмякшими мышцами, вызывает вибрацию. Это и есть храп. Алкоголь, снотворное, сон на спине и развитые мышцы шеи (из-за их веса) усиливают храп. Похоже, что во сне Джерри не только храпит, но и периодически перестает дышать. Это называется эпизодами апноэ. Поэтому он постоянно просыпается. Умный мозг не дает ему умереть, вовремя пробуждая.

Я даю ему возможность переварить все, что я сказал, и поворачиваюсь к компьютеру заполнить карту. Кроме того, печатая, я активен. А если я активен, то не засну (еще несколько дней назад я думал, что поход в туалет – тоже активность, но ошибался). Джерри начинает задавать вопросы, но умирающий принтер «Хью» перебивает его, с ревом выплевывая буклет о храпе.

«Итак, Джерри, перестаньте выпивать каждый вечер, – говорю я с сочувствующей улыбкой. – Спите на боку. Купите своей девушке беруши. Откажитесь от снотворного». Я делаю паузу, а затем добавляю: «И пристегните теннисный мяч к спине». Джерри смотрит на меня, пока я заканчиваю давать ему рекомендации по борьбе с храпом. Он говорит, что не любит теннис. Я улыбаюсь, отодвигая от него колени (это знак окончания консультации), и говорю, что отсутствие у него интереса к теннису не должно ухудшить прогноз.

Вторник, 25 сентября (13:12)

Я чувствую себя на месте тысячи пациентов, которых укладывал на смотровую кушетку за последние три года. Я внимательно рассматриваю потолок кабинета, словно вижу его впервые, и прислушиваюсь к своему глубокому и медленному дыханию. Я понимаю, что мой разум больше не соответствует моей физической позиции. А пациенты уже не занимают большую часть моих мыслей.

У меня есть сын. Замечательная жена. Маленькая нуклеарная семья[12]12
   Семья, состоящая из родителей и детей либо только из супругов, на первый план выдвигаются при этом отношения между супругами (представителями одного поколения), а не отношения между представителями разных поколений (родителями и детьми).


[Закрыть].

Мой рот расплывается в улыбке. Теперь все кажется совсем другим. Жизнь, личная и профессиональная, стала другой. Они неделимы. Я закрываю глаза и ощущаю спокойствие, которое всего несколько месяцев назад на работе редко посещало меня. Кто бы мог подумать, что ребенок так быстро изменит меня как врача?